Помоги проекту - поделись книгой:
— Вот это и есть самое ужасное! Он... оно выглядело как маленькая девочка!
— Какая девочка? — озадачилась я.
— Самая обычная. В чепчике, в простом платье, в полосатом передничке...
Это было что-то новое в демонической практике. Впрочем, мой опыт общения с демонами был невелик.
— И вот еще что, госпожа Мюсли. Вы рассказали о том, что видели, господину ван Штангену или кому-либо из его приставов?
— Ни в коем случае! Гансхен-Фрицхен запретил мне это! Он сказал: «Мало ли что тебе примерещилось — ни слова о том столичному дознавателю! Он живо поймет, что ты рехнулась, и отправит тебя в Букиведен, в лечебницу святой Шизгары, и ты опозоришь всю нашу семью!» И я не знаю, что мне делать... вдруг я и в самом деле помешанная? И меня ждет дом святой Шизгары... а там, говорят, помешанных сажают на цепь, и бреют им головы, и бьют палками, а это так страшно!
Я в растерянности смотрела, как она рыдает. Не к доктору же ее вести, на доктора Обструкция надежда плоха. Хотя, кроме медицины, есть еще один традиционный способ...
— Но священнику муж ваш ничего не запретил рассказывать?
Она закивала.
— Вот и хорошо. Сходите в храм, помолитесь присноблаженному Фогелю, поставьте свечку... и вам станет легче.
Лично я никогда не практиковала подобные методы психотерапии, но от других слышала, что это помогает. Поскольку госпожа Мюсли не возражала, я подхватила ее за пухлый локоть, вывела из кондитерской и повлекла по направлению к храму.
«Сдам ее на руки отцу Суперстаару, а он сумеет утешить страдалицу».
Отец Суперстаар был занят. Он руководил детским хором, выпевавшим какой-то гимн. В Киндергартене никаких нововведений по части религиозных песнопений не признавали, и ничего подобного благочестивой песенке «Приоресса по имени Анна», достававшей меня по всей империи, здесь нельзя было услышать. Исполнялись хоралы, восходящие едва ли не к Перворимской империи, вроде того, что звенел сейчас под сводами церкви святого Фогеля.
Я с удовольствием слушала величественный старинный напев, в отличие от госпожи Мюсли, которая сразу проследовала к образу Трудного Детства и пала перед ним на колени.
Ректор, отпустив детей на перерыв, подошел ко мне.
— Добрый день, сударыня. А мы тут репетируем...
— Готовитесь к состязанию церковных хоров?
— Нет, к похоронам. Господин бургомистр дал понять, что вскоре по прибытии столичного дознавателя скорбные останки несчастного нашего согражданина будут преданы земле...
— А хор будет петь.
— Вот именно! Все будет устроено по первому разряду! Ведь господин Шнауцер был одним из наиболее уважаемых наших прихожан.
«И какая-то часть его состояния, скорее всего, по завещанию отойдет этому приходу, — подумала я. При том, что не хотелось бы вносить отца Суперстаара в список предполагаемых убийц. — Священник-убийца — это дурной тон. Хотя, быть может, я и не права...»
— Но я вижу, что одна из моих прихожанок нуждается в пасторском ободрении, — прервал Суперстаар мои размышления. — Пойду, поговорю с ней.
«Что ж, для этого я сюда госпожу Мюсли и привела. Но и у меня найдется здесь занятие. Про Шнауцера я прежде спрашивала у взрослых, а вот что скажут о нем дети?»
Я вышла в церковный двор, и ребята тут же устремились ко мне. Даже в тихом, мирном и добропорядочном Киндергартене мальчишки обожают оружие, а у меня был настоящий меч и настоящий кинжал (по правде говоря, кинжалов, как и ножей, было несколько, но не все они на виду). Обычно родители запрещали детям канючить разрешения подержать оружие, но сейчас родителей поблизости не замечалось, да и ректора тоже.
Выслушав хоровое исполнение просьбы: «Тетенька милиса, а можно подержать меч/кинжал/вон тот маленький ножик», я сказала:
— Разрешу, если вы расскажете мне про Шнауцера... про того дядьку, у кого на похоронах вы должны петь. Знали его?
Знали, знали, еще как, оказывается, они его знали. Мануфактур-советник не часто выходил в свет, но уж если это с ним случалось, не упускал случая пообщаться с подрастающим поколением. И воспоминания у поколения были на редкость схожие. Без всякой признательности к покойному. Основной характеристикой ему служили термины «гад» и «злобный старикашка».
— И в чем его гадство выражалось?
— А все учит-учит, нудит-нудит...
— Того не моги, этого не моги, туда нельзя, сюда нельзя!
— И родителям стучал...
— Ага, а если камнями кидаешься или бегаешь, он тростью по рукам — раз! По ногам — раз!
— А вот с этой цифры поподробнее, пожалуйста...
Как выяснилось, тростью мануфактур-советник учил не всех детей, что попадались на его жизненном пути. Только тех, у кого родители были победнее и не отличались влиянием в киндергартенском обществе. Остальные получали устное взыскание.
— Это правда, милиса, — пропищал поблизости от моего локтя знакомый голос. Принадлежал он Фикхен. — А еще ухи крутил. Бывало, как придет к господину бургомистру, как попадешься ему, так сразу за ухо — цап! И крутит с вывертом, и шипит: «Будешь вертеться, будешь безобразничать, будешь языком болтать — голову оторву!»
Я посмотрела на Фикхен. Отстегнула один из кинжалов и протянула мальчишкам — пусть знают, что некоторые взрослые выполняют свои обещания, особенно если это им выгодно.
— Нате, ребята, поиграйте, только не порежьтесь. — И, пока они баловались с железкой, спросила у Фикхен: — А ты что здесь делаешь? Ты же вроде в церковном хоре не поешь?
— Не пою. Туда девочек не берут. Меня господин к ректору прислал. Я должна сказать, что господин Вассерсуп сказал, что столичный господин сказал, что похороны можно делать через три дня.
— Ну-ну. Неужели ван Штанген считает, что расследование можно завершить в столь краткий срок? Или тело жертвы для дальнейшего хода следствия уже не нужно?
«То-то детишки порадуются...»
Во дворе появились Суперстаар и госпожа Мюсли. Воззрившись на своих хористов, ректор немедленно забыл о прихожанке.
— Дети, что это у вас? Какая гадость! Оно же острое! Им же можно поцарапаться! Немедленно верните, откуда взяли! И вообще, перерыв закончен! Репетиция продолжается!
Покуда ректор загонял детишек обратно, а я привешивала к поясу кинжал, господа Мюсли подошла ко мне.
— Вы были правы, милиса. Молитва и душеспасительная беседа пошли на пользу... — И вдруг она завизжала, тыча пальцем в Фикхен: — Она! Демон!
Девочка шарахнулась и спряталась за мою спину, я же, выхватив из пальцев госпожи Мюсли смятый носовой платок, заткнула им вопящий рот (см. полковник Грушин, «Трактат о кляпах», раздел «Мягкие варианты»). Картинка, думается, получилась еще та, похлеще фигуры в новомодном танце, да благодарных зрителей, по счастью, не нашлось.
— Вы что, сударыня? Это же Фикхен, служанка бургомистра!
— Но это она, — пробубнила дама сквозь ткань платка. — Я узнала ее. Это она летела к дому Шнауцера.
— Посмотрите внимательней! Это девочка — из плоти и крови, из мяса и костей. Разве она может летать, подгоняемая ветром?
— Но она похожа...
— Разве она просвечивает?
Фикхен, осознав, что бить и драть за уши ее не будут, или, по крайней мере, не сейчас, выглянула из-за меня. Я тоже повернулась к девочке, убрав платок ото рта госпожи Мюсли.
— Не просвечивает... совсем не просвечивает, — растерянно произнесла дама.
— И сейчас ведь день, а вы, наверное, слышали, да и сами убедились, что демоны и привидения являются только во тьме ночной, ибо свет солнца для них непереносим.
Тут я врала. Отдельные разновидности и демонов, и призраков отлично себя чувствуют днем, в чем я имела несчастье убедиться. Но собеседнице об этом знать было незачем.
— Да... солнышко светит...
— А главное — если бы девочка была связана с нечистой силой, разве она могла бы находиться в святом месте? Да ее бы сожгло и скрючило! Вот посмотрите, что с ней будет, если она в церковь войдет! Фикхен, тебя послали с поручением к ректору? Так что стоишь, чего ждешь?
Девочка рысцой побежала по двору. Прежде, чем переступить через церковный порог, она с любопытством оглянулась. Но ничего интересного она не увидела.
— Выходит, я ошиблась... но вы должны простить меня. После того ужаса, что я узрела, в любой горничной начинаешь видеть демона.
По щекам госпожи Мюсли вновь заструились ручейки, правда, совсем мелкие по сравнению с предыдущими.
Я вернула ей платок.
— Не стоит расстраиваться. Возвращайтесь домой, приготовьте пироги с вишнями, попотчуйте супруга, поешьте сами, выпейте шерри — и все забудется.
Она просияла.
— Вы правы. Пироги — это прекрасно. — И она поспешила прочь, весело крикнув: — Увидимся на похоронах!
— Увидимся, — пробормотала я.
Пироги — это действительно средство от многих проблем, и если бы я сама умела пользоваться лекарством, которое так уверенно прописала, может, и мой брак не распался бы. А шерри мне уже начало надоедать.
Но не будем отвлекаться. Я не должна была позволить госпоже Мюсли поднять шум. Ректор Суперстаар — милейший человек, но все-таки священник, а у них у всех есть предрасположенность к охоте на ведьм. И неизвестно, одолеет ли эту предрасположенность местная убежденность в том, что в Киндергартене никакая нечисть не проживает.
Что характерно — у меня самой такой убежденности не было.
Я внимательно следила за Фикхен во время сцены, устроенной заполошной дамой. И — тут я за свои слова отвечаю — видела: девочка напугалась только оттого, что на нее внезапно закричали. А потом ее испуг и вовсе прошел, осталось лишь любопытство. И я поверила бы, что госпоже Мюсли все примерещилось, и Фикхен не имеет никакого отношения к этой истории, если бы...
Если бы за минуту до того девочка не рассказала мне об угрозе, которой стращал ее мануфактур-советник.
«Голову оторву!»
А потом голову оторвали ему самому.
Я не знаток в науке заклятий, но во времена службы в Магическом банке Голдмана азам обращения с силой слова меня обучали. В частности, я узнала о правиле тройного проклятия. Это, стало быть, если накладываешь на кого-либо проклятие без достаточных на то оснований, оно впоследствии обернется против тебя с утроенной силой. «Прежде, чем язык распускать, вы должны предугадать, чем слово ваше обернется!» — говаривал мой бывший начальник, эльф Финалгон. И получается так: угроза Шнауцера, выраженная метафорически, сработала как проклятие и обернулась против него самого в буквальном смысле.
Стоп. Не складывается. Чтоб правило сработало, нужно, чтоб вначале исполнилось проклятие первоначальное. Это во-первых. Во вторых, для исполнения проклятия нужен посредник, проводник силы. Представить, что голова может у кого-то оторваться сама — все равно, что представить, будто на эту голову способен невесть откуда сам собой свалиться кирпич.
Может, Профанаций Шнауцер еще к кому-то обращался с этой угрозой? Вряд ли у него был по данной части богатый репертуар.
Все так, но госпожа Мюсли видела определенного ребенка.
Девочку Фикхен.
И здесь мы подходим к единственному исключению из тех условий, что я перечислила выше.
Можно отразить направление проклятия до того, как оно сбылось, и перенаправить его на первоисточник. Но для этого надо быть колдуном. Или ведьмой. А в Киндергартене ни тех, ни других не водится.
Или все-таки водится, несмотря ни на что? Недавно завелись, еще не достигли зрелого возраста?
Ладно, предположим, что малютка Фикхен — ведьма. Но ведь госпожа Мюсли видела не ее. Она Видела призрак Фикхен. Точнее, поскольку у живого человека призрака быть не может — астральное тело.
Это что ж получается? Фикхен пустила свое астральное тело погулять, а оно залетело в дом Шнауцера, оторвало голову мануфактур-советнику, или, в крайнем случае, отперло дверь настоящему убийце?
Способен ли на такое сгусток бесплотной субстанции?
Ну, призраки, с которыми я сталкивалась о прошлом годе, еще и не на такое были способны. Убивать живых людей они точно могли.
Однако это были не обычные призраки. Они появились на этом свете в результате направленного использования мощного некромантского артефакта и злонамеренных действий опытного мага-ренегата.
Что мы имеем в результате? Не обязательно, чтоб Фикхен была ведьмой. Но магическое воздействие непременно должно иметь место.
Только откуда взяться магическому воздействию в Киндергартене? То есть в его наличии теперь вряд ли можно сомневаться, но определить, откуда оно исходит, я пока не могу. Образования не хватает. Если бы в Киндергартене был хотя бы один действующий хрустальный шар, я бы связалась по нему с Абрамелином, и старый маг бы меня проконсультировал. А так приходится, как обычно, полагаться лишь на собственные силы.
И начать надо с того, чтобы проверить Фикхен и ее почтенную матушку.
Тут как раз и объект моих размышлений появился в поле зрения, закончив с поручением для отца Суперстаара.
— А ведь важные дела тебе теперь получают, Фик, — сказала я.
Девочка приосанилась.
— Не боишься, что по пути мальчишки нападут?
Осанка исчезла.
— Боюсь... Они за косы дергают... и обзываются... все потому что фаттерхен у меня умер, заступиться некому. Вот и дядька этот, которого убили...
Казалось, она вот-вот заплачет. Довольно с меня на сегодня женских слез, не хватало еще детских.
— Ладно. Давай-ка я тебя провожу.
Фикхен мгновенно повеселела.
Сдав Фикхен на руки матушке, мне ничего не стоило напроситься на чай с пирогами. Тем более, что напряженная умственная деятельность не позволила мне сегодня полноценно подкрепиться во время предыдущего перекуса в «Сюрпризе Киндера».
За чаепитием я навела разговор на Фикхен. А известно, что любая мамаша не упустит случая поболтать о своем чаде. И вдовствующая госпожа Грох, экономка бургомистра, исключением не была. Я многое узнала об ее обожаемой доченьке — начиная с болезней, коими Фикхен болела до того, как у нее прорезались зубки, и до ее поведения на прошлой неделе. И либо Грохша была гениальной актрисой, которой место не на кухне, а на сценах императорских театров, либо я ничего не понимаю в колдовстве, но никаких признаков того, что Фикхен и ее мать владеют тайными знаниями, я не заметила. Единственное, что меня заинтересовало, было следующее: госпожа Грох поведала, что в последние месяцы Фикхен мучили дурные сны, она плакала и кричала по ночам. Но, слава присноблаженному Фогелю, теперь ее милая малютка снова спит спокойно, как и подобает детям ее возраста.
— А вы спите в одной комнате?
Поделиться книгой: