Никто не мешал Энни собирать пожитки на 51-й улице. Полиция решила, что она работает мусорщицей, зеваки спешили отойти, чтобы не быть задетыми, а владелец копировального центра с облегчением смотрел на эту уборку территории. Энни спасла всё, что смогла, и поплелась прочь, надеясь, что алюминием удастся окупить место для обсушки. Нехорошо, что она так перепачкана: Энни стремилась к опрятности даже на улице. Прощала себе определённый уровень неряшливости, но не полное отсутствие чистоты.
И повреждённую куклу нужно было вымыть и отчистить. На Восточной 60-й, возле Второй авеню, жила одна женщина; вегетарианка, говорившая с акцентом; белая дама, которая иногда позволяла Энни ночевать в подвале. Можно попросить её об одолжении.
Одолжение было бы не очень большим, но белой дамы не оказалось дома, и Энни провела ночь в одной из строящихся Башен Зекендорфа, где раньше стоял универмаг «С. Клейн», — на 14-й улице, недалеко от Бродвея.
Мужчины из лимузина не могли её найти почти неделю.
Она вытаскивала газеты из проволочной корзины на перекрёстке Мэдисон и 44-й, когда её сграбастали сзади. Это был тот, который влил в Бидди спиртное, а потом заставил его выпить «Драно». Мужчина обхватил Энни и начал разворачивать лицом к себе, но она мгновенно дала отпор. В точности так, как отбивалась от детей, пытавшихся отнять у неё кошелёк.
Энни боднула противника макушкой прямо в лицо и оттолкнула обеими грязными руками. Отступив, он оказался на проезжей части, и такси едва успело вывернуть, чтобы не задавить его.
Мужчина застыл на месте, тряся головой, а Энни помчалась вниз по 44-й в поисках убежища. Она жалела, что снова пришлось бросить тележку. В этот раз её добро уж точно не останется в сохранности.
Это было накануне Дня благодарения.
К тому времени ещё четырёх негритянок нашли мёртвыми возле уличных дверей.
Энни бежала единственным известным ей способом — через магазины, у которых имелись выходы на другие улицы. За Энни и её ребёнком неотступно следовала беда, хотя не получалось определить, насколько близкая. В квартире было так холодно... Всегда было так холодно... Владелец жилья ещё не включал отопление, он делал это в начале ноября, когда выпадал первый снег. И Энни сидела с сыном, укачивая его, пытаясь утешить, пытаясь удержать в нём тепло. И когда пришли из социальной службы, чтобы её выселить, она всё ещё держала ребёнка. Когда его забрали, затихшего и посиневшего, Энни сбежала на улицу; и теперь она тоже бежала — ей было известно, как бежать, — продолжала бежать, чтобы остаться жить здесь, где никто не мог добраться до неё и Алана. Но Энни знала, что беда следует неотступно.
Энни приближалась к людному месту. Оно было ей знакомо. Новое здание, новый небоскрёб, возведённый на месте магазинов, возле которых в урны выбрасывали хорошие вещи и кое-что оставляли иногда на погрузочных площадках. Называлось оно «Ситикорп-молл», и Энни влетела внутрь. Назавтра наступал День благодарения, и всё внутри было богато украшено. Энни промчалась через центральный атриум, осмотрелась. Здесь находились эскалаторы, и она бросилась к одному из них, чтобы подняться на второй этаж, а потом и на третий. Без остановок. Если она замедлится, охрана может её задержать или вышвырнуть вон.
Бросив взгляд через перила, она заметила мужчину на площадке внизу. Он не видел Энни. Он стоял, озираясь кругом.
Есть немало историй о том, как после аварии мать поднимает на руках автомобиль, чтобы спасти своего ребёнка.
Когда прибыла полиция, очевидцы в один голос уверяли, что плотная пожилая негритянка подняла тяжёлый глиняный горшок с деревцем, поставила его на перила и передвигала по ним до тех пор, пока он не оказался прямо над пострадавшим, а потом сбросила вниз, и горшок, пролетев три этажа, размозжил мужчине голову. Свидетели клялись, что это правда, но кроме нечётких указаний на старость, чернокожесть и непотребный вид, ничем не смогли помочь. Энни скрылась.
На первой полосе газеты «Пост», из которой Энни сделала стельку для правого ботинка, было фото четырёх мужчин, обвинявшихся в том, что они за несколько месяцев совершили более дюжины жестоких убийств бездомных женщин. Статью Энни не читала.
Приближалось Рождество, и мороз стал совсем жестоким — таким жестоким, что даже не верилось. Энни полулежала в нише дверного проёма, принадлежавшего почтовому отделению на углу 43-й и Лексингтон. Закутанная в накидку, с натянутой до переносицы шерстяной шапкой, со всех сторон обложившись кошёлками со своими пожитками. Мало-помалу начинал падать снег.
Со стороны 42-й улицы приближалась парочка, идущая на ужин: мужчина в плаще «Burberry» и элегантная женщина в норковой шубке. Они сняли номер в нью-йоркском «Хелмсли». Приехали из Коннектикута на три дня, чтобы воспользоваться празднествами и отметить одиннадцатую годовщину свадьбы.
Поравнявшись с Энни, мужчина замер и уставился в дверной проём.
— О боже, это ужасно, — сказал он супруге. — В такую ночь, боже, именно в эту ночь... Это просто ужасно.
— Деннис, прошу тебя! — взмолилась женщина.
— Я не могу просто так пройти мимо, — ответил он. Сняв лайковую перчатку, мужчина вытащил из кармана деньги, скреплённые зажимом.
— Деннис, они не любят, когда их беспокоят, — произнесла женщина, пытаясь его увести. — Они самодостаточны. Разве ты забыл ту статью в «Таймс»?
— Это всё проклятая близость Рождества, Лори, — сказал он, вытаскивая из пачки двадцатидолларовую банкноту. — Вот, этого ей хватит, чтобы оплатить постель по крайней мере на одну ночь. Их нельзя оставлять здесь без помощи. Видит бог, это самое малое, что можно сделать.
Мужчина высвободился из рук жены и подошёл к нише.
Он смотрел на женщину, завернувшуюся в накидку, но лица разглядеть не мог. Только маленькие струйки выдохов показывали, что она жива.
— Мэм, — произнёс он, наклонившись вперёд. — Мэм, пожалуйста, возьмите. — И протянул двадцатку.
Энни не шелохнулась. На улице она не разговаривала.
— Мэм, пожалуйста, позвольте вам помочь. Лучше провести ночь в каком-нибудь тёплом месте, разве нет? Пожалуйста...
Он простоял там ещё минуту, для очистки совести стремясь побудить её хотя бы уйти с улицы, но женщина не двигалась. Наконец мужчина положил двадцатку туда, где в этой бесформенной массе, по его предположению, были её колени, и поддался попыткам супруги увести его.
Через три часа, завершив восхитительный ужин и решив, что будет очень романтично прогуляться к «Хелмсли» по шестидюймовому слою свежевыпавшего снега, они вновь проходили мимо почтового отделения и увидели, что старуха так и не пошевелилась. И двадцать долларов остались на виду. Мужчина не смог пересилить себя и заглянуть под многослойные одежды старухи, чтобы узнать, не убил ли её холод. Забирать деньги он тоже не хотел. Супруги ушли.
В своём тёплом убежище Энни прижимала Алана к груди, поглаживая его и чувствуя на лице и шее тепло его чёрных пальчиков. «Всё хорошо, малыш, всё хорошо. Мы в безопасности. Ш-ш-ш, родной мой. Никто тебя не обидит».