Помоги проекту - поделись книгой:
С марта по сентябрь 1938 года советская дипломатия систематически прилагала усилия, направленные на совместное выступление держав в защиту Чехословакии. Через несколько дней после аншлюса Австрии, 15 марта 1938 года, заместитель народного комиссара иностранных дел заверил чехословацкого посла в Москве в том, что, если возникнет угроза военного нападения со стороны Германии, Советский Союз выполнит свои союзнические обязательства по отношению к Чехословакии. В тот же день аналогичные заявления были сделаны М. М. Литвиновым английскому послу в Москве и советским полпредом в Париже французскому правительству[254]. 23 апреля 1938 года посланник ЧСР в Советском Союзе передал чехословацкому правительству сообщение, в котором говорилось: «СССР, если его об этом попросят, готов вместе с Францией и Чехословакией предпринять все меры по обеспечению безопасности Чехословакии»[255].
На позицию Франции решающее влияние оказал фактический отказ Великобритании вмешаться в чехословацкие события. Так, согласно протокольной записи встречи министра иностранных дел Франции Ж. Боннэ с послом Великобритании Э. Фиппсом 22 мая 1938 года, последний предупредил французов, что британское правительство «считает, что военная ситуация такова, что Франция и Англия даже с той помощью, на которую они могли бы рассчитывать со стороны России, не были бы в состоянии помешать Германии захватить Чехословакию. Поэтому единственным результатом была бы война в Европе, исход которой, насколько об этом можно сейчас судить, был бы по крайней мере сомнителен»[256].
Тем не менее даже заявленные чехословацким правительством в конце мая 1938 года оборонительные мероприятия подействовали на германское руководство и вынудили его перейти к более сдержанной тактике. Однако британская дипломатия при поддержке французской стороны, напротив, резко усилила давление на Чехословакию. По ее настоянию в начале июня возобновились переговоры чехословацкого правительства с генлейновской партией. Однако генлейновцы выдвинули новые требования, которые вскоре завели переговоры в тупик[257].
После аншлюса Австрии и начала «чехословацкого кризиса» польская дипломатия посчитала, что настало подходящее время для осуществления планов «третьей Европы». Она начала консультации по этому вопросу с фашистской Италией и встретила взаимопонимание. Итальянский министр иностранных дел Чиано дал этим планам наименование «горизонтальной оси» – как дополнения к «вертикальной оси» Берлин – Рим. И Польша, и Италия мыслили создание нового блока как новый вариант «санитарного кордона» против СССР. Обе хотели использовать его как инструмент, обеспечивавший им права равного партнерства с гитлеровской Германией. Правящие польские круги во главе с Ю. Беком видели главное противодействие своим планам в самом факте существования Чехословакии. Именно она якобы препятствовала Польше проявить себя в роли великой державы и сплотить под своим руководством государства Дунайского бассейна. Отсюда вытекала установка на бескомпромиссную античехословацкую позицию вплоть до уничтожения чехословацкой государственности[258]. Польская дипломатия рассчитывала привлечь к осуществлению своих планов Венгрию и Румынию. Каждой из них отводилась своя роль.
С Румынией польские правители были связаны договором и военной конвенцией. Они приветствовали произошедший в Румынии 10 февраля 1938 года государственный переворот и установление режима королевской диктатуры. В тех условиях польско-румынское сотрудничество выливалось в форму, которую германская дипломатия рассматривала как «польско-румынский антисоветский барьер»[259]. Значение этого барьера стало наглядным, когда в ходе «чехословацкого кризиса» встал вопрос о возможных «коридорах» (румынский и польский), по которым Советский Союз, не имевший общей границы с Чехословакией, мог бы оказать ей помощь. В течение весны и лета 1938 года румынские представители не уставали повторять, что «Румыния принципиально отказывается разрешить проход русских войск»[260].
На античехословацкой основе Польша развивала отношения с Венгрией, где существовали захватнические устремления по отношению к словацким землям. Польская дипломатия сама выдвинула территориальные претензии к Чехословакии (район Тешина). Бек обозначил их как «локальные требования»[261], и они играли роль инструмента, обострявшего польско-чехословацкие отношения. Совпадение их планов выражалось в желании установить общую польско-венгерскую границу, что являлось важным элементом польских замыслов создания блока «Третьей Европы».
Германская дипломатия, временно закрывая глаза на великодержавные польские планы, поддерживала Венгрию и Польшу в античехословацкой деятельности, видя в их территориальных претензиях средство изоляции Чехословакии.
В начале июня 1938 года во время беседы с Гитлером французский посол в Берлине А. Франсуа-Понсе предложил, чтобы Франция, Великобритания и Германия обсудили чехословацкую проблему для достижения справедливого решения вопроса. После этого французская сторона стала рекомендовать чехословацкому правительству принять такое решение[262].
В то время как англо-французская дипломатия продолжала маневрировать и готовила общественное мнение к принятию сделки с Гитлером,[263] М. М. Литвинов в телеграмме С. С. Александровскому от 25 июня 1938 года вновь подтвердил, что пакты СССР «с Францией и Чехословакией, помимо оказания помощи в случае войны, имеют также целью предотвращение или уменьшение самой опасности войны в определенных частях Европы. Перед лицом угрозы, нависшей теперь над Чехословакией, всему миру должно быть ясно, что советско-чехословацкий пакт эту свою функцию выполняет, что он является наиболее, если не единственно, крупным фактором, разряжающим атмосферу вокруг Чехословакии»[264].
Известные на сегодняшний день документы также свидетельствуют, что Москва была осведомлена о тайных контактах правящих кругов Великобритании с нацистской Германией и угрозе формирования антисоветской коалиции. По линии советской военной разведки в европейских странах, из резидентур НКВД СССР, от разведки Коминтерна лично к И. В. Сталину поступала информация об активной обработке германскими послами политических элит Великобритании, Польши, Румынии, Франции и других стран, о политике двойных стандартов английских и французских политических лидеров, которые публично заявляли о желании поддержать Чехословакию в ее противостоянии с гитлеровской Германией, а закулисно вели переговоры с Гитлером[265]. Например, согласно информации от 11 февраля 1938 года, поступившей в Разведуправление РККА от резидентуры в Бельгии, «Англия все более и более начинает смотреть на СССР как первостепенного врага. Предполагается сближение Германии с Англией и Францией с оставлением для Японии задачи нападения на СССР»[266].
В июле 1938 года резидентура НКВД СССР от источника в ближайшем окружении Муссолини получила данные о том, что «итальянское правительство исходит в своих военных планах из германского решения напасть на Чехословакию не позднее конца августа или начала сентября»[267]. Советская военная разведка в августе 1938 года информировала Сталина, Молотова и наркома обороны Ворошилова о том, что Германия усиленно готовится к вторжению в Чехословакию, которое может произойти после сентябрьского съезда нацистской партии[268]. К 15 августа 1938 года было сформировано 13 резервных дивизий, во всех военных округах Германии проводились учения с участием большого количества резервистов. Германская авиация была приведена в готовность к действиям против Чехословакии[269].
В конце августа на совещании с генералами Гитлер выразил твердую уверенность в том, что Франция не рискнет начать войну против Германии[270]. Исходя из этих предпосылок, командование вермахта и планировало операцию «Грюн». Подготовку к войне вели Польша и Румыния. В августе 1938 года к польско-советской границе были стянуты дополнительные войска, начались маневры польской армии. Польша активно готовилась не только воспрепятствовать возможному прохождению сухопутных частей Красной армии по своей территории, но и усиливала свою противовоздушную оборону, намереваясь открывать огонь на поражение по каждому советскому самолету, который попытается пролететь через польскую территорию. В это же время в четырех километрах от территориальных вод СССР появились три румынских эскадренных миноносца.
В сентябре 1938 года судетский кризис вступил в решающую стадию. Правящие политические силы Чехословакии были напуганы серьезной обстановкой и сильно качнулись вправо. Позицию этих кругов очень точно отразил Э. Бенеш, заявив на встрече с генлейновцами 25 августа 1938 года: «Я боюсь только двух вещей: войны, а после нее – большевистской революции»[271]. Чехословацкое правительство шаг за шагом сдавало свои позиции и шло на уступки генлейновцам.
К началу сентября 1938 года Франция еще колебалась в принятии решения, поддерживать ли ей Чехословакию или продолжать умиротворять агрессора. Французское правительство понимало, что военная помощь СССР в случае нападения Германии на Чехословакию будет затруднена из-за позиции Польши и Румынии. 1 сентября 1938 года министр иностранных дел Ж. Боннэ поручил своему поверенному в делах в Москве Ж. Пайяру поговорить с Литвиновым относительно «форм кооперации» в чехословацком вопросе»[272].
2 сентября 1938 года М. М. Литвинов направил в советские полпредства в Праге, Париже и Лондоне телеграмму, в которой сообщал, что французский поверенный в делах в СССР Ж. Пайяр по поручению Боннэ поставил ему официально вопрос, «на накую помощь со стороны СССР может рассчитывать Чехословакия, учитывая затруднения, имеющиеся со стороны Польши и Румынии?». Литвинов напомнил Пайяру, что Франция обязана помогать Чехословакии независимо от помощи СССР, в то время как помощь СССР обусловлена французской, и что поэтому «мы имеем большее право интересоваться помощью Франции». К этому Литвинов добавил, что «при условии оказания помощи Францией мы исполнены решимости выполнить все наши обязательства по советско-чехословацкому пакту, используя все доступные нам для этого пути. Если Польша и Румыния чинят теперь затруднения, то их поведение, в особенности Румынии, может быть иным, если Лига Наций вынесет решение об агрессии. Это и предусматривается советско-чехословацким пактом… Ввиду того, что аппарат Лиги Наций может быть пущен в ход очень медленно, было бы, по нашему мнению, необходимым теперь же предпринять необходимые меры, на что в случае наличия угрозы войны дает право ст. 11 Устава Лиги». На высказанное Пайяром сомнение в возможности единогласного решения Литвинов сказал, что даже решение большинства будет иметь огромное моральное значение, в особенности если с большинством стала бы согласна и сама Румыния.
Далее Литвинов заявил, что немыслимо говорить о военной защите Чехословакии тремя странами (Францией, СССР и ЧС) без предварительной разработки соответствующих военных планов. Поэтому он предложил для определения конкретной помощи созвать совещание представителей советской, французской и чехословацкой армий для предварительного обсуждения практических мер для защиты Чехословакии[273]. Литвинов подчеркнул, что необходимо использовать все средства предупреждения военного столкновения, а для этого СССР после аншлюса Австрии рекомендовал созвать совещание представителей государств, заинтересованных в сохранении мира. Он заявил: «Мы считаем, что в настоящий момент такое совещание с участием Великобритании, Франции и СССР и вынесение общей декларации, которая, несомненно, получит моральную поддержку со стороны Рузвельта, имеет больше шансов удержать Гитлера от военной авантюры, чем всякие другие меры. Необходимо, однако, действовать быстро, прежде чем Гитлер окончательно ангажируется»[274].
В разговоре с Пайяром Литвинов заявил, что абсолютно исключает из своих расчетов «добрую волю» Польши. При этом нарком ссылался на беседу министра иностранных дел Румынии Н. Комнена с министром иностранных дел Чехословакии К. Крофтой, в которой говорилось, что в то время как у Румынии имеются возражения против прохода советских войск, она может закрыть глаза на перелет самолетов через свою территорию. Литвинов, по словам Пайяра, видел в этом добрый знак того, что Бухарест – «точка наименьшего сопротивления»[275].
5 сентября заместитель народного комиссара иностранных дел СССР В. П. Потемкин в ходе беседы с Ж. Пайяром заявил о предложении правительства СССР созвать совещание трех держав – СССР, Франции и Англии – для предупреждения военного конфликта. По вопросу о конкретных формах помощи Чехословакии в ответе советского правительства предлагался созыв совещания представителей генштабов Франции, СССР и Чехословакии[276]. Однако советские предложения относительно обсуждения практических мер военными экспертами трех стран повисли в воздухе. При этом англичане и французы распространяли версии, что позиция СССР в случае войны неясна.
19 сентября 1938 года Э. Бенеш срочно вызвал к себе полпреда СССР в Чехословакии С. С. Александровского и сообщил, что получил совместное англо-французское предложение о решении судето-немецкого вопроса путем прямой уступки Германии тех округов, в которых немцы составляют больше 50 % населения. Остальные округа получат частичную автономию. Границы устанавливаются международной комиссией. Новые границы гарантируются всеми соседями, а также Францией и Англией, в связи с чем аннулируются ныне действующие международные договоры Чехословакии. Предложение сопровождалось подчеркиванием, что уже простая задержка чехословацкого правительства с ответом может привести к роковым последствиям. Бенеш отметил, что при этом не было сказано прямо, что в случае отказа Чехословакии принять такое решение Франция и Англия отказались бы помогать Чехословакии против агрессора, однако Бенеш допускает и такую возможность. Несмотря на это, Бенеш заявил, что у Чехословакии не останется никакого другого выхода, как защищаться при всех условиях. Франции был послан прямой запрос: обозначает ли ее предложение, что она намерена отказаться от выполнения своих союзнических обязательств?
Тогда же Бенеш просил правительство СССР дать как можно быстрее ответ на следующие вопросы: «1. Окажет ли СССР согласно договору немедленную действительную помощь, если Франция останется верной и тоже окажет помощь. 2. В случае нападения Бенеш немедленно обратится телеграммой в Совет Лиги Наций с просьбой привести в действие ст. 16 и 17». В связи с этим Бенеш просил помощи в Лиге Наций и просил от советского правительства такого же срочного ответа о том, поможет ли СССР в качестве члена Лиги Наций на основании упомянутых статей. Бенеш подчеркнул срочность, потому что должен дать ответ Франции и Англии, а между тем Чемберлен хотел бы уже в среду, 21-го, поехать к Гитлеру с этим ответом. Бенеш предполагал, что нападение произойдет 22-го, если Чемберлен не поедет или привезет недостаточный для Гитлера ответ. Бенеш завил, что считает предложение, сделанное Англией и Францией, неприемлемым, а борьбу неизбежной, потому что народ не допустит ничего подобного. Он сказал, что может оказаться вынужденным объявить всеобщую мобилизацию уже 20-го, вечером. По его заявлению, в тот момент под ружьем в Чехословакии находилось 500 тысяч человек и все воздушные силы[277].
20 сентября 1938 года эти вопросы были рассмотрены на заседании Политбюро ЦК ВКП(б). В. П. Потемкин, готовивший материалы для рассмотрения, отметил, что не существует другого варианта, как дать положительный ответ чехословацкому правительству. Политбюро ЦК ВКП(б) согласилось с предложениями Потемкина, после чего Александровскому было поручено передать Бенешу положительный ответ советского правительства. Одновременно о содержании ответа Бенешу было поставлено в известность французское правительство[278]. В тот же день телеграммой от Потемкина Александовскому был передан положительный ответ советского правительства на вопросы Бенеша относительно оказания Советским Союзом немедленной и действенной помощи Чехословакии, «если Франция останется ей верной и также окажет помощь»[279].
После получения ответа из Москвы было принято решение дать правительствам Великобритании и Франции ответ, содержание которого гласило, что в соответствии с конституцией правительство Чехословакии не может принять никаких решений, связанных с изменением границ, без решения парламента. По мнению правительства, принятие предложения обозначало бы уродование государства в экономическом и стратегическом отношении, результатом которого рано или поздно стало бы его полное подчинение Германии. Чехословацкое правительство призывало Великобританию и Францию пересмотреть свои предложения[280].
О том, какое беспрецедентное давление на Чехословакию оказывали Великобритания и Франция, свидетельствует поступивший в Москву из Праги по каналам советской разведки документ под названием «Меморандум № 8604». Он был вручен английским и французским послами чехословацкому премьер-министру М. Годже 19 сентября 1938 года и содержал следующее: «Руководствуясь высокими принципами сохранения мира в Европе, они считают необходимым присоединение Судетской области к Германии. Система пактов о взаимной помощи Чехословакии с другими державами аннулируется. Взамен этого все соседние государства Чехословакии плюс Франция и Англия гарантируют неприкосновенность ее границ»[281]. Тем самым за спиной СССР разрушалась система договорных отношений Чехословакии с Францией и Советским Союзом.
Советское руководство располагало и другими доказательствами того, что Англия и Франция уже практически 19 сентября приняли решение удовлетворить требования Гитлера «о немедленном присоединении» Судетской области к Германии. 22 сентября начальник Разведуправления РККА получил из Праги сообщение, что «чехословацкое правительство под нажимом Англии и Франции, приняло предложение, выдвинутое Чемберленом, об уступках Гитлеру» и что это решение опубликовано в газетах. Сообщалось о стихийных демонстрациях протеста. В сообщении высказывалось предположение о возможном правительственном кризисе и смене руководства государства[282].
Тем самым за спиной СССР, без его ведома, разрушалась система договорных отношений Чехословакии с Францией и Советским Союзом, а также было очевидно, что руководство Чехословакии уже практически капитулировало.
Тем не менее 21 сентября, выступая на ассамблее Лиги Наций, Литвинов вновь изложил позицию СССР по вопросу борьбы с экспансией. Он подчеркнул, что против агрессора должны быть приняты меры, намеченные уставом Лиги Наций, причем решительно, последовательно и без колебаний, и тогда «мир будет сохранен мирными средствами…»[283]. Более того, в Москве не исключали и такой вариант, как санкция Лиги Наций на оказание помощи Чехословакии теми государствами, которые были бы готовы такую помощь предоставить.
Под давлением народных масс чехословацкое руководство объявило всеобщую мобилизацию. Было сформировано новое правительство во главе с генералом Я. Сыровы. Назначение генерала премьер-министром как бы подчеркивало решимость правящих кругов Чехословакии оказать сопротивление, но, как показали дальнейшие события, они лишь делали вид, что намерены защищать республику.
В сентябре 1938 года советское правительство провело ряд конкретных оперативно-стратегических мероприятий. Так, 23 сентября 1938 года народный комиссар обороны СССР К. Е. Ворошилов и Генеральный штаб дали дополнительную директиву о приведении в боевую готовность части войск Белорусского особого и вновь созданного Калининского военных округов, а также о выдвижении к государственной границе ряда их оперативных объединений. Мероприятия по приведению в боевую готовность были осуществлены также в Харьковском и Московском военных округах. Всего в боевую готовность были приведены: танковый корпус, 30 стрелковых и 10 кавалерийских дивизий, семь танковых, мотострелковая и 12 авиационных бригад, семь укрепленных районов, а в системе противовоздушной обороны – два корпуса, дивизия, две бригады, 16 полков, четыре зенитно-артиллерийские бригады и 15 зенитно-артиллерийских полков, а также части боевого и тылового обеспечения. Вскоре дополнительные директивы были отданы Военным советам Белорусского особого, Киевского особого, Ленинградского и Калининского военных округов. Помимо войск, выдвинутых к юго-западной и западной государственной границе, в боевую готовность был приведен второй эшелон войск, состоявший из 30 стрелковых и шести кавалерийских дивизий, двух танковых корпусов, 15 отдельных танковых бригад, 34 авиационных баз. Для усиления чехословацких ВВС были подготовлены четыре авиабригады (548 самолетов). В вооруженные силы было призвано из запаса в общей сложности до 330 тыс. человек командного, политического, младшего командного и рядового состава[284].
Тем не менее и по сей день ряд современных исследователей высказывают сомнения относительного того, вмешался бы Советский Союз и как именно. В Праге вышли два тома документов «Чехословацкая внешняя политика в 1938 году»[285]. Чешские исследователи полагают, что имеющиеся на сегодняшний день документы не дают ответа о том, что СССР собирался прийти на помощь Чехословакии и вмешиваться в конфликт между Германией и ее возможными союзниками с одной стороны и Чехословакией – с другой[286].
Опубликованные новые документы, в том числе из Архива Президента РФ, свидетельствуют, что советское руководство имело все основания не доверять западным державам и Праге. Известные подготовительные военные мероприятия Советского Союза доказывают его намерения вступиться за Чехословакию, но только совместно с Францией. Кроме того, эти меры должны рассматриваться и как общие меры предосторожности, в первую очередь против Польши, и не только из-за ее претензий на чешскую территорию. Польша с советской точки зрения воспринималась как потенциальный союзник Третьего рейха. Так, на основании информации от советской военной разведки уже к 23 сентября в Москве было известно, что в Берлине принят план об участии Польши и Венгрии в разделе территории Чехословакии, и о проведении в Польше полной мобилизации в трех граничивших с Чехословакией военных округах, о сосредоточении польских войск на чехословацкой границе[287].
В то же время для конкретного военного вмешательства СССР в Чехословакии необходимо было не только выступление Франции, но и получение права прохода войск через Польшу и Румынию. С Румынией велись по этому поводу переговоры, но их результаты не отвечали реальным потребностям Красной армии. Скорой и эффективной помощи Советский Союз в этих условиях оказать не мог, даже если бы и хотел[288].
Литвинов в телеграмме Сталину 23 сентября предложил объявить частичную мобилизацию советских вооруженных сил и развязать такую кампанию в прессе, чтобы Гитлер и Бек всерьез поверили в угрозу войны, Сталин пометил на полях телеграммы коротко и ясно: «Нет!»[289]. Поэтому Литвинов в тот же день разъяснил в Женеве своим британским собеседникам – де ла Варру и Батлеру, что Советский Союз ни в коем случае не станет действовать раньше Франции[290].
Вполне вероятно, что в условиях, когда Великобритания и Франция всем своим поведением во время кризиса показывали, что не принимают Советский Союз как равноправного партнера, Москва опасалась, что ее подставят и Советский Союз окажется в результате один против Германии. Британская политика выбрала другую альтернативу – попытку «сдерживания» Гитлера путем переговоров с ним без участия Советского Союза. Лондон отклонил проект конференции с участием СССР, ссылаясь в том числе и на ожидаемое неприятие этого участия Гитлером[291]. Что касается политики Великобритании и Франции, то имеющиеся на сегодняшний день документы подтверждают преобладающую в историографии ее оценку как политики умиротворении агрессора, направленной на сговор с нацистской Германией за счет Чехословакии.
22–23 сентября состоялась очередная встреча Гитлера с Чемберленом, в Бад-Годесберге. Английский премьер от имени своей страны и Франции объявил главе рейха о принятии его требования в отношении Судетской области. Однако, несмотря на это, Гитлер выдвинул новые претензии к Чехословакии. Теперь он потребовал удовлетворить упоминавшиеся еще весной притязания Польши и Венгрии на часть чехословацкой территории. Что касается Судетской области, то он настаивал немедленно (26–28 сентября) передать эти районы Германии и вручил Чемберлену меморандум и карту. Меморандум предписывал к 1 октября вывести все чехословацкие войска, в том числе подразделения полиции, с территорий, заштрихованных на карте красным цветом: судьба земель, заштрихованных зеленым цветом, должна была быть решена в результате плебисцита (который так и не был проведен). Все военные сооружения предписывалось оставить в полной сохранности. Важные экономические и транспортные объекты («особенно подвижной состав железных дорог») передавались немцам неповрежденными. «Не подлежали вывозу продукты питания, товары, скот, сырье и т. д.»[292].
Англия и Франция продолжали оказывать давление на Чехословакию, добиваясь от нее уступок нацистской Германии. Чтобы успокоить общественность в своих странах и во всем мире, возмущенную таким оборотом событий, правительства западных держав провели ряд демонстративных мер, призванных показать их стремление противостоять гитлеровской агрессии. Английский флот был приведен в боевую готовность. В Лондоне населению раздавали противогазы, солдаты рыли траншеи, обкладывали здания мешками с песком. «Как же это дико, фантастично и невероятно, – восклицал в выступлении по радио Чемберлен, – что мы должны… копать здесь траншеи из-за какой-то ссоры в далекой стране между людьми, о которых мы ничего не знаем»[293]. Этот маскарад поддерживала и Франция: 24 сентября были призваны резервисты, на площадях устанавливались зенитные батареи.
29 сентября 1938 года в Мюнхене началась конференция глав правительств Великобритании, Франции, Германии и Италии без участия представителей Чехословакии. Переговоры длились 13 часов.
30 сентября в 17:00 Бенеш срочно запросил Москву: как относится СССР к альтернативе – война или капитуляция, перед которой поставлена Чехословакия, поскольку великие державы принесли ее в жертву Гитлеру? Советскому правительству давалось один-два часа на ответ[294]. Однако этот ответ так и не поступил – поскольку Бенеш уже через 45 минут, то есть до истечения назначенного им самим срока, отозвал запрос: пражское правительство тем временем уже приняло мюнхенский ультиматум. В тот же день, 30 сентября, в 21:30 советский посол докладывал о причинах, по которым пражское руководство решило принять условия Мюнхена, а не просить советской помощи: у Чехословакии не хватает аэропортов для достаточной поддержки со стороны советской авиации, а помощь Красной армии возможна лишь через несколько дней, когда чешские войска уже могут быть разбиты[295]. Это, разумеется, были второстепенные соображения. Примечательно, что еще 29 сентября поздно вечером по разведывательным каналам в Москве была получена информация, о том, что Бенеш, обращаясь за помощью к СССР, «знал об английских предложениях и уже был готов сдаться… Контакт с полпредством он возобновил только после принятия решения»[296].
Мюнхенское соглашение было подписано 30 сентября 1938 года в 2 часа 30 минут. Оно предусматривало передачу Германии, под предлогом защиты прав немецкого населения, в срок с 1-го по 10 октября 1938 года Судетской области и ряда других районов, принадлежавших Германии до Версальского мира. Эти территории передавались Германии со всеми находившимися на них в полной сохранности сооружениями и укреплениями, сельскохозяйственными и промышленными предприятиями, с запасами сырья, путями сообщения, средствами связи[297].
В приложении к подписанному в Мюнхене соглашению было отмечено, что если в течение ближайших трех месяцев проблема польского и венгерского национальных меньшинств в Чехословакии не будет урегулирована, то она станет предметом обсуждения на следующем совещании глав правительств четырех держав. Участникам соглашения «гарантировались» новые границы чехословацкого государства против неспровоцированной агрессии.
В результате мюнхенского сговора Чехословакия, просуществовавшая как государство 20 лет, потеряла одну пятую часть своей территории, около четверти населения и половины предприятий тяжелой промышленности. Потеряли свое значение чехословацкие укрепления на границе с Германией, которые рассматривались как серьезный барьер против германской агрессии в Центральной Европе. Вследствие Мюнхена Чехословакия стала нежизнеспособным государством.
Ныне известно, что в тот период Чехословакия обладала реальными возможностями для отпора агрессору. В сентябре 1938 года чехословацкая армия имела в строю 2 млн солдат и офицеров, 45 дивизий, 1582 самолета, 469 танков, 5700 артиллерийских орудий. Моральный дух войск, как и всего народа, был высоким. Когда 23 сентября в 22:00 была объявлена мобилизация, резервисты тут же поспешили к местам сбора. К исходу 24 сентября на границе против германских агрессоров были сосредоточены войска чехословацкой армии численностью около 1,5 млн человек, обладавшие первоклассным по тому времени вооружением. Мобилизация, проводившаяся строго по плану, завершилась 29 сентября[298]. Войска заняли приграничные укрепрайоны в готовности к действию. Но приказа, которого они ждали, так и не последовало.
Анализ соотношения сил показывает, что германское превосходство в силах было минимальным. Вермахт (2,2 млн человек) в тот период насчитывал 47 дивизий, имел 2500 самолетов и 720 танков[299]. Фактора внезапности также не существовало. Чехословакия располагала оборудованным по последнему слову техники, занятым войсками оборонительным рубежом, не уступавшим по своей оснащенности линии Мажино. Против тяжелых фортов были бессильны даже 210-мм орудия. Чехословацкая авиация могла достаточно быстро подвергнуть опустошительным бомбардировкам германские химические заводы, расположенные вблизи общей границы, и нанести противнику серьезный ущерб. По оценке германского генерального штаба, в случае военных действий чехословацкая армия способна была вывести из строя до 60 % частей и соединений вермахта[300]. Причем немецкий генералитет такой вариант не сбрасывал со счетов.
По свидетельству французского историка П. Ле Гуайе, в военно-техническом отношении Великобритания, Франция и СССР нисколько не уступали Германии, а в некоторых областях превосходили ее. Таким образом, в сентябре 1938 года Чехословакия могла быть защищена на море, на земле и в воздухе, и если бы союзникам пришлось вести войну, то они легко выиграли бы ее. Но для этого, утверждает автор, следовало избрать совсем иную тактику: сгруппировать силы союзников таким образом, чтобы «в случае развязывания войны Гитлер натолкнулся бы на противостояние стран, стремящихся не только защитить себя, но и атаковать Германию, образовать вокруг нее пояс, который бы Гитлер не смог разорвать»[301].
Таким образом, возможность изменения фатального хода событий для Чехословакии зависела главным образом от внутреннего единства ее народов, их решимости защищать территорию своей страны с оружием в руках, непосредственного влияния общественного мнения на принятие чехословацким правительством решения не выполнять условий Мюнхенского соглашения, а сопротивляться. В то же время этот вопрос зависел от стремления и готовности Франции и СССР военными средствами защитить важные стратегические рубежи в самом центре Европы. Он зависел и от позиции граничащих с Чехословакией малых стран – членов Малой Антанты – Югославии и Румынии, а также Польши.
Как сообщал полномочный представитель СССР в Чехословакии Александровский в телеграмме в НКИД от 1 октября 1938 года, со ссылкой на чешский источник, на принятие чехословацким правительством условий Мюнхена повлияло то, что Гитлеру удалось убедить Чемберлена и Даладье, «что в данной ситуации большую опасность для мира в Европе представляет не он, а СССР, который объективно является большевистским форпостом и может сыграть роковую роль поджигателя новой войны. Следовательно, это убеждение явилось не формальным, но фактическим основанием для создания блока четырех против СССР. Если Чехословакия сегодня будет сопротивляться и из-за этого начнется война, то она сразу превратится в войну СССР со всей Европой. Возможно, что СССР и победит, но Чехословакия так или иначе будет сметена и будет вычеркнута с карты Европы. Эти утверждения сыграли большую роль в деле принятия правительством прямого решения»[302]. Согласно воспоминаниям У. Черчилля, на Нюрнбергском процессе генерал-фельдмаршал В. Кейтель на вопрос, заданный ему представителем Чехословакии полковником Эгером о том, напала бы Германия на Чехословакию в 1938 году, если бы западные державы поддержали Прагу, ответил: «Конечно, нет. Мы не были достаточно сильны с военной точки зрения. Целью Мюнхена было вытеснить Россию из Европы, выиграть время и завершить вооружение Германии»[303].
Чемберлен после окончания переговоров попросил о еще одной встрече с Гитлером. 30 сентября 1938 года Гитлер и Чемберлен подписали совместную англо-германскую декларацию о том, что англо-германские отношения представляют собой важнейший фактор обеспечения мира в Европе. Великобритания и Германия приняли решение о том, чтобы метод консультаций стал основой для разрешения спорных вопросов, связанных с обеими странами, чтобы «таким образом содействовать укреплению мира в Европе»[304].
Хотя Польша не была участником Мюнхенской конференции, но и ее роль в период подготовки соглашения о расчленении Чехословакии весьма неприглядна. В период чехословацкого кризиса она занимала прогерманскую и провенгерскую позицию, рассчитывая усилить свое политическое влияние в Центральной Европе, особенно на Венгрию и Румынию. Польша претендовала на Тешинскую и Фриштатскую области в Силезии и «доступ по железной дороге до станции Богумин (Одерберг)», о чем имеется документальное подтверждение в письме министра иностранных дел Польши Ю. Бека польскому послу в Германии Ю. Липскому от 19 сентября 1938 года. В письме содержались конкретные директивы, которых посол должен придерживаться в беседе с германским рейхсканцлером. В этом же документе Бек, оправдывая территориальные притязании Польши, откровенно заявлял: «Чехословацкую Республику мы считаем образованием искусственным, удовлетворяющим некоторым доктринам и комбинациям, но не отвечающим действительным потребностям и здравым правам народов Центральной Европы»[305]. В этом же послании подчеркивалось, что «Польша считает вмешательство Советов в европейские дела недопустимым», и содержалась похвала польскому правительству, которое «благодаря занимаемой им позиции парализовало возможность интервенции Советов в чешском вопросе в самом широком значении». Кроме того, Польша, лично не заинтересованная в том, чтобы СССР пришел на помощь Чехословакии, оказала сильное давление на румынское правительство, чтобы оно отказало в праве прохода советских войск через свою территорию, точно так же, как она отказала в этом праве прохода через свою территорию[306].
Польша, заручившись поддержкой Гитлера, приняла участие в расчленении Чехословакии. 30 сентября 1938 года польский посланник передал министру иностранных дел Чехословакии ноту, в которой ультимативно предъявлялись требования уступить три района в Силезии: Фриштат, Тешин, Яблунков. Ответ необходимо было дать в течение суток. 1 октября 1938 года чехословацкое правительство капитулировало и перед польским ультиматумом[307].
В соответствии с Мюнхенским соглашением и на основании директивы ОКВ от 30 сентября 1938 года оккупация немецкими войсками Судетской области проводилась поэтапно в период с 1-го по 10 октября. Уже 1 октября 1938 года германские войска под командованием генерал-полковника В. фон Лееба пересекли германо-чешскую границу[308].
СССР решительно осудил Мюнхенское соглашение. Советское правительство, как отмечалось в сообщении ТАСС от 2 октября 1938 года, «не имело и не имеет никакого отношения к конференции в Мюнхене и к ее решениям»[309].
В связи с распространением западной печатью слухов о якобы согласованной линии поведения Великобритании, Франции и СССР, ТАСС 4 октября 1938 года сообщил: «Никаких совещаний, а тем более соглашений между правительствами СССР, Франции и Англии по вопросу о судьбах Чехословацкой Республики и об уступках агрессору не происходило»[310].
5 октября 1938 года Э. Бенеш сложил с себя полномочия президента и покинул страну. 7 октября под давлением Берлина чехословацкое правительство признало автономию Словакии, а 8 октября – автономию Закарпатской Украины. Само государство стало именоваться «Чехо-Словакия». 2 ноября Германия и Италия на первом Венском арбитраже приняли решение о передаче Венгрии южных районов Словакии, а также Закарпатской Украины. Это было новое нарушение территориальной целостности Чехословакии при молчаливом согласии Великобритании и Франции.
6 декабря 1938 года Боннэ и Риббентроп подписали франко-германскую декларацию: «Мирные и добрососедские отношения между Францией и Германией представляют собой один из существеннейших элементов упрочения положения в Европе и поддержания всеобщего мира»[311].
Мюнхенский сговор разрушил последние остатки Версальской системы и явился со стороны Великобритании и Франции «приглашением» Германии к дальнейшей экспансии, в том числе и на Востоке. Их действия подорвали возможность создания системы коллективной безопасности и деятельность Лиги Наций, которая практически утратила свою дееспособность. Великобритания и Франция продемонстрировали готовность обеспечения собственной безопасности за счет принесения в жертву интересов других стран. В то же время подобные действия показали минимальные возможности малых стран изолированно сопротивляться своекорыстной политике более могущественных крупных государств. Для Третьего рейха вопрос состоял не в том, чтобы освободить немецкое население в Судетской области Чехословакии, а в том, чтобы освободиться от условий Версальского договора, нейтрализовать Чехословакию, обесценить советско-французский договор о взаимной помощи, упрочить геостратегические позиции в центре Европы и устранить препятствия на пути продвижения Германии на Восток.
Для советского руководства, отстраненного мюнхенцами от участия в решении судьбы Чехословакии, все более очевидной стала невозможность создания системы коллективной безопасности в сложившихся условиях международной изоляции СССР. Более того, руководство страны не могло не учитывать вероятность создания единой антисоветской коалиции, особенно в условиях поддержки политики Мюнхена со стороны США, непосредственного участия Польши и Венгрии в разделе Чехословакии и полного одобрения соглашения правительством Японии. В обстановке возрастания угрозы войны со стороны нацистской Германии у политического и военного руководства Советского Союза вряд ли была иная альтернатива, кроме как исходить из интересов и возможностей собственной страны, будь то в военной или в экономической области, а также в сфере дипломатии.
Очаг агрессии на Дальнем Востоке
Япония, придерживавшаяся принципа самоизоляции и долгое время находившаяся на «задворках» мировой политики, в середине XIX века благодаря реформам Мэйдзи (1867–1868) императора Муцухито решительно встала на путь проведения буржуазных социально-экономических преобразований и в короткие сроки заняла достойное место среди ведущих держав мира. При этом, однако, становление Японии как мощной тихоокеанской державы происходило не только мирным, но и военным путем. В принципе, здесь не было чего-то необычного: практически все мировые державы пришли к своему статусу через войны и конфликты со своими соседями. Такова была логика исторического развития того времени. Небольшое островное государство крайне нуждалось в ресурсах для своего развития, и поэтому наиболее легким и «естественным» для той эпохи колониальных захватов стало стремление Японии решить свои проблемы военным путем. Сначала последовал ряд конфликтов и войн с Китаем, в результате чего Япония добилась некоторых преимущественных прав в этой стране, где уже вовсю хозяйничали западные державы. Затем был осуществлен захват Кореи. Наконец, когда интересы России и Японии столкнулись в Маньчжурии и на Корейском полуострове, вспыхнула русско-японская война 1904–1905 годов, в результате которой Россия потерпела поражение, а Япония приобрела новые территории (южную часть острова Сахалин и часть Курильских островов), а впоследствии в 1910 году аннексировала Корею. С того времени российско-японские противоречия стали одними из основных в сложной системе взаимодействия национальных интересов различных государств на Дальнем Востоке.
В советское время советско-японские противоречия усугубились идеологическим противостоянием. Японское правительство приняло активное участие в военной интервенции в Советскую Россию, увидев в большевизме, как и другие капиталистические страны, угрозу собственным государственным устоям. Пропагандируемой идеологии интернационализма японские военно-политические круги противопоставили доктрину национализма, одним из ярких выразителей которой стал Араки – военный министр Японии в 1931–1934 годах. Японский национализм наложился на исторически сформировавшуюся идею территориальной экспансии и мессианства японской нации, которая, как проповедовали видные политические и общественные деятели Японии, призвана нести прогресс и цивилизацию народам Восточной Азии, объединяя их «под одной крышей» («хакко итиу» по-японски). Так родилась идея «сферы сопроцветания Великой Восточной Азии». В эту сферу включались обширные пространства от Сибири и советского Дальнего Востока до Австралии. При этом один из основных тезисов, обосновывавших экспансию Японии, заключался в том, что Азия должна быть для азиатов, а США, Великобритания и другие западные страны должны прекратить угнетать азиатские народы и уйти из региона.
Поэтому для японской политики того периода была свойственна определенная двойственность. С одной стороны, она носила явно антисоветский характер, поскольку СССР рассматривался не только геополитическим, но и идеологическим противником. С другой стороны, противоречия Японии с западными странами в регионе, главным образом с Великобританией и США, периодически вызывали обострения в их отношениях.
Центром притяжения национальных интересов участников этого крупного многостороннего противостояния являлся Китай в силу своего выгодного стратегического и геополитического положения, богатых природными ископаемыми и человеческими ресурсами территорий. Тем не менее ведущие западные государства, соперничая между собой, зачастую пособничали своему главному конкуренту – Японии в реализации ее агрессивных планов по захвату этой страны, видя в этом определенную гарантию защиты своих экономических и геополитических интересов в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Их единство действий во многом базировалось также на страхе перед коммунизмом и ненависти к советскому строю, олицетворением которого для всех являлся Советский Союз, чье революционизирующее влияние на народные массы стран региона неуклонно росло.
Этим объясняется захват с молчаливого согласия руководителей западных держав Японией Маньчжурии, а затем, в 1935 году, и Северо-Восточного Китая, развязывание в 1937 году тотальной войны против последнего. Так же как на Западе в отношении Германии, на Дальнем Востоке проводилась политика умиротворения Японии в попытке направить агрессивные устремления ее руководства в сторону СССР.
В этой геополитической ситуации отвести или смягчить постоянно возникавшие угрозы могли только конструктивные связи СССР с соседями по региону, а в идеале – система коллективной безопасности, принципы которой в предвоенные годы, несмотря на инициативы нашей страны, так и не удалось претворить в жизнь. В советской дальневосточной политике и дипломатии приоритетными считались отношения СССР с пограничными государствами: Китаем, Японией, Монголией и Кореей. Однако реализовать приоритеты на практике было непросто.
Начало японской экспансии
В 1920-х – начале 1930-х годов советское военно-политическое руководство с беспокойством следило за ходом развития событий на Дальнем Востоке. Отдаленность богатого полезными ископаемыми, разнообразными ресурсами и запасами, но малонаселенного и слабо связанного с центром обширного Дальневосточного региона затрудняло организацию его обороны.
Экономика Дальневосточного края, и без того слабо развитая, сильно пострадала в годы Гражданской войны и иностранной интервенции. Край располагал значительными энергетическими ресурсами (уголь, нефть, гидроэнергия), огромными промышленными запасами всех видов стратегического сырья (железной и медной руд, золота, олова и других полезных ископаемых). Однако месторождения (за исключением добычи золота) только начали разрабатываться. Действовали преимущественно мелкие предприятия по ремонту морских и речных судов, переработке сельскохозяйственной продукции, производству строительных материалов, железнодорожные мастерские и депо. Земледелие затруднялось сложными климатическими и географическими условиями. Вся железнодорожная сеть ограничивалась единственной Транссибирской магистралью, связывавшей дальневосточные районы с европейской частью СССР и Маньчжурией. Практически отсутствовали шоссейные дороги.
Все это не только усложняло экономическое развитие Дальнего Востока, но и резко ограничивало возможности его обороны. Необходимо было создать на месте мощную военно-экономическую базу, подготовить условия для развертывания судостроения, авиастроения, производства боеприпасов, обеспечить более надежную связь с центральными районами страны.
Вопросы укрепления Дальнего Востока, развития его экономики и совершенствования обороны стали предметом особой заботы Советского государства. Еще в декабре 1925 года Совнарком СССР утвердил десятилетний план капитального строительства в Забайкалье и на Дальнем Востоке. Предусматривалось в короткий срок восстановить разрушенное в годы иностранной интервенции и Гражданской войны народное хозяйство и приступить к активному освоению природных богатств этого региона.
В этих целях предпринимались меры по расширению действующих и строительству новых заводов и фабрик, развитию портов и транспортных коммуникаций. Была завершена разработка проекта Байкало-Амурской магистрали (БАМ), строительство которой должно было способствовать развитию северных районов края и укреплению его обороноспособности.
Реализация этих планов затруднялась, однако, слабой заселенностью района. На территории, составлявшей около 12 % общей площади СССР, проживало едва ли более 1 % населения страны[312]. Край заселялся крайне неравномерно. Основная часть жителей селилась по берегам рек Амура, Шилки, Аргуни, Уссури, на морском побережье, а позднее – вдоль железной дороги. В то же время другие районы оставались практически безлюдными. Поэтому в качестве первоочередной задачи намечалось максимально улучшить демографические условия региона, обеспечив постоянный приток на Дальний Восток дееспособного населения из центральных районов страны.
В конце 1920-х годов ЦИК[313] СССР принял постановление, предоставившее обширный район Приамурья трудящимся еврейской национальности для создания собственной административной единицы. В мае 1928 года в эти места прибыл первый эшелон переселенцев. Вскоре их примеру последовали тысячи энтузиастов. 7 мая 1934 года решением Президиума ЦИК СССР на освоенной территории была образована Еврейская автономная область с административным центром Биробиджан. Ускорилось заселение и других районов.
Весной 1931 года были установлены льготы увольнявшимся в запас военнослужащим срочной службы, пожелавшим остаться на Дальнем Востоке. К концу тридцатых годов их число (не считая членов семей) составило 35 тыс. человек[314].
По призыву комсомолки Валентины Хетагуровой на Дальний Восток выехали десятки тысяч молодых патриоток, выразивших горячее желание принять личное участие в освоении богатств края.
В январе 1932 года правительственная комиссия выбрала в нижнем течении Амура место для сооружения крупной судоверфи. Рядом должен был вырасти и новый город. В связи с этим ЦК ВЛКСМ[315] в марте того же года объявил мобилизацию шести тысяч молодых строителей-добровольцев. Поток заявлений молодежи был таким огромным, что штаб набора был вынужден выдавать путевки только самым достойным. 10 мая 1932 года у таежного села Пермское высадились с пароходов первые строители города, получившего название Комсомольск, а через год состоялась торжественная закладка фундамента судостроительного гиганта. Через пять лет численность жителей Комсомольска уже превышала 70 тыс. человек. К тому времени в городе началось строительство металлургического комбината «Амур-сталь», на стапелях судостроительного завода были заложены первые корабли, а от станции Волочаевка через вековую тайгу к городу протянулась железнодорожная колея.
Еще более трудные проблемы возникали в собственно военном плане. Оторванность от центральных районов страны, малочисленность населения, слабое оборудование театра военных действий в оперативном отношении, а также крайне сложные физико-географические условия и обширность района чрезвычайно затрудняли организацию его надежной обороны. Общая протяженность сухопутных границ Забайкалья и советской части Дальнего Востока, включая границу на острове Сахалин, превышала 4500 км, а ее морские границы протянулись на 15 тыс. км. В континентальной части граница проходила по рекам Аргунь, Амур, Уссури, Сунгача, озеру Ханка и водоразделам ряда пограничных хребтов. Прохождение ее было закреплено соответствующими русско-китайскими соглашениями, к которым в разное время были приложены так называемые разменные письма и карты с точным нанесением пограничной линии. Тем не менее положение на китайско-советской границе в 1920–1930-е годы было далеко не спокойным.
Изгнание японских интервентов с территории советского Дальнего Востока в октябре 1922 года несколько изменило военно-политическую обстановку в регионе, но она продолжала оставаться сложной и напряженной. Правительство Японии, несмотря на неоднократные инициативы нашей страны, под разными предлогами затягивало установление дипломатических отношений с Советским Союзом, а японские оккупационные силы все еще хозяйничали на Северном Сахалине. И только активные дипломатические шаги советского государства на международной арене все-таки побудили Японию к нормализации советско-японских отношений. После длительных переговоров 20 января 1925 года в Пекине была подписана советско-японская Конвенция об основных принципах взаимоотношений.
Но и после подписания этого документа отношения между двумя странами оставались довольно напряженными. Движимая нарастающим соперничеством с СССР за влияние в регионе, она неоднократно отвергала предложения советского правительства о подписании с ним договора о ненападении: связывающие руки соглашения ей не были нужны.
Активизируя внешнюю экспансию, японские правящие круги, как и пришедшее к власти в 1933 году фашистское руководство в Германии, взяли курс на полную милитаризацию страны, стали настойчиво нагнетать в обществе настроения военного психоза, культивировать «теорию» исключительности японской нации, ее превосходства над другими народами.
Агрессивная направленность политики Японии особенно возросла после прихода к власти в стране кабинета министров, возглавляемого генералом Танакой Гиити. Летом 1927 года по инициативе этого кабинета в городе Дайрене (Квантунская область) состоялось совещание военно-политического руководства Японии с представителями крупнейших промышленных монополий империи. На совещании был выработан согласованный внешнеполитический курс в отношении Китая, Советского Союза, Соединенных Штатов Америки, Великобритании и ряда других стран Европы и Азиатско-Тихоокеанского региона. Выводы Дайренского совещания легли в основу концепции государственной внешней и военной политики Японии, направленной на завоевание господства в Азии и за ее пределами[316].
Высшее руководство Японии прекрасно отдавало себе отчет в том, что в целях завоевания полного контроля над Китаем необходимо будет «сокрушить Соединенные Штаты». А после подчинения Китая японцы планировали «вновь скрестить мечи с Россией»[317].
Вот почему период пребывания у власти генерала Танаки ознаменовался в первую очередь оживлением интервенционистской политики Японии в Китае, где в 1928 году была осуществлена военная экспедиция на Шаньдунский полуостров. В мае 1928 года японские части блокировали продвижение на север Китайской национальной армии Чан Кайши, а затем заняли столицу провинции г. Цзинань. В развитие этих событий 4 июня армейскими офицерами был взорван специальный поезд, в котором ехал маршал Чжан Цзолинь, военный правитель Маньчжурии. Он считался японским ставленником, но пал от рук штабного офицера Квантунской армии за призыв к гоминьдановскому правительству объединить усилия, чтобы противостоять внешнему врагу. Поставленный перед фактом император Хирохито был возмущен произволом армейского командования и потребовал от премьер-министра Г. Танаки наказать виновных в этом «чрезвычайном» инциденте. Однако военные отказались выполнить это распоряжение на том основании, что такое наказание нанесет ущерб престижу армии. Это был первый серьезный пример самовольных несанкционированных правительством действий японских военных.
Такими же неудачными оказались и попытки японского руководства удержать под своим влиянием наследника Чжан Цзолиня, его сына Чжан Сюэляна, который в декабре 1928 года также выразил лояльность южно-китайскому, нанкинскому правительству. Кроме того, в Китае поднялось широкое антияпонское движение. В результате этого план японцев остановить поход гоминьдановских войск на север, в сторону Шаньдуна, оказался неосуществленным, и японское правительство вынуждено было пойти на переговоры с китайцами о выводе своих войск из провинции Шаньдун, что и было сделано в марте 1929 года. Несмотря на свой очевидный неуспех, японская интервенция в Шаньдуне свидетельствовала о сдвиге в японской внешней политике в сторону традиционных методов колониальной экспансии.
Обычно анализ «дипломатии Танаки» сводится преимущественно к политике в Китае. Однако в бытность его главой правительства и министром иностранных дел и колоний произошли и другие важные события. Будучи ярым антикоммунистом и поддерживая всего несколькими годами ранее участие Японии в интервенции на Дальнем Востоке, Танака понимал важность хотя бы временной нормализации отношений с СССР для укрепления позиций Японии в Китае, а также противостояния США и Великобритании. И с этой целью он неоднократно направлял в СССР свои экономические и политические миссии, члены которых, несмотря на неофициальный характер этих визитов, принимались Сталиным и другими руководителями советского государства. Однако на неоднократные предложения советской стороны в 1927 году, впрочем, как и в 1933-м и в другие годы, подписать договор о ненападении японские правящие круги каждый раз отвечали отказом, ссылаясь то на необходимость предварить его торговым договором, то на присоединение обеих стран к антивоенному «пакту Бриана – Келлога» от 27 августа 1927 года и т. д. В реальности же в Токио считали, что «в отношении пакта о ненападении, выдвигаемого Россией, Япония должна занять такую позицию, которая обеспечивала бы империи полную свободу действий»[318]. При этом опять всячески эксплуатировался лозунг «красной опасности». Автор широко известной в Японии книги «Вопросы обороны Дальнего Востока» генерал С. Кодауми предупреждал: «Всякое сближение с Россией чревато опасностью проникновения в страну красных идей»[319].
Политические цели планируемой агрессии Японии против СССР вытекали из непримиримой вражды к советскому строю, стремления не допустить распространения коммунизма. Считалось необходимым, не дожидаясь, пока «в будущем Советский Союз заявит о себе во весь голос… принять меры против его разлагающего красного влияния»[320].
Поэтому характерной особенностью экспансионистских планов Японии было то, что противоречия с СССР с самого начала планировалось разрешать только путем вооруженной борьбы, а в отношении США, Великобритании и Франции предпочтительными считались преимущественно экономические, политические и идеологические методы противоборства.
Свою роль играли и идеи реванша. После неудачной интервенции в период Гражданской войны в России, когда пришлось, ничего не добившись, с позором возвращаться на острова и подсчитывать потери и убытки, агрессивность среди японских военных вспыхнула с новой силой. Интервенция на советском Дальнем Востоке была первым поражением японской армии с момента ее создания. И офицеры армии, и в первую очередь офицеры генштаба и Квантунской армии, горели желанием взять реванш, выбрав удобный момент.
Но все-таки определяющую роль в готовившейся против СССР войне играли экономические цели, стремление японских монополий овладеть богатствами советских Дальнего Востока и Сибири. В официальной японской прессе прямо отмечалось: «Если наши экономические и культурные начинания в Китае и Сибири будут прекращены, нам уготовлена участь изолированной и беззащитной островной страны»[321]. В неофициальных документах также указывалось, что кардинальная цель войны против СССР «должна заключаться не столько в предохранении Японии от коммунизма, сколько в овладении Советским Дальним Востоком и Восточной Сибирью»[322]. В японской прессе активно пропагандировались выступления военного министра С. Араки, который под предлогом борьбы с коммунизмом проповедовал широкие экспансионистские планы, призывал к распространению с помощью военной силы «японского морального духа» во всем мире, не уставая при этом утверждать, что Японии якобы угрожает СССР.
Японский военный атташе в Москве подполковник Ю. Касахара[323], оценивая в своем докладе в японский генштаб военно-стратегическое положение СССР в 1931 году, отмечал, что нужно использовать благоприятный момент «для того, чтобы наша Империя приступила к разрешению проблемы Дальнего Востока». Предлагалось сначала попробовать добиться своих целей мирным путем – имелась в виду покупка, в первую очередь, Приморья за умеренную плату. Одновременно Касахара считал, что если начнется война, «то она не представит для нас затруднений» в силу слабости вооруженных сил СССР, готовности Польши и Румынии выступить согласованно с Японией и возможностей «стратегической пропаганды», которая позволит «вовлечь западных соседей и другие государства в войну с СССР и вызвать распад внутри СССР путем использования белых группировок внутри и вне Союза, инородцев и всех антисоветских элементов». По мнению Касахары, «нынешнее состояние СССР весьма благоприятно для проведения этих комбинаций»[324]. Сталин обратил пристальное внимание на документ, составленный Касахарой, который был перехвачен советской разведкой. Более того, выдержки из этого документа послужили документальной основой для статьи в «Известиях», опубликованной 4 марта 1932 года. Впоследствии фотокопия доклада Касахары была представлена советским обвинением Токийскому трибуналу.
Необходимо также сказать, что советское руководство было проинформировано о заключенном осенью 1931 года соглашении между польским и японским генштабами, согласно которому Польша обязана была «быть готовой оттянуть на себя силы большевиков, когда японцы начнут продвигаться по территории СССР»[325]. Очевидно, учитывая эту информацию, советская дипломатия пошла на уступки при заключении советско-польского договора о ненападении летом 1932 года.
Чтобы реализовать свои агрессивные планы, Японии требовались мощные вооруженные силы, оснащенные современной военной техникой и укомплектованные обученным личным составом. В связи с этим ускоренными темпами развивались военные отрасли промышленности. Новые военные заводы строились как в метрополии, так и на территории Кореи и Формозы (Тайваня), аннексированных Японией еще перед Первой мировой войной. Наращивание военного производства осуществлялось главным образом исходя из потребностей большой войны на континенте, прежде всего с Советским Союзом. Это отмечали в том числе и иностранные наблюдатели, в частности послы Великобритании и США в Японии[326]. Так, несмотря на то, что сумма военных ассигнований в бюджете 1930 года по сравнению с предшествующим годом сократилась, их удельный вес возрос до 28,5 %, выведя Японию на ведущие позиции в мире по этому показателю[327]. При этом наряду с развитием чисто военной промышленности заметно интенсифицировался переход мирных отраслей на производство продукции двойного назначения.
Вместе с тем создавались вооружения и для решения задач на океанском театре военных действий – строились сверхмощные линкоры, авианосцы, развивалась авиация.
Стремясь добиться военного превосходства над Великобританией и Соединенными Штатами на Дальнем Востоке, Япония на Лондонской конференции по ограничению морских вооружений 1930 года выдвинула требование предоставить ей право иметь флот, достигающий 70 % от американского. Эта квота значительно превосходила предоставленную Японии в свое время по Вашингтонскому соглашению (5:3, то есть 60 %), однако требования Японии были в основном удовлетворены. Тем не менее по прошествии нескольких лет на очередной подготовительной конференции в Лондоне японское правительство внесло предложение уже о равенстве своего флота с флотами США и Великобритании, а затем выступило с инициативой аннулировать Вашингтонские соглашения. Встретив отказ, 29 декабря 1934 года Япония заявила об одностороннем их расторжении.
Особое внимание уделялось моральной подготовке личного состава японских вооруженных сил. Был создан мощный аппарат, обрабатывавший призывной контингент в духе расовой исключительности японской нации. В вооруженных силах широко пропагандировался средневековый морально-этический кодекс самурайства – «бусидо» («путь воина»). Основное его требование – строжайшее соблюдение верности императору, своему долгу и командиру.
Примерно в то же время появился термин «молодые офицеры». Вначале он обозначал офицерский корпус нового поколения, однако к концу 1920-х годов по мере переноса деятельности праворадикальных организаций в военную среду под ним стало пониматься политическое движение фашистского толка. 15 мая 1932 года группой экстремистов была совершена первая серьезная попытка путча, в которой участвовали молодые офицеры армии и флота. Разделившись на четыре отряда, путчисты напали на резиденцию премьер-министра и смертельно ранили его. В их руках оказалось также министерство внутренних дел, полицейское управление и т. д. После совершения акций нарушители общественного порядка демонстративно явились в жандармерию с повинной, после чего предстали перед судом. Это событие стало своеобразным прологом самого дерзкого в истории Японии фашистского путча, произошедшего 26 февраля 1936 года. Японские правящие круги восприняли многие из фашистских идей и позднее претворили их в жизнь. Это касалось как планов внешней экспансии, так и перестройки японского общества в тоталитарном духе[328].
Мировой экономический кризис 1929–1933 годов, начавшийся в октябре 1929 года с биржевого краха в США, в силу тесных связей между японским и американским рынками уже в 1930 году нанес серьезный удар по экономике Японии, а также резко обострил внутриполитическую ситуацию в стране, чреватую нарастанием социальных конфликтов и т. д. Это толкало японские правящие круги на поиски выхода из тупика. И такой выход они увидели в скорейшем развязывании захватнической войны на Азиатском континенте. При этом первая цель агрессии – Северо-Восточный Китай – рассматривался японцами не только как объект империалистических притязаний, но и как удобный плацдарм для захвата других районов Китая и возможного ведения войны против Монгольской Народной Республики и Советского Союза.
В японских руководящих военно-политических кругах осознавали, что для большой войны с Советским Союзом собственных ресурсов Японии недостаточно. Отмечалось, что «…без китайского сырья Япония не выдержит длительную войну с Россией»[329]. Кроме того, учитывалось, что для захвата советских Дальнего Востока и Сибири нужен обеспеченный тыл. Поэтому в начале 1930-х годов в Токио пришли к выводу о необходимости захвата Маньчжурии и установления безотлагательного контроля над и ее ресурсами.
То, что в затеянной политической игре разыгрывалась антисоветская карта, давало японцам определенные надежды на то, что западные державы не будут серьезно препятствовать им в осуществлении агрессии против Китая. И эти расчеты в целом оправдались.
В ночь на 19 сентября 1931 года японцы устроили взрыв на полотне железной дороги у Мукдена (Шэньяна), представив дело таким образом, что он был совершен китайскими солдатами. Затем последовали заранее подготовленные «ответные» меры. К вечеру 20 сентября Мукден и все крупные города к северу от Мукдена до реки Сунгари были захвачены японскими войсками. Китайские части в беспорядке отступили на северный берег реки. Операция была проведена молниеносно, и это еще раз указывало на то, что план агрессии был разработан заранее и во всех деталях. Известие о молниеносной акции японской армии в Маньчжурии, вошедшей в историю как «Маньчжурский инцидент», повергло мир в изумление. 21 сентября Китай официально внес на заседание Лиги Наций вопрос об агрессивных действиях Японии. Однако реакция международного сообщества оказалась весьма пассивной. И это в значительной степени объяснялось тем, что ведущие западные державы испытывали куда большую обеспокоенность усилением советского влияния на Дальнем Востоке и прежде всего в Китае, где благодаря советской поддержке все более укреплялись позиции местных коммунистов. По мнению держав, японские войска в Маньчжурии должны были стать противовесом «советской экспансии». Кроме того, Великобритания, чьи интересы были особенно велики в центральном Китае, рассчитывала, что, направив агрессию японской военщины в северном направлении, она сумеет избежать столкновения с ней.
И, таким образом, в результате попустительства ведущих мировых держав к концу 1931 года вся Маньчжурия оказалась оккупирована Японией. В Маньчжурии стало безраздельно хозяйничать командование японской Квантунской армии[330]. 18 февраля 1932 года на этой территории (три провинции на северо-востоке Китая и преобладающая часть Внутренней Монголии) Япония создала марионеточное государство Маньчжоу-го с богатыми полезными ископаемыми, относительно развитой промышленностью и современными коммуникациями. Это внесло существенные коррективы в баланс сил на Дальнем Востоке, причем не в пользу СССР. Советско-японская граница, которая до того проходила де-юре только по морю, отныне стала де-факто включать весьма протяженную сухопутную линию на континенте.
На роль правителя Маньчжоу-го был выбран Пу И – последний император из маньчжурской династии. В Маньчжурии должность японского посла, в задачу которого входила координация деятельности здесь всех японских учреждений, а также выполнение функций начальника Квантунской области, получил командующий Квантунской армией Муто Нобуёси. Однако добиться официального признания этих действий мировым сообществом Японии так и не удалось. После доклада комиссии во главе с англичанином Литтоном, выезжавшей в Маньчжурию для выяснения обстоятельств сложившейся ситуации, 24 февраля 1933 года сессия Лиги Наций вынесла резолюцию о японо-китайском конфликте, в котором в случае признания «особых прав и интересов» Японии в этом районе Китая захват Маньчжурии признавался незаконным и объявлялся нарушением Японией «Договора 9 держав» от 6 февраля 1922 года. Реакцией Японии на эту резолюцию стал ее незамедлительный выход из Лиги Наций. Напряженность в отношениях между Японией и Китаем продолжала нарастать.
В связи с размещением японских войск в непосредственной близости от границ СССР угроза советскому Дальнему Востоку значительно возросла. Оккупировав Маньчжурию, японцы не стали придерживаться демаркации границы, проведенной Россией и Китаем. Резко участились пограничные инциденты, инспирировавшиеся командованием Квантунской армии и властями марионеточного государства Маньчжоу-го, созданного японцами. Если до 1931 года советские пограничники имели дело в основном с китайскими контрабандистами и нарушителями из числа местного населения и бывших белогвардейцев, то с приходом японцев советской пограничной охране пришлось вести борьбу главным образом с вооруженными группами регулярных войск и японской агентурой[331].
Поделиться книгой: