Помоги проекту - поделись книгой:
Изабель Ибаньез
Лунная нить
Isabel Ibañez
WOVEN IN MOONLIGHT
© 2020 Isabel Ibanez
© ООО «Клевер-Медиа-Групп», 2021
Глава первая
Я ПРОВОЖУ СТАРОЙ КРИВОЙ ложкой по дну бочки с сушеными бобами. Их должно было хватить еще на три месяца.
Подступает мучительная тошнота. Задевая костяшками пальцев деревянное дно, я набираю горсть иссохших бобов и высыпаю в полупустой мешок. Затем вытираю грязные руки о белые штаны, стараясь не обращать внимания на пот, стекающий по шее. В королевстве Инкасиса разгар сезона удушающей влажной жары, от которой не скрыться даже ночью.
– Что-то не так, кондеса?[1] – спрашивает следующий в очереди.
На самом деле да. Нас всех ждет голод. Но вслух я этого ни за что не скажу. Я их лидер, а лидер не может так поступить. Кондеса никогда не должна показывать страх.
Я пытаюсь придать себе любезное выражение и поворачиваюсь к длинной очереди иллюстрийцев, ожидающих ужина. Смотрю на их осунувшиеся лица. Белые одежды на исхудавших телах кажутся широкими и слишком большими, словно шатры у подножия крепости, в которых спят иллюстрийцы.
Всю свою жизнь я готовилась к таким ситуациям, училась управлять ожиданиями, успокаивать людей в тревожные минуты, кормить их. Это долг кондесы.
Дверь в круглое здание хранилища открыта настежь, чтобы люди могли собраться вокруг меня, пока я разбираюсь с запасами продовольствия. При свете Луны на многочисленных пустых бочках, стоящих вдоль стен, проявляются причудливые прямоугольные узоры. Шаткая деревянная лесенка ведет наверх, в оружейную, где хранятся мечи, щиты и пучки стрел – всё, что мы смогли унести с собой в день, когда пала Ла Сьюдад Бланка[2].
Интересно, что бы мне сейчас посоветовала Ана, наша полководица?
Я бросаю взгляд на дверь, будто надеясь увидеть в проеме Ану. Она стояла бы, расправив широкие плечи, и ее волосы с легкой проседью поблескивали бы в лунном свете. Но ее здесь нет. Уже четыре дня Ана собирает слухи о самозваном лаксанском короле Атоке, ведь они могут обеспечить нам победу. Она обещала вернуться еще вчера.
Кто-то касается моей руки. Это Каталина молчаливо напоминает о своем присутствии. Уже чуть легче. Я совсем забыла, что прямо за мной стоит моя вечная соратница и помощница.
– Принеси пшеницу,
Она выполняет просьбу, но опускает глаза, протягивая мне мешки, и тут же возвращается за бочкой.
– Кондеса? – спрашивает женщина из толпы. – Это всё, что осталось?
Я теряюсь. Ложь, вот-вот готовая сорваться с языка, кажется такой гадкой на вкус. Это неправильно. Снова окидываю взглядом скудные припасы, лежащие у моих ног: лущеная кукуруза, полмешка риса и почти пустая корзина с хлебом. Как же мало!
Ложь не накормит всех этих людей.
– У нас заканчиваются кое-какие продукты, – говорю я с натянутой улыбкой. – Боюсь, бобов больше нет, но…
Каталина резко замирает, так и не дотащив бочку с пшеницей. Обычно для этой задачи требуется два человека, но сегодня она вполне справляется в одиночку, а значит, запасы зерна тоже оставляют желать лучшего.
– Нет бобов? – изумленно спрашивает женщина. –
– Я этого не говорила, – отвечаю я, с трудом сохраняя улыбку, и принимаю сложное (и единственно возможное сейчас) решение. – Мы должны бережно относиться к тому, что имеем. Сделаем так: отныне каждая семья будет получать чуть меньше половины обычного рациона. Знаю, это не лучший вариант, но иначе мы просто умрем от голода, – честно признаюсь я. – Решать вам.
В толпе поднимается гомон.
– Меньше половины?
– Не лучший вариант?
Еще одна женщина выкрикивает:
– Как это – больше нет еды?
Висок начинает пульсировать от боли.
– У нас есть немного еды…
Но слова женщины уже распространяются по всей очереди, словно пожар, и теперь уже пятьдесят человек шумно требуют внимания, ответов на вопросы – и своих пайков. Размахивают в воздухе пустыми корзинами. Кричат так громко, что у меня звенит в ушах. Хочется скорее куда-нибудь спрятаться. Но если я сейчас же что-нибудь не предприму, мы получим полномасштабный бунт.
– Успокой их, – шипит Каталина.
– Я не могу дать им то, чего нет, – шепотом отвечаю я.
Каталина многозначительно смотрит на меня. Кондеса должна знать, как справиться с любой ситуацией.
– Я делаю свою работу. А ты делай свою.
– Твоя работа – моя работа, – бросает она в ответ.
Гул толпы нарастает, отражаясь от стен, давит и душит.
–
Люди топают ногами, напирают. Я ощущаю их тяжелое горячее дыхание и с трудом справляюсь с желанием отступить. Кто-то в толпе выкрикивает имя Эль Лобо, и я замираю в ожидании. Надеюсь, остальные не подхватят за ним и не начнут восхвалять этого бестолкового разбойника. Каждый раз, когда что-то идет не так, они обязательно вспоминают своего героя в маске. Тот еще пройдоха.
– Эль Лобо поможет нам!
– Он все время ворует что-нибудь из сундуков Атока!
– Он герой Инкасисы!
Да конечно! Это всего лишь человек в дурацкой маске. Даже моя няня смогла бы обвести вокруг пальца этого глупого самодовольного короля-самозванца. А ей, между прочим, было уже восемьдесят, когда мы виделись в последний раз.
– Мы требуем Эль Лобо! – выкрикивает кто-то. – Лобо! Лобо!
– Довольно! – говорю я, и от волнения мой голос звенит, словно лезвие ножа. – Не смейте произносить его имя в моем присутствии, всем понятно? Он всего лишь жулик, который дурачит самозваного короля. Нас всех могут убить из-за его безрассудного поведения. Разбойник опасен. Он не с нами, а сам по себе.
Кто-то бросает камень в окно. Стекло разбивается, и вокруг разлетаются сверкающие осколки. В глазах темнеет, и теперь я могу различить лишь нечеткие контуры изможденных лиц и руки, взмывающие вверх каждый раз, когда толпа выкрикивает имя разбойника. Мы с Каталиной понемногу отступаем, и нас практически прижимают к стенке.
– Кондеса, – зовет Каталина. Ее глаза выражают отчаяние и ужас.
Во рту пересыхает. Не могу подобрать нужные слова. Я бросаю взгляд на пустой дверной проем, мысленно призывая Ану. Но хранилище продолжает заполняться людьми с улицы.
– Мне нужно… – начинаю я.
–
– Мне нужно, чтобы все сейчас успокоились, – говорю я, повысив голос. – Крики и бросание камней не исправят…
Голоса протестующих звучат всё громче, и вскоре я уже не могу разобрать, что они кричат. Ноги подкашиваются, и я лишь усилием воли заставляю себя стоять ровно. Так не должно быть! Десять лет назад представители моего народа считались аристократами Инкасисы. Но наши образ жизни и культура исчезли, словно вырванные из книги страницы. Никто больше не приходит на площадь в нарядных длинных юбках и красивых кожаных туфельках, чтобы послушать живую музыку и встретиться с друзьями. Никто не гуляет по Кала-Кала – живописному променаду с видом на Ла Сьюдад, где можно собирать инжир и персики, любуясь городом. Пиры в честь дней рождения остались в прошлом, но иногда я очень ярко вспоминаю вкус бабушкиного орехового торта, покрытого взбитым кофе со сливками и дульсе де лече[7].
В окно летит очередной камень, и звон осколков отрывает меня от размышлений. Нервы напряжены до предела; пустой желудок болезненно сокращается, и мне становится дурно.
Каталина кладет руку мне на плечо и выступает вперед.
– Кондеса имеет в виду, что у нас уже есть план, как раздобыть побольше еды. Пока всем хватает. Каждый получит свою обычную порцию.
Я пристально смотрю на Каталину, но она не обращает на меня никакого внимания. Впрочем, как и все остальные. Ее слова подействовали словно целебный бальзам. Толпа стихла. Угомонившись, люди смиренно протянули ей свои пустые корзины и засуетились вокруг, словно цыплята, выпрашивающие еду.
– Может, вы немного отступите и вернетесь в очередь, чтобы я могла раздать всем еду? Тогда вы сможете вернуться домой, спокойно уложить детей спать и приготовить что-нибудь поесть. Идет?
Люди послушно выстраиваются в ряд. Я отхожу от Каталины, устало опустив плечи. Им не нужна ни я, ни плохие вести, которые я несу. Я не могу дать то, в чем они нуждаются, но могу предложить кое-что другое: понимающего друга. Каталину. Сама я не могу быть другом, ведь когда-нибудь я стану их королевой.
Каталина открывает бочку рядом со мной и набирает горсть пшеницы.
– Кто первый?
Она раздает щедрые порции пшеницы и связки лущеной кукурузы, не оставляя почти ничего. Затем Каталина переходит к бочкам, где хранятся наши последние – неприкосновенные – припасы.
Я отхожу в сторону. Кулаки крепко сжаты; челюсти стиснуты. Даже если очень захотеть, я не смогу выдавить из себя вежливую улыбку. Обычно Ана совершает тайные вылазки в Ла Сьюдад, чтобы добыть нам еды, но пока ее нет, никто не знает, когда у нас снова появится провиант. И если Каталина продолжит в том же духе, запасы истощатся уже через несколько дней. О чем она вообще думает? Ведь если народ поймет, что мы на грани голода, все недовольство, конечно, достанется мне. А не их великодушному другу.
Каталина бросает на меня короткий взгляд и поднимает с пола небольшую миску с сушеными бобами, молотой пшеницей и початком кукурузы. Ее собственный паек, отложенный заранее. Она молча отдает миску следующему в очереди.
– Пойду подышу, – сухо говорю я.
Не глядя на нее, направляюсь к двери. Толпа расступается, чтобы я могла пройти. Под подошвами моих кожаных ботинок хрустят осколки. Я стараюсь избегать пристальных взглядов, но все равно чувствую, что люди разочарованы.
Сегодня кондеса подвела их.
Когда мне хочется уединиться, я поднимаюсь на самую северную башню крепости. В былые времена, до того как у Атока появилось сверхъестественное смертоносное оружие, здесь располагалась легендарная иллюстрийская армия. После мятежа мы укрылись за мощными каменными стенами с высокими арками, и цитадель стала нашим домом. Заднюю часть крепости окружают горы, отделенные пропастью глубиной в несколько сотен футов, – как будто мы живем на плавучем острове. Попасть к нам можно только через мост, заколдованный Аной таким образом, чтобы проходить по нему могли лишь иллюстрийцы. Но это совершенно не смущает жреца Атока, который не оставляет попыток пробраться за крепостную стену.
На улице невыносимо душно. Жужжат комары, и квакают жабы. От пламени факела становится еще жарче, и пот ручьями стекает по лицу. Тяжелый ночной воздух пропитан запахами костров, на которых готовят еду в палатках, растянувшихся длинными рядами вдоль крепостной стены. Пахнет простыми блюдами – бобами и белым рисом. А ведь когда-то в Ла Сьюдад наша трапеза выглядела совсем по-другому: огромные блюда сильпанчо[8], салтеньяс[9], сложенные аккуратными горками, запеченная кукуруза и юка с жареным тростниковым сахаром, имбирем и соком манго.
Полная Луна в небе сияет, словно драгоценный камень. Наша богиня во всем великолепии.
Проходя мимо конюшни, я замечаю Софию, которая отрабатывает удары мечом. Подарок мамы на ее восемнадцатилетие. Ана очень гордилась, что наконец смогла передать дочери свое самое ценное сокровище. Этот клинок спас нас во время вражеского вторжения. А теперь нас днями и ночами спасает ее магия. Ана – самый важный человек по эту сторону моста. Полководица и мама. Наставник и друг. Если она в опасности – или еще хуже, – как долго мы продержимся без нее?
Я открываю тяжелые двойные ворота в большой зал – квадратное помещение с длинными деревянными столами и очагом. Над грязным камином висит щит, принадлежавший иллюстрийской королеве, которая правила Инкасисой сотни лет назад. По верхнему краю выгравирован наш боевой клич «Повелевай ночью!». В зале высокий потолок; каменные стены украшены гобеленами, вытканными мной за последние годы. На некоторых из них изображены падающие звезды, на других – пушистые облака. Они получились такими правдоподобными, что кажется, будто они готовы рассеяться на ветру в любой момент. Небо и облака. Луна и звезды. Гордость иллюстрийцев.
Я поднимаюсь в башню по винтовой лестнице, проводя ладонью по неровной поверхности стены. Тишину нарушает лишь стук ботинок о каменные ступени. Наверху меня ждет маленькая круглая комната, где нет ничего, кроме корзины с белой шерстью ламы и добротного деревянного ткацкого станка, который мне подарила моя лаксанская няня. Я не видела ее с тех пор, как Аток изгнал нас из собственного города. Десять лет назад. В другой жизни.
Станок расположен у высокого арочного окна – достаточно близко, чтобы купаться в лучах лунного света, и достаточно далеко, чтобы мне не стало плохо от высоты. Поблизости нет никаких других комнат, поэтому я могу уединиться и спокойно ткать, ни на что не отвлекаясь.
Пальцы подрагивают. Хочется ткать. Нет. Сейчас это просто необходимо. С замиранием сердца я беру моток белоснежной шерсти, натягиваю нити и завязываю узелки на верхних и нижних перекладинах. Подготовив станок к работе, я добавляю еще шерсти. Начинаю сверху, ряд за рядом, и постепенно под моими пальцами оживает ночное небо, усеянное сверкающими звездами-ромбиками.
Пока я работаю, лунный свет вокруг становится все ярче, словно сама Луна хочет заглянуть мне через плечо и посмотреть на полотно. Пальцы ловко перемещаются слева направо и обратно, и картинка немного размывается. Наконец я заканчиваю украшать гобелен сияющими огоньками. Теперь настало время волшебной нити – той, которую могу спрясть только я. Из лунного света.
Я ощущаю легкое покалывание в пальцах и тянусь за серебристым лучом. Он скользит по моей руке, словно проникая в рукав. Свет обретает податливую форму, и лучи в моих руках постепенно начинают изгибаться и растягиваться, словно легкие тонкие нити. У меня захватывает дух. Сколько бы я ни использовала лучи Луны для пряжи, каждый раз восхищаюсь заново. Мерцающая магия проникает в мое естество и наполняет радостью душу. Я снова и снова скручиваю тонкие сверкающие нити и тку полотно, изображающее ночное небо. Лунный свет превращается в лунную пыль, пока я работаю над тканью, и оседает на каменный пол, словно крошечные снежинки.
Кажется, прошло всего несколько минут, и вот у меня в руках почти готовый гобелен – небольшое произведение искусства. Он озаряет комнатушку ярким серебристым сиянием. У моих ног собралось целое облако лунной пыли, будто я вышла на заснеженную улицу. Шея и плечи гудят от напряжения, а значит, я снова потеряла счет времени. Но оно того стоит. Когда я тку, все тревоги отступают: я больше не думаю об Ане, о наших скудных запасах еды и о проклятых лаксанцах. Я подбираю торчащие нитки, чтобы закончить нижний ряд.
За спиной раздаются тихие шаги. Я напрягаюсь, мысленно готовясь к неизбежной перепалке.
– Красиво, – говорит Каталина, остановившись в дверном проеме. – Пожалуй, одна из лучших твоих работ. Серьезно, – меланхолично добавляет она. – Лунная нить…
Я оборачиваюсь.
– Запасы закончились?
Каталина отрицательно качает головой и входит в комнату.
– Сколько еще осталось?
– Должно хватить на пару дней, – отвечает она, избегая моего взгляда.
Я делаю глубокий вдох и задерживаю дыхание. Загоняю гнев внутрь. Ана научила меня этому простому приему, чтобы держать себя в руках. Она всегда сохраняет спокойствие и мыслит рационально. Восхищаюсь тем, как она реагирует на плохие новости, какими бы пугающими они ни были. Я на ее месте прибила бы кого-нибудь своим ткацким станком. Желательно лаксанца.
Медленно выдыхаю. Каталина наклоняется, чтобы рассмотреть гобелен поближе. Ее лицо озаряется мягким серебристым светом. Говорят, мы похожи как сестры. Те же волнистые волосы, карие глаза, оливковая кожа и густые изогнутые брови. В некоторые дни мне нравится думать, что так и есть. Но прямо сейчас я очень зла на нее, ведь она поставила нас в ужасное, невообразимое положение. Три сотни иллюстрийских беженцев разбили у подножия нашей крепости палаточный лагерь. Их шатры занимают большую часть земель, практически не оставляя места для посевов.
Вздыхаю. Знаю, она хотела как лучше. У нее доброе сердце. Но…
– Будет голод, Каталина.
– Я ценю всё, что ты делаешь, – умиротворяюще говорит она, словно увещевает взбалмошного ребенка. – Действительно ценю. Но ты должна доверять мне…
Я вскидываю руки от отчаяния: я ведь правда ни черта не могу сделать, чтобы хоть как-то улучшить наше положение. Это не мое место. Настоящая кондеса – вовсе не я. А Каталина.
– Ты права, ты главная, – говорю я. – Тебе, конечно, виднее.
Я сгребаю остатки шерсти и с нескрываемым раздражением сматываю нитки в клубок.
Поделиться книгой: