Помоги проекту - поделись книгой:
– Я знаю. Я ценный работник.
– Выпишу тебе премию.
– Вот спасибо, Максим Эдуардович. Мне как раз нужно посетить римские магазины.
– Договор скреплен.
Не то чтобы ей не хватает денег, конечно, однако Макс никогда не был жадным и регулярно всем повышал зарплату. Во-первых, у него работали люди, фанатично преданные делу, а не деньгам. Деньги являлись законным и соответствующим вознаграждением за такое дело. Во-вторых, вознаградить хорошего работника приятно. Макс испытывал непонятное, но умиротворяющее чувство, когда подписывал очередной приказ и видел потом, какими довольными становятся лица людей.
Чувства, черти бы их взяли. Вот зачем нужно было вспоминать?
Инга, с тех пор как стала работать на Макса, купила себе квартиру – это он знал, так как именно агентство и подбирало ей жилплощадь. Инга выбрала двухкомнатные апартаменты в новостройке на юге, и Макс их молчаливо одобрил. Они были в его вкусе – просторные, светлые, с большими окнами. Правда, в гостях у Инги с момента покупки Макс ни разу не бывал: не те отношения.
Ведь она же боевой товарищ, даже не друг, наверное. Смысл дружбы Макс постигал плохо и, кого назвать друзьями, затруднялся сказать. Ингу? Илью? Рязанова? Все это люди, которые с ним каждый день и которые поддерживают его идею. Он бывал на праздновании дней рождения, которые они устраивали с размахом в каком-нибудь ресторане, и кое-что знал об их жизни. Если это дружба, тогда она у него есть.
Вот пацан Кирилл говорит, что друг Лешка не дает ему айпад. У друга Лешки есть чувство собственности. Значит, все нормально.
Впрочем, эта ересь мгновенно была Максом позабыта, когда он увидел Пантеон.
Конечно, он знал его по картинкам и планам – кажется, даже в какой-то давней курсовой по истории искусств выбрал для себя темой. Но вживую здание производило то впечатление, какое и должен производить храм всех богов. Огромный купол, грузно опирающийся на стены, а внутри – гулкое пространство, взмывающее ввысь и вдруг дарящее легкость. Невыразимый эффект, блистательное действие античной архитектуры, восходящей к язычеству. Те боги, которые, возможно, когда-то обитали здесь, наверняка были существами требовательными и тщательно контролировали качество работ. Кто кирпич не так положил – того и покарать могут.
Древний языческий храм не исправило никакое посвящение христианскому Господу: здесь ощущался дух свободы и неповиновения. Макс пожалел, что полдень давно миновал и нельзя в полной мере оценить красоту солнечного луча, падающего сквозь круглое отверстие в крыше. Да и Анна торопила группу, явно пропустив половину запланированной лекции. Не прошло и десяти минут, как все потянулись к выходу.
– Мы можем вернуться сюда завтра, – предложила Инга. – Завтра свободный день.
– Это хорошая идея.
Конец экскурсии был скомкан, так как люди устали окончательно и могли думать только о том, чтобы поесть и выпить чего-нибудь холодного. Поэтому Анна перестала рассказывать о гробнице Рафаэля, об архитектурных особенностях храма и его предназначении, глянула на часы и объявила, что ведет всех обедать. Около трех часов дня рестораны в Риме почти все закрывались на перерыв до вечера – испанская сиеста не обошла своим вниманием и эти места. Было почти два, однако нужный ресторан зарезервировали под группу.
Когда вышли на площадь, там царило все то же столпотворение, что и раньше. Рим был под завязку набит людьми; Макс этого не помнил. Впрочем, тот давний визит почти полностью стерся из памяти, только свет остался…
Свет кольнул уголок глаза, Макс моргнул, а потом увидел…
Да нет, не может быть.
А с другой стороны, это бы объяснило…
Он остановился, и Инга остановилась тоже.
– Что-то случилось?
– Нет, – медленно произнес Макс, – показалось.
7
Умы бывают трех видов: один все постигает сам; другой может понять то, что постиг первый; третий – сам ничего не постигает и постигнутого другим понять не может.
Ресторан располагался неподалеку от Пьяцца делла Ротонда, на которой стоял Пантеон. Отделанный темными деревянными панелями, пропитанный запахами готовящейся еды, ресторанчик понравился Инге с первого взгляда. Рассаживались шумно, весело, и как-то так получилось, что снова оказались за одним столом с Кириллом и Еленой.
Мать умудрилась не потерять егозливое дитя во время экскурсии, не растратить его интерес и не сорваться в процессе укрощения строптивого. Инга была ею восхищена. У этой женщины следовало поучиться. Темпераменты Елены и ее сына явно не совпадали, однако она не делала из этого трагедии и научилась общаться с ним ко взаимному удовольствию. Мама была для него авторитетом, была другом. Что-то это Инге напоминало…
Ах да. Ее собственную жизнь.
Пусть Макс посмотрит, ему полезно.
Она отчаялась его перевоспитать, да и не питает умная женщина иллюзий, что можно изменить мужчину кардинально. Его можно направить, приучить, как щенка, – это да. Мужчина прет напролом и ничего по сторонам не видит, задача женщины – мягко его сориентировать, если понадобится.
Но Инга была для Макса боевым товарищем и ценным сотрудником. Все это убивало надежды когда-нибудь что-нибудь изменить в тех областях, которые работы не касались.
Нет, ей даже не больно. Ну, если честно, вначале немного было. А потом Инга сказала себе: стоп. Так можно потерять все, что ты с собою уже сделала, так можно потерять себя, ту самую великолепную себя, к которой ты стремилась и которой ты стала. Самоуважение – одна из важнейших вещей в жизни человека, и его нельзя терять никогда, особенно – когда ты влюблена.
Поэтому Инга довольно быстро смирилась с тем, что Максим Амлинский не будет ей принадлежать. Он никому не мог достаться просто так, разве что в качестве выгодной сделки. Если ему не удастся измениться. А он не хочет меняться – ему и так комфортно, он в этой шкуре провел всю жизнь, она ему подходит, сбрасывать-то зачем?
Максим Амлинский сидел рядом, ел закуски и терпеливо отвечал на вопросы Кирилла. Речь шла о последнем чуде, поразившем воображение мальчишки, – о Пантеоне.
– А как она держится, ну, крыша?
– Она как бы лежит на стенах.
– Как она может лежать? Она же полукруглая?
– Полусферическая. Смотри. – Макс взял салфетку, достал из кармана рубашки ручку, с которой не расставался вообще никогда, и привычно принялся чертить. – Это называется центрическо-купольная архитектура. Вся конструкция выполнена из монолитного бетона, и лишь низ армирован кирпичными арками.
– Макс, попроще, – сказала Инга с улыбкой, – выбирай термины.
– Что? А… Все из бетона, Кирилл, а вот тут идут арки, которые поддерживают конструкцию. Чтобы постройка стояла еще крепче, в ней внутри сделаны ниши, всего их восемь, одна из них служит входом, через который мы и попали внутрь. – Макс говорил медленнее: Инга прямо видела, как вращаются колесики в его мозгу, переводя сложные для ребенка термины в нечто более понятное. – Кроме того, есть еще и восемь скрытых ниш, мы их не видели.
– А может, там клады! – Кирилл задрыгал ногами так, что стол зашатался.
– Нет, кладов там нет. Эти ниши полые и за счет своего расположения помогают держаться стенам и куполу. Кроме того, имеет значение, из какого именно материала возведена постройка.
– Но вы сказали – бетон, он же везде одинаковый!
– А вот и не одинаковый! – совсем по-мальчишечьи сказал Макс, и Инга чуть соком не поперхнулась. – Сейчас я тебе расскажу.
– Ну, все, – пробормотала Инга, обращаясь к Елене, – теперь мы будем это долго слушать… – Та лишь еле заметно улыбнулась.
– При строительстве на нижних поясах наполнителем служила твердая травертиновая крошка, на верхних – крошка туфа и легкой пемзы. Это позволило сделать купол и верх стен по весу легче, чем низ. Вообще в строениях здесь часто использовался римский бетон – это смесь извести, воды и осколков глиняных изделий или песка. А еще в Пантеоне кессонированный потолок… – Макс запнулся, перевернул салфетку. – Кессоны – такие лакуны в материале, как ямки. Они тоже облегчают вес и нагрузку на балки. Вернее, облегчали; с изобретением новых способов строительства они превратились в декоративные элементы, но в Пантеоне все еще выполняют практическую функцию.
– Дырки в потолке помогают ему не падать?! – изумился Кирилл. Он так увлекся, что забыл о еде.
– Не дырки, углубления. А дырка там только одна, ты ее видел.
– Ага, такая круглая.
– Называется опеон, или опайон. Это обязательно круглое отверстие, использовавшееся для дополнительного освещения. Тот, который мы видели сегодня, один из самых больших, около девяти метров, кажется.
– Ух ты! А снизу маленький.
– Угу.
– Зато прикольно называется, – польстил опеону Кирилл.
– Боюсь тебя разочаровать, но с древнегреческого это слово переводится просто как «дырка».
– Это ничего, – заявил Кирилл, поразмыслив, – зато он красивый!
На этой оптимистичной ноте принесли горячее: телятину с травами, ризотто, еще одну корзинку с хлебом и какой-то умопомрачительный соус в баночках.
– Если это тебя немного утешит, – сказал Амлинский, – то про отверстие в крыше Пантеона есть легенда. Она гласит, что во время переосвящения храма, то есть когда его из языческого сделали христианским, демоны стали разбегаться из здания, а самый большой вылетел сквозь крышу, пробив рогами дыру.
– Что, правда так и было?
– Это легенда. Я их не люблю, потому что предпочитаю факты, но эту помню.
– Вы очень хорошо разбираетесь, – обратилась Елена к Максу, – вы архитектор?
– Мы оба, – кивнул он в сторону Инги. – Трудимся в одной фирме.
«Шпионскую легенду» разработали и утвердили еще вчера вечером. По ней выходило, что два одиноких сердца, встретившись на ниве производства, почувствовали взаимное притяжение. С тех пор и… притягиваются. Для неформального общения с членами туристической группы этого должно было хватить, а изображать из себя безумно влюбленных на людях и целоваться под каждым столбом никто не собирался. Такое поведение не было характерно ни для Инги, ни уж тем более для Макса, а просто водить даму под руку Амлинский умел.
– Вы не сочтете невежливым, если завтра мы с Кириллом присоединимся к вам… или вы к нам? – спросила Елена. – Я обещала отвести его в сады виллы Боргезе и в зоопарк. Это не утомительно и приятно. Мы были бы рады.
Инга переглянулась с Максом: решать в любом случае предстояло ему.
– Хорошо, – согласился он, помедлив, – я бы не отказался. Инга, ты как?
– Отличная идея. Тогда выдвинемся прямо с утра, да? Если там в середине дня гулять, будет очень жарко.
– Да, – просветлела Елена, – конечно.
После обеда все разбрелись кто куда. Инга с удовольствием возвратилась бы в отель и поспала пару часов, однако в Максе проснулась жажда деятельности. Не будучи привязанным к человеческому стаду, он сразу подобрел и выказал желание просто побродить по улицам, посмотреть по сторонам. Инга не смогла устоять. Его эгоизм был чертовски заразителен.
Она понимала, что действует не совсем законно, что пользуется особым положением при государе своем и переступает внутреннюю черту, но ничего не могла с собой поделать. Долгие годы она видела Макса в основном в формальной обстановке: офис, переговоры, встречи, выезд на объекты – все это было работой, даже когда приходилось выбираться к черту на кулички, чтобы осмотреть очередной особняк.
Это была неизменная, трудоемкая и неубиваемая привычка Макса, достойная высочайшего уважения: всю недвижимость, на которую заключались сделки, он осматривал сам. Всегда. Исключений не бывало. Новостройка или коттедж в Московской области – для Макса это значения не имело, он садился в машину и ехал, и часто Инга ездила вместе с ним. Иногда автомобиль превращался в передвижной офис, особенно если Макс не садился сам за руль, а вызывал водителя; тогда на просторном заднем сиденье разворачивался полевой штаб с компьютерами, принтером и даже переносным факсом.
Макс любил здания так, как никогда не любил людей. Как никогда себе не позволял относиться к людям. Всю свою нерастраченную любовь (а она в нем была, Инга точно знала!) он направлял не на девушек, иногда возникавших в его жизни и довольно быстро исчезавших с горизонта, не на родителей, с которыми виделся раз в три месяца, и даже не на подчиненных. Он отдал ее кирпичу, бетону, стеклу, арматуре и всему, что из этого можно было построить. Он держал при риелторской фирме непривычный для нее проектный отдел, где несколько опытных человек могли помочь, если здание еще находилось в процессе строительства и с процессом этим возникали трудности, или дать консультацию по отделке.
Сначала Инга удивлялась: почему шеф не открыл проектировочное бюро, почему не брал заказы на планирование и постройку? Однако скоро поняла, что от этого Макс получал гораздо меньше удовольствия, чем от соединения зданий с людьми. Он не мог строить, когда уже существовало столько построенных домов, ищущих хозяев. Он просто не мог оставаться в стороне.
Инга им восхищалась. Так хитро замаскировать настоящие чувства под холодный деловой расчет – это надо было суметь.
Сначала она Макса не понимала. Совсем. Она мгновенно увидела в нем блестящего профессионала и сделала все, чтобы учиться у него и работать с ним. Ей льстило, что он разглядел ее потенциал, ее желание работать – под образом девушки без опыта, которая штурмовала крупную успешную компанию и получила свой шанс. Шанс был использован на двести процентов, мечта сбылась. Но своего начальника Инга очень долго не могла раскусить, влюбившись в него скорее предчувствием, чем разумом. Понимание пришло случайно.
Во всем был виноват котенок.
Стоял мерзкий, промозглый март, Москва по уши утопала в грязи, уборочная техника, как обычно, куда-то исчезла. Постоянно шел дождь. Инга приехала на работу на такси, а Макса внезапно не было. Она сидела в его кабинете, ждала его, работала потихоньку.
Потом Макс появился, неся двумя пальцами за шкирку несчастное существо, не похожее ни на что, кроме маленького комка грязи со стереозвуком. Котенок истошно вопил, Макс не менее истошно чихал. Уронив подобранца прямо на стол перед опешившей секретаршей Оленькой, Амлинский трубно высморкался и потребовал дезинфекции и справедливости. Котенка этого, заорал Макс, он чуть не задавил на парковке, и какого хрена котенок таких размеров делает здесь, на огороженной трехметровым забором территории компании, неизвестно!
– Отмойте его, – брезгливо сказал Макс, глядя на несчастное дрожащее существо с маниакальным презрением и судорожно оттирая руки платком от грязи. – Пристройте куда-нибудь. Чтоб я не видел больше эту пакость. И вызовите дезинсекторов, может, у него блохи, а блох нам в ковролине не нужно.
Потом он полчаса мыл руки в ванной, ругался, называл пиджак «окончательно испорченным» и пил антигистаминные.
Судьбой котенка Макс не интересовался. Ольга быстро отмыла животное, оказавшееся после этого вполне себе рыжим, и унесла домой (с тех пор, кстати, найденыш превратился в наглый тюфяк весом восемь кило, мурлычущего домашнего террориста). Инга вскользь упомянула о спасении несколько дней спустя. Макс буркнул: «Мне-то какое дело? Проект по Новомалеевке где?» – и на том история вроде бы завершилась. Но тогда-то Инга поняла Амлинского.
Тогда – и после одной его фразы, брошенной вскользь, на корпоративе, за пару дней до котенка. Макс выпил немного коньяка, подобрел, улыбался даже. Инга сидела рядом с ним, болтала с Ирой Веденеевой – прекрасным риелтором, – и что-то они говорили такое, то ли о свадьбах, то ли о детях… словом, умилительное донельзя. Ира вещала, Инга кивала. Она была для Макса снежной королевой и не стремилась разрушать образ.
Когда Ира ушла, Макс, развалившийся в кресле, протянул:
– Сентиментальность! Глупо.
– Прости, что? – Они уже давно перешли на «ты», и Инга знала, когда можно его спросить, а когда лучше промолчать.
– Сентиментальность, – повторил он. – Это не для нас. Мой отец говорит, что сентиментальность могут позволить себе только те, у кого нет настоящего дела. Настоящее дело – то, на что уходит вся жизнь, и негоже размениваться на досужие чувства. Все эти сопли – для бездельников.
Он был нетрезв и выражался более неформально, чем обычно.
– То есть дети и котята – это не к тебе? – уточнила Инга.
– Благоглупости не ко мне. Я не вижу в этом ни потенциала, ни энергии, ни выгодных вложений. Так было с детства, я так воспитан и считаю это правильным. Все это мешает, все это… неподобающе для таких, как мы, Инга. – Он взглянул на нее пристально, будто проверял. – Ты ведь сама это знаешь. У нас нет на подобное времени.
– Любовь – для слабаков? – усмехнулась она.
– Именно.
Макс, кажется, обрадовался, что она на его стороне. Инга не стала его разочаровывать.
«Отец сказал, что это для слабых».
Потом случился котенок, и в голове у Инги будто перещелкнуло что-то.
Она сложила все кусочки мозаики, и у нее получилась такая красивая разноцветная картинка – хоть на пол в Пантеоне выкладывай, не стыдно! Она собрала вместе все Максовы оговорки, его случайно оброненные фразы, его поступки, его стиль жизни, полностью построенный на работе и личном участии, и получила ответ.
У отмороженного Эдуарда Амлинского, сталелитейного королька, и его жены, похожей на ледяную статую, почему-то родился ребенок с чувствительным сердцем. Но чувства – для слабаков, для низшей касты, с которой Макс не пересекался никогда. Его мир был чист, сияющ, выхолощен до предела, и юный Амлинский искренне полагал, что так и надо.
По оброненным фразам, по вырвавшимся словам, по реакции на различные вещи и действия Инга выстраивала свое понимание Макса, становившееся все объемнее и страшнее. Она знала и раньше, что жизнь «наверху» требует определенных жертв. Знала, что люди, родившиеся в очень обеспеченных семьях, смотрят на мир иначе, чем те, кто соотносит слово «хрущевка» с реальностью. Но не подозревала, что между этими двумя мирами можно проложить такую пропасть. Гранд-Каньон, честное слово.
Макс жил и воспитывался в особняке за городом и в квартире на Патриарших, откуда его выпускали гулять только с няней. Максу не подходило обучение в средней школе, и его обучали на дому. Максу не подходили контакты ни с кем, кроме людей его круга. Дворник, садовник, шофер – все эти люди выносились за рамки существования, они лишь обеспечивали жизнь, и в результате Макс автоматически не замечал ни обслуживающего персонала, ни людей, которые по ряду признаков не подходили к его окружению. Их не было.
Максим Амлинский и его золотая клетка.
К тому времени, как его отправили за границу, где Макс мог бы почерпнуть познания о радостях жизни в студенческом братстве, он уже настолько закостенел, что ему не помогла отлучка из дома. Какой же прессинг он должен был выдерживать, если его воспитали так?
Его научили, что настоящий мужчина должен добиться чего-то сам. Макс начал с небольшого стартового капитала и поднял на нем фирму, считающуюся одной из лучших в России. Но он должен был куда-то прикладывать свою любовь к людям, которая в нем еще оставалась, свою сентиментальность, которую его приучили ненавидеть и считать неподобающей, свои, в конце концов, чувства, объявленные во всеуслышание постыдной слабостью. Макс ездил смотреть дома, гладил их по стенам, как животных, лично заключал сделки, хотя оставался выдержан и холоден, словно английский лорд, и превосходно держал эту маску почти всегда, и всех, всех обманул… кроме Инги и, может быть, себя.
Поделиться книгой: