Помоги проекту - поделись книгой:
– Не буду! – возмутилась Мирослава. – Это праздник Весны, а не казнь! Что с вами со всеми творится? – Она обернулась на толпу.
– Хмель с ними творится, – услышала она громкий знакомый голос. Толпа зашевелилась, пропуская кого-то, и к костру вышел Вель. – Пойдем отсюда. – Он протянул Мирославе руку, и девушка приняла помощь. Под сдавленные смешки и не очень приличные замечания Вель вывел Мирославу из круга.
– Почему ты не пошла с нами? – строго спросил Вель, ведя растерянную Мирославу сквозь гуляющую толпу. – Зачем с ними хороводы водила?
– Они меня сами за руки схватили, – призналась Мирослава. – Я не смогла освободиться. Даже коробок с птичками, которых матушка нам напекла, выбили! Теперь и Весну звать не получится…
– Ничего, у Святославы целый короб пташек, – успокоил Мирославу Вель. – Ты говоришь матушка пекла?
– Да, – согласилась Мирослава. – А что?
– Передай ей, что вкусно очень, – улыбнулся Вель.
Забава, Марфа, Святослава и друзья Веля расположились недалеко от одного из золотых костров: Богдан, брат Лучезары, достал из заплечной сумки дудочку и играл на ней, а молодые люди пели и танцевали. Забава, завидев подходящих к ним Веля и Мирославу, вышла вперёд.
– Отец Сварог! Я уж переживать стала, куда это ты пропала! – Забава решительно взяла младшую сестру под руку и встала между ней и Велем. – Спасибо, Вель! – обратилась она к юноше, который сдержанно кивнул. – Помог нам очень!
Мирослава хмуро посмотрела на сестру и освободилась от её рук.
– Я потеряла матушкиных птиц, – сказала Мирослава грустно. – В хороводе коробок из рук выбили.
Забава испуганно взглянула на Веля, но, заметив, что тот не обратил на слова сестры внимания, прошептала Мирославе:
– Ничего страшного! У Святославы много птичек, всем хватит!
Мирослава кивнула в ответ, к ним подошла Святослава.
– Давайте все вместе весну позовём! – предложила она. – Станцуем солнечный хоровод, споём веснянку!
– Да, а Богдан будет играть нам! – поддержала Лучезара.
– Давайте! – обрадовалась Марфа. – Что петь будем?
– Птички-жаворонки? – предложила Мирослава.
– Отлично! Кто предложил – тот и запевает! – улыбнулась Марфа, взяла у Святославы из короба печенье и положила в рот.
– Хватит кушать птичек! – возмутилась Забава. – Нам ещё зарю встречать надо, а наш короб Мирослава потеряла.
– Тут на всех хватит, – мягко улыбнулась Святослава и, поставив коробок на землю, обратилась к Мирославе: – Ну, де́вица, предложила – запевай! А мы в хороводе подхватим!
– Давай, сестра, говорили же, хороводницей выберем! – Забава отвела Мирославу в середину круга и, взяв одной рукой Святославу, а другой – Веля, повела хоровод. Богдан встал рядом со смутившейся Мирославой, а Лучезара с Ладом замкнули хоровод.
Богдан заиграл на дудочке, но Мирослава некоторое время молчала: улыбки друзей светились радостью (хотя Забава, как заметила Мирослава, теперь смотрела на неё как-то иначе), но Мирославе стало не по себе. Ей часто делалось неловко от внимания других людей, нынче же чувство казалось холоднее и глубже. И песнь Богдановой дудочки будто зиму, а не весну, закликала. Да и весенний ветер, что раздувал пламя костра, был больно студёным. Мирослава покачала головой, отгоняя наваждение, шумно вздохнула, посмотрела на высокое темнеющее небо и запела:
С каждым спетым Словом Мирославе чудилось, будто бы мелодия дудочки сливается воедино с её песней. Каждое спетое Слово придавало сил и наполняло теплом. Музыка Богдановой дудочки не отпускала хороводницу, Мирослава пела, и ей виделось, что мелодия течёт сквозь тело – едва слышимая, но явная Песнь. И эта Песнь была Словом, и была она повсюду: в земле и в воде, в тонких ветвях берёз и первых сочных листочках и набухших почках; Песнь струилась по стволам деревьев, она давала жизнь полям и лесам; Песнь искрилась радостью в глазах людей, но и отзывалась в их душах тёмной вечной тоской. Песнь даже слышалась в деревенских домах, на резных ставнях которых играли отсветы ночных огней…
Мирослава пела, не заметив, как хоровод вокруг неё стал больше и что вместе с ней закликали Весну не только её друзья. От Песни стало так жарко, что Мирослава скинула свиту, оставшись в алом сарафане, надетом поверх белой украшенной красной вышивкой рубахи. Кто-то из хоровода протянул Мирославе птичку и деревянную чашу. Мирослава с поклоном приняла дар, под песнь дудочки подбросила птичку и отведала хмеля. Хороводнице стало ещё жарче, Песня зазвучала ещё громче, и ноги сами пустились в пляс.
Мирослава танцевала вместе с Песней, пела вместе с Ярой, а Ярила помогал ей прыгать через костёр. Только, заметила Мирослава, у Бога весенней силы волосы были чёрные, как ночь, и звали его почему-то Велем. Но девушка не обратила на его имя внимания – Песнь вела её, вела, словно волхву…
– Скоро заря, – тихо говорил Ярила-Вель. Его дыхание пахло хмелем. – Позовёшь нам Весну с Серебряной Горы?
Мирослава улыбнулась ему и осмотрелась: вокруг них собрались девушки и юноши, которые выбрали себе Веснянку. Мирославе протягивали птичек, и она их с улыбкой принимала. Теперь Мирославе было спокойно и тепло. Песнь Мирославы захватила многих, только Забава стояла в стороне и хмуро смотрела на сестру. Интересно, почему? Мирослава хотела было подойти к Забаве, но Песнь вновь напомнила о себе: она решительно взяла Мирославу за руку рукою Веля.
– Есть у нас хороводница-красавица! – громко проговорил Вель, и толпа одобрительно заулюлюкала. – Ай да мо́лодцы! Ай да де́вицы! Идём птиц отпускать да весну величать!
Песнь вновь повела Мирославу под переливы кугикл и свирелей, повела через всю деревню к Серебряной Горе. Мирослава вновь запела, её песню подхватил Вель, а вместе с ним и следующие за Мирославой и Велем люди.
Сварогины, шедшие по деревне вслед за Хороводницей, громко пели и танцевали с огнём – с небесным и с золотым. Яркие всполохи огней плясали вместе с Песней, искры взлетали до небес и превращались в звёзды. Золотой свет, смешиваясь с лазурным, рассеивал предрассветную мглу. Мирослава рассмеялась, так ей сделалось хорошо. Она крепче взяла руку Веля и запела ещё громче. К весеннему шествию присоединялись новые празднующие: люди, кто закликал весну на улице, спускались с поленниц дети, а старшие выходили со дворов. Всех Песнь звала к Серебряной Горе.
Когда среди марева дыма, хмеля и огня Мирослава увидела пологий силуэт Серебряной Горы, небо на востоке стало светлеть, а серебряные звёзды – гаснуть.
– Скоро восход, – прошептал на ухо Вель. – Позовешь Весну для всего Света?
Мирослава обернулась на Веля: он был слишком близко, он даже держал её за плечи. Почти обнимал. Мирослава нахмурилась. Вель обнимал её. Почему? Как так вышло? Где Забава? Где остальные? Но нежная мелодия напомнила о себе, Мирослава улыбнулась Велю и кивнула.
Юноша позвал людей за собой, взял Мирославу за руку и повёл её на Серебряную Гору. Основание холма утопало в сизом тумане. Сырая земля скользила под ногами, но сильная рука Веля не давала Мирославе упасть. Мирослава хотела пойти сама, происходящее казалось ей неправильным, но она не могла понять почему. Мирослава не могла вспомнить ничего, кроме Песни, которая Словом захватила всё её существо.
Под музыку свирелей, рожков и кугикл гуляющие взошли на холм вслед за Мирославой и Велем – наречёнными Ярилой и Ярой. Сложили из факелов на вершине холма два костра, небесно-голубой и золотой, рядом с которым запели песни Мирослава и Вель.
– Перед тем как позвать Весну, поженим Ярилу и Яру! – Из толпы, окружившей костёр, вышла Святослава – Мирослава узнала её. Отсветы огня плясали на её чёрных волосах. – Дабы лето было тёплым и благодатным на урожай! – Святослава обернулась на брата. – Будешь нашим Ярилой?
– Буду, сестра моя, буду! – громко провозгласил Вель и, посмотрев на улыбающуюся ему Мирославу, спросил: – Будешь ли ты невестой моей на восходе солнца?
Его слова больно укололи будто в самое сердце. Укололи холодом и тоской. И показалось вдруг Мирославе, что среди толпы она увидела хмурый и злой взгляд сестры. Но наваждение померкло в золотом огне, и Мирослава кивнула.
– Вот теперь и тепло придёт к нам! – рассмеялась Святослава и, подведя Веля и Мирославу к небесному костру, сняла с волос Мирославы ленту и обвязала ею руки своего брата и его наречённой. Позади Веля встал Всеволод, а позади Мирославы – Святослава, которая громко запела:
Всеволод пропел следом:
Ярило и Яра!
Вель и Мирослава опустили руки в огонь-Сварожич, и лента, соединяющая их ладони, распалась сияющими искрами. Люди заулюлюкали, и огромный хоровод двинулся по кругу.
– Жарко! – крикнула Святослава, и остальные её поддержали.
Вель крепко держал Мирославу за руку, Мирослава хотела освободиться, но не вышло: Песнь обняла её руками Веля и поцеловала.
– Светает. Пора тебе спеть о Весне всему Свету, – прошептал Вель. Он мягко отстранился и отошёл назад, оставив Мирославу одну на вершине холма.
Мирослава оглянулась: люди, взявшись за руки, ждали её Песни. Горизонт алел над лесом, предвещая скорый восход. Серпы румяной Дивии и бледноликой Луны сделались едва заметными на фиолетово-голубом небе. В небе, в котором звучала Песнь Весны.
И Мирослава запела, и хоровод двинулся по кругу.
Когда заря разгорелась, озарив небосвод алым, сквозь серебряный узор слов Песни Мирослава увидела стольный град. Белокаменные стены столицы сверкали на свету, только странно сверкали. Будто не камень отражал полуденное солнце, а настоящий лёд. Весь Солнцеград был скован льдом, и даже монументальные врата навеки запечатал лютый мороз. «Вот почему этой весной будто зиму закликали», – сквозь морок подумала Мирослава.
Серебряные Слова Песни растаяли с первым солнечным лучом, и Мирославе открылся Царский Терем. На троне Теремного Дворца восседал иссохший человек. Нет, правитель Сваргореи не был человеком. Тёмный бессмертный дух, пленённый Мором, одиноко чах над златом на престоле погибшей от ветра Неяви страны. Кощей медленно поднял голову и чёрными запавшими глазами посмотрел на Мирославу. Его ледяной взор пронзил, будто меч, и Хороводница, схватившись за сердце, упала.
Глава 5
Князь леса
Леший вёл Агнешу заворожёнными тропами лесного народа, и ни мавки, ни русалки, ни лесные упыри не могли учуять путников.
Сын рыбака Тихона с трудом пробирался сквозь ельник за лешим: стояла первая седмица дивена, и в лесу всё ещё лежал снег. Ноги проваливались в снег и вязли в сырой земле, с ветвей падала капель. Ранее утреннее солнце едва пробивалось сквозь сплетённые ветви деревьев, и в тайге пахло сырой свежестью.
Высокий и мохнатый проводник сварогина был одет в вывороченную шкуру, перетянутую массивным клёпаным поясом. Косматый с удивительной для своих размеров лёгкостью шёл по лесу: Агнеше даже чудилось, что леший не касается земли, настолько тихой была его поступь, а вековые дерева будто сами расступались перед хозяином леса. Агнешка хоть и старался изо всех сил поспеть за своим проводником, но всё равно изрядно отставал, и лешему приходилось останавливаться, дабы ждать юношу.
– Ты же в лесу бываешь чаще, чем дома! – усмехнулся леший, вновь дожидаясь человека, который пытался пробраться сквозь бурелом. – Пора уже освоить лесную ворожбу!
– Я много раз просил тебя научить меня, Лый, – проворчал Агнеша, преодолевая валежник. – Но даже сейчас ты не хочешь помогать!
Леший басовито рассмеялся и покачал косматой головой.
– Мы не учим так, как учат люди. Я много раз говорил тебе об этом, – улыбаясь в длинную бурую бороду, ответил Лый. – Лесной ворожбе надобно учиться самому, а не помощи от лешего ждать!
Агнеша наконец выбрался и, встав перед своим грозным спутником, сердито на него посмотрел.
– Я – человек, а не леший, – напомнил юноша Лыю. – Я ещё не умею слушать Лес. Если бы ты…
Но Лый предупреждающе поднял лапу.
– Всё ты умеешь, – заверил леший человека. – Только, как и все люди, ждёшь, когда за тебя сделают твоё дело.
Агнеша хотел было возразить, но Лый погрозил ему мохнатым пальцем – леший не любил бессмысленные споры.
– Учись и ни на кого не надейся! – грозно проговорил Лый и продолжил путь. Агнешка, вздохнув, пошёл за ним.
Сын рыбака Тихона искренне старался постичь то, что лешие называли «слушанием леса», но у него никак не выходило. Лый же уверял юного сварогина в том, что он – способный ученик. Даже не просто способный, а особенный – Лый впервые встретил человека, который был духом так близок к природе. Да и сам Индрик послал за Агнешей и велел обучить юношу всему, о чём ведает лесной народ. А Царь Зверей не может ошибаться. Поэтому уже две седмицы Лый вёл Агнешку туда, где не бывал ни один человек, – в лесное княжество.
Агнеша хорошо умел идти молча, и Лый ценил это его качество. Агнешка, конечно, как и всякий человек, мог и спорить, и чудить, но умел он и молчать. А молчание, знал Лый, – среди людей редкий дар. Тот, кто умеет молчать, – умеет слушать и слышать, а это значит, что такому сварогину будет по силам и внять Песне Леса, и постигнуть науку лесного народа. Индрик предрекал тёмное время для всего Света, да и Лый, как и другие обитатели Леса, чувствовал, что неладное витало в воздухе. Неспроста ведь оживились и мавки, и русалки – месяц назад даже на полевых леших напали, что впредь никогда не случалось. Не зря князь леших, мудрый Дреф, молвил о том, что не только слуги Полоза наводнили лесные речки – никак сам Мор желает вновь явиться в Свет. Вот и просыпается сила нечистая, вот и послал Индрик за юношей, за тем человеком, кто сможет передать людям знание. Ведь дети Сварога давно перестали слышать…
К середине следующего дня Лый и его юный спутник добрались до сердца Южной Тайги, где ели и сосны были невероятной высоты, а их кроны смыкались, будто потолок. Солнечный свет почти не проникал сквозь плотную хвою, и казалось, будто сами стволы вековых деревьев излучают тихий тёплый свет. Земля была неестественно чиста: не было ни валежника, ни кустарников, только лежал плотным слоем хвойный опад, кое-где закрытый снегом.
– Мы почти пришли, – обратился Лый к Агнешке, который невольно поёжился. – Ты чего, боишься? – удивился леший и потрепал сварогина по плечу.
– Не боюсь я, – постарался уверенно ответить Агнеша, и Лый, хохотнув, направился к двум особенно высоким елям, которые стояли будто ворота.
Дойдя до деревьев, леший остановился и зашептал, Агнеша остался позади. Шёпот лешего был низким, рокочущим, но удивительно мягким, словно мох; его Слово поднялось с земли сухой хвоей и мерцающим кружевом оплело пространство между елями. Воздух задрожал, и зелёная паутина Слов, похожая на стену, колыхнулась и с хрустом пала, открыв вход в царство лесного народа.
Деревья, представшие взору, были настолько высокими, что казалось, их крона упирается в небеса. Солнечный свет лился сквозь высокую хвою водопадами, освещая деревянные терема, пристроенные к монументальным стволам деревьев. Терема перемежались с огромными трутовиками, в которых тоже были вырублены окна; верхние гульбища и балконы теремов соединяли переброшенные подвесные мосты с установленными на них фонарями. Мосты, как и улицы лесного города, были оживлены, и идущие по ним лешие с такого расстояния виделись совсем маленькими.
Лый обернулся на замершего Агнешу.
– Добро пожаловать! – улыбнулся он, лапой приглашая человека следовать за ним.
– Я думал, вы среди леса живёте, – искренне признался сварогин, и Лый рассмеялся.
– Город Йолк, – представил лесное княжество леший, проходя между елями-вратами. Агнеша шёл рядом. – Один из самых больших лесных городов, город, в котором живёт сам лесной князь Дреф!
– Вот это диво! – искренне восхитился Агнешка, и лесные врата закрылись. Теперь если заплутавший путник и окажется в сердце тайги, то увидит только вековые ели, между которыми будет лежать старый валежник.
Лый повёл гостя к низине, где располагался лесной град. Йолк не окружала крепостная стена, не было и воинов-дозорных. Услышав вопрос Агнешки, Лый рассмеялся в голос и покачал косматой головой.
Просторные улицы Йолка устилал хвойный опад, и, несмотря на солнечный день, на улицах горели жёлто-зелёные фонари. Терема, пристроенные к монументальным соснам, оказались огромных размеров. Срубленные из массивных брёвен, они будто вырастали друг из друга, поднимаясь на невероятную высоту. А вверху, над головой, качались подвесные мосты.
Жители Йолка, увидев человека, останавливались и, не стесняясь, показывали на него лапами. Высокие грузные мохнатые лешие удивлённо перешёптывались, кто-то даже шёл следом, во все глаза разглядывая юного сварогина. Агнеше стало совсем не по себе, но Лый, не обращая внимания на любопытных, продолжал уверенно вести юношу вглубь Йолка.
Несмотря на страх, Агнеша не упускал случая и сам разглядывал лесной народ. Одеты лешие были примерно одинаково – в вывороченные шкуры до колен, скреплённые поясами. Некоторые носили длинные подпоясанные рубахи, сплетённые из необычного зелёного, похожего на мох сукна. Женщины, которых можно было узнать по более изящным фигурам, облачались в подпоясанные хламиды, отдалённо напоминающие платья. Обуви у леших не было. Густая шерсть, которая покрывала их тела, различалась по цвету: от тёмно-бурого, как у Лыя, до белого. Ростом лешие различались тоже. Совсем маленькие, не больше аршина, лешие были бурого и бежевого цвета, но встречались и совсем светлые. Особо могучие – белые и серые жители Йолка; коричневые и красноватые хоть и были выше людей, но среди лесного народа являлись средними.
Морды леших нельзя назвать ни человеческими, ни звериными. На покрытых мелкой шерстью лицах глубоко посажены выразительные похожие на человеческие глаза, небольшой курносый нос и почти безгубый рот. На голове шерсть была длиннее, чем на теле, и многие, как и люди, собирали волосы в косы. Головных уборов лешие не носили, и можно было видеть их чуть заострённые, похожие на звериные уши.
– Это елмаганы, – наклонился Лый к Агнеше, когда заметил, что его спутник разглядывает двух белых грозных громил, которые хмуро взирали на человека. – Самые воинственные из нас. Пока к тебе здесь не привыкнут, лучше не иметь с ними дел.
Агнешка робко кивнул: елмаганы были одеты в некое подобие деревянных доспехов, и за их поясами красовались топоры.
– Таких, как я, называют гаркунами, – продолжил рассказывать Лый, ведя Агнешку по улице, которая была образована как отдельно стоящими избами, поросшими мхом, так пристроенными к деревьям теремами. – А самые маленькие из нас – полевики. Их ещё называют полевыми лешими, потому как родина полевиков – поля.
– Ты никогда не говорил о том, что лешие бывают разные, – тихо удивился сварогин, и Лый басовито хмыкнул.
– Я много чего тебе не говорил, – признался он. – Всему своё время.
Поделиться книгой: