Помоги проекту - поделись книгой:
Людмила Ивонина
Герцог Мальборо
Человек, полководец, политик
«Мальбрук
в поход собрался…»
Так за британцем одним «Мальбрук»,
упрямая песня,
Шла из Парижа в Турин, в Рим из Турина текла,
В Пизу, в Неаполь…
И, вздумай он парус поставить на Смирну,
Всюду «Мальбрук» бы настиг,
в гаванях пели б «Мальбрук».
«Мальбрук в поход собрался…» (Marlbrough s’en va-t-en guerre) — это слова из популярной французской народной песенки. Считается, что ее сочинили французские солдаты накануне знаменитого сражения при Мальплаке в сентябре 1709 года из-за распространившегося ложного слуха о том, что виновник их пока безуспешной борьбы за испанское наследство герцог Мальборо убит. Известие это вызвало такую бурную радость и такой эмоциональный подъем, что стихийно родилась песня, начинавшаяся так:
Мальбрука в ней не оскорбляли, не унижали. Солдаты пели о том, как ушедшего на войну полководца терпеливо ждет его верная жена. Прошло много времени, а писем нет, и супруг не возвращается. Наконец, к ней является гонец, который рассказывает о гибели герцога и его похоронах — как провожали полководца в последний путь его верные офицеры: «Один нес его панцирь, другой — его щит, третий — его длинную саблю, а четвертый ничего не нес».
Песня о Мальбруке пользовалась популярностью и в России, но в ином варианте. Во время Отечественной войны 1812 года она была переведена на русский язык, и в солдатском обиходе приобрела комические и непристойные подробности. Под именем Мальбрука подразумевали императора Наполеона, и поэтому в вольном русском изложении Мальбрук погибал не в бою, а со страху «смертию поносной». Пародию на эту песню сочинял с группой приятелей А. С. Пушкин, а в «Мертвых душах» Н. В. Гоголя Ноздрёв развлекал гостей шарманкой, «не без приятности играющей «Мальбрук в поход поехал»». В России выражение «Мальбрук в поход собрался» иносказательно применялось (возможно, и сейчас используется знающими историю и литературу людьми) к человеку, чье начинание могло закончиться неудачей. Но был ли неудачлив на самом деле герой этой песни? Или, может, наоборот?
Сегодня имя Мальборо известно широкой публике не столько из-за песенки о Мальбруке, сколько, увы, благодаря названию одноименного сорта американских сигарет, ставшего мировым брендом. Мальборо вдохновил табачных королей именно как соблазнитель, как своего рода английский Казанова — ведь изначально Marlboro (написание искаженное) создавался как женский бренд. Только в 1955 году на красно белой пачке вместо дамского угодника появился брутальный ковбой.
Не вовремя отправившийся на тот свет полководец, любимец женщин, ковбой… Герцогу Мальборо, можно сказать, «повезло» с излишней вариативностью и многоликостью своего образа в массовой культуре. Тем не менее даже это — свидетельство известности и популярности. Интересующиеся историей и политикой люди также знают, что он — знаменитый предок не менее знаменитого потомка, самого выдающегося премьер-министра Англии XX столетия сэра Уинстона Черчилля, проницательного политика и разносторонне одаренного человека. Сэр Уинстон гордился этим обстоятельством и внес значительную лепту в прославление своего предка.
О герцоге Мальборо и его эпохе написано море книг, первые из которых вышли в свет еще при жизни герцога. Независимо от политических пристрастий и научных направлений авторов этих работ, большинство из них в значительной мере, и прежде всего при анализе военных и политических достижений этого человека, носят апологетический характер. Мальборо предстает великим полководцем, дипломатом и героем нации, внесшим огромный вклад в развитие новой Англии, защиту ее политических принципов и быстрый рост влияния и силы на международной арене.
Славу и известность всегда сопровождает легенда, которая часто возникает еще при жизни выдающегося человека. Легенда о Мальборо состоит, как это нередко бывает с исторической памятью о выдающихся людях, из двух мифов. Миф первый — восхваляющий.
Его основатель — английский священнослужитель, ученый, пропагандист политики вигов[1], верховный капеллан английских войск на континенте во время Войны за испанское наследство, преданный друг и защитник полководца Фрэнсис Хэа. Хвалебная мифологизация герцога началась уже в октябре 1704 года, когда Хэа написал «Краткий обзор кампании в Германии 1704 года под руководством Его Светлости герцога Мальборо, капитан-генерала войск Ее Величества». А в августе 1705 года из-под его пера вышла первая биография герцога «Жизнь и славная история Джона Мальборо, князя Империи, генерала союзных сил…», дополненная в 1706 и 1711 годах. Этот труд с претензией на абсолютную объективность описывал «титанические усилия» главнокомандующего в течение десяти лет Войны за испанское наследство (1701–1714). Отставку герцога Хэа охарактеризовал как «неблагоприятный и незаслуженный конец великой карьеры на английской службе». В 1712 году биография Мальборо была переведена на голландский и французский языки, переиздана в Амстердаме и моментально распространилась на континенте. Она стала частью европейской пропаганды деяний полководца и лучшим мифом о патриоте и рыцаре без страха и упрека.
Великолепный образ Мальборо спустя шесть лет после его смерти в своей «Истории Карла XII» (1728) дополнил французский просветитель Франсуа-Мари Вольтер: «Этот человек, который никогда не осаждал город, который бы он не взял, или не сражался в бою, в котором бы он не победил, в Сент-Джеймсе являлся образцовым придворным, в парламенте — партийным лидером, а в иностранных делах — самым блестящим дипломатом столетия. Он одержал верх над Францией не только силой оружия, но и ума». Немалую лепту в прославление герцога внесла его супруга Сара, герцогиня Мальборо, которая вверяла бумаги мужа после его смерти известным политикам, просветителям и журналистам — Генри Болингброку, тому же Вольтеру, Ричарду Стилю, виконту Уильяму Молесворту и лорду Филиппу Дормеру Черстерфилду. К несчастью для общей легенды о Мальборо, ни один из этих пяти проектов его биографий не был начат, тогда как его противники продолжали оттачивать на нем свое литературное мастерство.
Тем не менее сочинения Ф. Хэа и Вольтера активно использовали биографы Мальборо и историки Войны за испанское наследство. Их работы преимущественно написаны в ключе вигской традиции, согласно которой история Англии рассматривается как история политических достижений партии вигов, деятельность Мальборо — как начало британской военной славы, а венчавший Войну за испанское наследство мир в Утрехте 1713 года — как трагедия, которая могла привести к новой Реставрации монархии Стюартов в Англии. Вигское видение истории оправданно подверглось критике только в начале 30-х годов XX века, но взгляд на самого Мальборо почти не изменился.
Современный историк Античности К. Крист как-то справедливо заметил, что «кто пишет о Цезаре, должен соизмерять свой вклад с огромными историографическими достижениями. Превзойти их удается только немногим». Если применить эти слова к биографам Мальборо второй половины XX–XXI века, то им постоянно приходится сравнивать свои работы с солидным сочинением о знаменитом предке сэра Уинстона Черчилля. Пожалуй, в Великобритании нет мало-мальски образованного человека, который бы не читал его трехтомный труд «Мальборо, его жизнь и время», основанный, прежде всего, на семейных документах родового гнезда Мальборо — дворца Бленхайм. Это сочинение, вышедшее в свет в 1933–1938 годах, стало самой популярной в мире биографией Мальборо прошлого столетия, переведенной на многие языки мира.
На пороге Второй мировой войны Черчилль стремился продемонстрировать роль военного фактора в истории и вместе с тем показал, что политический и военный гений Мальборо не смог бы ничего совершить, если бы в том не было исторической необходимости. Сэр Уинстон понял главную суть славы великого предка и не только продолжил «высокую» мифологизацию Мальборо, но и направил дальнейшее поколение английских биографов на более объективное и многоплановое рассмотрение личности и деятельности этого человека.
Миф второй — обвинительный. Не все отзывались о знаменитом герцоге столь положительно. Знаменитые английские писатели и просветители Джонатан Свифт и Даниэль Дефо вслед за политиками-тори дружно обвиняли его в стяжательстве и предательстве английских интересов на завершающем этапе Войны за испанское наследство. Относившийся к числу его политических сторонников виг лорд Сомерс тем не менее утверждал, что «его амбиции безграничны, а алчность неутолима». Мнение Сомерса разделял другой знаменитый виг, долгие годы определявший в качестве премьер-министра политику Великобритании — Роберт Уолпол. Ярчайший представитель виге кой историографической традиции Томас Маколей тоже критиковал Мальборо: мол, «славный генерал любил не только воевать, но и грабить».
Любопытно, что Наполеон Бонапарт, знаток военной истории в мельчайших деталях, создавая свою легенду, не включил британского военачальника в число отмеченных им знаменитых полководцев: «Истинные правила ведения войны — это те, которыми руководствовались семь великих полководцев, подвиги коих сохранила для нас история: Александр, Ганнибал, Цезарь, Густав Адольф, принц Евгений и Фридрих Великий». Возможно, плененный на Святой Елене французский император и таким образом выразил свою неприязнь к англичанам, вечным своим противникам, один из которых — герцог Веллингтон — одержал над ним победу у бельгийской деревни Ватерлоо. А возможно, он считал военными гениями лишь тех, кого в ответственные моменты посещают внезапные «озарения», ведущие к победе, а не тех, кто заранее имел четко выработанный план действий и следовал ему, обретая успех. Джона Мальборо Наполеон относил к последним.
В настоящее время Мальборо предстает в литературе талантливым полководцем и политическим деятелем, блестящим дипломатом и беспримерным карьеристом, сложной в психологическом отношении личностью, в душе которой параллельно уживались готовность идти на риск и инстинкт самосохранения, патриотизм и жажда наживы. Однако на чаше весов военные достижения значительно перевешивают другие направления его деятельности. «Местом Мальборо в истории все равно остается его карьера военного» — таков вывод многих современных биографов. Но иногда даже его полководческие успехи подвергаются ревизии.
Споры вокруг его личности продолжаются и будут бесконечными, как сама история, в которой оставил свой заметный след герцог Мальборо. В этой книге он предстанет перед читателем сквозь призму своих взаимосвязей с окружающим миром: внутренним и внешним, личным и общественным, природным и историческим. В этом поможет в первую очередь сам Мальборо, оставивший потомкам многочисленную корреспонденцию, настолько живую и эмоциональную, что она не уступает настоящим мемуарам. Помогут его жена Сара, его преданные друзья и непримиримые враги, императоры, короли и министры всей Европы.
Представить образ этого человека на русском языке необходимо хотя бы потому, что его деятельность самым непосредственным образом связана с историей России. Еще в 1986 году в Лондоне вышла в свет книга А. Ротштейна, название которой говорит само за себя — «Петр I и Мальборо». В российской же исторической литературе имя знаменитого английского полководца и политика до недавнего времени блистало своим отсутствием. Мы попытаемся восполнить этот пробел.
I. Эпоха перемен
Опоздав сделать что-нибудь одно,
ты опоздаешь сделать все.
Весь мир лицедействует.
Любая история начинается со времени и места. На появление на исторической сцене Британии и Европы такой личности, как Мальборо, во многом повлияла эпоха, в которую он жил. Все тогда, меняясь на глазах, поражало современников: привычные представления оказывались ошибочными, а привычные категории — пространство и время — было трудно зафиксировать и осознать. То была эпоха, на протяжении которой все необходимо было совершать немедленно и быстро, иначе можно было не успеть и остаться на задворках бурлящего потока жизни, полного заманчивых надежд и шансов на успех.
Джону Черчиллю повезло родиться, выжить, сориентироваться во времени и пространстве, успеть проявить свои таланты во время противоречивого и насыщенного грандиозными событиями перехода от средневековой цивилизации к буржуазной. Когда Джон появился на свет, на континенте только что отгремела первая общеевропейская война — Тридцатилетняя (1618–1648), унесшая огромное количество человеческих жизней, но покончившая с целым рядом проблем прошлого. Вместе с ней стал историей связавший воедино религию и политику «конфессиональный век» (вторая половина XVI — первая половина XVII века), хотя еще долгое время его каноны и стереотипы мышления будут напоминать о себе. Началась удивительная эпоха перемен и одновременно стабильности, эпоха созидания, которую справедливо будет назвать Классической. Правда, это время (вторая половина XVII–XVIII век) в историографии чаще именуют Старым порядком. Не буду нарушать традицию для удобства читателя и использую в книге оба наименования эпохи, хотя понятие «Старый порядок» и не отражает все грани жизни многоликого и динамичного общества того времени. По сути, оно обозначает существовавшую тогда реальную жизнь через будущее, сквозь призму Французской революции, которая грянет только в конце XVIII столетия и окончательно изменит мир.
Позже XVII век назовут «малым ледниковым столетием», поскольку он характеризовался необычной концентрацией экстремальных климатических явлений. В одних частях света и странах имели место продолжительные засухи, в других — длительные дожди и наводнения, в третьих — землетрясения. Все эти явления породили демографический упадок, эпидемии, привели к неверным политическим решениям. В конце Тридцатилетней войны Европа была охвачена всеобщим кризисом, распространившим свои щупальца почти на все страны. Плохие климатические условия плюс инфляция и увеличение налогов, всей тяжестью павших на мирное население, вызвали недовольство существующими политическими и социальными порядками, и этим активно воспользовалась оппозиция властям. В середине XVII столетия подавляющее большинство европейских стран болезненно переживали процесс трансформации, а другие — коренной ломки политического устройства. Эти процессы сопровождались политическими потрясениями разного рода: гражданскими смутами, войнами, революциями…
Но Европа выжила, обновилась и превратилась в систему централизованных абсолютных монархий и территориальных княжеств. Исключением были Британия и Республика Соединенных провинций: там раньше началось развитие буржуазного государства и стал применяться на практике принцип разделения властей.
Европейский абсолютизм не был неограниченным деспотизмом. При нем для королей было обязательным соблюдение традиционного права и поддержание равновесия между сословиями общества. Абсолютная, или, иначе, административная монархия, стремилась к внутреннему миру и порядку, главным образом потому, что сама выросла из смуты. Типичной чертой политической жизни стала всеобъемлющая концентрация в руках носителей высшей государственной власти всех важных политических полномочий. В политике, идеологии и праве Европы на первое место вышли рациональные интересы. Однако проглядывавшие сквозь пышный и строгий узор государственной вязки династические и личные амбиции нередко сводили на нет самые глубокие и дальновидные размышления. Поэтому любые перемены происходили сложно и противоречиво, а порой совсем непредсказуемо.
В XVII — первой половине XVIII века двор как государственный институт и форма существования монарха и его окружения переживал взлет, тогда как республики представлялись старомодными и неразвитыми государствами. Образцовым для всей Европы по праву считался двор Людовика XIV (1643–1715). Эмблемой его правления стал его собственный лик в обрамлении солнечных лучей — поэтому его и называли «королем-солнце». Но как бы то ни было, этот монарх был дисциплинированным профессионалом, опиравшимся на мнение талантливых министров. Созданный по приказу Людовика XIV дворцовый комплекс Версаль и его высокопоставленные и титулованные обитатели символизировали расцвет административной монархии во Франции. «Король-солнце» привлек дворян ко двору, где превыше всего ценились искусства, пышный церемониал и остроумная беседа. Версаль представлял собой своеобразную модель, обязательную для подражания.
«Казаться, а не быть, казаться, чтобы быть» — главный девиз того времени. Множество людей непрерывно вели борьбу за престиж и за место в придворной иерархии. Один придворный зависел от другого, а все вместе — от короля. «Жизнь при дворе — это серьезная и печальная игра, которая предполагает, что следует правильно располагать свои полки и батареи, иметь вполне определенные намерения… препятствовать исполнению намерений своих противников, иногда рисковать и играть в расчете на случай; и после всех этих… маневров выясняется, что это шахматы и, возможно, уже грозит неизбежный мат» — так мрачно описал будни Версаля немецкий социолог Норберт Элиас. И все же эти «печали» и противоречия способствовали развитию двора и страны на конкретном промежутке времени, а также во многом определили небывалый расцвет просвещения и культуры.
Жизнь герцога Мальборо пришлась на эпоху барокко и начало эпохи Просвещения, которому от барочной эпохи досталось по наследству ощущение жизни как пространства опасной и сложной игры. Оно требовало от человека выбора роли на сцене театра-мира. Эта роль определяла как внешние признаки человека — прическу и детали костюма, так и его поведение в обществе. Чем выше был социальный статус человека — тем пристальнее было внимание публики. Персоны правителя и его приближенных становились для подданных эталоном. Самым ярким примером такого эталона был Людовик XIV, игравший в жизни и политике роль Феба-Аполлона — бога Солнца. Этот образ создавался художниками, архитекторами, историками. Французский король был своеобразной «культурной конструкцией» эпохи.
Но культура Старого порядка была чем-то несравненно большим, нежели государственной пропагандой, — она призывала человека к совершенствованию. В Западной и Центральной Европе читать и писать могла лишь элита общества, но чем дальше, тем больше это умение становилось желаемым и вполне достижимым для каждого. Уже к концу XVII века, то есть в начале эпохи Просвещения, мыслящий рассудок стал главным мерилом всего существующего. При этом рождающееся научное знание часто шло рука об руку с христианской верой: Книга Природы прочитывалась наряду с Библией. Как утверждал английский философ Джон Чилдрей, «натуральная философия рядом со Словом Божьим — самое могущественное противоядие, чтобы изгнать яд суеверия; и не только это, но и самая проверенная пища для вскармливания веры…».
«Наукой всех наук» сделалась геометрия, а математизация искусства стала идеалом стиля Людовика XIV, перенятого другими дворами. Четкие правила и принципы прямых линий, как в античном Риме, сказались в творчестве архитектора Пьера Блонделя и художника Луи Лебрена, музыке Жана-Батиста Люлли, пьесах Жана Расина, Жана-Батиста Мольера и Пьера Корнеля. Математизация мира просто красивое превращала в грандиозное. Измерение расстояния от Земли до Солнца буквально взорвало космос, изобретение барометра повергло всех в безумие, а изобретение маятника завершило историческую фазу часовой механики. Научная мысль XVII века овладевала пространством и временем.
Именно тогда большинство ученых начали ощущать себя единым сообществом и одной из элит общества. Для подъема науки и искусства немало сделал двор, а носителями этого подъема стали Академии наук. Когда монарх понимал, что его королевство благодаря изучению природы извлечет экономические и политические выгоды и сможет успешно конкурировать с другими странами, он или его разумный министр становились инициаторами основания научных обществ. В конце XVII века в Европе работали две сильные Академии наук и несколько малых научных обществ в Италии. Первая Академия наук — Английское Королевское общество — была создана в 1662 году по инициативе группы ученых во главе с Робертом Бойлем. Затем, в 1666 году, Академию наук во Франции по британскому образцу основал генеральный контролер финансов Жан-Батист Кольбер. А король Пруссии Фридрих I Гогенцоллерн способствовал основанию в 1711 году Прусской академии наук, первым президентом которой стал философ и ученый-универсал Готфрид Вильгельм Лейбниц. Как видим, многие государи охотно тратились не только на пышную жизнь двора, свои развлечения и войну, но и на интеллектуалов.
Британия с ее развивавшейся с конца XVII века парламентской монархией и опережающим другие страны экономическим развитием не выпадала из этого круга. Она была органической частью европейской цивилизации, в рамках которой понятие «Европа» с 1700 года заменило понятие «христианский мир». Рационализм эпохи Просвещения дополнялся в Англии принципом разумного эгоизма. «Делай все для своей пользы, но не мешай другим» — вот лозунг мыслящих и деятельных англичан того времени.
Хотели или нет ощущавшие свою «исключительность» британцы, но в своем поведении они во многом следовали европейской моде и европейским образцам. Они имели свой двор, внешне похожий на другие, который, правда, не олицетворял государство. Английский двор времен Реставрации Стюартов (1660–1688) стремился подражать двору «короля-солнце». Но создание французского придворного общества в определенном смысле было реакцией на разгул гражданской смуты во время Фронды (1648–1653), ужасы которой испытал малолетний Людовик XIV и затем сделал для себя выводы. Двор же Карла II Стюарта с его почти неприкрытым развратом являлся сладко-горьким итогом гражданских войн и политической нестабильности 1640–1660 годов, а также пуританских перегибов времен правления главы Английской республики Оливера Кромвеля.
В то время с монархическим образом правления связывалось самое привлекательное для любого правителя состояние — наличие власти, способной мобилизовать имеющиеся ресурсы, усилить мощь государства и достичь желаемого величия и престижа. Отсюда и феномен «монархизации» (или регализации) европейских государств, заключавшийся в обретении многими европейскими правителями королевского статуса. Перемены в политической жизни и возведение в высокий ранг церемониала проникли в систему международного представительства и во многом определяли положение и силу той или иной страны. Декларируемое в формировавшемся международном праве равенство государств на самом деле не принималось во внимание на переговорах, и корона на голове правителя имела значительный перевес. Это заставляло способного и честолюбивого князя или герцога страстно стремиться к приобретению королевского титула.
В конце XVII — начале XVIII столетия в королевский пурпур оденутся многие: саксонская династия Веттинов в Польше, бранденбургские Гогенцоллерны в Пруссии, Ганноверы в Англии и герцоги Савойские сначала на Сицилии, а затем на Сардинии.
К 1700 году дворянская придворная культура окончательно сформировала складывавшуюся на протяжении веков политическую эстетику гербов, титулов и обращений. Дипломаты должны были принимать это во внимание, иначе их государство могло лишиться шансов на успех в политической игре. Любые переговоры фиксировали изменения в европейском миропорядке и регистрировали подъем или упадок той или иной державы. Поэтому чаще всего на переговорах, завершавших войны, усилившегося государства появлялась возможность продвинуться вперед в списке европейской табели о рангах.
Многих восхитило возвышение Оранской династии в лице статхаудера (правителя) Республики Соединенных провинций Вильгельма III, ставшего в 1688 году английским королем. Эта династия давно охотилась за королевскими титулами в Европе. Благодаря браку статхаудера Вильгельма II с дочерью английского короля Карла I Стюарта Марией прежде один из Оранских уже облачался в королевский пурпур. Тем не менее они занимали в европейской иерархии место позади монархов. В 1650 году Вильгельм II предпринял неудачную попытку монархического переворота, в результате которой Оранские лишились места статхаудера на 22 года. Но в 1672 году Вильгельм III воспользовался политическим кризисом, вызванным нападением Людовика XIV на Голландию, чтобы вернуть себе и династии должность статхаудера. Шестнадцать лет спустя он вступил в борьбу за английскую корону, вовремя отреагировав на политический кризис в Англии и начало новой европейской войны. Его история тесно связана с историей Мальборо.
Во второй половине XVII–XVIII веке войны велись почти без перерыва, хотя, казалось бы, в середине XVII века Вестфальский (1648), Пиренейский (1659) и Оливе кий (1660) мирные конгрессы положили конец крупным потрясениям европейского масштаба. Но едва облака стали рассеиваться, как на небосклоне Западной Европы возник Людовик XIV, пожелавший «округлить» свои и так немалые владения. А на северо-востоке континента к гегемонии стремилась Швеция.
В конце XVII века Европа вновь оказалась в состоянии лихорадочного поиска стабильности. Уже начиная с 80-х годов на континенте наметилась перегруппировка сил и смена центров влияния. Привести все это в равновесие могла либо дипломатия, либо война. После нескольких лет упорных, но безуспешных дипломатических баталий две первые декады XVIII века ознаменовались тяжелейшим международным кризисом. В 1701–1714 годах на западе Европы проходила Война за испанское наследство, а в 1700–1721 годах на северо-востоке континента — Великая Северная война.
Война за испанское наследство стала последней и самой продолжительной из войн Людовика XIV. Методы ее ведения во многом определила революция в военном искусстве 1560–1660 годов, которая завершилась переходом от средневековых ополчений к рекрутским наборам и резкому возрастанию военных расходов. Средневековый воин был индивидуальным бойцом, а солдат нового времени — профессионально обученной частицей военного организма, выполнявшей по приказам командиров маневры и передвижения.
Резко увеличилась численность армий. Например, Франция во время войны держала под ружьем до 455 тысяч солдат. При осадах крепостей и в сражениях армии несли немалые потери в людской силе и вооружении, что требовало от правительств колоссальных расходов. В год смерти Петра Великого (1725) военный бюджет России составлял 72 процента всех государственных расходов; в Британии в 1689–1713 годах 40 процентов бюджета поглощала пехота и еще 35процентов — флот; во Франции в конце XVII века война съедала 74 процента государственных расходов.
Важной чертой Классической Европы стала относительная гуманизация ведения военных действий: армии были отделены от гражданского населения. В то же время благодаря жесткой дисциплине солдаты превращались в подобие автоматов, что не делало службу привлекательной. Вербовщики часто применяли насилие, обман или, в лучшем случае, обращение к патриотическим чувствам и чувству долга перед своим монархом.
Передвигались войска медленно — до 20 километров в день. Военные действия были направлены на захват территорий, а чаще — отдельных крепостей, поскольку контролировать обширные пространства армиям было сложно. Осады крепостей, особенно в густонаселенных Нидерландах и Северной Италии, сковывали наступление и приводили к длительным позиционным кампаниям. Главной силой была пехота, вооруженная, в основном, холодным оружием и мушкетами, стрельба из которых была не очень точной. Артиллерия еще оставалась вспомогательным средством и играла решающую роль лишь при осаде укрепленных пунктов. Конница отличалась быстротой и маневренностью, но содержать ее было довольно дорого. Полководцы обычно воевали поздней весной, летом и ранней осенью, когда дни были длиннее, а дороги не раскисали от дождей.
Многие крупные операции и сражения проводились возле укрепленных городов и крупных поселений, создававших естественные рубежи обороны или пространства для маневров. Мирное население страдало от военных действий, особенно пушечных обстрелов: прицелов не было, и пушки палили наугад. Тактика ведения боя обычно была такова: лучшие полки размещались по фронту, вторая линия располагалась в 300 шагах позади, на дистанции, близкой для оказания эффективной помощи. Вторая линия, как правило, равнялась первой по количеству солдат. Резервы были редки из-за сложной переброски сил и орудий туда, где в них нуждались.
Война за испанское наследство посеяла бурю эмоций в общественном мнении, которые выразились в развернутой агитации и пропаганде, печатной полемике, памфлетах и трактатах. Она вывела на европейскую арену целый ряд талантливых полководцев, политиков, дипломатов, да и просто ранее далеких от политики людей. Одним из них — пожалуй, самым знаменитым — и был Джон Черчилль, герцог Мальборо.
Но до этого Британия пережила XVII столетие, ставшее для нее «веком революций» — политических потрясений 1640–1660 годов и Славной революции 1688 года. Первое из этих событий устранило экономические и социальные препоны для дальнейшего развития государства и усилило его влияние на европейской арене. Второе открыло пути решения конституционно-правовых проблем. Несмотря на политическую нестабильность, гражданские конфликты стимулировали экономический рост и соперничество Англии с наиболее развитыми государствами Европы. Ее главным соперником в конце XVII столетия стала Франция.
Подъем Британии не вписывался во внешнеполитические схемы Версаля точно так же, как и престиж и гегемония французской монархии на континенте не вписывались в планы Лондона. Поэтому Альбион решительно вступил в европейские войны на стороне противников Франции и в колониальную борьбу с ней в Северной Америке. Окончательно эту гонку Британия выиграет только в будущем, сокрушив к 1815 году вместе с другими державами Наполеона Бонапарта. Значимую лепту в успешную борьбу с Францией предстояло внести Джону Мальборо.
Англичане Войну за испанское наследство чаще всего называют «войной Мальборо». Во время этой войны он был самым известным человеком в Европе. И навсегда увековечил свое
II. Наследие предков и фактор женщины
Вставай! Свой камень в чашу тьмы Рассвет
Уже метнул — и звезд на небе нет,
Гляди! Восходный Ловчий полонил
В силок лучей дворцовый минарет.
Политические потрясения в Англии середины XVII века существенно затронули семью Черчиллей — сельских джентльменов, живших немногим лучше, чем зажиточные крестьяне-йомены. С 1642 по 1648 год длилась гражданская война между королем Карлом I Стюартом и непокорным парламентом. Уже в начале войны наиболее видный член роялистской партии в графстве Дорсетшир 22-летний Уинстон Черчилль стал капитаном кавалерии и боролся за дело своего монарха до 1645 года, то есть фактически до того момента, когда всем стало ясно, что король потерпел поражение. Отец Уинстона юрист сэр Джон Черчилль также был сторонником короля, хотя активного участия в военных баталиях не принимал.
В январе 1649 года Карл I был обезглавлен. Английский поэт-лирик середины XVII столетия Эндрю Марвелл, написавший «Горацианскую оду на возвращение Кромвеля из Ирландии», воздал должное мужеству короля, с благородным спокойствием взошедшего на эшафот:
В Англии была объявлена республика. Но монархическое сознание не ушло в прошлое с провозглашением республики — не зря Оливер Кромвель был наделен почти королевскими правами.
Уинстон Черчилль вернулся с войны разочарованным человеком. Правда, остроту ситуации сглаживало немаловажное обстоятельство. В 1643 году капитан Черчилль умудрился удачно соединить войну и любовь. Он женился на девушке по имени Элизабет Дрейк, чья семья на социальной лестнице находилась ниже Черчиллей, но поддерживала парламент и приняла происходившие перемены. Ее мать леди Дрейк вела свой род от знаменитого пирата второй половины XVI века сэра Фрэнсиса Дрейка, прославившегося захватом испанских кораблей и грабежом испанских владений в Вест-Индии. Дрейк пользовался покровительством королевы Елизаветы I и получил рыцарское звание. Так в роду Черчиллей соединились противоположности, что, возможно, повлияло в будущем на относительную гибкость политического сознания их потомков. Элизабет, которая была третьей дочерью леди Дрейк, принесла Черчиллю приданое в 1500 фунтов стерлингов, и Уинстон был спасен от экономического краха.
Но все выглядело лишь внешне благополучно — Дрейки тоже пострадали в войне. В январе 1644 года роялисты захватили замок леди Дрейк в Аше около Эксминстера и сожгли его. Леди Дрейк потеряла все свое имущество. Правда, годом позже парламент предоставил ей в распоряжение дом в Лондоне, освободив ее от налогов, а в 1650 году ей выплатили компенсацию за Аш — 1500 фунтов.
Как участник войны на стороне короля, Уинстон заплатил за свою «неблагонадежность» штраф 446 фунтов 8 шиллингов — эта сумма соответствовала доходу с его собственности за три года. Власти не зря относились к Черчиллю подозрительно — после казни Карла I он считал истинным монархом его сына принца Уэльского, провозглашенного роялистами королем под именем Карла II. В ожидании дня, когда законный король вернется на трон, Уинстон погрузился в изучение принципов Божественного права и генеалогии Черчиллей, которая восходила к Вандрилю, нормандскому лорду Курселю, чей младший сын пришел на Альбион вместе с Вильгельмом Завоевателем в 1066 году. Так прошло двенадцать лет.
У четы Черчиллей родилось двенадцать детей, из которых выжило только пять. Родившаяся в 1648 году Арабелла, если художник Лели не покривил душой, была яркой блондинкой и обладательницей голубых с поволокой глаз и чувственных губ. 26 мая 1650 года появился на свет мальчик Джон, отличавшийся весьма привлекательной наружностью и исключительной энергией. Он день-деньской играл на открытом воздухе с детьми местных фермеров у реки Экс, вьющейся между живописными холмами Девоншира.
Детство Джона нельзя было назвать безоблачным. При Оливере Кромвеле жизнь отца находилась в опасности, а семья не раз оказывалась на пороге бедности. Очевидно, это наложило отпечаток на характер формирующейся личности Джона. По мнению ряда историков, будущий герцог Мальборо был склонен к маниакально-депрессивному состоянию. Но эти качества характера проявятся у него гораздо позже, и тому будут свои причины. Тем не менее уже в детстве он мог понимать, что быть гонимым и несостоятельным — опасно для жизни, а значит, необходимо делать карьеру, независимо от своих предпочтений, при правящем в настоящий момент монархе. Возможно, поэтому, повзрослев и возмужав, он процветал при дворе Карла II, покинул Якова II, сотрудничал с Вильгельмом Оранским и служил Анне Стюарт.
Деревенская идиллия продолжалась до того момента, пока мир вновь не изменился. В 1660 году Стюарты вернули себе престол. Возвращение в Лондон сына Карла I напоминало триумфальное шествие. Люди всех слоев приветствовали законного короля: одни веселились, другие плакали от радости. Все устали от нестабильности последних лет, от армейского порядка и темных одеяний пуританской эпохи Кромвеля. Могло показаться, что наступает золотой век.
30-летний Карл II Стюарт и свита скитальцев, разделивших с ним тяготы эмиграции сначала во Франции, а затем в Голландии, с удивлением смотрели на происходящее. Та ли это страна, откуда им приходилось не раз бежать, когда непобедимый Кромвель расправлялся с очередным роялистским восстанием? Еще больше изумился Карл, увидев в Блэкхите на пути в Лондон приветствовавших его «железнобоких»[2].
29 мая король торжественно въехал в Лондон. «Улицы украшены цветами, знаменами и гирляндами. Вино пьем из фонтанов. Лорды, знать в одежде, расшитой золотом и серебром… Толпы народа заполнили улицы. Такого радостного дня нация еще не знала» — так описывал происходящее в тот день английский писатель Джон Ивлин, личный друг Карла. Мэр и члены Совета столицы вышли навстречу королю во главе ликующей депутации горожан. Пресвитерианские богословы с горячими уверениями в покорности преподнесли ему Библию, а обе палаты парламента выразили свою преданность. «Кавалеры» (сторонники короля) и «круглоголовые» (сторонники парламента), богатые и бедные, представители разных религиозных течений стали участниками небывалой в английской истории сцены примирения и ликования. Все надеялись на лучшее, но не для всех оно наступило.
«Кавалеры» скоро почувствовали унижение от того, что реставрация монархии не принесла им ожидаемой награды за преследования все эти годы. Тщетно они протестовали против амнистии сторонникам парламента и Кромвеля и неприкосновенности земельных перемещений в 1642–1660 годах, называя все это «забвением прошлых услуг и прощением былых преступлений». Их возмущало, что наказанию подлежали только непосредственные виновники казни Карла I, тогда как те, кто вел против него войну, остались безнаказанными и даже сохранили неправедно нажитые состояния.
А «железнобоких» покоробил роспуск армии, достигшей 40 тысяч человек и бывшей одной из первых в Европе по боевым качествам. Разве они не одержали великие победы на полях сражений, не защищали правое дело пуританской церкви? Теперь им, принявшим своего короля, это чуть ли не вменялось в преступление. Грозная армия перестала быть политической силой, ей надолго предстояло уйти в тень. Солдаты, получив причитающиеся им деньги, вернулись домой. Многие из них в мирной жизни стали примером предприимчивости и умеренности. Но не меньше было и тех, кто терпеливо ждал момента, когда и новая власть вступит в полосу кризиса.
Черчилли были из тех, кому повезло. Уинстон Черчилль, захватив свои рукописи, отправился в Лондон, желая получить награду за верность монархии. Маколей с иронией отзывался о «бедном мелком кавалере-рыцаре, который все время околачивался в Уайтхолле и сделал себя смешным, опубликовав скучный, жеманный и уже давно забытый том во славу монархии и монархов».
В апреле 1661 года Карл II пышно короновался, и в этом же году Уинстон приобрел дом в Лондоне и был избран в парламент, вошедший в историю под названием Кавалерского. Новая палата общин, в основном, была роялистской и антипуританской. Один из членов этого парламента поэт Эндрю Марвелл назвал его Пенсионным из-за большого числа тех, кто должен был выражать благодарность королю и тут же вотировать содержание короне и ее министрам. Среди них он отметил посвященного в рыцари и ставшего сэром в 1664 году Уинстона Черчилля, который, по его словам, «действовал, как сводник собственной дочери» для того, чтобы сделать политическую карьеру.
Это суждение довольно сурово и, возможно, несправедливо. Как бы то ни было после перипетий гражданской войны семья Черчиллей наконец начала продвигаться в свете. Вскоре Уинстон привез в Лондон сына Джона и отдал его в Свободную Грамматическую школу в Дублине, а затем в школу при соборе Святого Павла. Черчилли поселились в Уайтхолле, а Уинстон стал младшим клерком-контролером в управлении королевским имуществом — в Совете Зеленой Ткани. Впрочем, он считал, что заслуги его не оценены по достоинству. Поэтому, когда король разрешил ему иметь собственный герб, он избрал девиз: «Верный, но неудачливый». Девиз этот до сих пор остается девизом семьи Черчиллей, хотя история ее свидетельствует об ином. Удача потомкам сэра Уинстона сопутствовала часто, в то время как их верность подвергается в литературе сомнению. Но верность чему — государству, конкретному монарху, политическим принципам, вере или себе самому? И что будет понимать под верностью Джон Черчилль? Это поймем позже.
Пока 14-летний Джон обучался необходимым наукам, его старшая сестра Арабелла познавала искусство иного свойства. Именно она предоставила возможность своей семье оказаться в самых верхах общества. В 1665 году девушка стала фрейлиной герцогини Йоркской Анны Хайд и через три года почувствовала внимание к себе ее супруга.
Яков Йоркский не относился к лучшим образцам мужчин рода Стюартов. Он был некрасивым, не отличался королевской статью, не был галантным и изящным. Его более привлекательный внешне, хотя и не отличавшийся правильностью черт брат насмешливо утверждал, что фаворитки Якова больше являлись его исповедницами. Но он же как-то заметил французскому послу: «Я не верю, существуют ли где-нибудь два человека, которые любят женщин так, как вы или я, но мой брат любит их больше».
Романтическая завязка романа Арабеллы Черчилль и Якова Йоркского вкратце такова. Бесцветная, высокая, тощая по канонам того времени Арабелла поначалу находилась на заднем плане. Но однажды во время прогулки верхом ее лошадь понесла, она упала и потеряла сознание. Девушка лежала в небрежной позе, и подоспевший первым на помощь Яков Йоркский увидел формы изумительной красоты. Подоспевшая свита также была поражена этим неожиданным открытием. Таким образом ничуть не пострадавшая Арабелла опровергла неблагоприятное мнение о своей персоне. Что же касается герцога Йоркского, будущего английского короля Якова II, то он не на шутку влюбился.
Его связь с Арабеллой продолжалась десять лет, за это время она родила ему четверых детей. Один из них — «счастливый бастард» Джеймс Фитцджеймс, герцог Бервик, — после Славной революции последовал за отцом в изгнание во Францию и впоследствии сделал блестящую карьеру при дворе Людовика XIV, став одним из выдающихся маршалов Франции в годы Войны за испанское наследство. По иронии истории племянник и дядя оказались в противоборствующих лагерях.
Можно предположить, что сэр Уинстон, узнав о «падении» Арабеллы, сначала испытывал чувство позора, но затем смирился. В любом случае он думал прежде всего о сыне и приложил немало усилий, чтобы дать надлежащий старт его карьере: в письме лорду Арлингтону он просил «предоставить возможность Джону показаться при дворе под патронажем вашего лордства». Так, в шестнадцать лет Джон стал пажом герцога Йоркского, в то время как его брат Джордж занял ту же должность при лорде Сэндвиче и отправился вместе с ним в Мадрид.
Британского премьера Уинстона Черчилля в юности и молодости называли «спешащим молодым человеком». Наверно, это наследственная черта, ибо его предок Джон Черчилль карьеру делал на редкость быстро. Не исключено, что он поначалу мог быть непопулярным среди своих современников, распускавших сплетни о маленьком пройдохе, эксплуатировавшем сомнительный успех старшей сестры. Но скоро молодой Черчилль поменял ливрею пажа на униформу пешего гвардейца. Он страстно желал сделать военную карьеру, и герцог Йоркский осенью 1667 года предоставил ему эту возможность.
Тогда юному Джону казалось, что он опоздал с военной карьерой — только что 31 июля договором в Бреде закончилась вторая Англо-голландская война, шедшая с 1664 года. Англия, начав войну с одной державой, оказалась втянутой в борьбу с целой коалицией, поскольку на стороне Голландии выступили Франция и Дания. Впрочем, условия мирного договора вполне Англию устраивали. Она получила основанную голландцами в Америке колонию Новый Амстердам, переименованную отныне в Нью-Йорк в честь командующего флотом герцога Йоркского. В свою очередь, англичане возвратили голландцам Суринам, захваченный у них во время войны. Французы вернули англичанам острова Сен-Кристофер, Антигуа и Монсеррат, а англичане обязывались не оказывать помощи Испании, с которой Франция готовилась вступить в схватку за Испанские Нидерланды. Еще в мае 1667 года к границам Испанских Нидерландов выступила 50-тысячная французская армия во главе с маршалом Анри де Тюренном, одним из известнейших полководцев эпохи.
После войны внутренняя политика английского правительства переживала кризис. Еще весной 1665 года оживилась оппозиция Карлу II в среде бывших военных. Многие офицеры и моряки поступали на службу в голландскую армию, а солдаты распущенной армии Кромвеля составляли заговоры с целью восстановить Республику.
Объектом нападок парламента, двора и самого Карла, который был не прочь свалить на кого-нибудь свои неурядицы, стал лорд-канцлер Эдвард Хайд, герцог Кларендон. В 1661 году Кларендон, изыскивая деньги для короля, продал Франции завоеванный Кромвелем стратегически важный порт Дюнкерк, чем вызвал бурю негодования. Кроме того, имя этого человека было связано с рядом законов, восстановивших доминирующее положение англиканской церкви и поставивших пуритан, анабаптистов, квакеров и прочих в оппозицию. «Кодекс Кларендона» 1662 года придал англиканской церкви статус «официальной», после чего пути ее и остальных религиозных течений — диссентеров — разошлись. В довершение всего лорд-канцлеру удалось выдать свою дочь Анну за герцога Йоркского. Министр, в жилах которого не было ни капли королевской крови, стал тестем наследника английского престола. Его внуки могли унаследовать трон, и, думая об этом, многие сгорали от зависти. При этом Кларендону часто изменяло чувство скромности, и в конце концов он изрядно надоел королю — хотя бы уже тем, что старался внушить ему мысль о пагубном влиянии на него фавориток, вмешивающихся в государственные дела.
В отличие от традиционного взгляда либеральных и марксистских историков на Карла II Стюарта как фривольного и беспринципного короля, с неохотой управлявшего своим государством, ряд исследователей находят его сильным сувереном, заботившимся о благе подданных. Но обладая ценными для любого правителя человеческими качествами — целеустремленностью, мужественностью и неиссякаемым оптимизмом, Карл тем не менее не осознал особенностей развития Англии в сравнении с другими европейскими государствами, где он пребывал долгое время. Образ сильного монарха, олицетворенный Людовиком XIV, был его путеводной звездой. Поэтому шатания между притязаниями «наследственного» монарха и фактическим положением «договорного» короля составляли специфическую черту его политической истории. В результате уже в 1667 году палата общин из «придворной» превращается в «палату критиков» правления Карла II. В ней возникли политические партии, за которыми с 1679 года закрепляются названия тори и вигов. Примечательно, что обновленная с помощью Кларендона англиканская церковь под эффективным руководством архиепископа Кентерберийского Гилберта Шелдона стремилась к ограничению прав короля. Не зря французский посол в Лондоне так выразился о государстве Карла II: «Это правление выглядит монархическим, потому что есть король, но глубоко внизу оно далеко от того, чтобы быть монархией».
В августе 1667 года Карл отправил лорд-канцлера в отставку, но палата общин этим не удовлетворилась и решила обвинить Кларендона в государственной измене. Благодаря королю герцог заранее узнал об этом и покинул Англию. Остаток своих дней он провел во Франции, где и умер в 1674 году, не догадываясь о том, что изгнание даст ему шанс войти в историю. Во Франции Кларендон завершил свой трехтомный труд «История мятежа и гражданских войн в Англии», став основателем консервативной школы в изучении Великого мятежа середины XVII века и Реставрации Стюартов.
Падение Кларендона было результатом не только его политики, но и бед, которые пережила английская столица в середине 1660-х годов. Весной 1665 года на Лондон обрушилась эпидемия чумы. В разгар эпидемии в городе за неделю умерло почти 7000 человек. Королевский чиновник, известный библиофил и член Королевского научного общества Сэмюэл Пипс, «Дневник» которого стал незаменимым источником по истории английской жизни того времени, оставил такие впечатления: «Господи! Как печально видеть пустые улицы, где совсем нет людей, а на бирже их совсем мало. С подозрением посматриваешь на каждую дверь, лишь бы там не было чумы… Все выглядят так, как будто прощаются с миром». Двор уехал в Солсбери, оставив столицу на попечение генерала Джорджа Монка, обладавшего редким хладнокровием и самообладанием. Карл ему доверял — ведь именно Монк пять лет назад способствовал его возвращению на английский трон.
Едва миновал пик эпидемии, как Лондон стал жертвой так называемого Великого пожара. 2 сентября 1666 года неподалеку от Лондонского моста, на узкой улочке, застроенной деревянными домами, вспыхнул огонь и, подгоняемый сильным восточным ветром, неудержимо распространялся в течение четырех дней. Город будоражили противоречивые слухи о том. что пожар — дело рук анабаптистов, католиков или иностранцев. Король повел себя в этой ситуации мужественно и хладнокровно. Он возвратился в Лондон, убеждал людей сносить дома, чтобы остановить пламя, направил личную гвардию в помощь пожарным, сам участвовал в тушении огня. Когда огонь остановили у стен Сити, сгорело уже 13 500 жилых домов, 89 церквей и собор Святого Павла. Фактически выгорело 85 процентов территории Лондона, без крова остались более 100 тысяч горожан. Но имелась и оборотная сторона медали — пожар покончил с чумой. Лондонцы с энтузиазмом восстанавливали город, а на месте прежнего собора Святого Павла архитектор Кристофер Рен возвел новый чудесный собор.
С этими несчастьями совпали попытки голландцев в 1666 году высадиться на берегах Англии. Карл II и кабинет Кларендона были информированы об этом через свою шпионку в Антверпене леди Афру Бенн, эксцентричную женщину, одну из ранних английских поэтесс и новеллисток. Узнав о намерениях голландцев, король поспешил перестраховаться: сына Кромвеля Ричарда, ведущего спокойную жизнь в провинции, заставили подписать обязательство, что он не будет иметь отношений с религиозными «фанатиками» в Англии, с Голландскими штатами и с французским королем.
Возможно, к большой пользе для будущего Британии эти события обошли стороной молодого Черчилля, пребывавшего с двором в Солсбери. Молодые всегда рвутся в бой, и не только из-за карьеры. Став гвардейцем, Джон решил доказать, что не зря носит офицерский мундир. В 1670 году он по собственной просьбе был направлен на службу в Танжер. Этот североафриканский город на берегах Средиземного моря был приобретен Англией в качестве приданого жены Карла португальской принцессы Екатерины Браганца. Танжер, служивший базой морских операций против алжирских пиратов, приходилось защищать от набегов племен мавров.
История предоставила мало сведений о жизни Джона в Танжере. Известно только, что он участвовал в морской блокаде Алжира, где впервые обнажил шпагу и усвоил первые уроки стратегии, и совершил путешествие в Испанию, где тогда в составе английского посольства пребывал его брат Джордж. Но жить в скучном и пыльном Танжере было непросто. Джон быстро пришел к мнению, что это не то место на земле, где можно прославиться. Путей для достижения известности было много, и главный лежал через Лондон.
Фривольный Уайтхолл поражал воображение. Жизнь двора напоминала непрекращавшийся бесстыдный скандал, тон которому задавал король, имевший огромное количество фавориток. Как и многие монархи, Карл II копировал двор Людовика XIV, но с имитацией свободы нравов он, пожалуй, перестарался. Впоследствии Кларендон так характеризовал его правление: «…Повсюду царит безумный разврат, народ ропщет, грязная низкая любовь к деньгам рассматривается как высшая мудрость; моральное разложение, как зараза, ползет по городу, многие забыли, что такое дружба, совесть, общественный долг…»
Женитьба на Екатерине Браганца в 1661 году не мешала увлечениям Карла. Ему подражали аристократы, стремившиеся наверстать забытые за два десятилетия эмиграции удовольствия. Король подавал пример не только двору, но и всей стране. Любители амурных и иных авантюр, освободившись от гнета пуританской морали, вздохнули с облегчением: парламент Английской республики карал супружескую измену смертью, но при Карле все переменилось, и добродетельность и верность стали предметом насмешек. Неслучайно придворный доктор короля и полковник королевской армии граф Кондом стал пропагандировать презерватив как средство от беременности. Когда число собственных наследников начало смущать любвеобильного Карла, доктор придумал делать из бараньих кишок противозачаточные колпачки. Вслед за этим возникло мелкосерийное производство презервативов, поскольку на них был устойчивый спрос среди придворных. С тех пор презерватив широко распространился в Британии и остальной Европе.
Поделиться книгой: