Владимир Богомолов
Особое задание
Повести и рассказы
ВЕРНОСТЬ ГЕРОИКЕ
Героический характер, подвиг, его нравственное содержание всегда интересовали литературу. В русской литературе от «Слова о полку Игореве» до «Войны и мира» подвиг во главу Отечества был едва ли не высшим проявлением человеческого дуга. Советская литература, развивая эту тему, неизмеримо расширяла диапазон проявлений героического: героика и подвиг в мирное время, мужество защиты идей коммунизма, защиты социалистического Отечества. Богатство философских концепций, представлений о человеке, выработанное классической русской литературой, умножилось в советской представлениями об интернациональном долге, о служении идеям революции, о творческой силе революционного народа, рождающей новый тип героизма.
В. Богомолов в своих книгах разрабатывает героическую тему, свободную, от внешних эффектов, от сверхнеобычных ситуаций, от исключительности. Писатель стремится рассмотреть то, что объединяет его героя со всеми советскими людьми, нравственные истоки мужества. Такое представление о характере героического ставит перед писателем сложные задачи, но оно же дает ему возможность создавать правдивые характеры, показывать природу героизма советского человека художественно убедительно.
В чем секрет притягательности новой книги В. Богомолова? Читатель, познакомившись с ней, не задумываясь, ответит: в яркости характеров, в оптимизме авторского восприятия и изображения жизни. В том, что это неотъемлемое свойство нашей действительности, убежден каждый, и все мы помним, что даже самые трагические страницы литературы социалистического реализма внутренне глубоко оптимистичны. Они служат выражением жизнеутверждающего пафоса нашей жизни, социалистического гуманизма, потому что пример гибёли во имя торжества идей трудового народа возвышает и очищает, а идеи эти не умирают, потому что истинны и потому что защищают их честные, мужественные люди.
Однажды выбрав своим героем человека подвига, бесстрашного и мужественного командира гражданской войны Дундича, В. Богомолов остался верен теме прославления сильных духом и чистых сердцем. Прикоснувшись к историческому, граничащему с легендарным материалу, писатель уже не мог отказаться от желания соединить правду истории с художественной правдой в изображении героики гражданской войны и героики нового поколения — поколения Великой Отечественной.
Под одной обложкой в этой книге помещены повести и рассказы о событиях времен боев за Советскую власть и мирного строительства, о борьбе с фашистскими захватчиками и о силе человеческого добра и любви, созданные автором за сорок лет. В этом смысле книга является своеобразным творческим отчетом перед читателями-земляками.
Повесть «Останутся навечно» посвящена героям партизанам, действовавшим в 1942 году на территории нашей области. Она документальна в своей основе, и в то же время в ней есть широта. дыхания художественного полотна. Автор рассказывает о тех, кто в трудные дни обороны Сталинграда в степях междуречья помогал Советской Армии бороться с фашистами, помогал го-товить победу.
На просторах донских степей живут и трудятся Зиновий Романов и Пимен Ломакин, старые рубаки-буденновцы, юный Миша Романов и его друзья. Неторопливо и точно выписывает В. Богомолов спокойную кряжистую фигуру казака коммуниста старшего Романова, готового по приказу партии и велению сердца ехать в отдаленный степной колхоз, а в трудную минуту взять в руки оружие. Под стать ему бывший эскадронный, когда-то лихой рубака и находчивый разведчик Пимен Андреевич Ломакин. Лирично и просветленно воссоздается жизнь младшего Романова, открытого в детском приятии мира, чуткого к добру, смелого уже в самой готовности защищать правду, бороться со злом.
Незаметно меняются планы повествования — от отстраненно эпического изображения жизни села и небольшого городка Котельниково к восприятию, чувствам и мыслям героев. Меняется место, появляются новые персонажи, мир повести наполняется живыми людьми. И чем ближе к военной поре, к испытаниям, подвигу, тем напряжение атмосфера повествования, экономнее детали.
Характеры героев раскрываются прежде всего в делах, в поступках. В. Богомолову удается уравновесить описание и диалоги динамикой жестов, наполненностью чувств; автор живописен в показе природы и может расширить эпический простор картины естественным включением песни, как это происходит в сцене объяснения отца Мише, почему больше всего в степи красных тюльпанов.
Вообще сдержанный в деталях, автор подробно, когда это требуется, описывает, например, зачисление старых буденновцев вместе с Мишей в партизанскую школу, действия подпольщиков и партизанского отряда Ломакина. В эпизодах коротко, но памятно появляются командующий Сталинградским фронтом Еременко, представитель Центрального штаба партизанского движения Кругляков, начальник партизанской школы Добросердов.
Все это реальные исторические лица, как и прочие герои повести, и документальная точность только усиливает художественную правду о защитниках Родины, объединяя в себе подлинность документа и верность переживаний юного связного, его старших друзей-товарищей.
В нашей литературе правда о подвиге народа, о партизанской борьбе всегда в произведениях К. Симонова, Ю. Бондарева, В. Быкова, Б. Васильева рождается из увиденного и пережитого, из документа и художественного обобщения. В. Богомолов нашел свой путь раскрытия этой темы: открытое, прямо выраженное восхищение характерами своих героев и точное живописание их без излишней аффектации, без красивости. Поэтому и веришь тому, что и как герои говорят, что и как они чувствуют. Читаешь и видишь: так было! И возникает по прочтении повести то чувство, которое поэтически строго выразил А. Твардовский: «Есть имена и есть такие даты — они нетленной сущности полны…»
В этой книге читатель вновь встречается со знакомыми ему уже по другим книгам героями — Дундичем и его друзьями в рассказе «Письмо его превосходительству». А мир сильных духом характеров пополняется новыми именами. Мария Казанская из рассказа «Особое задание», хрупкая и миловидная, совсем не похожая на человека Железной воли, выполняет задание, сопряженное со смертельным риском. Внутренний драматизм поединка девушки с матерым белогвардейским контрразведчиком передается психологически тонко и вместе волнующе. Автор как бы раскрывает в словах героини свое отношение к деталям: «Эти детали очень важны. По каждой из них можно определить довольно точно состояние человека».
Сильные духом люди, как правило, обладают цельным характером, — духовно богатые — они щедры на доброту. Таковы герои маленькой повести «Все сначала», рассказа «Две встречи», сумевшие преодолеть психологическое отчуждение, сохранить любовь; такова Галина Крапивка, молодой инженер, отчаянно защищающая свою правоту, потому что плотина, которую строят люди, должна быть прочной, таковы герои других рассказов..
Автор книги, изображая своих героев в буднях мирных строек и в испытаниях военных лет, создает как бы единый обобщенный образ — сталинградский характер, советский характер.
Книга В. Богомолова — и память погибшим, и Живое свидетельство того, что сила идей коммунизма и сила духа людей, служащих этим идеям, способны преодолеть все препятствия, чтобы, по словам нашего земляка поэта Михаила Луконина, «работой прославить в мире мир навсегда».
Кандидат филологических наук
А. М. БУЛАНОВ
ПОВЕСТИ
ОСТАНУТСЯ НАВЕЧНО
ДО СВИДАНЬЯ, ГОРОД
Зиновий Афиногенович возвратился с работы чуть раньше обыкновенного и, как успели заметить дети, необычно возбужденный, прямо ликующий какой-то.
— Ну, мать, — набатом гудел его голос в кухне, куда он шагнул, повесив куртку. — Нужон еще Зиновий Романов своей партии. А ты говоришь, будто нас давно в архив списали…
— Премию дали, или опять грамоту? — осторожно полюбопытствовала жена, собирая на стол.
— Почему обязательно «дали», — удивленно вскинулись подбитые сединой широкие брови Зиновия. — А впрочем, ты маленько угадала, — подобрело большое лицо мужа. — Дали. Только на этот раз ответственное поручение…
Анна Максимовна с любопытством посмотрела на мужа. За пятнадцать лет совместной жизни она уже привыкла к сочетанию слов «ответственное поручение». Хотя по ее мерке некоторые из них не казались ей таковыми. Назначили агитатором среди ремонтников, утвердили членом избирательной комиссии по выборам в местные Советы, поручили отвезти в подшефный колхоз зубья для борон и диски сошников сеялок… Будто нет у них в организации кого помоложе, посвободнее от семейных забот. А он — нет, точно семнадцатилетний, за все берется с азартом, с такой ответственностью, словно кроме него никто не сможет выполнить это поручение, А как доходит до повышения в должности, то одни отговорки. То возраст уже не тот, не перспективный, то грамотности немножко не хватает, то культурный уровень не на высоте… Вот так и дослужился всего-навсего до весовщика железнодорожного узла. И доволен.
— Да ты пойми, мать, — говорил он самозабвенно в такие минуты. — Какое ответственное поручение дала мне партия: быть. ее глазами в весовом деле, чтоб ни обвеса, ни перевеса. Потому как социализм — это учет.
То было давно. А сегодня… После обеда вызвали его в райком партии, и там первый секретарь, выйдя из-за стола и пожимая тяжелую, как кувалда, руку Романова, с затаенным волнением сказал, что вся надежда на него, бывшего красного партизана, конника-буденновца, старого партийца. Словно собирался райком командировать своего учетного не в соседний колхоз возглавить партийную организацию, а в какое-нибудь тридевятое государство занять должность политического комиссара всех революционных полков.
Ну, пусть посудит она, пусть дети посудят, разве мог он отказаться от такого ответственного поручения?
— Ах, отец, отец, — только и сказала на этот раз Анна Максимовна.
Она спешнее обычного налила борщ в алюминиевую миску, пододвинула мужу тарелку с хлебом и, усадив на колени младшенькую Лидушку, с сожалением взглянула на старших — Тамару, Валентину, Мишу. Ее взгляд как бы приглашал их не оставаться безучастными свидетелями, а вступить в разговор, занять позицию матери, подсказать отцу, что пора ему остепениться. Разве шутка, через три года шестьдесят стукнет. Только-только жить начали. И на тебе, все бросай, поезжай в хутор. Другие-то знакомые из села в город норовят, а тут наоборот. Так всю жизнь.
Всю жизнь… Она смотрит на большие руки мужа, бережно несущие ложку и хлеб ко рту, на крутые челюсти, на все еще пышные усы, двигающиеся вместе со скулами, на подбитый серебром уб, решительно нависший над высоким лбом, и почему-то с нежностью начинает вспоминать, где и как она обнаружила у мужа первую седую прядку, первую глубокую бороздку под глазами. Эти первые приметы старости как будто предупреждали: остановись, передохни. Но Зиновий Афиногенович не замечал собственной осени. И она не хотела замечать, поэтому однажды попросила:
— Ты бы хоть подкрасил виски.
Он хмыкнул и упрекнул ее:
— Что же ты хочешь у меня такую красоту отобрать.
Она пригляделась пристальнее: верно, краше прежнего стал ее Зиновий.
И после этого всякую новую примету осени на его лице они встречали как праздник весны. Главное, заметила Анна Максимовна, душой он не изменился. Силушки в нем не поубавилось. За эту молодость духа неизбывно любила она своего казака.
Завтра на железной дороге он получит расчет и выедет в село. Там вечером состоится собрание коммунистов. Медлить нельзя ни минуты. Сев затянули. Тракторы плохо подготовили к весенне-полевой кампании. Может, орудуют там подкулачники, которых они выселяли в тридцатом году в Сибирь. Сегодня кое-кто из них вернулся. Документы у них чистые, а вот насчет совести — надо проверить. Иначе чем объяснить, что передовой колхоз «Красный партизан» оказался в хвосте по всем статьям.
— Ты горячку-то не пори, отец, — наставляла его как малого Анна Максимовна. — Разберись сперва, а потом уж принимай решение.
— Будь спокойна, мать, — заверил ее Зиновий. — Глаз у меня еще вострый, и рука твердая. Если там орудует недобитая контра, я ее выведу на чистую воду. Ну, а если хозяйство запустили по неумению или по нехватке техники, поможем разобраться.
Они стали держать совет: когда лучше забрать семью. Судили, рядили и решили: отец с Мишей уедут завтра, будут потихоньку готовить дом, а мать с девочками останется до окончания экзаменов. Тамара заканчивала седьмой класс, а Валентина — пятый. Конечно, мужчины могли бы забрать с собой меньшую — Лидушку. Но кто за ней там будет ухаживать? Отвезти ее к бабушке? У той и без Романовых внучат полный двор. А Мише очень полезно попить утром парного молока, поесть свеженьких яиц и сметанки. И пусть он там не в конторе сидит, ожидая отца, а больше бывает на свежем воздухе.
Когда солнце ушло за могучие купы дубравы, во двор заглянул давний друг Романовых, бывший командир краснопартизанского отряда Пимен Андреевич Ломакин. Был он старше Зиновия всего на год и тоже выглядел бодро, даже молодцевато. Живые острые глаза, всегда нацеленные на собеседника, тяжеловатый подбородок, большой нос с горбинкой в минуты вдохновения или глубокого раздумья придавали его загорелому лицу черты большого государственного. деятеля. Но в семье Романовых любили его не за монументальность, а за широкую, добрую улыбку. Казалось, никакие житейские, служебные неурядицы и невзгоды не в силах отнять у этого старого буденновца великого жизнелюбия, которым он был, в октябрьские дни семнадцатого года, заряжен как патрон порохом.
— Романовы дема? — весело спросил Пимен Андреевич, оставаясь на пороге, хотя он отлично видел, что вся семья сидела тесно за небольшим столом. Но такая уж была привычка у Ломакина — первым делом узнать, все ли дома, а затем уже пожелать друзьям доброго здоровья, благополучия и долголетия.
— Вот-вот, — не очень приветливо встретила гостя на этот раз Анна Максимовна. — Твои бы слова да богу в уши.
— Что так, Аннушка? — встревожился не на шутку Ломакин, проницательно глядя на своего старого верного товарища. — Какая беда переступила твой порог?
— Тебя-то никуда, небось, не посылают, — с укором сказала Анна Максимовна, — а нашего отца парторгом в Майоровский направляют.
Широкая светлая улыбка осветила добродушное лицо Пимена. Ну до чего же смешными иногда выглядят их жены! Не понимают, какую великую честь оказывает партия, посылая своих старых бойцов на самые трудные участки, на прорыв… И ведь говорят об этом бабы, не задумываясь, что рядом дети, что неразумные речи входят в их сознание, проникают в душу. Вот и у него дома сколько, раз возникали подобные сцены. Сколько раз критиковали бывшего эскадронного, лихого рубаку и находчивого разведчика за то, что в мирное время не доверяют ему больших постов, высоких чинов. Да разве он за чины дрался с мировой контрой? Чтоб простому трудящемуся жилось при новой власти по-человечески. И чтоб к руководству таким большим и сложным хозяйством встали люди молодые, грамотные, культурные, то есть наши дети, внуки. Погодите чу-ток, подрастет ваш Мишутка, доверим мы ему портфель большого районного начальника, а может, областного. Да чем черт не шутит, глядишь, станет Михаил Зиновьевич Романов каким-нибудь наркомом…
И так задушевно говорил Пимен Андреевич, что глаза Анны Максимовны покрылись влагой. В ее сердце вдруг поднялось теплое чувство уважения к старому другу мужа. Слушая Ломакина, мать прижала к себе сына, веря в его светлое будущее, так заманчиво и в общем-то реально нарисованное желанным гостем.
Мужчины вышли на крыльцо, присели, достали кисеты, скрутили по «козьей ножке», всласть затянувшись собственным самосадом, доверительно взглянули друг на. друга и только после этого заговорили о том, что тревожило их сердца. Заговорили о войне, которая неудержимой огненной лавиной катится к границам Советского государства и с запада и с востока.
— Неужели еще доведется седлать коней? — с затаенной тревогой спросил Зиновий Афиногенович старшего товарища.
— Все может случиться, Финогеныч, — не решился разуверить Романова Пимен. — Но я так рассуждаю: нам с тобой дали отставку, значит заставят в тылу работать. А я бы за милую душу еще поскакал с саблей… Да ведь не доведется. Не допустит наше правительство, чтоб фашисты перешли границу. Читал, как наш дорогой Клим сказал: если сунутся, будем бить гадов на чужой территории.
— Это бы хорошо, — согласился с Ломакиным Зиновий. — Но меня дюже смутила — война на этой проклятой линии Маннергейма… А ежели у них кругом такие укрепления?
— Да и у нас в приграничной полосе кое-что имеется, — уверил его друг. — Не сидим же мы, сложа белые рученьки. Сам видишь, все меры принимаем. Вон мой знакомец один на «Красном Октябре» работает, сталь варит. Рассказывал: такую броню для танков изобрели, что никакой снаряд не пробивает, как от стенки горох… А боевую смену как готовим! Парашютные вышки для них понастроили, аэроклубы открыли, кружки разные технические…
— Знаю, — расправил все еще густые усы Романов. — Сам занимался с мальцами в кружке ворошиловских стрелков… Я ведь не сомневаюсь в силе русского оружия, Пимен. Я толкую про то, что война будет не прежняя.
— Да ведь и мы не прежние, — с достоинством сказал Ломакин. — По. себе можешь судить. Думал ли ты когда-нибудь, что направят тебя на такой ответственный участок? Честно говоря, Зиновий, завидую я тебе немножко. Тебя парторгом рекомендуют, а меня сегодня подчистую списали. Вызвали в военкомат и сообщили: снимаем вас, Пимен Андреевич, с воинского учета.
— Ну, а ты? — приподнялся Романов, услышав такую неожиданную новость. Ведь этак скоро и его могут пригласить в райвоенкомат.
— А что я? — переспросил Ломакин. — Начал было шуметь. Дескать, несправедливо это, я еще и в огонь, и в воду. А военком спокойно так говорит: «Ни в огонь, ни в воду мы посылать вас не будем, а к оборонной работе, если пожелаете, прикрепим. Идите в райком Осоавиахима. Там опытные бойцы очень нужны». Буду теперь ходить на пионерские сборы, рассказывать казачатам, как, мы контру громили. Вот так-то, брашне очень добро закончил исповедь Ломакин. — Ну, давай на прощанье еще по одной засмолим да разбежимся. Завтра ты в Майоровский, а я в Заветинский район, по отарам, элитную породу отбирать для науки…
Расставаясь, Пимен Андреевич как. бы вспомнил забытое:
— Да, ты не стесняйся. В случае тугана какого, обращайся за помощью прямо ко мне. Народ организую, подможем. Словом, будем крепить союз серпа и молота. И Сергею Ивановичу мой поклон и привет…
Проводив Пимена за калитку, Зиновий Афиногенович долго смотрел вслед удаляющемуся другу, словно виделись они в последний раз, словно судьба навечно разъединяет их.
Не знал тогда Романов, что в оставшиеся мирные месяцы они действительно больше не встретятся и что в грозовом августе сорок второго пути-дороги друзей вновь тесно переплетутся, так тесно, что жизнь их кончится в один и тот же час и прах их будет покоиться вечно в одной братской могиле. Но это все будет потом, через полтора года, а сегодня старые друзья, расставаясь, как обычно, думали каждый о своем деле, о. том, как его лучше сработать…
„Итак, завтра в жизни Миши Романова наступит перемена. Что хорошего — принесет она? Друзей-приятелей он оставляет здесь. Голубей у него нет больше. Как его встретят хуторские? Он по себе знает, как нелегко приживаются новички на улице и в классе.
Когда они переехали с улицы Сербина, где жили в низах у доброй и веселой Анны Григорьевны, на эту улицу, Миша не сразу нашел себе приятелей. И вроде характер у него общительный, и песни петь он мастак, и под балалайку сплясать может. А сколько дней уличные пацаны не принимали его в свою компанию. Все приглядывались. И только когда Мороз у Пичуги зажилил бабку со свинчаткой и никто не посмел вступиться за конопатого пацана, Миша подошел к пос-традавшему и предложил:
— Давай вдвоем отнимем.
Морозов, уже тогда крепкий, откормленный, нагло засмеялся ему в лицо и издевательски заметил:
— Нет, гляньте, во дает цыганенок.
Но бабку кинул к ногам Пичугина. Только тогда Романова приняли за своего. А старшие ребята, услышав вечером, как он поет казачью песню «Из-за леса, леса — красные полки», увели его на околицу и попросили, чтобы научил их. До ярких звезд звенел над притихшей степью чистый, как ручей, голос Миши. Он то поднимался высоко-высоко, то падал на самую землю.
И настолько песня сдружила ребят этой окраинной улицы, что в сентябре, когда старшие пошли в школу, шестилетний Миша увязался за ними. Он пришел на урок как на большой праздник — в новой сатиновой рубашке и длинных брюках, перешитых из старых отцовских шаровар. На — черной, будто обугленной голове сверкала всеми цветами радуги расписная феска. Кто знает, может, так и закончил бы досрочно первый класс, если бы не дождливая холодная осень.
Промочил Миша ноги, сильно простыл. Пока его лечили травяными отварами, выпал на улице снег. Смастерил своей детворе Зиновий Афиногенович завидные салазки, а Мише деревянные коньки.
Как давно все это было. Первый класс и деревянные коньки, песни в степном раздолье — и голубиная воркотня на крыше… Теперь все это останется лишь в воспоминаниях, а все новое будет в хуторе.
Хутор этот, правда, не за кудыкиной горой находится, а всего-навсего в двенадцати ки-лометрах. Но все равно, жалко расставаться со всем, к чему привык за одиннадцать лет.
Когда отец отправился на станцию, Миша решил заглянуть в школу. Он вошел в свой класс. Распахнул раму и сел на — подоконник. Со стены на него немного насмешливо смотрел Пушкин. Поэт точно говорил мальчику голосом отца: да ты не грусти понапрасну, Мишутка, поверь мне: будут у тебя в Майорове друзья не хуже здешних, и школа там есть, и учителя.
Романов согласно кивнул головой и вышел из класса. Направился в конец коридора.
Вот и библиотека. Сейчас она закрыта. Но даже сквозь доски, словно сквозь стекло, Миша отлично видит стеллажи с книжками, маленький столик с абонементным ящиком, где на букву «Р» есть и его карточка.
Миша даже видит библиотекаря — Евгению Евгеньевну Георгобиани. Высокая, стройная и совсем. седая. Лицо этой женщины, с орлиным носом и черными широкими бровями, Романов запомнит на всю жизнь. Это она первая узнала, поняла, почувствовала сердцем, какую именно книжку нужно дать Мише, чтобы пробудить в нем интерес к чтению.
Когда Евгения Евгеньевна встретила Мишу в школе, она завела его в библиотеку и сказала, что каждая книга — это большой и настоящий друг человека. Только надо уметь выбирать друга. Вот, например, Миша любит каких друзей? Сильных и смелых, и чтоб они не врали. Евгения Евгеньевна улыбнулась и протянула руку к тоненькой книжке в красной обложке. На ней был на-рисован мальчик в драных штанах, в женской кофте и с веселой физиономией — маленький парижский бродяга Гаврош.
Он читал про его короткую и отважную жизнь почти всю ночь. На следующий день Миша возвратил «Гавроша», а взамен получил гайдаровскую книжку с непонятным названием «РВС»…
Внизу, у самого выхода, Миша остановился еще раз. Не мог уйти из родной школы, не заглянув, хотя бы на минуту, в пионерскую комнату. Дверь была открыта, и там слышался плеск воды и шлепанье тряпки.
— А, Романов, Михаил, — добродушно проговорила тетя Дуся, увидав старого знакомого. — А я думаю, кто это там шастает. А это, оказывается, ты. Никого нет. Ты, милок, приходи уже теперь на экзамены.
— Да я просто так, — улыбнулся Миша.
— Ну, тогда гляди, — разрешила уборщица и вновь занялась полами.
Год назад вон под тем знаменем дружины сам Пимен Андреевич Ломакин большими мозолистыми руками неуклюже завязал на груди Миши красный галстук и сказал:
— Теперь ты — наша кровная частица. И обязан по тревоге в любое время встать в строй верных бойцов Отечества.
— Всегда готов! — вскинул руку над головой пионер.
А тревога была повсюду. Еще дрались разрозненные группы красных басков против франкистов за Пиренейскими горами, отбивала натиск самураев и чанкайшистов народная армия Китая, пробовали крепость наших северных рубежей белофины, кованые сапоги германских фашистов топали по горячей земле Польши, война катилась дальше к границам Советского Союза. И партия поднимала по тревог. е своих лучших бойцов. Правда, она не трубила общий сбор. Но по всему чувствовалось, что она готовит людей к обороне первой в мире республики рабочих и крестьян.
Мускулистые, загорелые вчерашние десятиклассники шли в авиационные и военно-морские училища. Они учились стрелять по-ворошиловски, покорять небо по-чкаловски…
Обо всем этом говорили на пионерских сборах, на комсомольских собраниях старшие товарищи: шефы — рабочие железнодорожного депо, работники райкома общества содействия авиации и химии, ветераны партии, кто получал свой билет в грохоте великих сражений гражданской войны. И в такие минуты Мише казалось, что гражданская война, на которую он так безоговорочно опоздал, еще не кончилась. Ее звуки слышны сегодня в песнях отцов, в новых песнях про Орленка, Каховку, матроса Железняка…
А праздничными вечерами старые партизаны собирались у кого-нибудь из друзей, и тогда до глубокой ночи над двориком, над сводами комнат грохотало эхо гражданской войны в рассказах, бесконечных воспоминаниях, песнях. Особенно Миша любил, когда партизаны приходили к ним в гости. Эти сборы оставили в его памяти такие песни, от которых волосы на голове шевелятся, а по спине бегают мурашки..
В такие вечера Миша жалел только о том, что этих песен не слышат Власова и Королева. А ведь Лика тоже очень любит музыку. В этом Романов убедился, когда однажды она пригласила его к себе и он увидел на тумбочке патефон, а в коробке набор грампластинок. По одному его взгляду она дога далась, что ее новому товарищу страсть как хочется послушать патефон.
— Заведем? — спросила Лика, доставая пластинку.
— Если можно, — застенчиво оглянулся он на дверь, за которой слышались голоса взрослых.
Лика поставила на синий бархат диска пластинку, покрутила ручку и опустила мембрану. Комната наполнилась звуками рояля. Они, словно живой голос, бурно и страстно звали куда-то, тревожили… Пусть не так, как знакомые песни.
— Шопен, — сказала Лика, снимая пластинку. — «Революционный этюд».
— Раз «Революционный», значит, хороший, — одобрил ее вкус Миша. — Но все равно наши песни лучше.
— По-своему лучше, — совсем как взрослая заметила Королева. И рассказала своему сверстнику, что кроме Дунаевского и Чайковского, имена которых Миша знал, есть очень много прекрасных композиторов. Ну, например, Бетховен и Бородин, Верди и Даргомыжский…
— Я же не спорю, — вяло соглашался Романов. — Но наши песни все равно лучше ихних. Вот послушай, хотя бы эту.
И Миша вполголоса запел: