Сказание о Нарциссе

Неустановленный автор

Сказание о Нарциссе

© П. Рыжаков, перевод, послесловие, 2019

© Изабель де Рикер, предисловие, 2019

© Издательство «Водолей», оформление, 2019

Предисловие к русскому изданию «Сказания о Нарциссе»

(Le lai de Narcisse)

1

Зарождение литературы на романских языках произошло в начале XII века на территории, охватывающей современную Францию. Ранее художественные произведения в Западной Европе создавались исключительно на латыни, а «национальные» (они же «народные») языки употреблялись только в низовых жанрах. Первыми романскими языками, использованными в литературных целях, стали язык «ойль» (собственно французский) – на севере Франции, и язык «ок» (окситанский) – на юге[1].

Говоря о произведениях, написанных на этих народных языках, будь то кансоны, жизнеописания святых, эпические песни или стихотворные романы, важно иметь в виду, что они создавались в расчете на устное исполнение: чтецом или аккомпанирующим себе на музыкальном инструменте певцом. Сила текста находила выражение в живом слове, и театральная составляющая имела важнейшее значение. Поэтому связность повествования и стройность формы зачастую отходили на второй план. Авторы ориентировались не на внимательного читателя, способного оценить текст в его совокупности, а на сиюминутного слушателя, воспринимающего стихи вживую. Тексты представляли собой, как правило, последовательность ярких запоминающихся эпизодов. Нередко авторы даже не стремились увековечить свое имя, что объясняет трудности в установлении не только авторства, но и датировки многих средневековых произведений.

Сочинительское искусство средневековых авторов обнаруживает связь с рядом риторических и эстетических принципов, заимствованных у античных писателей – либо непосредственно из произведений последних, либо из учебников по грамматике и поэтике. Первые французские сочинители, будь то романисты, трубадуры, авторы хроник или эпических поэм, сознательно или бессознательно использовали (порой отчасти видоизменяя) приемы, завещанные предшествующей литературной традицией, а также создавали новые, которые в дальнейшем, – начиная с XIII века, – систематизировались и облекались в форму трактатов, рассчитанных на следующие поколения писателей.

Первыми европейскими «романами» были вольные стихотворные переложения римских и греческих сюжетов[2]: трагедии об Эдипе («Роман о Фивах»), вергилиевой «Энеиды» («Роман об Энее»), истории о Троянской войне и аргонавтах («Роман о Трое») и др. Французские авторы воспроизводили античные произведения, используя народный язык, делая их доступными широкой публике, для которой латынь (продолжавшая свое существование в качестве церковного и юридического языка) становилась все менее понятной. Произведения классиков, покинув монастырские, епископальные и приходские библиотеки, представали в виде французских переложений перед образованной публикой феодальных дворов. Таким образом, знакомство с литературой античности, хотя бы опосредованное, не прерывалось.

Представим себе, как в конце XI века некий клирик, интеллектуал, покинув по собственному желанию обогативший его широкими познаниями монастырь или церковную школу[3], направляется к какому-нибудь феодальному двору, чтобы предложить там свои услуги в качестве секретаря, юриста, хрониста или сочинителя – на латыни или народном языке. Этот интеллектуал Средневековья осознает, что все, что он почерпнул из произведений классиков (героические сюжеты – в эпопеях Гомера, Вергилия и Стация[4], любовные мотивы – у Овидия, правила литературной композиции – у Горация и Цицерона, грамматические конструкции – у Доната и Присциана[5], исторические и естественнонаучные знания – у Саллюстия[6], Геродота, Плиния) – все, что он штудировал прежде, можно перенести на почву родного языка, достигшего на тот момент достаточной зрелости, чтобы стать языком литературным. Наш клирик понимает, что на народном языке великие произведения прошлого найдут множество почитателей.

Оказавшись при дворе, эрудит получал покровительство. Двор брал на себя его содержание, снабжал всеми необходимыми материалами (пергаментом, перьями и чернилами), предоставлял в распоряжение переписчиков, иллюминаторов и миниатюристов. Таким образом, благодаря усилиям этих клириков-интеллектуалов, покинувших монастырские стены, королевские и феодальные дворы постепенно стали превращаться в культурные центры[7].

Подобный характер службы позволял клирику путешествовать, переходя от одного франкоговорящего феодального двора к другому, сначала по обе стороны Ла-Манша, а в дальнейшем (как это происходило, например, в случае с трубадурами) и по остальным романским странам. Нам известно несколько феодальных центров, способствовавших процветанию и распространению франкоязычной культуры XII века. Английский королевский двор[8] покровительствовал Марии Французской[9], Басу[10], Бенуа де Сент-Мору[11], а также многим анонимным авторам романов на античные и артурианские сюжеты. Мария и Генрих Шампанские оказывали покровительство Кретьену де Труа[12], перешедшему в дальнейшем ко двору Филиппа Эльзасского. Нахождение при дворе клирика, сочиняющего песни, стихи или романы, повышало авторитет покровителя-феодала.

Как было упомянуто выше, старофранцузские версии античных произведений не являются переводами в современном понимании этого слова, а представляют собой переложения. Средневековые авторы обычно следует сюжету и сохраняют основные черты персонажей произведения-прототипа, но сознательно адаптируют его к культуре и быту средневековой Европы. Античные герои таким образом превращаются в средневековых рыцарей и дам, перенимают их привычки, вкусы и жизненный уклад. Античные поэмы, обычно написанные гекзаметром, облекаются средневековыми авторами в форму парного восьмисложника – размера хорошо приспособленного под нужды произведений повествовательного характера[13]. Французские авторы мастерски адаптируют латинскую лексику к новому языку, заменяют античные риторические конструкции на средневековые и, что особенно важно, находят круг тем, способных увлечь самую широкую аудиторию.

2

Оставляя за пределами рассмотрения переложения эпических произведений, мы остановимся здесь на двух небольших поэмах, вдохновленных богатейшим источником мифологических сюжетов – «Метаморфозами» Овидия (43 до н. э. – 17 н. э). «Пирам и Фисба» и «Сказание о Нарциссе» (дословно, «Лэ о Нарциссе» [14]) – небольшие стихотворные новеллы, написанные в период между 1165 и 1175 гг. на англонормандском диалекте старофранцузского языка. Неизвестный автор (или авторы) воссоздает два мифа, отличающиеся изысканным эротизмом и трагическим финалом. Оба произведения снискали большой успех не только у современников, но и среди потомков – вероятно, благодаря своего рода новаторству: двигателем повествования служат не столько удивительные события, сколько игра чувств[15].

«Сказание о Нарциссе» – переложение мифа о Нарциссе и Эхо, изложенного в «Метаморфозах» [16]. У Овидия Нарцисс – сын речного бога Кефиса и нимфы Лириопеи. Слепой прорицатель Тиресий возвещает, что Нарцисс доживет до старости, «если не увидит себя». Когда Нарцисс достигает пятнадцатилетнего возраста, в него, наделенного поразительной красотой, влюбляется множество дев и юношей, но сам он любовь презирает и никому не отвечает взаимностью. Б него безнадежно влюбляется горная нимфа Эхо, которая «крайние только слова повторять из многих умела» [17]. Она готова отдаться Нарциссу, однако тот жестоко ее отвергает. Б отчаянии, Эхо прячется в пещере, где постепенно лишается плоти – от нее остается лишь печальный голос. И тогда все отвергнутые Нарциссом девы взывают к богам, требуя отомстить гордецу. Их мольбам внемлет богиня Немезида. Как-то раз в жаркий день, устав после долгой охоты, Нарцисс склоняется над ручьем, чтобы утолить жажду, и застывает, пораженный:

Жажду хотел утолить, но жажда возникла другая!Воду он пьет, а меж тем – захвачен лица красотою.Любит без плоти мечту и призрак за плоть принимает.Сам он собой поражен, над водою застыл неподвижен…

Влюбленный в собственное отражение и неспособный покинуть ручей, Нарцисс умирает от тоски. Пришедшие похоронить его, не находят тела – оно претерпевает удивительную и прекрасную метаморфозу[18]:

Плакали нимфы дерев – и плачущим вторила Эхо.И уж носилки, костер и факелы приготовляли,Не было тела нигде. Но вместо тела шафранныйИми найден был цветок с белоснежными вкруг лепестками.

В средневековом «Сказании о Нарциссе» мифологическая составляющая отходит на второй план. Вместо нимфы Эхо, в Нарцисса влюбляется королевская дочь Данэ[19], прекраснейшая среди фиванок. Красавец Нарцисс (которому безымянный прорицатель предсказал раннюю гибель, если тот «себя узрит») назван здесь «сыном вассала ее отца». Данэ открывает Нарциссу свою любовь, а будучи отвергнута, пытается соблазнить его, представ перед ним обнаженной. Но даже столь смелый шаг не оказывает на Нарцисса должного воздействия. Охваченная обидой и отчаяньем, девушка взывает к богам «неба, земли и морей» и, в особенности, к Венере, чей сын Амор[20] и явился виновником ее страстной любви. И боги, как повествует автор «Сказания», решают удовлетворить мольбу девы. Однажды в жаркий день Нарцисс, уставший от долгой погони за ланью и мучимый жаждой, отстает от своих товарищей. Неожиданно он попадает на опушку леса, где перед ним предстает мраморный колодец. Склонившись над колодцем, он видит прекрасный образ, в котором не узнает себя.

Чем дольше он созерцает отражение, тем сильнее влюбляется в него. Вдруг он осознает свою ошибку:

Провидец правду говорил!О, как же мог я позабытьЕго слова…

Нарцисс раскаивается и взывает к Богу, прося позволить вновь увидеть Данэ, – он желает перенаправить свою любовь на нее и так спастись от смерти. Неожиданно Данэ появляется перед ним, но Нарцисс, переживший нечто напоминающее апоплексический удар, не способен говорить: он пытается выразить свои чувства жестами, но внезапно умирает. Девушка покрывает поцелуями умершего и проклинает себя, осознав, что из-за обращенной к богам мольбы ее любимый погиб. Она решает умереть рядом с ним. Трагический финал подобного рода уже был хорошо знаком средневековой публике из легенды о Тристане и Изольде.

Автор «Сказания о Нарциссе» в основном следует сюжетной канве Овидия[21], однако к античным элементам и персонажам добавляются средневековые реалии. Обращаясь к своему отражению, Нарцисс вопрошает: «Не знаю как тебя назвать: нимфой, богиней или феей ручья». Так, в одном ряду упоминаются античные и средневековые волшебные существа. Также сосуществуют «боги» (античные) и «Бог» (очевидно, христианский), упоминающийся в восклицаниях и клятвах. Появляются и признаки феодального общества: король (отец Данэ) называется «синьором» Нарцисса. Универсальные декорации (лес, ручей), присутствующие в обоих вариантах истории о Нарциссе, соседствуют в «Сказании» с реалистичными элементами средневековой Европы: так, описывается башня замка, покои Данэ и т. д.

Особой выразительности средневековый автор достигает в изложении длинных монологов влюбленной девушки[22]. Автор касается почти всех возможных проявлений влюбленности, описывая ее бессонную ночь: навязчивых мыслей, противоречивых желаний, любовного томления, телесного недомогания. Влияние Овидия очевидно[23], – говоря о любви, Данэ использует целый арсенал лирических штампов: Амор (Любовь) поражает страшной стрелой, любовь – это одновременно жар и холод, любовь заставляет краснеть и бледнеть, дрожать и стенать, любовь всесильна и безжалостна, любовь равносильна безумию. Смерть же обоих героев описывается натуралистично: Нарцисс умирает вследствие апоплексического удара, Данэ надрывается насмерть, пытаясь приподнять тело возлюбленного.

Для усиления реалистичности повествования средневековый автор отказывается от кульминационного момента мифа – метаморфозы Нарцисса. Более того, упразднив мифологический элемент, он использует историю о несчастной любви в морализаторском ключе. Этому посвящен весь пролог поэмы (ок. 40 строк), начинающийся словами:

Кто глаза разума бежит,Тот никогда не избежитВозмездия…

Наказание, посланное героям «Сказания» (смерть во цвете лет), автор связывает с нарушением «закона меры»: всему виной не только чрезмерная гордость Нарцисса (и нежелание подарить любовь деве, открывшей свои чувства первой), но и безмерная, безудержная любовь девушки, отвергнувшей «заветы разума».

«Сказание» заканчивается предупреждением:

Пусть смерть Нарцисса и ДанэНапоминаньем служит всем:Влюбленных следует беречь,Чтобы несчастье не навлечь.

3

«Сказание о Нарциссе» сохранилось в четырех рукописях. Три из них, содержащие полный текст поэмы, хранятся в Национальной Библиотеке Франции. Четвертая рукопись, хранящаяся в Берлинской государственной библиотеке, содержит лишь половину текста в силу утраты 27 последних фолио кодекса. Все упомянутые манускрипты датируются XIII веком.

В новое время произведение неоднократно переиздавалось. Ряд изданий сопровождает прозаический или подстрочный перевод, например: Il lai Ai Narciso, introduzione, traduzione e note di M. Mancini. – Roma: Pratiche, 1989 (итальянский подстрочный перевод). Существует французский прозаический перевод Э. Баумгартнер и два подстрочных перевода на английский (Р. Дж. Кормье и П. Эли).

Настоящее издание представляет собой первый стихотворный перевод «Сказания». Перевод выполнен по тексту так называемого «манускрипта С» (Paris, BNF fr. 2168). В переводе сохранен не только стихотворный размер, но и система рифм. Разбивка на главки привнесена переводчиком.

Изабель де Рикер

Пролог [24]

Кто гласа разума бежит,Тот ни за что не избежитВозмездия: настанет срок —И преподаст судьба урок.Как поступают моряки,Собравшись в плаванье идти?Корабль в море поведут,Лишь если будет ветер дутьБлагоприятный. Если нет,То остаются на земле.Подобно этому, в любвиРазумен тот, кто, проявивПредосторожность с первых дней,Любовных избежит сетей.А тот, кто полюбив едва,Готов всего себя отдатьИ обуздать не может чувств,Опаснейших любовных путНе упасется – станет онИ воли, и любви лишен.Но с тем, кто все-таки попалВ силок Любви или в капкан,Не следует жестоким быть:Ужасны гордости плоды!Природою любовь данаДвоим – она утверждена,Чтобы дарить обоим сласть —Этим нельзя пренебрегать.Я более того скажу:Любой отвергший деву муж,Всяк, кто дары любви презрел,Достоин смерти на костре!А то ведь сколько страшных бедЛюдская порождает спесь…Фиванский юноша одинЛюбовь гордыней погубилИ сам в страданиях угас —О нем я поведу рассказ.

I [25]

В окрестностям далеких ФивВеликий прорицатель жил[26]:Он славу громкую стяжал,И разнеслась о нем молваПо всей земле. Его словаСомнению не подвергалНикто – в пророчествах своихНеточности не допустилОн ни одной. Но как-то разК нему с ребенком на рукахПришла фиванка, дабы нитьСудьбы сыновней прояснить.Ответ последовал такой:«Прославится ребенок твой,Однако, лик свой увидав,Он потеряет жизни дар.И ты должна его беречь…»Дама, услышав эту речь,За чистый вздор ее сочлаИ, насмехаясь, прочь пошла.Но все исполнилось, увы,Как прорицатель говорил,Правда, нескоро.     А дитяРосло. Уж юношею сталНарцисс (так звался дамы сын) [27],Уже он статен и красив —Пятнадцать лет! Прекрасный лик,И телом ладен: не велик,Не мал – хорош. И люди всеДивились юноши красе[28].Как много сил пришлось вложитьПрироде, чтобы наделитьЕго подобной красотой!Работа кистью и резцомБыла сложнейшей, но онаВсе же была завершена,И появился наконецКрасы великой образец.

II [29]

Работа эта началась[30]Созданием прекрасных глаз:Сверкали сотни бликов в них,И взгляд был смелым и прямым.Но что важней всего – АморВложил такую сладость в взор,Что он способен был весь мирИзжечь, любовью воспалив.Потом Ваятель изваялЛица изящного овал,А после на него нанесКрасивый рот и ладный нос,Потом зубами рот снабдил,Удачно их расположивМежду прекрасных алых губ,Слегка отставивши одну —Но лишь слегка, совсем чуть-чуть,Чтоб на беспечность намекнуть.А что Амор? Амор устаБлагоуханьем напитал:Его лишь стоило вдохнуть,И тотчас же врывался в грудьОгонь безудержной любвиИ он вдохнувшего томил.Затем Природа перешлаК ваянью подбородка: шлаРабота долго над лицом —Пока гармонии во всем(Б соотношении частей)Не удалось добиться ей.Изящно брови нанестиОна смогла, чуть удлинивИх линию на коже лба,Превосходившей все шелка.И, наконец, ей удалосьИз прядей вьющихся волосСоткать прекрасный водопад —Он ярче золота сверкал!Потом расцветку для лицаПрирода стала подбирать —Чудесный создан был состав:Он никогда не выцветал,Не выгорал и не старел,Там был добавлен в белый цветЖивой и нежный красный тон —И сам Амор был удивлен,Сколь совершенен был Нарцисс!Подобного не повторить —Недостижимо мастерство,С которым делали его!

III [31]

Пятнадцать минуло годов…Как он хорош! Весь день готовОн кабанов разить в лесу,Бить дичь из лука на лету,А то, копье вложивши в длань,Преследует младую лань —Так страсть к ловитве в нем горит.Иной же он не знал любви:Влюбленных дев и страстных дамНарцисс обычно избегал.Но вот, в один прекрасный деньОн возвращался, утомленПогоней долгой, и устав,Он только лишь прекрасней стал —Нежнее сделались черты.Он ехал все… Вдруг на путиВозникла башня, и тогдаПал на него случайно взглядДевы, стоявшей у окна[32],Царевною была она.Та девушка звалась Данэ,И ни одна фиванка с нейСравниться не могла в красе[33].Едва лишь юношу узрев,Она была поражена:Сколь мужествен и нежен вразОн был. О, как же он хорош!И строен, и в груди широк,Ладные плечи, контур мышц,И ноги длинные прямы,Ступни в блестящих стременах…Но тут пришпорил он коня,Она ж, застыв, смотрела вслед,Пока не скрылся он совсем.Все, что увидела Данэ,Прекрасным показалось ей,Непревзойденнейшая сласть —На всадника того взирать!Но чем же это объяснить?Данэ собралась отойтиПрочь от окна, но в этот мигЕе, смущенную, застиг,Из выси увидав, Амор:Он лук достал, прищурил взор,Стрелу ужасную вложилИ в сердце с силой запустил.Едва стрела вонзилась в грудь,Как девушка лишилась чувств.Очнувшись, с пребольшим трудомПоднялась с пола, а потом,Вся бледная и трепеща,Пыталась рану отыскать,Свою ощупывая грудь.Но вскоре бросила, смекнув,В чем дело – дева поняла,Кем пущена была стрела[34].И вот, превозмогая страх,Данэ заговорила так:«Безжалостное божество!Ты не страшишься никого:Баронов, графов, королей —Всех в этом мире ты сильней.Любовь – безумия прилив,Что убивает, опалив,Любовь и лжет, и предает,И юным лицам придаетОттенок мертвенный, изъявИз щек румянец, блеск из глаз!Любовь манит, чтоб полонить,А после так заворожитВлюбленного, что он потом,Несом безумья скакуном,Летит неведомо куда,Отбросив воли удила…»Однако больше у ДанэСопротивляться силы нет,И ей уже не усмиритьСтрасть, что зажглась в ее груди.Она задумалась, вздохнув…Что это с ней? Она в пленуЛюбви! Уж хлад ее объял,А вот опять терзает жар,В груди стенанья, а вздохнет —И тотчас тело дрожь трясет —Так мучает любовь одна!Данэ стояла вся бледна.Уж день прошел, настала ночь.Возможно, темнота помочьСумеет деве? На постельДанэ ложится. Только ейВсе неудобно: в потолокГлядит ли, ляжет ли на бокНа тот, на этот, вновь и вновь —Нет, не дает уснуть Любовь.«Увы! – воскликнула Данэ. —Смогу ль забыться я во сне?Все с бока на бок я верчусь,И чем-то будто бы томлюсь…Быть может, на меня нашлаБолезнь? Как трудно мне дышать,И в теле дрожь… Да что со мной?Постель моя всему виной!Господь, проклятье поскорейНашли на тех, кто мне постельГотовил нынче! Что за людНегодный! Вред один несутОни. Конечно! Вижу я:Перины взбиты так да сяк!Да их хоть раз-то потрясли?Собрались перья все в комки.Неудивительно, что сонНе шел. Какой уж тут покой!Пошлю за няней – пусть придетИ мне перины вновь взобьет».Данэ, набросив серый плащ,Вышла кормилицу позвать.Та спит. Белят ей поскорейГотовить госпоже постель.Она подушки поднялаИ вытрясла, потом взялаПерины, не забыв под низСоломы свежей положить[35].Данэ сама ей пособитьВзялась: и набивать и бить,Обертывать и накрывать.И наконец ее кроватьГотова. Только что-то в нейНе то: могла бы быть ровней,Или чрезмерно высока,А покрывало по бокамПровисло слишком, и жесткиПодушки. Тут Данэ с тоскиУж няню думала ругать,Но нет… Немного подождавИ снова на постель взглянув,Пришла в довольство. Почему?Да потому что, пусть на миг,Она забыла дивный ликНарцисса. Но едва онаЛегла, совсем измождена,Ко сну готова отойти,Как снова он пред ней возник.«Да что же это? Что со мной?На этот бок ли, на другойПеревернусь – а толку нет,Не делается лучше мне.Быть может, это не постельЗдесь виновата, просто всеВдруг обострились чувства враз,Или какой-то в теле спазм,И оттого оно болит,А сердце пламенем горит?Хочу уснуть, но вся дрожу,То полежу, то похожу —Вдруг вижу я черты лицаТого, кто нынче проезжалЗдесь рядом. Что мне до него?Да ведь во всем виновен онИ дивная его краса:Лишь вспомню – словом не сказать,Какая входит в сердце боль.Ох, как же он хорош собой!Хорош? Но велика ль цена,Красе, когда она данаМужам дурным? Скорей всего,Тот юноша жесток и горд!Что говорю я? Как моглиТакие мысли посетитьМеня? Он мне не делал злаИ нет причин его ругать!А что же, мне его хвалить?Боже! Откуда принеслисьВсе эти мысли, эта злость,Откуда все это взялось?Куда пропала разом всяБлагожелательность моя?Браню, не зная про негоРовнейшим счетом ничего,Заветы разума забыв!Одно бесспорно: он красив,А тот, кто совершенен столь,Не может быть дурным душой!Как смела я его хулить?Сомнений нет, что в нем сошлисьВсе совершенства. Ну и что?Какое дело до тогоТебе, Данэ? Ему не бытьТвоим! Да? Кто же воспретитьМне это сможет? Разве взятьДерзнешь ты юношу в мужья,Отцовской воле вопреки?Безумья этого беги!Король? Согласие его?Безумен тот, кто долго ждет!Решенья в муках ожидать?Нет-нет, согласия отцаИскать не буду. Где здесь смысл!Где смысл? Да кто тебе вложилСтоль дерзкие слова в уста?Ты потеряла разум, ставБезумной… Нет! Как дальше житьСама решу я! Подожди —Твоим родителям видней!Данэ, ты – дочка королей,Они сумеют подобратьСупруга, что тебе под стать!А что, если избранник тотУслады мне не принесет?Данэ, ты позабыла стыд!Что в наслажденьях смыслишь ты?Ужель, увиденный вчера,Всех прочих слаще? Боже, да!Известно мне наверняка,Хоть незнакомы мы пока.Но как теперь мне поступить?Мне срочно надо завестиЗнакомство с ним! Бот только как?Сама пойду бродить в лесах?Царевна побежит за ним?О, да! Мне нужен он один!Да разве можно, увидавЕго, иного возжелать?Столь благороден, столь красив!Такие ладные ступниВ посеребренных стременах!Как он изящно удилаДержал! Как он сидел в седле!Каким он взором вдаль глядел!Эти глаза! А этот рот,Что поцелуев нежных ждет…Но чьих? Конечно же, моих!Ах, как хочу я получитьПрава на сладкие уста!Скорей бы этот день настал…Наверно, так и быть тому.А если нет? Какая чушь!Иному не произойти:Сойдутся наши с ним пути!О, Боже правый! Снова бойЯ повела сама с собой.Ну хватит! Силы больше нет!Как нужен мне теперь совет…»

IV [36]

Промучилась она всю ночь:То подойдет к окну, то прочьИдет, то ляжет на кровать,Глаза сомкнет – не может спать,То плачет и себя корит,То утешеньем ободрит,То начинает вновь рыдатьИ просит Бога смерть послать.Всю ночь Амор ее терзал,И день уж новый подступал,Как вдруг благословенный сонСпустился. Но недолго онОтдохновенье ей дарил:Грядущего утра лучиЕще дремали, но ДанэПроснулась и к окну скорейПошла, ведь в этот самый часОн на охоту мог скакать.Выглядывая из окна,Немало времени онаЖдала, терзаясь. Вдруг вдалиПрекрасный юноша возникВерхом на резвом скакуне.Как сердце дрогнуло Данэ!Он ей казался в этот разЕще прекрасней, чем вчера —Она не отрывала глаз,Пока он мимо проезжал.Но вот уже коня шагиНе слышны. И Данэ без сил,Волнением истомлена,Присела на пол у окнаИ снова страждет. Может быть,Стоит посредника найтиИ вслед за юношей послать?Вот только где ей отыскатьТого, кому секрет любвиОткрыть нестрашно было бы…«О, Боже, что со мной стряслось:Все эти муки, реки слез!Не знала прежде я любви —Теперь румянец с щек бежит,А тело дрожь нещадно бьет —За сутки все наперечетМне пытки удалось познать!Но суждено ли мне и сластьИзведать? Ах, если бы он,Взаимным чувством обожжен,Меня искал, или емуПоведали про страсть мою,И он меня бы полюбилИ попросил моей руки,Тогда, с согласия отца,Могла б по праву обладатьКрасавцем. А самой идтиИ о любви его молитьМне не пристало. Впрочем мыВо всем (почти что) с ним равны:Мы юны, хороши собой —Не будет это похвальбой,Не королевских он кровей,Но благороден, и важнейВсего, что он мне – не родня,И это радует меня.Отца о помощи просить?Нет, он тебе не пособит,Ведь ты же знаешь: короляЖдут неотложные дела!Но что же делать? Как мне быть?Ведь дальше муку выноситьНе в силах я – любовь моюОткрыть должна я, но, боюсь,Благонадежного гонцаМне не удастся отыскать.Пойду сама. Но страшно мне…Лучше посланник! Или нет?Что он сумеет предпринятьЕсли любовь мою принятьТот не захочет? Нет, самаДанэ ответ принять должна!Но где ты юношу найдешьИ речь какую поведешь?А вдруг собьешься? Вовсе нет!Пойду искать его чуть свет —Я постараюсь не будитьТех, кто покой мой сторожит,А после я пойду туда,Куда он ездит по утрам,И там, в лесу, его найду,К ногам прекрасным припадуИ перед ним открою все:Я посмотрю ему в лицо,А после буду умолятьВо имя Бога дароватьЛюбовь. Постой! Очнись, Данэ!В каком ты пребываешь сне?Где добродетели твои?Где ум? Тобой руководитБезумие! Ты умолятьПойдешь юнца? Ты – дочь царя!Вздор! Только тот, в ком нет любвиНе станет искренне молить:Простолюдинки и княжны —Все о любви молить должны!Остановись, Данэ, молчи!Как щеки стали горячи…Безумье, завладев тобой,Ведет с твоим рассудком бой,Верней, рассудок твой разбит!Спокойно если посудить,Здесь никакого смысла нет —Глуп и безумен твой проект,Его не выйдет воплотить,Ведь ты не ведаешь пути.Пустяк! Все страхи эти – вздор,Когда мой проводник – Амор!»И мыслей бой на миг притих —Решенье принято: идти.Идти скорей! Сомненья, прочь!Восходит день, уходит ночь.

V [37]

И вот когда взошла заря,Данэ с постели поднялась,Промаявшись почти всю ночь.Но как волненье превозмочь? —Воистину, любви данаНепостижимой силы власть:Любви отдавшись, мудрецыИ разумение, и стыдТеряют[38] – их познанья всеНе помогают им совсем.И дева юная бежит,Предосторожность позабыв,Из дома прочь в полночный час,Когда темнеют небеса —Амор всесилен и жесток,Кто угодит в его силок,Того он станет изводитьИ пыткой страшною томить.Он будет любящего жечь,Покуда тот не встретит смерть;Богатство или знатный род —Ничто от смерти не спасет.Данэ, в силок любви попавИ власть над сердцем потеряв,Про родословную забыв,Не помнит, как себя вестиПристало дочери царей,Ведь страсть пылает все сильней —Теперь любой безумный шаг,Она стремится оправдать.К чему приводит пыл такой?Данэ покинула покой,В дверь маленькую проскользнув,И вышла на дорогу. ПутьПетляя вел туда, где лесДалекой зеленью темнел.Ни разу не передохнув,Она все шла, и лишь в лесуПрисела на краю бревна,Без сил, – на миг накидки тканьЯвила тела наготу.Данэ ждала. Потом, вздохнув,Не в силах в теле дрожь унять,Решила к Господу воззвать.Она воскликнула: «Господь!Когда увижу я его,Всели отвагу в сердце мне,Чтобы увереннее речьЗвучала». И едва молитьОна закончила – глядит:Ватага юношей летит.Она успела отойти,Обнаруженья избежав.Проехали. Сильно отстав,Переведя коня на шаг,Ехал Нарцисс. И вот когдаВыстрел из лука отделялНарцисса от его друзей,Данэ явилась из ветвей.Ее увидев, он решил,Что это фея перед нимПредстала в утренних лучах —Так несказанно хорошаБыла Данэ. Сойдя с коня,Он поклонился. Но она,Лишившись от волненья слов,Вдруг бросилась его лицоЛобзать. Опешивший НарциссОтпрянул. «Кто ты? – он спросил,Придя в себя. – По воле чьейТы очутилась средь ветвей?»«Синьор, – в ответ услышал он, —Надеюсь, ты не огорченВстречей с несчастной, что жилаБеспечно, но вчера былаОбречена на смерть. Лишь тыМожешь злосчастную спасти!Прекрасный незнакомец, знай,Болезнью я изведена:Жестокий и могучий богСтрастью к тебе меня обжег —Все мои мысли, грезы, сныТеперь к тебе обращены.Ответь же на мою мольбу:Мне избавление даруй!Пускай, мои слова просты,Но ты… Ах, да… Желаешь тыУзнать, кто говорит с тобой?Изволь: отец мой – твой король.Я здесь, поскольку нету силС любовью, что меня томит,Бороться – это сам АморВ столь ранний час меня повелИ смелость мне вложил в уста.Судьба моя в твоих руках —Ничто, кроме твоей любвиМеня не в силах исцелить!Ты оживить меня готов?Ответь любовью на любовь!Взгляни же! Мы сотворены,Чтоб вместе быть, ведь мы равныИ возрастом и красотой…»Услышав это, наш герой,С усмешкой легкой отвечал:«Клянусь, я прежде не слыхалСтоль странных слов! Но что же тыРассчитывала обрести,Подобную сказавши речь?Хочу тебя предостеречь:Неверный ты избрала путь!Тебе бы лучше отдохнуть —Тогда бы ты в себя пришла.Одно скажи: как ты пришлаСюда? Хотя немудрено —Безумцу храбрым быть дано.Но разве дочке короляПристало по лесу гулятьБез спутников в столь ранний час?Что до любви, ее пораНе подошла – столь юны мы,Зачем же время торопить?Ты говоришь: Амора мощьУжасна, и меня зовешьНа помощь, но ведь жар любвиВ сердце мое не заходил.И если правда, что любовьТакую злую боль несет,То лучше я остерегусь —Не то, не дай Бог, окажусьТерзаем, точно так, как ты.Знать не хочу такой любви!Тебе же я совет даю:Не трать зазря мольбу своюИ воротись домой скорей».Попробуй тут не побледней!Рыдания с трудом сдержав,Данэ стояла вся в слезах.Но равнодушен наш герой —Его не проберешь слезой…Тогда накидку распахнув,Нагого тела белезну(Слегка зардевшись от стыда)Явила дева. Но уставОт хлада, долгого пути,Она совсем лишилась сил —И брызнула из носа кровьИ капала на кожу стоп.Данэ качнулась, дуги рукВ надежде бросились к нему —А он, не двинувшись, смотрелНа длани белые как снег:Ни тканей, ни колец на них,Таких прекрасных и нагих;Он видел нежные глаза,Как слез поток их заливал,И как стекали капли внизИ по груди ее неслись.И что же? Он растроган был?Ничуть! Как видно, наделилЮношу этого ТворецНаичерствейшим из сердец.Все в мире истоптав пути,Мы не смогли б нигде найтиМужчину – кем бы ни был он:Бароном, графом, королем,Иль императором самим,Или эмиром сарацин —Кому бы это удалось:Не проронить ни капли слез,Видя несчастную Данэ.Нарцисс же сообщает ей,Что он не в силах ей помочьИ, взяв коня, уходит прочь.

VI [39]

Какая охватила больДанэ, когда Нарцисс ушел!Она, несчастная, стоит,Рыданий не сдержать в груди…Но вот, стенания прервав,Она воскликнула: «Мертва!Мертва я! Ведь теперь спастиНичто мою не может жизнь —И я надеялась вотще —Напрасны речи были все.О, прежде мне во всем везло —Теперь Судьба со мною злоОбходится! Данэ, не разРассудок твой предупреждал,Однако не внимала ты…Все так, но как посмел вестиСебя со мной этот юнецСтоль безобразно? Разве мнеЭто могло на ум прийти?Все ожиданья превзойтиСумел он! Здесь его вина.И кем же я оскорблена?Кем? Сыном ленников отца[40]!Что бы сказала наша знать,Узнав об этом? Боже мой,Да что же станется со мной!Ну почему Господь, создавТакие дивные глаза,Великой спесью их снабдил?Ах, если б он уродлив был,Я оскорбление снестиСмогла бы, но ведь он красив!Как же со мною был он груб!Но в чем причина? Почему?Что породило неприязньЕго ко мне? Да что гадать!Конечно, дело в нем самом —Ужасно черством и дурном!Я благородна и мила,Я девство бережно блюла,И кто сравняется со мнойПриятностью манер, красой?Ни у кого нет рук нежней…Да что там! Только лиходейИли отвратный мужелюб[41]Отвергнуть мог мольбу мою.Как безучастно он взирал,Даже руки мне не подал!Он что, не видел ног моих,Истерзанных, в шипах, в крови?Нет, этому прощенья нет!Но почему еще сильнейГорит во мне огонь любви?Мне юношу не позабыть —Его краса виной всему:Едва лишь в мыслях я решусьЕго бежать, как сей же миг,Встает в моем сознаньи ликПрекраснейший, и образ тотОпять к себе меня влечет…Пускай он дурно поступил —Неважно! Лишь бы он решил,Раскаявшись, меня проситьЕму прощенье подарить.Данэ, замаливать винуНе станет он. Пойми, емуВсе это чуждо, ибо онДушой дурною наделен.О, мука! Мне не убежатьИ не забыть, и не забратьСердце обратно. Как же быть?Мне сердце не дает остыть!Теперь я вот как поступлю:К нему посланника пошлю!Ведь юноша не устоит,Если атаку повторить…Безумье на тебя сошло!Какой в посланце будет толк,Когда гордец тебя отверг?Мой ум в смущеньи… Кто я? Где?Кто мать моя и кто отец?Была ты дочкой королей,Кто позабудет род такой?Нет, это – ложь! Я сиротойРосла: родителей, друзейНе знала я, и нет людей,Готовых добрый дать совет.Конечно есть! Ведь ты – Данэ!О, Боже! Что произошлоСо мной? Что на меня нашло?Себя мне нужно в руки взять,Рассудок чтоб не растерять.Не то в дикарку превращусь!Что здесь я делаю в лесу?И почему мой плащ упал?Амор меня околдовал —Жестокий, виноват во всем!Амор? Он разве мне знаком?Нет, помешательством умаЗовется это – я больна:То пребываю я без чувств,То чувства все войну ведут,Не слушая рассудка слов…»Тут стала звать она богов:«О, боги неба и землиИ повелители стихий,Вы, искушенные в любви,Что надо всем и вся царит,И ты, богиня из богинь,Что, сына миру подарив,Меня на муку обрекла[42],Я, боги, заклинаю васМои страдания смягчитьИ по заслугам наградитьТого, кто осмеяв любовь,На злую смерть меня обрек.Пусть он познает боль любви,Которую не утолить!»И эта страстная мольбаВскоре услышана была.А что Данэ? Она теперь,Вернувшись, притворила дверь.

VII [43]

Нарцисс тем временем скакал,Преследуя лесную ланьВ компании своих друзей.Жар становился все сильней —Стояло солнце высоко.Когда же полдень подошел,Ужасной жаждою томим,Коня он приостановил,И от друзей своих отстав,Отправился воды искать.Блуждал он долго средь ветвей,Вдруг услыхал: журчит ручей,А вскоре перед ним возникОдетый мрамором родник[44]:Чиста и сладостна вода,Кругом – зеленая трава,Ручья бежит веселый ток,Тревожа золотой песок.Нарцисс скорей сошел с коняИ наклонился через крайКолодца, чтоб воды испить,Но в изумлении застыл:Из хладных и спокойных водСмотрело на него лицо.«О, Боже! Как же хорошаХозяйка этого ключа!» —Нарцисс воскликнул, поражен.А над спокойною водойАмор жестокий хохотал —Нарцисс его добычей стал.Покуда наш герой взиралНа отраженье и гадал,Кто это смотрит на негоИз глубины прохладных вод,В нем начала любовь расти,Он глаз не может отвести —Чем дольше в воду он смотрел,Тем нравилась ему сильнейДева колодца. Он молчал,Хотя в груди его словаСкопились, но ее спугнутьСтрашился он, и потомуБезмолвно деву созерцал:Ее власа, ее глаза,Шеи изгиб, округлость плеч.Хоть силы не было терпеть,Но он терпел – Амору онСтал безраздельно подчинен.Разве Нарцисс подозревал,Что он обмана жертвой стал?Влюблен… В кого? Ему не весть,Что та, от коей глаз отвестьНе в силах он – игра водыИ отраженной красоты,Которой сам он наделен —Нарцисс собою полонен!И вот, Амора прежний враг,Теперь в страданьи и слезах,Просил Амора снизойти.Но с девою заговоритьОн не решался и терпел.Но вдруг такой жар одолелЕго, что далее не могСдержаться он. Тяжелый вздохДонесся из его груди,А после он проговорил[45]:«Созданье дивное! Боюсь,Что я неверно нарекуТебя, ибо не знаю яКто ты: богиня ли ручья,Принадлежишь ли роду фей[46],Но кто б ты ни была, скорейПриди и тело мне яви!Чего же медлишь ты? Приди!Иль ты смеешься надо мной?Да ведь и сам я красотойНе уступлю тебе ничуть —Умерь-ка лучше спесь свою!Я сам ведь множество слыхалПризнаний страстных, но настал,Как видно, мой черед пылатьОгнем любовным и узнать,Какой ужасный жар палилТех, кто желал моей любви.Что притаилась под водой?Предстань скорее предо мной!Приблизься! Разделяют насНе океаны и моря,А пара пригоршней воды,Но из-за них мне свет постыл!Она молчит… Моих речейЕй не понять? Не слышно ей?Какая же здесь глубина?О, нет! Услышала она!Но мне совсем не слышен звук,Я вижу лишь движенье губ —Приглушен голос толщей вод.Но что же деве не даетКо мне прийти? Не гордость ли?Или желанья разошлисьЕе с моими? Но зачемОна моим движеньям всемНемедля вторит: я смеюсь —Она смеется. Если грудьВздох всколыхнет – она вздохнет,Заплачу – тотчас слезы льет,Волос коснулся я рукой —Она свой локон золотойПоправила. Но почему?Я смысла жестов не пойму…Если бы в ней зажглась любовь,Она явилась бы давно.Одно из двух: либо дразнитьРешила, либо, может быть,Ей не покинуть этих вод.Но что мне делать? Полон слезИ тяжких мыслей, вдруг смеюсь,И снова плачу и томлюсь.Хоть солнце летнее палит,И должен жар во мне бродить,Все тело сотрясает дрожь,Как будто бьет холодный дождь.Припоминаю, слышал я:Муки подобные томятВлюбленных – тех, кто угодилК Амору в тенета любви.Не он ли, мною завладев,Меня мучениям подверг?Он был мне прежде незнаком,Теперь же кое-что о немУзнал я: мучить и пытатьОн – мастер. Этакую казньОн мне устроил! Мощь и властьЕго огромны. Правда, знатьНе знаю толком: что он? Кто?Откуда родом? Где живет?Разведать? Но какой мне прокЗнать родословную егоИли размер его земель,Когда он мною завладелИ мучит, мучит, что есть сил!Я хорошенько уяснилОсобенность его манер,И, кажется, я понял, гдеОн был рожден…     Средь снежных горНа скалах был рожден Амор,Все снег и ледники вокруг,Лишь редкий луч прорежет вдругМглу хладную[47]. И потомуАмор ужасен: телом груб,Страшны черты его лица,В груди – магнитная руда,А в жилах у него не кровь —Чугун расплавленный течет.Земля, в которой он царит,Зовется адом. Там стоитСтон страждущих, а нареклиАмора божеством глупцы —Проведать им не удалось,Какая ненависть и злостьСокрыты в сердце у него.Да разве будет божествоЛюдей терзать? А он томитИ пыткой страшною казнит!Высокородных предает,Зато рабы и всякий сброд —Его любимцы, лишь доброИм достается от него.Нет, кто бы что ни говорил,На небе не принадлежитЕму ни пяди! Погоди…Как быстро сведущим в любвиТы стал. Как смог ты все узнать?Ужели сам сумел понять?А может, нет? Наверняка,Это – слова наставника!О, да! Наставник мой – Любовь,Что учит, воспаляя кровь.Амор мне суть свою явилИ пыткой сердце умудрил».Потом, на воду бросив взгляд,Нарцисс со страстью восклицал:«О, сладостное существо!Из-за тебя все естествоТо стынет, то огнем горит!Когда бы только знала ты,Как нестерпима эта боль,Ты бы предстала предо мной!Все тщетно… Видно смерть близка,Ведь если дева родникаНикак меня не ободрит,То прежде, чем лучи зариУтра грядущего падут,Я здесь, измученный умру».И наклонившись через крайКолодца вновь он вопрошал:«Что же тобой руководит?Коварство? Гордость? Весь твой вид,Твои глаза мне говорят,Что ты с приязнью на меняГлядишь. Но почему же тыТогда не выйдешь из воды?Пресыться же моей мольбой —Прошу я: сжалься надо мной!Твое уменье повторятьМеня – какая в этом сласть! —Теперь живу я лишь тобой,Не нужен мир мне остальной!Приди!». К колодцу прислонясь,Застыл Нарцисс – он будет ждатьОтвета здесь, перед ключом.Простясь тускнеющим лучом,День отошел, спустилась мгла.Всю ночь Нарцисс себя терзал,В пылу безумья не понявСвоей ошибки. Он не спалНе двигался, не ел, не пил…Но вот день новый наступил.Страданьем долгим изведен,Он зарыдал, потоки слезКолодца взволновали гладь,И отраженье скрыла рябь.«Несчастье!» – в горе он вскричал. —«Куда? Куда она ушла?Сокрылась ли во тьме глубин?Теперь остался я один…Один! Куда ни кинешь взор —Нет ни души. Зато АморНе отступает ни на миг —О, как меня он утомил!Пора бы смерть мне даровать…Жалею я? Чего мне ждать!Уж лучше скоро умереть,Чем дальше эту боль терпеть!»Вдруг видит: снова из водыЛицо прелестное глядит.Он улыбнулся, и тотчасЕму прекрасные устаЯвили сладостный ответ.Тогда, не в силах утерпеть,Он поцелуями покрылГладь водную и погрузилВ колодец руки, но перстыВернулись из воды пусты.

VIII [48]

Тогда Нарцисс стал размышлять:«Как странно… Деву не поймать:Она приблизилась ко мнеИ вдруг исчезала в глубине.А не обман ли это чувств?Конечно же, колодец пуст!Я полонен ничем иным,Как отражением моим!» —Воскликнул он. Однако страстьДаже теперь не унялась:Себя жестоко он корит,Но сердце лишь сильней горит…Это – безумная любовьСтраданьем разжигает кровь!Он в замешательстве. БежатьПрочь от колодца, чтобы встатьНа путь разумной жизни, онНе может, ибо подчиненОн страсти. И она сильней,Чем прежде – видно силу ейЕго отчаянье дарит,Не знает он, как поступить.Вдруг он застыл, ошеломлен:Про предсказанье вспомнил он.«Провидец правду говорил!Ну как же мог я позабытьЕго слова, которым матьМоя решила не внимать?Теперь я знаю наперед:Ничто уже не принесетУспокоенья мне, покаЯ жив, теперь навернякаЯ от отчаянья умру.Какую страшную игруВедет Амор – намного злейМеня изводит: раньше мне,Пусть ненадолго, пусть на миг,Случалось муку позабыть,Ведь сладостью меня питалКоварный отраженья взгляд.Теперь я знаю: под водойНет никого, теперь игройВсе обернулось вдруг пустой —И непрерывной стала боль.Увы! Мне выпало любитьФантом, мерцание воды!И все ж меня сжигает страсть…Но разве может так терзатьЛюбовь, когда ее объектОтсутствует? Конечно, нет!Ведь эти плечи и лицо,Что вижу я на глади вод,Мне самому принадлежат!Безумец! Я влюблен в себя!На свете кто-нибудь слыхалПодобный бред? Как я устал!Пустое! Ведь глаза закрытьМне очень скоро предстоит…Жаль, кроме моего коняТут никого. Так кто меняОплачет? Лес здесь да поля…Поля! Я заклинаю вас:Пролейте слезы надо мнойИ над умершею красойШепчите, травы преклонив:„Здесь упокоился Нарцисс,На смерть с рожденья обречен,Смешную гибель встретил он“.А ты, дремучий древний лес,Скажи, случалось ли тебе,Прожившему так много дней,Любовь подобную моей,Столь безнадежную, видать?Молчишь? Не хочешь отвечать?Клянусь! Я первый и другихЗлосчастных не было таких.А где же боги, что блюдутЗакон и учиняют судПо справедливости всегда?Вы, боги, милость дароватьМне не желаете теперь?Но разве заслужил я смерть?А боги… Боги-то глухи!Увы мне! Ни один из нихКо мне на помощь не пришел,Видя мучение мое.Увы! Впустую я взывал…Кто „милосердными“ назвалТаких богов? А может быть,Они к тому же и слабы?Всесилие богов и мощь —Лишь вымысел, ведь мне помочьНикто из них ничем не смог.Бессильно сборище богов!Несчастный! Кто же нашепталТебе столь дикие слова?Не верь ему! О, боги, речьБезумную простите мне!Я, как безумец говорил.Чего я ждал? О чем просил?Как мог я требовать от васТого, что невозможно дать?Оно и так всегда при мне,С рожденья, до последних дней.Так что за страсть меня томит?Мне одному принадлежитВсе то, чего желаю я!Откуда боль моя взялась?Себя желаю самого!Чего же мне не достает?О чем же мне богов просить,Когда мне выпало любитьИ быть любимым? Что ещеМне нужно? Что нам не даетБыть вместе? Нам? Что значит „мы“?Не „мы“, а „я“! Здесь нет двоих!Я даровать любовь прошу?Кого? Кому мольбу я шлю?О чем молить, когда любовьМоя не может мне помочь —Кто эту муку утолит?Я сам – объект моей любви!Нет… Выхода иного нет…Мне остается умереть.Оплачет кто? Здесь никого —Мои друзья ушли давно,А мать не думает искать.Что ж, в одиночестве принятьПридется смерть среди лесов.Но все меня терзает… Что?Как будто чувствуется мне,Что ненавистен стал я всем!Какое чувство! Если матьМогла меня бы отыскать,И пролила б потоки слезСо мною вместе, и волосКоснулась нежною рукой,Утихла бы немного боль.А больше никого и нет,Кто б захотел прийти ко мнеОплакать юность и красу…А как же дева, что в лесуКо мне намедни подошла?Да, верно, и она былаПрекрасна… Дивное лицо,Омытое потоком слез,На нежном теле тонкий плащ…Себя, я помню, назвалаНесчастнейшей и, трепеща,Любовь молила даровать.Меня! Несчастная! ТеперьНесчастный – я, кто не хотелЛюбовью одарить любовь.Зачем не слушал нежных слов?Случись прекрасной деве здесьВновь очутиться, мой ответ,Клянусь, совсем бы был другим —Немедленно бы подарилЯ сердце ей без лишних слов,И наважденье бы ушло[49]…Пускай Амор меня в силкиПоймал, и воле вопрекиТерзает, я бы смог бежать,Мою перенаправив страсть!Да-да, когда бы дева вновьПредстала здесь передо мной,Неистовый любовный пылЯ на нее бы обратил!О, да! Дано воскреснуть мне!»Однако вскоре помрачнел:«Глупец! Мне воздадут сполна…Нет, не появится она».Едва он это произнес,Как страшный спазм скрутил его,И сердце замерло. ПотомОн судорогой сотрясенТри раза был. Еще удар —И он утратил речи дар.

IX [50]

Когда Нарцисс открыл глаза,Что он увидел? Кто стоял,Глядя растерянно? Данэ!Не в силах более терпеть,Она пришла его искать.Опять одна накидки тканьСкрывала тела наготу,А он глядел, но немотуНе в силах превозмочь, молчал.О, как он говорить желал!Случившееся объяснитьПытаясь, пальцем на родникОн указал, потом к ДанэОн повернулся, руки к нейОн протянул, а слез ручьиВниз по щекам его текли.Потом же слезы он утерИ снова руки к ней простер,Широко распахнув глаза —Тут удалось ей разгадатьЕго движений скрытый смысл:Прощения просил Нарцисс!Молча приблизилась ДанэК Нарциссу, но в этот моментОн руки к горлу приложил,Вздохнул и дух свой испустил.Данэ в отчаяньи к немуПрильнула, но лишилась чувств.Очнувшись, стала обнимать,И, плача, губы целовать,Потом чело, потом глаза,Что покрывала пелена.«Любимый мой, зачем теперьТебя настигла злая смерть?Я знаю: милость мне явитьХотел ты, только говоритьБыл неспособен… И ответНе смог в глазах моих прочесть!Вместо любви я смерть твоюНашла. О, горестный союз!Уст остывающая сласть!Ужели выпало мне статьПричиной этой смерти злой?Безумная! Зачем боговПросила и зачем достигИх слуха мой безумный крик?И вот он умер! Что теперь?Умру! Ведь силы нет терпеть!Пусть мертвой – буду вместе с ним,Такая смерть милей, чем жизнь».Юноша мертв. Уже не здесьЕго душа. Недвижен лес,Безмолвствует листва дубрав.Когда, остатки сил собрав,Пыталась приподнять ДанэНарцисса, смерть пришла за нейИ за собою увела —Это Амор Данэ послалОсвобождение от мук…Конец рассказу моему.Пусть смерть Нарцисса и ДанэНапоминаньем служит всем:Влюбленных следует беречь,Чтобы несчастье не навлечь.

От переводчика

«Сказание (Лэ) о Нарциссе» написано, подобно большинству средневековых поэм, так называемым «французским восьмисложником», т. е. восьмисложными двустишиями с мужской рифмой. Размер стиха – четырехстопный ямб.

Двустишие – простейшая форма строфы. Ярким примером жанра, построенного на двустишии, является частушка. Александрийский стих, пользовавшийся популярностью в русской поэзии в допушкинскую эпоху, также опирался на двустишие, точнее, на чередование двустиший с мужскими (ударными) и женскими (безударными) окончаниями.

Сложность в передаче французского восьмисложника по-русски связана с ограничением, которое накладывает наличие в оригинале исключительно мужских рифм. В старофранцузском языке подавляющее большинство слов имеет ударные окончания, в русском же это не так. Поэтому неудивительно, что четырехстопный ямб в русской литературе использует обычно чередование мужских и женских окончаний (вспомним «Домик в Коломне» Пушкина). Можно сделать и более общее наблюдение: число русских стихов, состоящих из одних только «мужских строк», невелико.

Несмотря на вышесказанное, сохранение ударных окончаний при переводе «французского восьмисложника» необычайно важно, т. к. использование чередования двух типов рифм существенно меняет мелодику, разжижает стих и вызывает призрак четверостишия (что привносит ненужные ассоциации с русским девятнадцатым веком). Однако именно чередование, построенное по принципу «две мужские строки, две женские», использует большинство переводчиков старофранцузских поэм. Исключение составляют переводы, в которых фрагменты, строящиеся исключительно на мужских рифмах, чередуются с фрагментами, состоящими из рифм женских (так поступил, например, Ю. Б. Корнеев в переводе «Романа о Тристане»). Переводы, выполненные исключительно мужскими рифмами, мне не известны.

В прошлом, переводя средневековые поэмы, написанные французским восьмисложником, я полностью отказывался от рифмы, но сохранял ударность окончаний. Так сделаны переводы анонимного «Бестиария Любви в стихах» и «Слова об Отражении» Жана Ренара. Б настоящем переводе предпринята попытка воспроизвести французский восьмисложник на русском, сохраняя и ударные окончания и рифмовку. Однако во многих случаях я обращался к неточным рифмам, которых в оригинале почти нет. Впрочем, еще Шевырев (а за ним и Пушкин) ратовал за использование самого широкого арсенала рифм в переводах (см. об этом гл. «Русская октава и Пушкин» в кн.: Эткинд Е. Г. Русские поэты-переводчики от Тредиаковского до Пушкина. – Л.: Наука, 1973.). Представляется, что естественность речи не следует приносить в жертву рифме.

О результате пусть судит читатель.

Павел Рыжаков