Помоги проекту - поделись книгой:
На успех быстрого и бескровного разоружения матросов Минной дивизии подействовало и ошеломляющее известие о расстреле А. М. Щастного. Казнь наиболее авторитетного офицерско-матросского лидера явилась недвусмысленным ответом власти на начинавшийся мятеж и на убийство В. Володарского. Такой жесткой решимости от властей матросы Минной дивизии тоже не ожидали. Поэтому известие о расстреле Щастного произвело на матросов, и особенно на командный состав, «удручающее впечатление». Сторонники «морской диктатуры» лишились своего наиболее авторитетного лидера, после чего у них просто опустились руки.
Что касается настроения в Кронштадте, то И. П. Флеровский в те дни докладывал Л. Д. Троцкому: «Расстрел Щастного на командный состав произвел удручающее впечатление, но на деле оно еще не вылилось в определенные формы. В командах спокойно, просят лишь разъяснения».
После подавления мятежа Минной дивизии были арестованы 15 человек: 5 офицеров и 10 матросов. Так как Балтийский флот решил сам «разобраться» с Минной дивизией, Петроградским Советом было решено «арестованных контрреволюционеров оставить в распоряжении следственной комиссии, организованной самими матросами. На суде Кронштадтского ревтрибунала, под председательством Л. А. Бергмана, обвинитель – главный комиссар Балтфлота И. П. Флеровский потребовал приговорить всех пятнадцать арестованных к смерти. Но его инициатива не нашла поддержки. Вчерашнему сельскому учителю тут же доходчиво объяснили, что матросы матросов просто так не убивают. 4 сентября 1918 года 12 моряков дивизии приговорили к принудительным общественным работам сроком от 3 до 15 лет с лишением гражданских и всех политических прав. Одного матроса приговорили к полугоду тюрьмы с «исключением навсегда из флота», еще одного оправдали. Четверых же скрывшихся моряков, объявили вне закона. Но уже через два месяца «суд общественной совести Кронштадта» на основании амнистии, объявленной 7 ноября 1918 года, в честь первой годовщины Октябрьского восстания, изменил сроки наказания (снизив их всем до 2 лет), а двое моряков были вообще освобождены. Спустя еще несколько месяцев были освобождены и остальные, осужденные по делу мятежа Минной дивизии. Такую снисходительность к мятежным балтийцам на фоне разгоравшейся в стране Гражданской войны, а также красного террора следует отнести за счет того, что большевики все еще нуждались в революционных матросах и путем уступок старались удерживать их на своей стороне. Прощение мятежников Минной дивизии и было как раз одной из таких незначительных уступок с их стороны, которая, однако, была весьма положительно оценена балтийцами.
О значении и последствиях мятежа Минной дивизии в мае – июне 1918 года военно-морской историк М. А. Елизаров пишет так: «…Мятеж Минной дивизии закончился сравнительно мирно и, казалось бы, был быстро забыт. Однако последствия его были значительны и для флота, и для страны. Матросы убеждались, что более левый, «революционный» путь относительно курса большевиков ведет к смыканию с правыми, к отказу от Октября, что продолжение дела Октября, творцами которого матросы себя считали, лежит не в направлении политической обособленности флота, а в поддержке существующей государственной власти, как рожденной Октябрем. Поэтому именно время после данных событий отмечено переломом в сторону создания самочинных краснофлотских большевистских коллективов. Впрочем, подобная тенденция уроков более левой линии, чем большевистская, начала набирать силу и во всем Петрограде, а затем, особенно после мятежа левых эсеров 6 июля, и во всей стране. Однако рождение подобной тенденции в условиях совокупности причин, вызвавших его, привело к убийству Володарского и Щастного, приводило к ожесточению «классового подхода». «Классово чуждые» лица становились в целях компромисса матросов и вообще народных низов с большевистской властью некими «козлами отпущения», на которых перекладывалась вся вина за тяжелую обстановку в стране. В результате убийства Володарского и Щастного, которые явились следствием всей совокупности причин, вызвавших мятеж Минной дивизии, это, как уже доказано, имело огромные последствия – ожесточилась классовая непримиримость в стране. Теракт против Володарского, от которого открестился эсеровский ЦК, резко качнул общественное мнение в пользу большевиков и подтолкнул их решимость к использованию красного террора. 26 июня Ленин выразил Зиновьеву протест за то, что «питерские цекисты и пекисты» удержали рабочих ответить на убийство Володарского массовым террором. Большевистское руководство, одобряя первый смертный приговор Щастному, видимо, рассчитывало, что в Петрограде последуют их примеру. Но, похоже, приговор настолько ошарашил «питерских товарищей», что они, наоборот, посчитали цену за убийство Володарского заплаченной и временно притормозили наступление красного террора. Однако в целом первый смертный приговор советской власти был и первым несправедливым левоэкстремистским актом этой государственной политики, открывшим дорогу государственной политике красного террора, дорогу другим подобным актам. Приговор вызвал волну протестов по всей стране, особенно в военной среде. Последовала массовая добровольная демобилизация военспецов. Приговор провёл водораздел, казалось бы, между близким единомышленниками. Так, Бонч-Бруевич заявил сотруднику газеты «Наше слово», что арест Щастного был полной неожиданностью для Высшего военного совета (возглавлявшегося Троцким). Дыбенко в газете опубликовал коллективный протест, вставив туда самовольно фамилию Коллонтай. Но это вызвало ее бурный протест по поводу такого бесцеремонного обращения с ее громким именем и очередной временный, но особенно глубокий разрыв с Дыбенко. По сути, приговор Щастному ребром поставил вопрос: «с нами или против нас?» – и тем самым подтолкнул страну к гражданской войне. В ходе нее заключенные ВЧК уже мечтали о показательном процессе, подобном над адмиралом Щастным, и горячо желали успехов его главному обвинителю Н. Крыленко в борьбе с Дзержинским против бессудных расстрелов».
Глава вторая
Матросы против Ленина. Июль 1918 года
В те дни, когда погибал Черноморский флот, а на Каспии диктатура Центрокаспия свергала большевистских комиссаров, на Балтике шла ожесточенная борьба за влияние на матросов, В июне 1918 года комиссары Балтийского флота с ужасом обнаружили, что не имеют никаких рычагов влияния на команды кораблей. Те по-прежнему подчинялись исключительно своим собственным судовым комитетам. Что касается комитетов, то они, помимо повседневного руководства, по революционной традиции 1917 года, самолично комплектовали свои корабли. Поэтому судкомовцы брали к себе только тех молодых матросов, которые разделяли их политические позиции. Ну, а политические взгляды подавляющего большинства матросов к лету 1918 года варьировались от анархистских до левоэсеровских. А потому, несмотря на то что самые активные матросы постоянно уходили с кораблей на фронты разгоравшейся Гражданской войны, их место тут же заполняли молодые анархисты и левые эсеры.
Кроме этого, начавшаяся массовая демобилизация с флота и почти сразу же последовавший за ней обратный призыв на флот только что уволенных матросов, помимо неразберихи, привели к острому недовольству матросской массы непродуманными действиями большевиков.
Из воспоминаний кронштадтского матроса В. С. Бусыгина: «В июле месяце 1918 года стали мудрить над матросами. Было опять чье-то распоряжение команды кораблей распустить, оставить только тех, кто подпишет договор «по вольному найму». Следовало подписать соответствующий договор – или подписывай, или убирайся с корабля! По вольному найму я не служил ни одного дня. Я считал, что военная служба с вольным наймом не вяжется, и потому был с флота отчислен. Исключен из списков в июне 1918 года. Поехал домой, на Урал. Дома пробыл всего несколько недель. В конце августа Уржумский военный комиссариат объявил сбор всех бывших матросов, проживавших в уезде. Набралось тут человек семнадцать, все больше мои одногодки. Пароходом нас отправили до Котельнича, а дальше поездом в Петроград. Старшим отряда был назначен моряк Иван Михайлович Попов. Так я опять направился в Кронштадт. Для того чтобы перевести в звание «Красная армия», не было необходимости разгонять тысячи матросов и солдат по домам, а потом снова их же мобилизовывать! В Кронштадте месяц или больше скапливали возвращавшихся матросов, главным образом жителей деревень. Набралось много сотен человек. Формировались отряды для отправки на фронт, на Волгу, в район Казани. Колчак был около Казани в северо-восточных губерниях – Вятской, Казанской, в Чувашии… Но тут же вышло новое распоряжение – радиотелеграфистов использовать только по специальности. Тогда я решил идти на линкор «Севастополь», но там – полное запустение, народу в нашем кубрике – только электрик Смородин. Из радиотелеграфистов уже никого не было. Что делать? Решил пойти опять на «Огонь» (портовый ледокол
В таких условиях главному комиссару Балтийского флота И. П. Флеровскому оставалось лишь жаловаться в Москву, что с комплектацией кораблей и воинских частей на флоте происходит полная вакханалия, что набор на корабли производился судовыми комитетами исключительно самочинно, и он, главный комиссар флота, бессилен что-либо изменить. Разумеется, что многие «революционные» функции судкомов давно вышли за рамки их компетенции и сложившаяся ситуация не соответствовала принципам строительства регулярных вооруженных сил. Но что можно было поделать с матросами, которые делали только то, что они желали!
Что касается Красной армии, то там солдатские комитеты в войсках были распущены еще весной 1918 года, но на Балтике речи о роспуске судкомов и быть не могло. В лучшем случае власть могла только несколько ограничить их права. Поэтому Л. Д. Троцкий делает ход конем – на 5-м съезде моряков Балтийского флота в июле 1918 года проталкивает специальное постановление о председателях судовых комитетов. Отныне каждый из них для утверждения Советом комиссаров флота должен был иметь положительный отзыв от коллектива большевиков или от комиссара бригады. Кстати, 5-й съезд моряков Балтийского флота стал вообще последним матросским съездом. Больше подобных мероприятий большевики уже не допускали, ведь кто знает, как сложится ситуация на очередном таком съезде и какие резолюции могут принять неуправляемые и непредсказуемые матросы?
К лету 1918 года на Балтийском флоте значительно сократилось и количество матросов-большевиков. Часть старых кадров перебралась вслед за правительством в Москву, подалась в ВЧК, отправилась на фронты, а новых большевиков на флоте так и не прибавилось. На многих кораблях и в береговых частях к июню 1918 года вообще отсутствовали большевистские ячейки. Поэтому немногим матросам-большевикам приходилось становиться на учет в территориальные организации, что еще больше увеличивало их отрыв от матросской массы и снижало авторитет самой партии. Такое положение грозило большими неприятностями в самом близком будущем. Надо было что-то срочно предпринимать. Именно поэтому обеспокоенный председатель Совнаркома Петроградской трудовой коммуны Г. Е. Зиновьев в обращении к матросам-большевикам Петрограда призвал их организовать большевистские ячейки на всех кораблях, а также улучшить работу по созданию боеспособного регулярного флота, то есть ускорить работу по свертыванию «матросской демократии».
В июле по инициативе Г. Е. Зиновьева прошло совещание моряков-коммунистов Балтийского флота, на котором была высказана большая обеспокоенность падением авторитета большевиков среди матросов и обсужден вопрос об организации партийных групп и ячеек на кораблях и в частях. «Совещание находит обязательным и необходимым, – говорилось в итоговом решении совещания, – раскинуть по всему Балтийскому флоту и принадлежащим к нему береговым частям коллективы коммунистов, спаянные партийной дисциплиной со всеми местными и областными органами».
В результате определенной организаторской работы большевиков на Балтийском флоте к концу лета 1918 года численность большевистских организаций стала постепенно увеличиваться. Однако при подготовке кораблей к наиболее ответственным и сложным операциям комиссарам всякий раз приходилось «перетряхивать» команды, стараясь укреплять их «безусловными коммунистами или же определенно сочувствующими». На многих кораблях впервые были созданы и довольно массовые большевистские ячейки. Например, на линкоре «Гангут» большевиков и сочувствующих им значилось до 20 % команды, на линкоре «Полтава» – свыше 30 %, а на подводных лодках «Минога» и «Макрель» – более 90 %.
Однако в данном случае с процентами следует быть осторожными, так как матросы по-прежнему легко записывались именно в ту партию, которую им предлагал очередной агитатор. При этом никаких моральных обязательств перед этой партией они на себя, как правило, не брали. Надоест партия и партийцы – просто выбросят партбилет. Другое дело, что с некоторых пор состоять в большевиках стало выгодным, прежде всего, в плане карьеры. Если левых эсеров и особенно анархистов к лету 1918 года стали откровенно оттирать от власти, то их коллег-большевиков, наоборот, массово выдвигали на руководящие должности.
Еще сложнее историкам определить такую расплывчатую категорию, как «сочувствующие». Сочувствие, как известно, дело переменчивое. Сегодня я сочувствую большевикам, а завтра – анархистам. Поэтому зачастую ситуация с реальным раскладом политических сил на том или ином корабле не имела ничего общего с формально подсчитанными процентами.
И все же будем объективны, большевики, стремясь всеми силами усилить свое влияние, действовали весьма грамотно. К этому их толкала непростая политическая ситуация в стране и в особенности непопулярные шаги в большой политике, которые никак не могли понравиться матросам. И форсированная вербовка в ряды большевистской партии, и оттирание от руководящих должностей матросов-эсеров и анархистов, и умаление роли судкомов, которые почитались матросами основой их внутренней демократии, и навязывание комиссаров-большевиков все это вызывало неприятие и возмущение большинства братвы.
Матросы в своем большинстве все еще были готовы к сопротивлению любой власти, которая бы покусилась на их завоевания и права. Но кураж 1917 года уже прошел, и матросы теперь больше защищались, чем нападали сами.
Кроме этого, огромный запас доверия к власти Советов, известная разобщенность, отсутствие собственного руководящего органа, каким являлся раньше разогнанный Центробалт, дефицит авторитетных и грамотных лидеров свели все сопротивление братвы лишь к стихийным митингам в кубриках и курилках. Кроме этого, открыто выступить против большевиков в столь не простое для советской власти время значило для матросов предать саму идею революции, а на это они пойти никак не могли. Однако политическая ситуация сложилась таким образом, что часть из них все же выступила против большевиков с оружием в руках.
Если в 1917 году все главные события в России происходили исключительно в Петрограде, то с переносом столицы в Москву все самое главное стало происходить уже там. Главной внутриполитической интригой новой власти к лету 1918 года стало все возрастающее противостояние между союзниками по правительственной коалиции – большевиками и левыми эсерами. Противоречий по всем направлениям, от вопросов внешней политики до внутренней, накопилось так много, что ни о каком согласии союзников уже не могло быть и речи.
Американский историк Р. Пайпс пишет: «…левые эсеры вдруг обнаружили, что сотрудничают с режимом расчетливых политиков, которые заключают сделки с Германией и со странами Четверного согласия и вновь призывают «буржуазию» управлять заводами и фабриками, командовать армией. Что стало с революцией? Все, что большевики делали после февраля 1918 года, не устраивало левых эсеров… Весной 1918 года левые эсеры стали относиться к большевикам так же, как сами большевики относились в 1917-м к Временному правительству и к демократическим социалистам. Они объявили себя совестью революции, неподкупной альтернативой режиму оппортунистов и сторонников компромисса. По мере уменьшения влияния большевиков в среде промышленных рабочих левые эсеры становились для них всё более опасными соперниками, ибо взывали к тем самым анархическим и разрушительным инстинктам российских масс, на которые большевики опирались, пока шли к власти, но, получив власть, стремились всячески подавить… По сути, левые эсеры апеллировали к тем группам, которые помогли большевикам захватить власть в октябре и теперь почувствовали, что их предали».
Результатом этого противостояния и стал широко известный мятеж левых эсеров в Москве 6–7 июля 1918 года. При этом к левым эсерам примкнули все недовольные большевистской политикой, прежде всего анархисты.
Открытое столкновение двух главных конкурирующих партий началось уже на открывавшемся 4 июля V съезде Советов.
Причинами обострения отношений вчерашних союзников по правительственной коалиции был, прежде всего, Брестский мир, а также, помимо многих других вопросов, трагическая судьба Черноморского флота и расстрел А. М. Щастного. Дело в том, что сразу же после оглашения смертного приговора Щастному по требованию левых эсеров было созвано экстренное собрание президиума ВЦИК для его пересмотра, а когда пересмотр не состоялся, левые эсеры демонстративно вышли из состава Верховного ревтрибунала. Это был уже открытый вызов! Надо понимать, что для левых эсеров дело в данном случае было не в личности самого А. М. Щастного. Мало ли офицеров расстреляли к этому времени! Эсеров возмутило то, с какой беспринципностью большевики подгоняют законы под конкретную, выгодную им ситуацию, как цинично игнорируют свои же декларируемые принципы, а кроме этого, наплевательски относятся к мнению своих союзников по правительственной коалиции. Помимо всего этого, немаловажным был для левых эсеров и фактор завоевания популярности у матросов. Большевики допускали один прокол за другим: слишком рьяно взяли курс на удушение матросской демократии, хотели взорвать Балтийский флот, а когда это не получилось, то утопили флот Черноморский, а затем вероломно и бездоказательно казнили уважаемого матросами руководителя. Поэтому было вполне логичным ошибки своих конкурентов обратить в свою пользу.
Вообще левоэсеровскому мятежу предшествовало резкое обострение отношений между союзниками и острая политическая борьба. Так, 4 июля в докладе на V Всероссийском съезде Я. М. Свердлов обратил внимание на нелогичность желания эсеров, стремящихся продвинуть своих людей в ВЧК, где смертная казнь без суда допускается. В ответ в своем содокладе лидер левых эсеров М. А. Спиридонова гневно выступила против применения смертной казни, причем не только в ВЧК, но даже по решению суда.
Ораторы от левых эсеров обвиняли большевиков в измене делу революции и в разжигании войны между городом и деревней, большевики же, в свою очередь, упрекали их в попытках спровоцировать войну России с Германией. Левые эсеры внесли предложение выразить недоверие большевистскому правительству, денонсировать Брестский договор и объявить войну Германии. Когда это предложение было отклонено большевистским большинством, левые эсеры покинули съезд…
Разрыв союзников произошел, прежде всего, из-за проблемы Бреста. Однако при этом наличествовали еще две весьма болезненные проблемы – балтийская и черноморская. Именно они волновали практически всех матросов, которые, не находя ответа у большевиков, шли к их конкурентам.
К июлю 1918 года и большевики, и левые эсеры успели обзавестись в Москве собственной вооруженной гвардией, на которую рассчитывали в случае вооруженного противостояния с конкурентами. У большевиков роль такой гвардии выполняли латышские стрелки, которых большевики привлекли вместо ненадежных и капризных матросов еще в Петрограде. С латышами у большевиков было все просто – латышам платили, и они честно отрабатывали свои деньги. Несмотря на все рассуждения о революционной идейности, в части своей безопасности большевики поставили на откровенных наемников и в итоге оказались правы.
Что касается левых эсеров, то они остались верны своим идейным принципам и поставили на революционных матросов. Основу левоэсеровской гвардии составил матросский отряд анархиста Д. И. Попова. Этот отряд появился в Москве почти сразу после переезда туда Совнаркома. Поповцы являлись убежденными приверженцами левых эсеров. Вначале отряд матросов подчинялся Моссовету, а в начале апреля был передан в ведение ВЧК. Чтобы придать вес должности Д. И. Попова, он был избран членом Коллегии ВЧК.
Надо ли говорить, почему ЦК левых эсеров в феврале 1918 года совсем не случайно предложил поповцев ВЧК в качестве «особого отряда». Другое дело, почему Ф. Э. Дзержинский взял к себе в чекисты неуправляемых матросов, к тому же еще откровенно леворадикального толка. Ответ здесь может быть только один – принятие отряда Попова в структуру ВЧК являлось определенным компромиссом между большевиками и левыми эсерами. Отряд стал своеобразной квотой союзникам. Кроме отряда Попова, по соглашению между большевиками и левыми эсерами, заместителем Ф. Э. Дзержинского был также назначен левый эсер В. А. Александрович, который, кстати, и курировал отряд матросов.
Что касается самого Д. И. Попов, то он с 1914 года служил на Балтийском флоте, являлся участником Октябрьского восстания в Петрограде, членом ВЦИК. По свидетельству члена ЦК левых эсеров М. Д. Мстиславского, матрос-анархист Д. И. Попов примкнул к левым эсерам осенью 1917 года. Вместе с левыми эсерами А. М. Устиновым и П. П. Прошьяном он навербовал несколько сотен матросов и финнов, с которыми успешно «партизанил», а на самом деле больше грабил население на Карельском перешейке. В начале 1918 года «соскучившийся в лесах» Попов со своими подельниками двинул в Петроград. Там он вскоре громко отметился. В один из дней, в сопровождении нескольких вооруженных полупьяных матросов, Попов ворвался на заседание только что образованного Высшего военного совета, где «салютовал» маузером перепуганным генералам. Скорее всего, поповцы просто покуражились, припугнув генералов, чтобы те лучше воевали за дело революции.
Разумеется, что, войдя в подчинение ВЧК, матросы Попова продолжали вести себя в лучших традициях анархизма. Служебными обязанностями себя они особо не утруждали. Поповцы, в принципе, выполняли рутинную комендантскую работу: производили аресты, конвоировали арестованных, что-то и кого-то охраняли. Однако делали это матросы только тогда, когда им этого хотелось самим. Если же им что-то приказывали, а желания исполнять приказ не было, то поповцы могли легко куда подальше послать даже самое высокое начальство. По этой причине руководство ВЧК старалось Попова и его буйную вольницу лишний раз нигде не задействовать. Более того, с поповцами всячески заигрывали. Так, Л. Д. Троцкий, по своей личной инициативе, торжественно вручил Д. И. Попову и его матросам Красное отрядное знамя на Красной площади.
У самого Ф. Э. Дзержинского с матросами отношения были вообще непростыми. Из воспоминаний писателя Р. Б. Гуля: «В 1918 году, когда отряды чекистов состояли сплошь из матросов, один такой матрос вошел в кабинет Ф. Э. Дзержинского в совершенно пьяном виде. Аскет Ф. Э. Дзержинский сделал ему замечание, но пьяный внезапно обложил Ф. Э. Дзержинского, вспомнив всех его родителей. Ф. Э. Дзержинский затрясся от злобы, не помня себя, выхватил револьвер и, выстрелив, уложил матроса на месте. Но тут же с Ф. Э. Дзержинским случился припадок падучей». Факт убийства Дзержинским матроса был обсужден на заседании ВЧК, которое вынесло следующее постановление: «Ответственность за поступок несет сам, и он один, Ф. Э. Дзержинский. Впредь же все вопросы о расстрелах решаются в ВЧК, причем решения считаются положительными при половинном составе членов комиссии, а не персонально, как это имело место при поступке Ф. Э. Дзержинского». На этом собственно дело и закончилось. Что касается Дзержинского, то после этого случая он стремился выдавливать матросов из ВЧК, причем это касалось не только отряда Попова, но и вообще всех матросов в структурах ВЧК.
При этом Д. И. Попов был сам не слишком чист на руку, завышая в отчетных документах чуть ли не в два раза численность своего отряда, что позволяло его матросам получать дополнительное продовольственное и вещевое имущество. Для разбирательства по этому вопросу Попову была послана повестка для вызова на допрос в комиссию ВЧК, но Д. И. Попов проигнорировал и ее. Более того, он обиделся на Дзержинского за такое недоверие, и с этого момента его отряд стали фактически неуправляем для руководства ВЧК.
Изменение настроения поповцев имело и другие причины. Дело в том, что в начале июня часть отряда Д. И. Попова недолго повоевала на Волге, на участке Сызранского фронта. При этом Д. И. Попов вел себя на фронте как истинный анархист. Он отказался выполнить приказ командующего фронтом выступить на помощь войскам, сражавшимся против мятежников под Самарой. Кроме этого, отряд прославился своими бесчинствами по отношению к местному населению. О настроениях в отряде Д. И. Попова в своих показаниях достаточно подробно рассказал впоследствии Ф. Э. Дзержинский. Будучи арестован матросами, он вынужден был выслушать их претензии к советской власти, «что отнимаем муку у бедняков, что погубили предательски флот, что обезоруживаем матросов, что не даем им ходу, хотя они на себе вынесли всю тяжесть революции. Единичные голоса раздавались, что обезоружили их, анархистов, расстреляли в Бутырках больше 70 человек…».
К июлю 1918 года Попов полностью вычистил свой отряд от большевиков. Большая часть красноармейцев-финнов, составлявших ранее основу отряда, была отправлена на чехословацкий фронт. Взамен их в отряд влилась большая группа приехавших в Москву черноморских матросов. Последние были полностью разочарованы в советской власти, деморализованы и неуправляемы. Кроме того, они были озлоблены и грозились мстить за сдачу и потопление Черноморского флота. Черноморцы вообще никому не подчинялись, занимаясь разбоем, грабежами и пьянством. Именно поэтому нарком А. Д. Цюрупа именовал их не иначе, как бандитами, а черноморские отряды самыми настоящими бандами. Когда поведение черноморцев стало совершенно невыносимо, Ф. Э. Дзержинский отдал приказ Д. И. Попову их разоружить. Д. И. Попов ранее уже успешно справлялся с подобными заданиями в отношении разного рода анархиствующих отрядов. Однако на этот раз он поступил совершенно иначе и вместо ареста записал «бандитов» в свой отряд, поскольку там царили схожие настроения и порядки. Дзержинский, узнав о решении Попова, возмутился, но тот это возмущение проигнорировал.
Кстати, матросы отряда Попова, бывшие в своем подавляющем большинстве черноморцами, выдвигали в качестве главного мотива противостояния большевикам – месть за сдачу и потопление ими Черноморского флота. Всего к июлю в отряде Д. И. Попова числилось до восемьсот человек, кроме этого, в отряде имелось несколько орудий и броневиков.
В преддверии грядущих событий Попов заранее перевел свой отряд в полную боевую готовность, лично вел антисоветскую агитацию, рассказывая, что немецкие контрреволюционеры собираются разоружить отряд, арестовать самого Попова.
Ряд историков полагают, что день восстания 6 июля был выбран в том числе потому, что на этот день приходился латышский национальный праздник Лиго, что должно было нейтрализовать нанятые большевиками латышские части, так как латыши в этот день традиционно напиваются до бесчувствия.
Сигналом же к мятежу левых эсеров послужил террористический акт, совершенный сотрудником центрального аппарата ВЧК Я. Г. Блюмкиным. 6 июля 1918 года Яков Блюмкин, в сопровождении матроса Н. А. Андреева из отряда Д. И. Попова, убил германского посла В. Мирбаха. Посла застрелил именно Н. А. Андреев. Он же отвез раненного в ногу Блюмкина в лазарет, который находился при штабе отряда Попова в Трехсвятительском переулке.
С помощью террористического акта против «агентов империализма» ЦК левых эсеров рассчитывал повлиять на политику советской власти, которую не могли изменить легитимным путем, через съезд Советов. Этим предполагалось, прежде всего, спровоцировать Германию на разрыв Брестского мира и заставить большевиков отказаться от «позорной политики соглашательства».
После осуществления террористического акта поповцы без всякого сопротивления захватили здание ВЧК, Главпочтамт и Центральный телеграф, с которого тут же начали рассылать свои воззвания по всей России. На Центральном телеграфе матросы разоружили присланные туда две роты латышских стрелков. Полупьяные латыши практически не оказали сопротивления.
Происходящее стало полной неожиданностью для большевиков, и среди них царила растерянность. По сведениям очевидцев, В. И. Ленин вообще находился в полной прострации. Трезвость мысли сохранил лишь верный ему В. Д. Бонч-Бруевич. Именно Бонч-Бруевич сразу же предложил Ленину следующий план подавления мятежа: «Надо немедленно двинуть войска. Надо окружить восставших и предложить им сдаться. Если не согласятся, открыть по ним артиллерийский огонь и расстрелять их всех. Одновременно занять войсками центральный телефон и телеграф, и вокзалы».
Далее В. Д. Бонч-Бруевич отмечал в своих воспоминаниях: «Этот мой план понравился Ленину. Но тут вмешался Свердлов: «Ничего этого не надо, – пробасил Свердлов, – в два счета мы все успокоим. Что случилось? Ничего нет!» В ответ Бонч-Бруевич заявил: «Войсковая часть ВЧК восстала!» Свердлов: «Ну, какое это восстание? Надо только появиться там Дзержинскому и все успокоится. Ты, Феликс, поезжай туда и телеграфируй нам. А после разберемся». – Бонч-Бруевич: «Ленин более не принимал участие в разговоре, и мы пошли к автомобилю. «Я еду», – крикнул Дзержинский и почти пронесся мимо нас. Вскочил в свой автомобиль и исчез».
Председатель ВЧК Ф. Э. Дзержинский отправился в отряд Попова, чтобы арестовать террористов, но сам был там арестован. Из доклада Ф. Э. Дзержинского Совнаркому: «Приехав к отряду Попова, на мой вопрос, где находится Блюмкин, получил в ответ, что его в отряде нет и что он поехал в какой-то госпиталь. Я потребовал, чтобы мне привели дежурных, которые стояли у ворот и которые могли бы удостоверить, что действительно Блюмкин уехал на извозчике. Таковых мне не привели. Заметив колебание Попова, а также шапку скрывшегося Блюмкина на столе, я потребовал открытия всех помещений, приказав отряду, вооруженному с ног до головы, остаться на своих местах; в сопровождении трех товарищей, с которыми я приехал, начал обходить помещения. В это время в сопровождении нескольких десятков вооруженных матросов подошли ко мне члены ЦК левые эсеры Прошьян и Карелин, заявив мне, что я напрасно ищу Блюмкина, заявляя при этом, что Блюмкин убил графа Мирбаха по распоряжению ЦК партии эсеров. В ответ на это заявление я объявил Прошьяна и Карелина арестованными, сказав присутствовавшему при этом начальнику отряда Попову, что если он, как подчиненный мне, не подчинится и не выдаст их, то я моментально пущу ему пулю в лоб, как изменнику. Прошьян и Карелин тут же заявили, что они повинуются моему приказанию, но, вместо того чтобы пойти в мой автомобиль, они вошли в соседнюю комнату, где заседал ЦК, и вызвали Спиридонову, Саблина, Камкова, Черепанова, Александровича, Трутовского и начальника их боевой дружины Фишмана и др. Меня окружили со всех сторон матросы; вышел Саблин и приказал мне сдать оружие. Тогда я обратился к окружающим матросам и сказал: позволят ли они, чтобы какой-то господин разоружил меня, председателя ЧК, в отряде которой они состоят. Матросы заколебались. Тогда Саблин, приведший 50 матросов из соседней комнаты, при помощи Прошьяна (который схватил меня за руки) обезоружил меня. После того, когда отняли у нас оружие, Черепанов и Саблин с триумфом сказали: вы стоите перед совершившимся фактом. Брестский договор сорван, война с Германией неизбежна. Мы власти не хотим, пусть будет и здесь так, как на Украине, мы уйдем в подполье. Вы можете оставаться у власти, но вы должны бросить лакействовать у Мирбаха. Пусть Германия займет Россию до Волги, Муравьев идет к нам в Москву, латыши 1-го стрелкового полка с нами, делегаты уже были; с нами Покровские казармы, с нами весь отряд Венглинского, с нами авиационные части; вот приехали делегаты от прибывших из Воронежа двух тысяч донских казаков, Замоскворечье все за нами. Все рабочие и красноармейцы Москвы идут с нами. Когда я стал указывать, что они выполняют желания и планы английских и французских банкиров, являются предателями и изменниками революции, тогда вышла из другой комнаты Спиридонова и, чтобы поддержать настроение матросов, обратилась к ним с речью, что большевики – изменники революции, так как они лакействуют перед Мирбахом и выполняют его волю. Когда я назвал Попова изменником, он мне сказал: «Я вам подчинялся и выполнял ваши требования до тех пор, пока не получил приказа из ЦК нашей партии, которому должен подчиниться». Надо сказать, что большинство мятежников – это деморализованные черноморские матросы и бывшие разоруженные анархисты. Попов вместе с Александровичем от Комиссии навербовал и принял этих людей в наш отряд, скрыв перед нами численность его. Отряд наш состоял из красноармейцев-финнов. Большинство их ушло на чехословацкий фронт, многих Попов выгнал, и осталось их около 200 человек. Всего же во время мятежа в отряде оказалось около двух тысяч человек. Однако, видя их нерешительность, Спиридонова и другие в комнате рядом устроили митинг; с другой стороны, их каптенармус выдавал им по две пары сапог, консервы, баранки и сахар. Их лживые сообщения вскоре обнаружились; привели к нам пленником Венглинского. Из его отряда он заманил к себе обещанием раздачи консервов 20–40 человек. Здесь их задержали под страхом расстрела. Привели командира из Покровских казарм, который показал, что в Покровских казармах остались верны советской власти. Для того чтобы поднять бодрость духа, давали им водку, и почти все были выпивши. Сам Попов на глазах у всех и в присутствии одного из наших товарищей выпил стакан спирту. Насколько они были выпивши, свидетельствует то, что у них разорвалась бомба и двух смертельно ранило. Вооружение их было: три броневика и три пушки мортирные, роздали три тысячи бомб…»
В ответ на арест Дзержинского вечером того же дня в полном составе была арестована фракция левых эсеров, в том числе и их лидер М. Спиридонова, а также и представители всех других партий, кроме большевиков. На место арестованного Дзержинского был назначен Л. М. Лацис. Однако он почти сразу был арестован поповцами, несущими караул в резиденции ВЧК. Кроме того, матросы Попова провели ряд арестов членов большевистской партии по Москве.
Тем временем В. Д. Бонч-Бруевичу удалось вывести Ленина из состояния прострации и заставить заниматься делом. Вот что он сам писал об этом: «Я тот же час попросил Ленина дать мне письменное распоряжение об отмене прежних автомобильных пропусков. Все автомобили со старыми пропусками задерживаются и направляются в правительственные гаражи. Допуск в Кремль по обыкновенным пропускам прекращается. Я перечислил Ленину другие дополнительные меры, и он с ними согласился».
Попов дал приказ своему отряду занять фронт от Чистых прудов до Яузского бульвара. Больше никаких активных действий отряд Д. И. Попова не предпринимал, так и не сдвинувшись с места до самого разгрома. Более того, оборона занятых позиций свелась лишь к пассивному нахождению в двух зданиях Трехсвятительского переулка.
Исследователь В. Е. Шамбаров, обратив внимание на поразительную пассивность военных частей, перешедших на сторону мятежников, писал: «Полк ВЧК под командованием Попова восстал довольно странно. К нему присоединилась часть полка им. Первого Марта, силы составляли 1800 штыков, 80 сабель, 4 броневика и 8 орудий. У большевиков в Москве было 720 штыков, 4 броневика и 12 орудий. Но, вместо того чтобы атаковать и одержать победу, пользуясь внезапностью и почти троекратным перевесом, полк пассивно бунтовал в казармах».
Впоследствии, в 1921 году на допросе в ВЧК Д. И. Попов утверждал, что: «Никакого участия в подготовке якобы восстания против Соввласти не принимал, вооруженное столкновение в Трехсвятительском переулке было актом самообороны».
Из воспоминаний очевидца: «Попов был выпивши, и кроме него еще несколько человек, которых я не знал, были тоже заметно выпивши. Попов и другие руководители старались громко при своих солдатах говорить, что много новых частей примкнули к ним, что телеграф занят, и по всей России отправлены уже инструкции. Какой-то отряд был приведен в штаб Попова под угрозой расстрела, если они не примкнут к поповцам».
Из показаний слесаря С. И. Каурова, работавшего при штабе Попова: «Я заметил пьянство среди членов штаба, я слышал речь Попова. Он утверждал, что Ленин и Троцкий распродали Россию и теперь отправляют в Германию мануфактуру, хлеб. Большевики продали Черноморский флот и т. д. Меня отправили в подвал. Охрана в моем присутствии распивала водку».
Из показаний арестованного матросами председателя полкового комитета латышского полка В. И. Швехгемера: «Мы не против советской власти, но такой, как теперь, не хотим, – говорил Попов. – Теперешняя власть – соглашательская шайка во главе с Троцким и Лениным, которые довели народ до гибели и почти ежедневно производят расстрелы и аресты рабочих. Если теперешняя власть не способна, то мы сделаем, что можно будет выступить против германца». Далее указывает Попов, что все воинские части на стороне эсеров. Только латыши не сдаются. «В крайнем случае, – говорил Попов, – мы сметем артиллерийским огнем Кремль с лица земли».
В это время, прибыв в Кремль, В. Д. Бонч-Бруевич по телефону связался с председателем Высшей военной инспекции Н. И. Подвойским и потребовал как можно быстрее ввести в Москву верные армейские части.
Далее В. Д. Бонч-Бруевич описывал происходящее так: «Подвойский со вниманием выслушал меня и сказал, что, сосредоточив войска за Москвой-рекой, начнет продвижение частей от храма Христа Спасителя. Все это мне показалось крайне медленным. Враг был слаб. Достаточно было взять одну батарею, отряд стрелков с пулеметами и сразу перейти в наступление. Ленин был согласен со мной: «Да, серьезную штуку затеяли наши военные, настоящую войну разыгрывают. Вы им звоните почаще, напоминайте, что надо как можно скорее закончить с этим делом».
Что касается Л. Д. Троцкого, то он по каким-то своим личным соображениям как мог задерживал прибытие армейских частей в Москву. При этом В. Д. Бонч-Бруевич так описывает реакцию В. И. Ленина: «Наконец-то продвигаются, – шутил, сердясь, Ленин, – хорошо, что враг попался смирный, взбунтовался и почил на лаврах, а то ведь беда была бы с таким войском».
Так и не дождавшись подхода армейских частей Троцкого, В. Д. Бонч-Бруевич отправил на подавление мятежа два полка латышей, которые, обладая особым статусом «преторианской гвардии», не подчинялись Троцкому. Латыши выдвинулись с серьезным запозданием, да и прибыли далеко не в полном составе, так как большая часть стрелков была пьяна.
После перехода в наступление верных советской власти частей отряды левых эсеров постепенно стали отходить к Трехсвятительскому переулку, где были сгруппированы их главные силы. Затем было решено подтянуть артиллерию и расстрелять матросов снарядами в упор. На предложение о сдаче поповцы прислали своих парламентеров во главе с адъютантом Попова, что они не сдадутся и будут сражаться до последнего. После этого артиллерия открыла огонь. Вскоре штаб Попова был уничтожен. Удачные действия артиллерии вызвали полную потерю управления в отряде и, как следствие этого, панику среди матросов.
К серьезной вооруженной схватке поповцы оказались не готовы. Попытки П. П. Прошьяна и некоторых других членов ЦК партии левых эсеров заставить матросов проявлять боевую активность ни к чему не привели. Едва выяснилось, что «второго Октября» у них не получится, братва сразу же свернула свой мятеж. По показаниям Ю. В. Саблина и С. Д. Мстиславского, явившись утром 7 июля на заседание ЦК партии левых эсеров, Д. И. Попов объявил ЦК о том, что намерен со своим отрядом покинуть Москву. После этого поповцы, не дожидаясь чьих-либо распоряжений свыше, двинулись из столицы.
Из доклада Ф. Э. Дзержинского Совнаркому: «Днем стали обстреливать (речь идет о матросах отряда Попова
Поповцы начали отступать к Москве-Рогожской, а оттуда по Владимирскому шоссе, оказывая посильное сопротивление латышам. Впрочем, особо их никто и не преследовал. Несмотря на это, часть матросов, бывших в пьяном состоянии, все же переловили.
Из допроса матроса-поповца Э. Неймана: «Поступил в отряд Попова в начале июня с. г. В субботу вечером арестовали, когда я предъявил документы о том, что состою в отряде Попова. За 4 дня до субботы матросы стояли у ворот на карауле и никого не выпускали. У штаба все эти дни стояли пулеметы».
Матрос И. А. Овечкин, 20 лет, из города Путивля: «2 июля поступил в отряд Попова. Я матрос Черноморского флота, получал 240 рублей. Всего прибыло нас около 500 человек матросов. К нам тогда явились от Попова пригласить к себе, так как в Москве много контрреволюционеров. Я был в обозе. Я считаюсь большевиком и против советской власти не иду. Я бежал вместе с отрядом и сдался на заводе при станции Обираловка. Я согласен поступить в армию».
Матрос Черноморского флота Ф. И. Перегудов: «В отряд я поступил 2 июля с. г. По списку нас поступило в отряд Попова около 180 человек, а затем часть ушла. Из обмундировки нам выдали 2 пары белья и сукно на брюки и гимнастерку. Задержали в Богородске».
Любопытно, что репрессировать матросов (за исключением пойманных по горячим следам и расстрелянных первых 12 матросов) после подавления мятежа не решились. Уже 9 июля Л. Д. Троцкий (один из самых активных сторонников затопления Черноморского флота), выступая с докладом на V съезде Советов, говорил о матросах исключительно в превосходных тонах: «Ну, а что касается «поповцев», то они просто были «сбиты с толку» и когда арестованные ими наши товарищи Дзержинский, Лацис, Смидович вступили в общение с отрядом… мужественно выяснили им положение, то отряд перешел на их сторону». Это была, мягко говоря, неправда, но другого выхода у Троцкого просто тогда не было. В связи с предстоящим отъездом на Волжскую флотилию он просто очень нуждался в симпатиях матросов.
К быстрому поражению эсеров привела, прежде всего, их нерешительность. Да и латышские стрелки в уличных боях показали себя намного лучше, чем матросы-анархисты. После мятежа левые эсеры были исключены из состава ВЧК, а левоэсеровские делегаты V съезда Советов арестованы. Ну, а закономерным финалом V съезда Советов стало официальное одобрение идеи проведения политики «массового террора» против противников советской власти. Несколько активных участников мятежа, среди них заместитель председателя ВЧК В. А. Александрович были уже 8 июля расстреляны по постановлению ВЧК. А 11 июля и вся партия левых эсеров была объявлена большевиками вне закона.
Как оказывается, один из главных персонажей мятежа и организатор покушения на германского посла Я. Г. Блюмкин был весьма тесно связан с матросами и являлся, как говорится, «их человеком». Историк М. А. Елизаров пишет: «Я. Г. Блюмкин совершал теракт вместе с матросами. Причем, непосредственно убил В. Мирбаха матрос из возглавляемого Я. Г. Блюмкиным отдела ЧК, его напарник и друг еще со времени совместной деятельности в Одессе Н. А. Андреев. Ю. Фельштинский, подробно анализировавший картину убийства, по этому поводу правомерно заключает: «По непонятным причинам лавры Андреева были отданы Блюмкину». В действительности очевидно, что данные причины вызваны общим стремлением представить левых эсеров заговорщиками, поскольку Я. Г. Блюмкин был функционером левоэсеровского руководства. Позднее Я. Г. Блюмкину выгодно было приписывать левоэсеровскому ЦК и себе главную роль в непосредственном убийстве, чтобы заслужить прощение советской власти, нуждавшейся в живом свидетеле причастности левых эсеров к убийству, а в быту, отстаивая теорию «героев и толпы», носить героическую маску. Матросы же в качестве участников теракта никому не были нужны. Тем более, что матрос Н. А. Андреев умер в том же году, находясь в махновской армии, перед этим разошедшись во взглядах с Я. Г. Блюмкиным. Кроме того, во время теракта в машине находился другой матрос, еще один шофер из отряда Д. И. Попова. Причем он был не просто «технической» фигурой. Я. Г. Блюмкин в своих показаниях киевскому ЧК в апреле 1919 г. писал о нем, что «его привез один из членов ЦК (левых эсеров. –
Что касается главного зачинщика восстания Д. И. Попова, то после подавления мятежа он долго скрывался от властей и лечился, по его позднейшим собственным признаниям, от нервного паралича. 27 ноября 1918 года на открытом судебном заседании Революционного трибунала при ВЦИК по обвинению «в контрреволюционном заговоре Центрального комитета партии левых социалистов-революционеров против советской власти и революции» Д. И. Попов был заочно объявлен «врагом трудящихся, стоящим вне закона», поэтому, при поимке и установлении личности, подлежал расстрелу. Тогда же трибунал приговорил Я. Г. Блюмкина и матроса Н. А. Андреева к тюремному заключению, с применением принудительных работ на три года (этих двух также судили заочно). Впрочем, Я. Г. Блюмкина почти сразу простили, а Н. А. Андреев бежал от наказания на Украину к махновцам. Впоследствии к отрядам Н. И. Махно примкнет и Д. И. Попов. Много матросов-поповцев нашли себе прибежище на Украине в партизанском Богунском полку, которым командовал левый эсер Н. А. Щорс.
Намечая и совершая теракт против посла Германии, левые эсеры сознавали его огромные политические последствия, помня о теракте в Сараево, предшествовавшем мировой войне. Однако здесь они жестоко ошиблись. Германия не пошла на разрыв мира с Россией. А поэтому все отрицательные последствия от теракта 6 июля 1918 года обрушились исключительно на виновников срыва мира, каковыми теперь выглядели левые эсеры.
Роль революционных матросов в событиях 6–7 июля 1918 года невозможно переоценить, так как эта роль была, без всякого преувеличения, главенствующая. Начнем с того, что без матросов отряда Попова левые эсеры просто не решились бы на свое выступление. Более того, весь их военный расчет строился также исключительно на матросах. При этом руководство партии левых эсеров хорошо изучило Д. И. Попова и знало, что он еще в свой петроградский период отличался особым «большевикоедством». При этом руководители эсеров не могли не знать, что отряд Попова был «лихим, но очень распущенным». Но что поделать, ведь, кроме отряда Д. И. Попова, других сколько-нибудь значительных военных сил у левоэсеровского ЦК в Москве просто не было!
Поповцы были способны на самостоятельное выступление хотя бы уже потому, что такую способность к самостоятельности демонстрировали в первой половине 1918 года многие другие анархиствующие матросские отряды.
Историк М. А. Елизаров справедливо считает, что отношения между партией левых эсеров и матросами отряда Попова, во время мятежа 6 июля 1918 года, были во многом подобны отношениям большевиков и матросов во время Октябрьского восстания 1917 года в Петрограде. Совсем не случайно во время июльских событий некоторые члены ЦК левых эсеров сравнивали эти события с большевистскими «октябрьскими днями».
Хотя и в том и в другом случае роль матросов, по сравнению с политическими партиями, большинством наших историков явно недооценивается. С другой стороны, накануне Октябрьского восстания матросы прекрасно осознавали, что без партии большевиков им не победить. Это понимали в июле 1918 года и поповцы. Матросы помнили и собственный опыт втягивания революционных партий в борьбу за власть в 1917 году. Неудачный опыт в июле 1917 года, когда власть дала им серьезный отпор и удачный – в октябре, когда власть уже «валялась на улице».
М. А. Елизаров пишет: «Есть все основания считать, что в деле решения об убийстве В. Мирбаха поповцы больше давили на ЦК ПЛСР, а не наоборот. Решаясь на участие в выступлении, они, конечно, стремились получить санкцию или приказ ЦК на него, хотя, быть может, лишь в той степени, в которой, как они чувствовали, ЦК ПЛСР не откажется от их акции. Эта санкция могла поступить к ним от самой М. А. Спиридоновой, имевшей личные отношения с Я. Г. Блюмкиным, или через других левоэсеровских руководителей, тесно связанных с матросами. Но, скорее всего, этой фигурой был П. П. Прошьян, всегда державший «руку на пульсе» настроений матросов, и которому, по словам М. А. Спиридоновой, принадлежит «инициатива мысли акта с Мирбахом». Во время событий он, представляя логику поведения матросов, один из немногих владел собой, действовал наступательно, после неудачи в Москве стремился связаться с державшим свой штаб на яхте «Межень» Волжской флотилии М. А. Муравьевым и т. п. Другое дело, что матросы терялись, обнаруживая, что перепутали июль 1918 г. с июлем и октябрем 1917 г. Левоэсеровские руководители проявили в июле и октябре 1917 г. нерешительность гораздо большую, чем большевики, и накануне акции, обвиняя большевиков в измене Октябрьской революции, похоже, склонны были крайними мерами показать свою верность революции. Кроме того, левые эсеры конкурировали с правыми эсерами в верности эсеровским идеалам. А правые эсеры в лице ЦК только что открестились от теракта своих боевиков, убивших В. Володарского, на который сами же их вдохновили. Партийные верхи в левоэсеровской партии могли не захотеть повторять «предательство» правоэсеровского ЦК, тем более что они были гораздо ближе к низам и больше подвержены эмоциям, чем дисциплине и рациональным просчётам возможных последствий своих резких шагов».
Мятеж левых эсеров в Москве 6–7 июля 1918 года стал первым эхом новороссийской трагедии Черноморского флота, а также сыграл огромную роль как в развязывании Гражданской войны, так и в становлении однопартийной большевистской системы. Любопытно, что если в Москве именно матросы-черноморцы являлись основной боевой силой мятежников, то в начавшемся в тот же день мятеже левых эсеров в Ярославле их собратья – матросы Черноморского флота во главе с известным севастопольским большевиком Н. А. Пожаровым, наоборот, сыграли главную роль в подавлении этого мятежа. Более того, эти же матросы-черноморцы затем сыграли решающую роль и в подавлении эсеровского мятежа в Муроме.
Восстание левых эсеров в Москве имело и свое продолжение. Уже 10–11 июля в Симбирске поднял мятеж командующий Восточным фронтом Красной армии, левый эсер М. А. Муравьев, но и этот мятеж удалось ликвидировать достаточно быстро. Отметим, что в аресте М. А. Муравьева также участвовали матросы. Кроме этого, М. А. Муравьев, начиная мятеж, рассчитывал на поддержку находящегося на фронте матросского бронепоезда с отрядом матроса-анархиста А. В. Полупанова, но тот в последний момент отказался поддержать мятежников.
В июле 1918 года началось повсеместное разоружение боевых дружин левых эсеров даже в тех городах, где они вели себя относительно спокойно: в Петрограде, Витебске, Владимире, Орше.
Что касается Балтийского флота, то роспуск петроградскими большевиками находившегося под влиянием левых эсеров Кронштадтского Совета массовых протестов не вызвал. На кораблях комиссары организовали митинги с разъяснением и осуждением действий левых эсеров и сообщением о том, что их партия отныне объявлена вне закона. Матросов, членов партии левых эсеров, призывали покинуть ее ряды и вступить в большевики. В результате часть левых эсеров в бушлатах переписались в анархисты, другие же объявили себя беспартийными. Но авторитета данная акция большевикам не прибавила, так как она ущемляла «матросскую демократию».
Что касается матросов, то они были все еще очень крепко связаны с Октябрьской революцией, а она, как им представлялось, все больше и больше демонстрировала свое мировое значение, и это сдерживало матросов от полного разрыва с большевиками. А поэтому, как и в Петрограде, во время «мятежа» Минной дивизии, так и во время событий 6 июля в Москве, большевистски настроенная часть матросов выступила против матросов – левых эсеров, несмотря на флотскую солидарность. Так, здание ВЧК, занятое матросами-поповцами, очищал именно отряд балтийцев во главе с матросом-большевиком А. Я. Поляковым. Он же послал своих матросов очищать от поповцев телеграф и почтамт. Наконец, этот же отряд разоружил в Химках прибывших на подмогу к Попову из Петрограда матросов-левых эсеров. Активное участие в охране от поповцев Кремля, а также Большого театра с делегатами 5-го съезда принимали уже известные матросы-большевики П. Д. Мальков и М. Д. Цыганков.
Любопытно, что мятеж левых эсеров в Москве отказались поддержать находившиеся на фронте с войсками генерала П. Н. Краснова матросы отряда А. Г. Железнякова и его друга левого эсера В. И. Киквидзе, несмотря на их резкую оппозицию наркому Н. И. Подвойскому.
В ноябре 1918 года приехавший в Петроград председатель ВЦИК Я. М. Свердлов в течение нескольких часов выступал в местном матросском клубе, призывая матросов к верности большевикам: «Моряки Балтийского флота по примеру своей постоянной революционной деятельности будут с той же энергией продолжать новое строительство нового социалистического строя». Насколько это ему удалось, нам неизвестно…
Историки революции давно нащупали существенную связь между мятежами правых эсеров (прежде всего, офицеров) в Ярославле, Симбирске, Муроме и в ряде других поволжских городов с выступлением левых эсеров 6–7 июля в Москве. Ряд офицеров – участников правоэсеровских мятежей открыто считали московское выступление «своим». Обычно поиск координации антибрестовских выступлений правых и левых эсеров происходил по верхам, на уровне их ЦК. Однако контакты правых и левых эсеров имели и низовую основу, тогда как верхам мешали идеологические противоречия и былые личные обиды.
Есть определенные основания считать, что и в контактах с правыми эсерами большую роль играли именно революционные матросы. Причиной этому является огромный масштаб Волжского бассейна, где планировались антибрестовские выступления, а также «пароходный» характер начавшейся здесь Гражданской войны. Роль матросов в этих выступлениях требует отдельного специального исследования. Например, М. А. Муравьев начал мятеж в окружении матросской охраны на борту парохода «Межень», который сопровождали еще два вооруженных парохода Волжской флотилии. Но если матросскую составляющую выступления М. А. Муравьева можно объяснить его прежними флотскими связями в Одессе, то участие матросов в мятеже правых эсеров в Ярославле является закономерным следствием общей роли матросов и в мятеже левых эсеров в Москве.
Отметим, что главной фигурой выступления правых эсеров в Ярославле был полковник А. П. Перхуров, который ранее служил… в матросском отряде Д. И. Попова. Историки считают, что А. П. Перхуров попал к поповцам «по линии» анархистских клубов. Так, хорошо знавший А. П. Перхурова правый эсер В. Ф. Клементьев впоследствии писал о попытках координации антибольшевистских действий через анархистские клубы с матросами. Скорее всего, в данном случае он имел в виду именно поповцев. Вообще считается, что Д. И. Попов, в отличие от других вожаков матросских отрядов, отличался близостью к бывшим офицерам, а они, в свою очередь, отзывались с симпатией о его военном таланте. Кстати, матросы-леворадикалы хотя и считали правого эсера Б. В. Савинкова своим врагом, но уважали его как профессионала-террориста. Не случайно арестованные почти в одно время савинковцы и поповцы в тюрьме сразу же установили самые дружеские отношения.
Возможно, что политическая интрига здесь была еще более серьезная. По линии офицерских связей матросов могли ознакомить с антисоветскими планами Англии. Например, доподлинно известно, что английский разведчик С. Рейли имел связь с Д. И. Поповым и именно им был предупрежден о начале мятежа. Очень вероятно, что с британскими агентами контактировали Я. Г. Блюмкин и близкие к нему матросы. Неудивительно, например, что, когда накануне выступления в отряд Д. И. Попова поступил сигнал о возможности убийства В. Мирбаха, матросы-чекисты, обычно проявлявшие сверхбдительность к подобного рода сигналам, в данном случае им не заинтересовались. Поэтому вполне объяснимо, почему после поражения матросы отряда Попова бежали именно на север-восток по Ярославской дороге в объятый правоэсеровским мятежом Ярославль. Кстати, в самом Ярославле, с началом выступления правых эсеров, к нему присоединилось около 400 матросов Волжской флотилии.
В целом участие в мятежах лета 1918 года окончательно подорвало единство матросов. Отныне они уже никогда не будут едины…
Глава третья
«Буза» 2-го флотского экипажа
Если весной против большевиков по большей части бузили балтийские матросы, то после подавления выступления Минной дивизии на Балтике наступило временное затишье. Если к осени 1918 года балтийцы в отношении Брестского мира с Германией несколько поутихли, занявшись активной борьбой с контрреволюцией в регионах, то для черноморцев последствия Брестского мира еще кровоточили. Они все еще не могли простить Москве гибель в июне 1918 года Черноморского флота в Новороссийске, затопленного во избежание возможного его захвата немцами по приказу В. И. Ленина. Затопив свои корабли, революционные матросы-черноморцы разошлись по всей России. Кто-то ушел на Северный Кавказ в части Красной армии, кто-то подался в Волжскую флотилию, многие примкнули к махновскому движению или влились в различного рода левоэсеровские, анархистские, повстанческие отряды или в откровенные банды.
Так, на рынках Петрограда осенью 1918 года нередко можно было увидеть много матросов-черноморцев, занимающихся спекуляцией корабельными продуктами и казенным обмундированием. При этом любые попытки поумерить их аппетиты по нормам снабжения автоматически приводили к конфликтам недавних союзников по Октябрю. Об этом не раз писали «Известия Кронштадтского Совета». В отличие от петроградских матросов, их более удаленные от столичных соблазнов кронштадтские коллеги отличались более сознательным отношением к своему революционному авторитету, поэтому разворовыванием воинского имущества и продовольствия занимались значительно меньше.
Неформальное объединение прибывших на Балтику мобилизованных черноморцев возглавил ставший популярным в ходе обороны Крыма от немцев левый эсер-матрос Я. А. Шашков. Любви к большевикам Шашков не испытывал, хотя бы потому, что еще в июне 1918 года, будучи делегатом от Черноморского флота на V Всероссийском съезде Советов, был ими арестован в составе всей делегации левых эсеров, в связи с тогдашним левоэсеровским мятежом в Москве.
К этому времени флот отстоял свое право призывать мобилизованных матросов для дальнейшей отправки их, по мере формирования, на фронты хотя бы группами. До этого у Реввоенсовета было намерение отправлять матросов поодиночке сразу в красноармейские части. Разумеется, немногочисленные группы матросов не могли идти ни в какое сравнение с крупными автономными матросскими отрядами начала 1918 года. Но все же это был некоторый компромисс, так как матросы упорно не желали идти поодиночке в пехоту и всячески этого избегали. При этом большая часть возвращаемых на службы матросов стремилась все же всеми правдами и неправдами вернуться именно на флот.
Кроме того, если братва проиграла битву Реввоенсовету на сухопутном фронте, то на кораблях матросы все еще держали оборону в защиту своих прав. Это повлияло на то, что Балтийский флот, сосредоточенный в Кронштадте и Петрограде, представлял собою довольно необычную картину. Не только матросы, но даже командиры кораблей включались в состав команд исключительно в зависимости от симпатий судовых комитетов и команд. Так, главный комиссар Балтийского флота И. П. Флеровский 11 июня доносил в Морской наркомат: «Самочинность приемки моряков на корабли, и на мелкие суда в особенности, сопровождается тем, что на одном судне принимают только большевиков, на другом – только не большевиков, на третьем – только эстонцев». И. П. Флеровский безуспешно пытался добиться, чтобы прием матросов осуществлялся специально созданным бюро по найму, а не судовыми комитетами. Но в этом не преуспел.
После объявленной мобилизации на корабли из мобилизованных 14 тысяч попали только две тысячи матросов. При этом к началу ноября, основная их масса находилась в Кронштадте. Тысячи матросов размещались в казармах флотских экипажей. Обучение корабельным воинским специальностям к этому времени велось уже из рук вон плохо. Еще хуже обстояло дело со строевой подготовкой. Поэтому большую часть времени мобилизованные матросы были предоставлены самим себе. Надо ли удивляться, что они целыми днями организовывали бесконечные митинги, обсуждая на них все насущные вопросы. Именно на этих митингах обнаружилось, что новое матросское пополнение не является уже опорой большевистской власти на флоте, а является выразителем претензий к этой власти, высказываемых на местах. Именно на этих кронштадтских митингах началось проявляться матросское возмущение политической и экономической политикой советской власти в отношении крестьянства, хотя еще и в рамках бытовых вопросов. Тот факт, что политический характер недовольства мобилизованных принял свою особо острую форму именно в находившемся в Петрограде 2-м Балтийском флотском экипаже, был, разумеется, неслучайным. Именно матросы 2-го Балтийского флотского экипажа еще в 1917 году отличались антибольшевистскими, проэсеровскими и анархистскими настроениями. Именно там некогда размещался штаб матросского анархизма во главе с братьями Железняковыми, именно матросы этого экипажа отличались особой жестокостью расправ с контрой, склонностью к грабежам, алкоголю и наркотикам. Традиции антибольшевистских настроений особенно проявились во 2-м Балтийском флотском экипаже и во время январского бунта 1918 года. Тогда успокаивать разбушевавшихся братков ездил ближайший соратник В. И. Ленина В. Д. Бонч-Бруевич, который до конца своей жизни сохранил память об этой поездке как о самом страшном эпизоде своей жизни.
Эти анархистские традиции 2-го Балтийского флотского экипажа осенью 1918 года продолжили как мобилизованные через экипаж матросы старших возрастов, так и быстро впитывающая их леворадикальную идеологию мобилизованная молодежь, из числа которой во 2-м флотском экипаже формировались матросские части, прежде всего Отдельная морская десантная бригада и оставшиеся в Петрограде матросы 1-го морского берегового отряда. В довершение всего во 2-й Балтийский экипаж прибыло по мобилизации четыре тысячи матросов-черноморцев, обозленных на большевиков за уничтожение Черноморского флота в Новороссийске.
Поделиться книгой: