Помоги проекту - поделись книгой:
— Далековато, — подтвердила я. — Но я была сознательным гражданином и утонула с паспортом во внутреннем кармане куртки. Читаемость, правда, после трех ночей в воде была не очень, и я вполне могла быть какой-нибудь Алиной, но Алиса звучала правдоподобнее.
Из тринадцати сестёр я одна носила другую фамилию. Справедливости ради, меня одну утопили со злым умыслом (во всяком случае, именно так я расценила связанные за спиной руки и камень на шее, когда пришла в себя на илистом дне), но я уже видела, что моей собеседнице на все это — тадам! — плевать. Вопрос Инна задала на автомате, из вежливости, и заметно заскучала уже на первой фразе ответа.
— Как бы то ни было, — бодро сказала я, поднимаясь на ноги, — спасибо за предупреждение. Итан, должно быть, заждался.
Инна скупо кивнула и бдительно проводила незваную гостью до двери, так что отряхивать юбку от пыли пришлось уже в межквартирном коридоре под насмешливым взглядом "заждавшегося" русалочьего мужа. Итан, в отличие от меня, провел время с комфортом — вышел на открытую лестничную площадку и сейчас с удовольствием докуривал сигарету, облокотившись о перила. Отсюда вид на Москву открывался куда интереснее, чем из квартиры Инны — то ли ракурс удачнее, то ли компания приятнее.
Я выразительно покосилась на наклейку на стене — ярко-красная перечеркнутая сигарета — и изогнула бровь. Итан хмыкнул и чуть подвинулся, позволив рассмотреть жестяную банку, почти под завязку набитую окурками: жильцов запрет, видимо, волновал примерно в той же степени, как моя безопасность — Инну Мологу.
— Она запретила мне давать тебе живую воду, — предупредила я из коридора.
Итан лениво кивнул, ничуть не удивлённый и не раздосадованный, и со вкусом затянулся.
— Так и будешь там стоять? — скептически уточнил он, поняв, что выходить к нему на площадку я не собиралась.
Я непреклонно кивнула. Ему-то что, он помечен, а потому и так услышит любые слова навки, хочет того или нет — а мне совершенно не улыбалось провонять куревом.
— Женщины, — досадливо поморщился Итан. — Как переться вдоль дороги посреди промышленного района — так ничего, а как пройти мимо человека, курящего приличный табак, — так туши свет, выноси святых…
Ничуть не тронутая его ворчанием, я непреклонно дождалась, пока он не потушил сигарету и не вернулся в коридор.
— Зачем тебе живая вода? — спросила я, пока он возился, закрывая двери на лестницу и для вида набрасывал замок.
— Спа-процедуру задумал, — огрызнулся Итан, не оборачиваясь. — Чтобы мгновенное омоложение и бархатистая борода. Тебе-то что? Все равно приказ старшей ты не обойдёшь.
Я скромно промолчала (зачем же разубеждать человека, который сам придумал тебе отговорку?), и Итан, вздохнув, сменил тон:
— Окей, живую — нельзя. Про мёртвую разговор был?
— Для спа-процедуры? — скептически уточнила я. — Чтобы мгновенное старение и седая борода?
— Импозантные седые виски, — ничуть не обидевшись, поправил Итан и клацнул кнопкой вызова лифта. — Так что? Меня бы вполне устроила, скажем, двухлитровая бутылка за знакомство с Инной Мологой и ванна — за бригаду из гомункулов.
Я скрестила руки на груди.
— И что на это сказала бы твоя хозяйка?
— Она чертовски покладиста и молчалива, — заверил меня Итан, не поворачиваясь в мою сторону.
Я помолчала. Покладистость никогда не была характерной чертой для заложных покойников. Иначе с чего бы нам подниматься?
— Давно? — спросила я, наконец.
— Полгода, — скупо отозвался Итан и затих.
Лифт мелодично звякнул и раздвинул двери. В зеркале на стене кабины отразился понурый мужчина с погасшим взглядом и искривленным в горькой гримасе ртом.
— Мне жаль, — тихо сказала я.
Когда Итан повернулся, выражение лица у него было совершенно обычным. Типичная гримаса россиянина — в меру недовольная, в меру саркастичная и разве что самую чуточку опухшая.
— С чего бы? Она обрела покой. После стольких лет среди утопленниц…
Не её жаль. Навки тоже уходят. Осушенные болота, освященные храмы, крещенские проруби на месте утопления, да даже банальная месть убийце — много ли нужно для упокоения? И стоит ли горевать повторно об уже умершей женщине?
Но вот Итан, живой, помеченный, окунувшийся в наш холодный сестринский омут, — остался один. Застрял между потусторонним и реальным, привязанный к нави — и уже не принадлежащий ей, рождённый явью — и отнятый у неё…
Но озвучивать это я не собиралась. Сентиментальность не запоминается и не оплачивается.
Вот здоровый цинизм, с другой стороны…
— Как скажешь, — согласилась я. — Но ты же отдаёшь себе отчёт, что вернуть её не поможет ни живая вода, ни мёртвая, и лучшее, что ты сейчас можешь сделать, — это поставить свечку за упокой?
— Отдаю, — пожал плечами Итан.
Он смотрел поверх моей макушки, благо особых препятствий для этого не было, и отчего-то безо всяких слов становилось ясно, что как раз лучшего, что возможно в его ситуации, он делать не собирается категорически.
— Хорошо, — сухо кивнула я. — С тебя бутылка минералки.
Вода в бутылке была кристально чистой и прозрачной. Она ничем не пахла и не вызывала никаких подозрений, отчего казалась подозрительней вдвойне.
— Откуда мне знать, что это теперь действительно мертвая вода? — недоверчиво уточнил Итан, получив бутылку из моих рук. — Что ты с ней сделала такого?
— Плюнула, — огрызнулась я и без лишних слов переставила бутылку в пятно солнечного света на лакированной столешнице кофейни.
Итан вздрогнул от неожиданности, когда в воде вместо бликов появился страшноватый серо-зелёный отлив — того неприятного оттенка, который наводил на мысли о долгом обстоятельном гниении. Только в том месте, где собирались тени от жизнерадостной синей этикетки, содержимое бутылки по-прежнему казалось вполне приличной минералкой — разве что уже не газированной.
— Это что ж за дрянь у тебя с микрофлорой?
У Итана имелся один солидный плюс. Ему можно было говорить любые гадости без малейшего опасения, что он обидится или, того хуже, останется в долгу. За словом в карман новый знакомец не лез, и всю дорогу до ближайшей кофейни мы сцеживали друг на друга яд — с неожиданным упоением поистине токсичных личностей, которым наконец-то дозволено не сдерживать свою гнусную натуру.
— Хочешь взять анализ? Боюсь, в лаборатории тебя не так поймут.
— Хочу знать, от чего предстоит лечиться, если ты сидела рядом с моим кофе, — немедленно парировал Итан.
Я хотела возразить, что не сижу рядом ни с чьим кофе, но тут, как назло, к столику подскочила официантка, и в нос ударил крепкий, ни с чем не сравнимый аромат, настолько густой и горький, что я взбодрилась уже дистанционно. Кажется, такого эффекта можно было достичь, разве что смешав кофе с кипятком в пропорции один к одному, и чёрная жижа в изящной фарфоровой чашечке только подтверждала мои догадки.
А Итан отхлебнул как ни в чем не бывало и блаженно сощурился. Я с первобытным ужасом наблюдала за ним поверх своего скинни латте. Кофе уже не хотелось. Кажется, я получила необходимую дозу гуараны воздушно-капельным путем.
— Вот теперь я окончательно перестала понимать, зачем тебе живая вода. Этот ужас в твоей чашке и так мёртвого поднимет, — заметила я и запила свой шок нежным латте.
— А в твоей — надо полагать, усыпит, — развеселился Итан и глотнул ещё, со вкусом перекатив черную жижу по языку. — Кстати, пока ты не уснула. Как насчёт написать свой номер телефона на салфетке, по старой доброй традиции сомнительных знакомств в паршивых забегаловках?
Должно быть, все мои мысли о сомнительных знакомствах отразились у меня на лице, потому что Итан тут же закатил глаза и, не дожидаясь закономерного от ворот поворота, прояснил свою просьбу:
— Как мне тебя искать, когда я выйду на связь с мастером-колдуном? Или кто там может делать этих гомункулов в человеческий рост… сколько тебе нужно, кстати? Строительную бригаду или одного, в личное пользование? — Итан так выразительно поиграл бровями, что я едва не повелась и не засандалила ему салфетницей в лоб.
Пустой салфетницей, к слову. Забегаловка оказалась поистине паршивой.
— Мне вообще не нужно, — с деланым равнодушием отозвалась я. — Мне нужен сам мастер. Хочу взять у него интервью.
Это заявление оказалось достаточно шокирующим, чтобы Итан оторвался от своей чудовищной чёрной жижи и вытаращил глаза — как раз в той степени, в какой должен был ещё после первого глотка.
— Утопленница работает в СМИ?!
— Нет, у утопленницы свой инстаграм-канал. Что? — я пожала плечами. — Даже нежити приходится платить за квартиру. У меня и общий контент есть, без… сюрпризов. Для живых.
— "Для живых" — это то, о чем я думаю? — уточнил Итан, одарив меня демонстративно оценивающим взглядом: от скрещенных под стулом лодыжек — к сжатым коленям и выше, к талии и груди, вдумчиво задержавшись на скромном декольте. Представление Итан прекратил, только подняв глаза и совершенно правильно истолковав выражение моего лица.
— Нет, — коротко и сдержанно ответила я, но он все равно предусмотрительно накрыл свою чашку ладонью. — Человеку совершенно не обязательно раздеваться, чтобы привлечь внимание.
Итан моргнул, удивлённый сменой тона. До сих пор я спускала ему куда более дерзкие поддевки и подколки.
— Блог сильной женщины? — попытался угадать он — уже безо всякой насмешки в голосе.
Я начинала понимать, отчего покойная хозяйка Итана оставила его в живых. Мертвый мужчина — вечный спутник, самый надёжный и верный. Но живой — единственный вариант, при котором он сохранит свою личность, догадливость и чувство юмора.
— Да, это мой блог, — невозмутимо согласилась я, — но вообще-то он о стиле.
На этот раз взгляд, которым наградил меня Итан, был другим. От ремешков мэри-джейн на щиколотках к подолу юбки-солнышка, вдоль линии тела к плечам — и к шляпке на вешалке.
— И как сюда впишется материал о гомункулах? — скептически уточнил он.
— Почему нет? — слегка удивилась я. — Чтобы следить за собой, нужно время. А самый простой способ найти время на себя — это переложить на кого-то работу по дому. Классические гомункулы в этом плане не слишком эффективны: много ли способен сделать человечек в ладонь высотой? Зато вот такие, полноценные — совсем другое дело. Послушны, исполнительны и нетребовательны. Идеальные слуги.
Итану эта идея не нравилась. Он едва заметно хмурился и поджимал губы, но тотчас заставлял себя расслабиться. Его не касались проблемы утопленниц, даже если те решили побеситься с жиру и завести человекоподобную куклу, чтобы освободить себе время на педикюр. Итана волновала мертвая вода, а я обещала ему целую ванну.
— Я посмотрю, что можно сделать, — небрежно пообещал он и достал из кармана джинсов телефон — здоровенную китайскую "лопату", которая, впрочем, в его лапище смотрелась вполне гармонично. — Так какой у тебя номер?..
Глава 2 Сквозь толщу воды
Л. Кэрролл «Алиса в Стране Чудес»
Домой я возвращалась уже в сумерках, с гудящей от избытка впечатлений головой и ощутимой слабостью в коленях — увы, не от романтических треволнений. Бутылка мёртвой воды не прошла для меня даром, и о целой ванне я думала с ужасом, проклиная свое неумение торговаться и пробивную наглость Итана. Сочетание оказалось крайне неудачным.
Для меня. Не для Итана. Ради чего бы он ни требовал эту треклятую ванну.
Впрочем, возлагать все надежды на поддатого бугая я в любом случае не собиралась, а потому мысленно уже строила планы на следующий день.
Отчаявшись проследить непосредственно за самими гомункулами и сдружиться с живыми, вынужденными работать бок о бок с ходячими куклами, я подумывала поступить проще и подсунуть одному из гомункулов записку. В идеале бы, конечно, ещё и gps-трекер — на случай, если колдун окажется не слишком падок на любопытных навок, — но я здраво опасалась, что "следилка" уж точно не приведёт его в восторг, и путь к мирному диалогу будет закрыт. Поэтому я набросала текст, старательно изобразив девчачье восхищение, распечатала пару листов, перечитала… И поняла, что откладывать звонок вечно все равно не получится.
В Уфе уже была глубокая ночь. Моё отражение в погасшем моноблоке оставляло желать лучшего: укладка растрепалась, полупрозрачный нюдовый макияж поплыл, и сквозь него начали просвечивать тени под глазами и усталая складка между бровей. Я досадливо покачала головой и в Уфу позвонила только час спустя, когда была уверена, что ни одна черта в моем облике не выдаст последствия безумного темпа московской жизни.
Вызов, вопреки ожиданиям, приняли сразу. Я не успела ни собраться с духом, ни морально подготовиться.
Из экрана ожившего моноблока на меня смотрела женщина мечты. Мягкие очертания плеч, безупречно ровная кожа, огромные тёмные глаза с пушистыми ресницами, волна светло-каштановых волос и пухлые, чувственные нежно-розовые губы — должно быть, именно такого эффекта добивалась Инна Молога, бегая к косметологу, но никакие инъекции не могли сравниться с этой небрежной естественностью.
Я сама показалась себе невзрачной мышью, но быстро встряхнулась и заставила себя улыбаться.
У меня другой тип красоты. Во мне нет этой сочной, мягкой женственности, я не создаю впечатления, будто вся состою из изгибов и изменчивости. Но у меня выразительное скуластое лицо, тёмные брови вразлет и красивая улыбка. Мне идут длинные кошачьи стрелки и ярко-алая губная помада, а тонкие линии ключиц и узкие плечи — это тоже красиво. Пусть и иначе.
И совершенно не за что тут себя грызть!
— Привет, Карин, — заставив уголки губ застыть в улыбке, произнесла я. — Ночные съёмки?
— А ты надеялась, что нет, коза этакая? — вкрадчиво поинтересовалась женщина мечты.
Резковатая, излишне чёткая манера речи настолько не вязалась с округлым лицом и покатыми плечами, что голос казался наложенным на изображение, как при плохой озвучке фильма. Карина была мертва почти сто лет. Она даже вызнала, кто утопил её и за что, — свои же, за внебрачного ребёнка, — но, в отличие от многих навок, не жаждала мстить за свою смерть. Месть означала упокоение.
Карина слишком любила жизнь. Меня — не слишком. Это было вполне взаимно и послужило отличным фундаментом для крепкой женской дружбы.
— Сама коза, почему я вечно звоню первая?! — капризно возмутилась я.
— Потому что ты младшая, и скажи спасибо, что миновали те времена, когда это приравнивало тебя к пульту от телевизора, — немедленно парировала Карина и тут же переключилась на другую тему, не позволив проехаться по своему возрасту: — Курултай начинает нервничать. Половина хочет уничтожить человекоподобных гомункулов, пока они не начали лишать работы их естественную кормовую базу, а вторая спит и видит себя владельцем бригады-другой. Какие настроения в Москве?
— Всем плевать, — предельно честно ответила я.
Помимо всего прочего, Карина Уфимка была представительницей навок в Курултае Нави города Уфы. Строгое воспитание в патриархальной деревенской семье не слишком способствовало скромности и смирению, и Карина могла перегрызть горло любому оппоненту, отстаивая свою точку зрения, как когда-то отстаивала своего нерожденного ребёнка. Только теперь она была вполне способна проделать это в самом прямом смысле, что здорово повышало убедительность её доводов.
Гомункулы в человеческий рост ей не нравились категорически. Неизвестному колдуну можно было только посочувствовать.
— Я хочу изобразить восторженную девицу и попросить интервью, — призналась я. — Потом опубликую в своём инстаграме, глядишь, у нас прибавится сторонников…
— Ты в свой инстаграм давно заглядывала, дива зелёная? — тут же перебила Карина. — От тебя уже человек пятьдесят отписалось, решили, что ты померла и потому ничего не публикуешь!
Я пристыженно оглянулась на фотоаппарат. За те полторы недели, что прошли с момента моего отъезда из Уфы, на карте памяти не прибавилось ни одного снимка, пригодного для публикации. Зато телефон пестрел чрезвычайно концептуальными фотографиями безразличных ко всему кукол в человеческий рост.
Неизвестный колдун даже потрудился, чтобы их состояние не вызывало ни у кого вопросов, любовно обмазав каждого паршивым алкоголем. Любой тест на проходной завода наверняка показывал, что работники трезвы, как стеклышко, но мощный сивушный дух разом объяснял и несфокусированный взгляд, и отупение на одутловатой физиономии. От гомункулов не ждали ничего выдающегося уже просто потому, что они как нельзя лучше воплощали в себе все черты, типичные для запойных пьяниц — ещё не опустившихся, но предельно близких к точке невозврата.
Но фотографии не передавали запах, а на прочих деталях колдун погорел.
У живых людей другой цвет лица, другая пластика движений, другая реакция на оклик и красивых женщин. Фотографии будто открывали истинную сущность, позволяя отвлечься от мишуры… но именно эти фотографии нельзя выставлять на всеобщее обозрение, а других у меня не было.
Я даже не пыталась найти себе фотографа. А тот, кто снимал меня в Уфе, там и остался.
Я не говорила ему, кто я. И он стал замечать, что с годами я не поменялась ни на йоту.
— Завтра будут публикации, — клятвенно пообещала я.
— Уж надеюсь, — ядовито поддакнула Карина. — Не хватало ещё, чтобы мой карманный инфлюенсер лишился аудитории.
— Не лишусь, — фыркнула я с уверенностью, которой не ощущала.
Поделиться книгой: