Помоги проекту - поделись книгой:
На доказательство совершенно другого рода, которое может представлять большую важность по причинам, которые мы обсудим позже, указывает телосложение человека. Предположение, согласно которому существует взаимосвязь между телосложением с одной стороны и личностью (ее психическими и физическими расстройствами) с другой стороны, далеко не ново; Гиппократ, например, различал два главных типа телосложения человека: длинный, долговязый, линейный тип, который часто называют «лептосоматическим», и широкий, коренастый тип, который называют «пикническим». Он был убежден, что лептосоматический тип более подвержен туберкулезу, а пикнический — апоплексии и коронарным заболеваниям. Многие другие ученые также выделяли эти два типа, а некоторые добавляли еще третий, промежуточный, но они мало что изменили в учении Гиппократа, и только Кречмер в Германии выдвинул гипотезу, согласно которой эти типы телосложений тесно связаны с двумя главными разновидностями психотических расстройств. Согласно его теории, для шизофреников, как правило, характерно лептосоматическое телосложение, в то время как для маниакально-депрессивных пациентов — пикническое. В этой гипотезе есть доля истины, хотя существующая взаимосвязь не настолько тесна, чтобы представлять практическую пользу с точки зрения диагностики или психиатрии. Но тем не менее Кречмер обратил внимание многих людей, во-первых, на телосложение, а во-вторых, на взаимосвязь между телосложением и типом личности. С тех пор было проведено немало исследований, чтобы показать, что существует четкая взаимосвязь между лептосоматическим телосложением и интроверсией и между пикническим телосложением и экстраверсией. Читатель, возможно, вспомнит сэра Уинстона Черчилля, который был ярко выраженным экстравертом и пикническим типом, а также Невилла Чемберлена, который был явным интровертом и лептосоматическим типом.
Если для экстравертов в целом характерно пикническое телосложение и если преступники в основном являются экстравертами, то тогда следует предположить, что для преступников будет характерно пикническое телосложение в отличие от остальных нормальных людей. Так ли это в действительности? В Америке было проведено большое количество исследований в этой области, в частности Шелдоном и Глюксом, которые обнаружили, что взаимосвязь подобного рода действительно существует. В этой стране также проводилось несколько похожих исследований, одно из которых осуществлял Т. Н. Гиббенс, результаты проделанной работы также указывают на наличие этой взаимосвязи. Американским преступникам пикнический тип в целом свойственен больше, чем туберкулезникам или американским студентам. Более всего склонны к пикническому типу телосложения люди, страдающие раком груди и матки; их кривые обрываются на отметке шесть, что является средним баллом для американских студентов, среди которых есть и такие, чей балл достигает шестнадцати. Кривая преступников обрывается на отметке десять. Средний балл у преступников составляет от трех до четырех, в то время как средний балл у американских студентов равняется шести. Таким образом, не остается сомнений в том, что наши прогнозы вполне обоснованы. (Читателю, возможно, будет интересно узнать, что последние исследования в области раковых заболеваний показали существование довольно выраженной взаимосвязи между раком и экстраверсией. Был установлен факт взаимосвязи межу экстраверсией и коронарными заболеваниями. Причины этой связи до сих пор не изучены, но интересен тот фактор, что предположения, которые Гиппократ выдвинул около 250 лет назад, оказались во многом верными.)
Было сделано предположение, согласно которому корреляция между телосложением, с одной стороны, и личностью и заболеваниями — с другой, может указывать на то, что поведение предопределяется психологическими и биологическими факторами. Может быть, это верно, а может, и нет; разумеется, исходя из фактов, нельзя с уверенностью сказать, что этот вывод является правильным. Мальчик с пикническим телосложением действительно может унаследовать свое телосложение, а также предрасположенность к преступному поведению от своих родителей; однако так же возможно, что он рождается с таким типом телосложения, из-за которого он склонен к проявлению агрессии и других отрицательных эмоций, которые не свойственны людям с лептосоматическим типом. Таким образом, определенные конфигурации тела сами по себе могут характеризовать поведение и тип личности. Тем не менее нам понадобятся более убедительные доказательства влияния наследственности на преступное поведение, чем факт различных типов телосложения, и позже мы обратимся к этим доказательствам, если они существуют. Но прежде чем сделать это, я хотел бы познакомить читателя с еще одним направлением исследований, родоначальником которого является Клаус Конрад из Германии.
Конрад начинает с анализа диаграммы, на которой отображены пропорциональные изменения телосложения по мере взросления ребенка. На графике видно, к примеру, что у младенца непропорционально большая голова, которая с годами становится меньше. Эти изменения типичны для всех рас и для обоих полов. Конрад затем высчитывает относительный размер головы как отношение длины тела к возрасту. Это изображено на рисунке, где видно, что данная пропорция уменьшается от 27 процентов при рождении до 13 процентов в возрасте 24 лет. Кроме того, Конрад изучил относительный размер головы у людей пикнического и лептосоматического типов. Результаты проделанной работы отображены на следующем рисунке, на котором видно, что пикнический тип в данном отношении похож на детей в возрасте восьми лет, в то время как лептосоматический тип соответствует в целом взрослому человеку. Конрад делает вывод, что, по крайней мере, в данном отношении люди пикнического типа остановились на более низком уровне онтогенеза, чем люди лептосоматического типа, и, следовательно, их можно считать относительно менее развитыми. Очень часто также используется индекс «грудная клетка — плечи» — ширина в плечах в процентном отношении к объему грудной клетки. На рисунке видно, что и этот показатель быстро изменяется со временем. На этом рисунке также отображены результаты, полученные при изучении типичных групп лептосоматического и пикнического типа.
В данном случае опять становится очевидно, что пикнические группы в данном отношении больше похожи на детей, а лептосоматические — на взрослых.
Конрад приводит большое количество похожих графиков и данных и приходит к заключению, что «морфологические пропорции разных видов телосложения позволяют утверждать, что пикнический тип можно сравнить с ранними стадиями онтогенеза, а лептосоматический тип — с поздними стадиями. Другими словами, пропорции, которые будут разными у людей пикнического и лептосоматического типа, также будут разными у маленьких и более взрослых детей». Конрад пошел еще дальше и заявил, что если определенные пропорции не изменяются с возрастом, то будут одинаковыми как у людей пикнического типа, так и у людей лептосоматического типа.
Кроме того, он продемонстрировал действие похожего принципа в физиологической области, исследовав разнообразные вегетативные и другие реакции, а также в психологической области. В последнем случае он также пришел к заключению, что для пикнического типа (в отличие от лептосоматического) характерны поведенческие паттерны, которые отличают ребенка от взрослого человека, или более молодого человека от более старого. В целом его открытия можно суммировать, сказав, что пикнический тип является более незрелым в плане личности, поведения и физиологических характеристик.
Этот вывод, который подтверждается эмпирическими исследованиями, может представлять огромную важность, особенно если мы вспомним, что люди пикнического типа, как правило, являются экстравертами, а люди лептосоматического — интровертами. Далее одной из характерных черт экстраверта является незрелость поведения, которую в рамках нашей теории можно объяснить тем, что он не смог извлечь пользы, в отличие от интроверта, из процесса обусловливания, которое ему навязало общество. Можно даже сказать, что у десятилетнего интроверта сформировалось столько же условных реакций, сколько у пятнадцатилетнего экстраверта. Само понятие зрелости, разумеется, очень трудно измерить, а многочисленные предположения по этому поводу практически не представляют научной ценности. Конрад внес существенный вклад в науку, так как показал, как можно измерить это понятие, и связал его с поддающимися проверке морфологическими и физиологическими теориями. Позже мы еще вернемся к этому понятию зрелости при обсуждении результатов исследований Дениса Хилла и других экспериментаторов, которые показали, что электроэнцефалограммы мозга психопатических личностей выявили паттерны, характерные скорее для детей, чем для взрослых, что привело ученых к понятию «незрелой электроэнцефалограммы».
В целом практически не остается сомнений в том, что между преступностью и паттернами экстраверсии действительно существует определенная взаимосвязь. Мы можем теперь задать себе вопрос: а что же лежит в основе этой взаимосвязи. Объясняется ли она влиянием окружающей среды и такими факторами, как различия в обучении, в социальном происхождении и так далее; или она объясняется врожденными чертами личности, которые передают ребенку его родители? В начале века в моде была теория наследственности, чему сильно поспособствовал итальянский писатель Чезаре Ломброзо, который постулировал доктрину il reo nato (прирожденный преступник). Он не только утверждал, что для всех преступников характерна врожденная тенденция к асоциальному поведению, но также утверждал, что для них характерны определенные физические черты, по которым их можно отличить от остальных людей. Когда английские и американские исследователи не нашли подтверждений существования этих общих физических признаков у преступников, вся теория Ломброзо была поставлена под сомнение, однако отказавшись от нее полностью, мы потеряли то полезное, что в ней было. Мы уже приводили доказательства наследственного предопределения экстраверсии — интроверсии, с одной стороны, и невротизма, с другой. Если, что мы также показали, для преступников характерны высокие показатели по экстраверсии и невротизму, то отсюда может следовать вывод, что то место, которое они занимают в нашей описательной схеме личности, во многом определяется генетическим компонентом. Существуют ли прямые доказательства этого?
В данном вопросе нам, естественно, может помочь метод изучения близнецов, с которым мы уже встречались раньше. Первым использовал этот метод известный немецкий исследователь Ланге, который в 1928 году опубликовал свою знаменитую книгу «Преступление как судьба». Он прошелся по всем тюрьмам Баварии с целью найти заключенных, у которых были близнецы. В конце концов, ему удалось найти тридцать таких заключенных, у тринадцати из которых были однояйцевые близнецы, а у семнадцати — разнояйцевые. В соответствии с парадигмой исследования близнецов, обсуждавшейся нами ранее, можно предположить, что если бы наследственность была одной из главных причин преступного поведения, то среди однояйцевых близнецов было бы больше тех, кто также совершал бы преступления, — чем среди разнояйцевых. Ланге обнаружил, что среди тринадцати однояйцевых близнецов второй близнец также сидел в тюрьме в десяти случаях и оставался чист перед законом в трех случаях. Среди семнадцати разнояйцевых близнецов второй близнец отбывал тюремное наказание в двух случаях, а в пятнадцати случаях не имел проблем с законом. «Это подводит нас к следующему выводу: в том, что касается преступлений, однояйцевые близнецы в целом ведут себя одинаково, а разнояйцевые близнецы — по-разному».
Далее Ланге сравнил уровень преступности среди обычных братьев и сестер с уровнем преступности среди разнояйцевых близнецов.
Он говорит: «Если бы мы обнаружили, что в случае с разнояйцевыми близнецами оба близнеца наказывались бы чаще, чем обычные братья и сестры, то тогда мы говорили бы о влиянии окружающей среды в зависимости от степени различий между ожиданиями и обнаруженными фактами». Другими словами, среди двух обычных братьев или сестер должно быть столько же преступников, сколько и среди двух разнояйцевых близнецов, так как в обоих случаях влияние наследственности примерно одинаково. Если бы мы обнаружили, что оба разнояйцевых близнеца становятся преступниками чаще, то тогда это можно было бы объяснить тем фактом, что они более похожи друг на друга, так как родились в одно и то же время и поэтому окружающая среда влияла на них одинаково, увеличивая таким образом вероятность того, что они оба должны были стать либо преступниками, либо законопослушными гражданами. В данном случае можно было бы допустить определенное влияние окружающей среды; но сравнение Ланге говорит об обратном. Он заключает, что «в случае с однояйцевыми близнецами одинаковые условия окружающей среды играют весьма незначительную роль».
Мы можем спросить, почему не всегда оба однояйцевых близнеца ведут себя одинаково. Если некоторым людям действительно предначертано судьбой совершать преступления, согласно Ланге, то почему тогда существуют исключения? На этот вопрос, естественно, есть несколько ответов. Во-первых, второй близнец также может быть преступником, но его просто пока еще не раскрыла полиция. Как мы уже говорили раньше, раскрываемость преступлений не может быть стопроцентной, поэтому нельзя надеяться на то, что там, где часто играет роль случай, будет непременно наблюдаться полное соответствие. Второй ответ нам дает сам Ланге, который обнаружил, что в двух случаях, когда среди двух однояйцевых близнецов действительно только один был преступником, этот преступник в свое время перенес тяжелую черепно-мозговую травму. В еще одной паре, в которой между близнецами не наблюдалось соответствия, только один из близнецов страдал увеличением щитовидной железы (зобом) — заболеванием, которое изменяет характер. Также было обнаружено, что черепно-мозговые травмы влияют на нормального человека таким образом, что его характер меняется в направлении большей степени экстраверсии. Зоб и связанные с этим заболеванием гормональные расстройства нервной системы также могут привести к похожим последствиям.
Таким образом, мы видим, что в случаях несоответствия между близнецами имело место вмешательство в нервную систему одного из близнецов, которое, возможно, и стало причиной того, что он совершил преступление. Для случаев соответствия между близнецами также были характерны несколько интересных моментов, которые следует упомянуть. В случае с одной парой, например, Ланге подозревал общее наследственное венерическое заболевание. «Если это действительно так, то в данном случае мы имели бы дело не столько с врожденными тенденциями к совершению преступлений, сколько с результатами повреждений тканей мозга, которые, как известно, предрасполагают человека к асоциальному поведению». В целом результаты, полученные Ланге, довольно впечатляющи. Никто из тех, кто изучил подробные истории приводимых им болезней, которые наглядно демонстрируют соответствие между однояйцевыми близнецами не только в отношении преступности, но даже в конкретном типе преступления и в способе его совершения, не будет сомневаться в том, что наследственность играет очень важную роль в формировании асоциального поведения.
Количественное соотношение случаев соответствия среди близнецов-преступников, близнецов-гомосексуалистов и близнецов-алкоголиков (для однояйцевых и разнояйцевых близнецов представлены разные цифры)
Подтвердились ли результаты исследований Ланге результатами работы его последователей? Такой важный вывод, как этот, неизбежно должны были захотеть проверить многие исследователи, и в действительности, как в Германии, так и в США, было проведено большое количество похожих исследований. В целом некоторые исследователи нашли даже более убедительные доказательства влияния наследственного фактора, другие же — и их большинство — обнаружили, что факты подтверждают общий вывод, но довольно слабо. В таблице я собрал результаты всех исследований, которые были опубликованы до проделанной Ланге работы (включая и результаты его исследования), и читатель вправе сам сделать соответствующие выводы. В том, что касается преступности среди совершеннолетних, количество случаев соответствия у однояйцевых близнецов в два раза больше по сравнению с разнояйцевыми близнецами, такая же картина наблюдается и в случае с нарушениями поведения у детей. В случае с детской преступностью разница становится менее заметной, однако количество подобных случаев, разумеется, весьма небольшое. В таблицу также включены данные по алкоголизму и гомосексуализму, хотя они, возможно, не так уместны здесь, как остальные. В Англии гомосексуализм считается преступлением, а на континенте — нет, а алкоголь часто может привести к совершению преступления и часто с ним ассоциируется. Таким образом, эти данные все-таки представляют немалый интерес. В целом все данные подтверждают справедливость главного вывода Ланге, который заключается в том, что в асоциальном поведении присутствует мощный наследственный компонент, однако мы не можем согласиться с ним в той чрезмерной важности, которой он наделяет наследственные факторы, говоря, что «преступление это судьба». И все-таки мы не можем согласиться с теми, кто полностью пренебрегает собранными им фактами и заявляет, что преступление — это исключительно социальный феномен, который зависит от факторов окружающей среды. Разумеется, мы должны признать, что окружающая среда играет не последнюю роль, однако не менее важным является структура и природа организма, который испытывает на себе влияние окружающей среды. Как мы уже отмечали ранее, поведение является результатом взаимодействия наследственности и окружающей среды, и настоящий ученый никогда не будет преувеличивать значение одного фактора и принижать значение другого.
Один из примеров подобного взаимодействия, разумеется, является очевидным. Мы постулировали, что просоциальное поведение является, по сути, продуктом процесса обусловливания, которому иногда препятствует конституция определенных индивидуумов, которая не дает им формировать у себя условные рефлексы так же легко, как это получается у большинства людей.
Также становится очевидно, что даже если у человека легко формируются условные рефлексы, то он все равно может не выработать у себя просоциальные реакции, желательные для общества, поскольку его в свое время не заставили пройти через процесс обусловливания, который мы считаем необходимым. Так сын проститутки и вора может вообще не получить того типа обусловливания, который необходим для того, чтобы человек стал законопослушным гражданином; в действительности может произойти как раз противоположное. Если у него легко формируются условные рефлексы, то вполне возможно, что он пройдет через процесс обусловливания, который выработает у него реакции, крайне нежелательные для общества. Однако подобная возможность вовсе не так важна, как кажется на первый взгляд. Даже в самых криминальных группах требуются определенные паттерны поведения для того, чтобы даже такие маленькие социальные организмы могли функционировать: «у вора должен быть кодекс чести». И наши гипотетические мать-проститутка и отец-вор постараются добиться у ребенка определенного послушания, ради собственных интересов, по крайней мере. Даже такие родители будут внушать ребенку, что он должен говорить им правду, что он должен уважать собственность, по крайней мере в том, что касается внутрисемейных отношений. Дети также будут получать обусловливание с помощью своих сверстников, учителей, так что в целом они не могут быть полностью лишены процессов обусловливания, которые призваны выработать привычки, полезные обществу. Тем не менее следует особо подчеркнуть тот факт, что результат обусловливания зависит от двух факторов. Первым фактором является степень обусловливаемости у субъекта, вторым является количество случаев связки условных и безусловных стимулов. Первый является конституционным фактором, а второй является фактором окружающей среды, и тот и другой выполняют одинаково важную роль в достижении конечного результата.
Почему многие люди недооценивали роль наследственного фактора в случае с преступностью? Одна из причин заключается в том, что те, кто доказывали важность наследственных принципов в данном отношении, не смогли указать на какой-либо узнаваемый механизм, через который эти принципы могли бы себя выразить.
Очевидно, что само по себе поведение не может быть врожденным; бессмысленно говорить о том, что преступность является врожденной. Теория, которую мы обсуждали, предоставляет отсутствующее звено цепочки, так как психологическая основа механизмов обусловливания и других механизмов научения как раз является тем, что можно передать наследственным путем.
Еще одним возражением является то, что принятие наследственных причин приводит к терапевтическому нигилизму. Если невроз или преступность объясняются наследственными факторами, то получается, что с ними ничего нельзя поделать. Следовательно, гораздо логичнее было бы исследовать факторы окружающей среды, так как их можно изменить, и в результате как-то повлиять на поведение человека. Подобные аргументы в действительности являются ошибочными. Давайте, например, рассмотрим такое заболевание, как phenylketonuria. Этим заболеванием страдает один ребенок из сорока тысяч детей в Европе и Соединенных Штатах. Его можно обнаружить, соединив мочу пациента с хлоридом железа: если моча станет зеленого цвета, значит, человек болен. Многие люди, страдающие этим заболеванием, также страдают серьезными умственными дефектами, хотя в некоторых случаях коэффициент умственных способностей практически приближен к среднему уровню. Это заболевание связано с геном рецессивности, а механизмы его передачи наследственным путем хорошо известны. Учитывая, что данное заболевание полностью предопределено наследственностью, можно предположить, что людям, страдающим им, никак нельзя помочь. Тем не менее исследования показали, что для детей, больных phenylketonuria, характерна неспособность перерабатывать phenylalanine в tyrosine. Предполагается, что это приводит к умственным дефектам, по причине отравляющего эффекта некоторых продуктов неполного распада phenylalanine. На сегодняшний день, к счастью, phenylalanine не является важной составляющей диеты, при условии, что в ней присутствует tyrosine, и, следовательно, детям можно назначать диету, в которой phenylalanine будет практически отсутствовать.
Таким образом, мы можем не допускать отравления организма; было доказано, что если подобной процедуре следовать с первых месяцев жизни, то можно значительно снизить степень умственной отсталости. Другими словами, знание конкретного механизма наследования, а также механизмов действия конкретного заболевания не только не является антагонистическим по отношению к терапевтическим методам, но наоборот — формирует единственно возможную основу для этих методов.
Можем ли мы сделать похожее предположение в отношении преступности? Мы уже указывали на то, что положение человека в континууме экстраверсии/интроверсии можно изменить при помощи наркотиков, стимулирующих препаратов (кофеин, амфетамин и бензедрин), которые подтолкнут его в направлении крайней интроверсии, и депрессантов, таких как алкоголь и барбитураты, которые подтолкнут его в направлении крайней экстраверсии. Мы также видели, что криминальное и психопатическое поведение характерно, главным образом, для экстравертов, и попытались показать, каким образом это связано с определенными врожденными чертами их нервной системы. Если в поведении преступника или психопата виновата их крайняя экстраверсия, то тогда не логично бы было переместить их в сторону большей интроверсии с помощью стимулирующих препаратов и, таким образом, превратить из преступника и психопата в законопослушного гражданина? В связи с этим было проведено немало экспериментов с детьми с нарушениями поведения. Было обнаружено, что применение стимулирующих препаратов приводило к немедленному и, в некоторых случаях, просто поразительному эффекту. Дети становились спокойнее, прекращали кричать, становились менее возбудимыми и более законопослушными, лучше усваивали уроки в школе. Подобные исследования, проводившиеся во многих странах, не оставляют никаких сомнений в том, что с помощью стимулирующих препаратов можно добиться значительного улучшения состояния у детей с нарушением поведения. Также были обнаружены два факта, которые можно рассматривать как следствия из общей теории.
Во-первых, было обнаружено, что такие дети были более устойчивы к этим препаратам, чем обычные дети или даже взрослые. Этого следовало ожидать исходя из теоретических соображений; экстраверт, находясь в континууме очень далеко от крайней интроверсии, может принять большое количество стимулирующих препаратов, прежде чем приблизится к точке крайней интроверсии; интроверт, который уже находится рядом с точкой крайней интроверсии, не может принять столько стимулирующих препаратов. Во-вторых, было обнаружено, что применение депрессантов приводило к ухудшению состояния у этих детей, что очень интересно, так как в случае с невротиками барбитураты и другие похожие препараты применяются в медицинской практике для того, чтобы заглушить различные фобические реакции. Это открытие согласуется с нашей гипотезой. Сравнительно недавно также была проведена интересная серия исследований взрослых людей и подростков. Профессор Д. Хилл, например, обнаружил, что для личностей, на которые благотворно влияли стимулирующие препараты, была характерна «тенденция к проявлению агрессии и враждебности в межличностных отношениях… Самыми хорошими пациентами являются те люди с предрасположенностью к агрессии, которые способны на теплые доброжелательные межличностные отношения, но которые постоянно сами их разрушают — в браке, на работе, в дружбе — из-за импульсивности, раздражительности, незначительных проявлений жестокости и нетерпимости по отношению к другим людям… Им быстро надоедает лечение, если оно не приводит немедленно к ощутимым результатам. Они известны своей безответственностью и тенденцией к нарушению правил морали». Для этой группы также характерен очень глубокий сон, чрезмерное сексуальное желание и незрелый паттерн энцефалограммы мозга. Хилл отмечает алкогольную зависимость, такие дурные привычки, как обкусывание ногтей в зрелом возрасте, а также попытки осуществить поджог или саботаж в подростковом возрасте. Все эти наблюдения согласуются с нашей теорией. Следует вспомнить, что мы рассматривали энурез как неспособность выработать у себя соответствующий условный рефлекс, поэтому нет ничего удивительного в том, что подобное заболевание характерно для категории людей, с трудом поддающихся обусловливанию.
В действительности не раз отмечается тот факт, что многие преступники страдают энурезом: количество случаев энуреза среди них составляет более двадцати пяти процентов.
Особенный интерес представляет эксперимент, в котором сравнивалось воздействие амфетамина на три группы преступников. Одна группа использовалась в качестве контрольной и не получала никаких препаратов, вторая — в качестве группы плацебо; а третья группа получала амфетамин. За поведением и симптомами групп наблюдали до и после применения препаратов. Были отмечены следующие изменения: для контрольной группы было характерно незначительное улучшение на два пункта; в случае с группой плацебо также наблюдалась похожая картина; в группе, получающей амфетамин, улучшение было значительным и составило примерно двадцать два пункта. Учитывая этот и другие результаты исследований, мы должны заключить, что с помощью относительно небольших доз стимулирующих препаратов можно добиться смещения ненормальных и криминальных форм поведения в сторону нормальных и этических.
Как же работает этот процесс? Вполне возможно, хотя и сомнительно, что увеличение обусловливаемости благодаря применению стимулирующих препаратов играет в данном случае не последнюю роль. Период, в течение которого пациент принимает стимулирующие препараты, занимает не месяцы и не годы, а всего лишь дни или недели, поэтому нельзя сказать, что в данном случае для обусловливания достаточно времени. Обнаружено, что как только действие препаратов прекращается, пациент снова возвращается к прежним моделям поведения, хотя существуют доказательства того, что на этот раз его асоциальное поведение будет менее выраженным. Интересно было бы провести эксперимент, в котором была бы предпринята попытка осуществить обусловливание социального характера в то время, когда преступник находился бы под воздействием стимулирующих препаратов.
Кажется, что в данном случае мы смогли бы справиться с проблемами, связанными с плохой обусловливаемостью, и добиться результатов, которые в любом другом случае были бы невозможными.
Однако учитывая, что в типичной ситуации подобные препараты действуют несколько иным образом, мы должны найти альтернативы этому методу. Наиболее вероятной является, возможно, снижение «стимульного голода», который, как мы уже отмечали в предыдущих главах, является одним из последствий кортикального торможения. Под воздействием наркотика человек испытывает меньший голод в отношении внешней стимуляции, и поэтому соблазн уменьшается. В качестве примера мы можем рассмотреть сексуальное поведение. Хилл указывает на то, что среди группы психопатических пациентов, которых он изучал, было мало случаев завершенного полового акта со своими партнерами. Дело в том, что сильное сексуальное желание, которое часто не удовлетворяется, является источником стресса и напряжения для того, кому отказывают в сексе. Это, по его словам, приводит к дисгармонии в супружеских отношениях, а также к проявлению ревности. Хилл обнаружил, что применение соответствующих препаратов значительно снижает либидо, и сексуальная жизнь человека становится менее активной, что также приводит к снижению чувства сексуального голода, беспокойства и агрессии. Он заключает: «Этот эффект следует рассматривать как свидетельство того, что стимулирующие препараты можно успешно использовать для изменения нежелательных паттернов поведения».
Существует и еще одно возражение, которое иногда используется против всего подхода в целом, и в частности против использования животных в экспериментах, связанных с преступным поведением. Разве люди не обладают свободой воли, которая и отличает их от животных? Крыс и щенков, вне всякого сомнения, можно поставить в определенные рамки, но человек — это не мышь, и то, что применимо к низшим организмам, таким как животные, на которых проводят эксперименты, никак не может быть применимо к людям.
Вне всякого сомнения, в этом утверждении есть доля правды. Разумеется, крысы далеко не всегда ведут себя подобно людям. Но важно не просто постулировать или отрицать, что существуют определенные точки соприкосновения, необходимо проводить эксперименты, чтобы выяснить степень соответствия или несоответствия между поведением крыс и людей. В этой главе мы обращали внимание на довольно любопытное сходство между поведением животных и людей; на вопрос, является ли это сходство всего лишь аналогией, которая не представляет никакой практической ценности, или основой для новых теорий, которые могут помочь в искоренении преступного и асоциального поведения, можно будет ответить только после дальнейших исследований. Нельзя утверждать, что эта взаимосвязь действительно существует, но нельзя говорить и о том, что ее нет. Слишком много аналогий было выявлено между животными и людьми в том, что касается процессов обусловливания и научения, чтобы можно было отрицать схожую биологическую природу различных организмов. А если мы согласимся — считаю, должны это сделать, — что в отношении социального поведения действуют те же законы обусловливания, что и в отношении других типов поведения, то тогда не сможем отрицать, что знание этих законов, полученное в результате исследований поведения как животных, так и людей, необходимо нам для того, чтобы найти объяснения тем или иным моделям поведения.
Вопрос свободы воли является чисто философским, и поэтому мы не должны над ним задумываться. Сомнительно, что термин «свобода воли» вообще что-нибудь значит. Для биолога поведение является продуктом наследственности и окружающей среды, которые вместе предопределяют определенные модели поведения и привычки. Поведение является результатом комбинации этих двух факторов и, таким образом, полностью предопределено.
В данном контексте трудно понять, что же такое «свобода воли». Означает ли это, что поведение человека не зависит от его мотивов, от его привычек, от его прошлого опыта, или от чего-нибудь еще? Точно так же можно заявить, что поведением человека управляет слепой случай и что наследственные факторы и окружающая среда тут абсолютно ни при чем. На самом деле нельзя исключать и такую возможность; в конце концов, ведь существует же закон неопределенности Гейзенберга по отношению к мельчайшим частицам, из которых состоят атомы, заключающийся в том, что мы не можем предсказать поведение этих частиц. Учитывая, что наше тело состоит из атомов и молекул, которые в свою очередь формируются из более мелких частиц, вполне логично было бы предположить, что случай играет не последнюю роль в предопределении нашего поведения и преуменьшает значение наследственных факторов и факторов окружающей среды. Однако это никак не может быть связано со «свободой воли», которая не имеет никакого отношения к вмешательству слепого случая на субатомном уровне в человеческие мотивы, желания, страхи и так далее. Тот факт, что ученые пока имеют мало доказательств справедливости своих теорий, вовсе не означает, что эти теории ошибочны. Вне всякого сомнения, через тысячу лет психологи смогут предоставить гораздо больше доказательств.
Наше обсуждение имеет некоторое отношение к теме, которая начиная с 1843 года была предметом жарких споров, а именно к законам М’Нагтена. Эти правила были сформулированы судьями в ответ на вопросы Палаты лордов относительно того, следует ли освобождать убийц от наказания на основании факта сумасшествия. М’Нагтен, по фамилии которого были названы законы, внушив себе, что он являлся жертвой преследования, пытался убить сэра Роберта Пила, которого считал виновным в своих злоключениях, но по ошибке лишил жизни его секретаря. Он был оправдан, и всеобщее недовольство фактом его освобождения привело к дебатам в Палате лордов, в результате которых были сформулированы эти известные правила. Согласно этим законам каждый считается вменяемым до тех пор, пока не будет доказано обратное, и для того, чтобы быть освобожденным от уголовной ответственности, обвиняемый на момент преступления должен быть невменяемым по причине душевной болезни, которая была настолько серьезной, что он либо не осознавал, какой поступок он совершает, либо не отдавал себе отчета в том, что его действия были противозаконны. Если у подсудимого была только частичная потеря рассудка, то тогда степень его ответственности перед законом должна оцениваться в зависимости от того, как он сам интерпретировал факты.
Эти правила, которые принимают во внимание состояние рассудка человека, а не его эмоции, являются отражением того времени, когда они были сформулированы, и на сегодняшний день являются объектом критики. Некоторые критики даже выносили предложение включить в документ пункт о «непреодолимых импульсах». Но отдельные из них пошли еще дальше и заявили, что закон невменяемости также должен распространяться на действия, которые не являются импульсивными в этом смысле слова, а которые являются результатом постоянного состояния эмоционального расстройства.
На эту тему были написаны целые тома, но нельзя сказать, что исход всего нашего обсуждения можно назвать положительным. Если поведение человека действительно является продуктом наследственности и окружающей его среды, то тогда становится очевидным, что ни один человек не может нести ответственность за свое поведение, в том смысле, в котором этого от него требует закон, и любые попытки заставить его отвечать за содеянное могут оказаться бессмысленными. То, что это действительно так, становится очевидным, так как на каждом судебном заседании психологи принимают как ту, так и другую сторону, приводят одинаково убедительные доказательства о виновности и невиновности подсудимого.
Однако сказать, что никто «не может нести ответственности» в данном философском и юридическом смысле, вовсе не значит сказать, что никто не должен быть наказан; в конце концов, целью наказания является защита общества и исправление преступника. Для того, чтобы исправить преступника при помощи методов, эффективность которых была доказана учеными, вовсе не обязательно раздумывать над тем, несет ли он на самом деле ответственность за свои поступки или нет. Это справедливо как в отношении тех, кто совершает поступки в состоянии невменяемости, так и в отношении тех, кто находится в трезвом уме и памяти.
Споры по поводу законов М’Нагтена по сей день продолжаются только потому, что до сих пор существует смертная казнь. В последние годы споры по поводу смертной казни сосредоточились на одном вопросе, который заключается в том, является ли смертная казнь сдерживающим фактором для людей, собирающихся совершить преступления, которые наказываются подобной мерой наказания. Было доказано, что в случае, когда смертная казнь отменяется, количество убийств в целом по стране не растет, а когда эту меру наказания опять вводят, количество убийств не уменьшается. Начиная с 1957 года, когда смертная казнь предусматривалась для одних преступлений, а для других было решено ее отменить, оказалось, что возросло количество преступлений, в отношении которых смертная казнь была сохранена. Против запрета смертной казни выдвигаются, разумеется, аргументы эмоционального характера, однако рациональные аргументы говорят в пользу ее сохранения. Интересно, но многие люди полагают, что они не совершили бы преступление, если бы оно наказывалось смертной казнью, и делают вывод, что другие люди также воздержатся от совершения этих преступлений.
На самом деле мы пока еще очень мало знаем о ментальных процессах у людей, совершающих противоправные действия, которые наказываются смертной казнью, но я могу сказать, что разбираюсь в данном вопросе лучше других, так как в отличие от большинства моих читателей несколько раз совершал действия, которые наказывались смертной казнью, и поэтому имею некоторое представление о том, как человек относится к данному сдерживающему фактору.
Первый случай произошел со мной после того, как Гитлер пришел к власти в Германии. Согласно одному из установленных им законов, запрещалось вывозить из страны количество денег и ценностей, размер которых превышал определенный им предел. Мы с матерью решили, что пришло время перевезти наши фамильные драгоценности в более безопасное место, и вывезли наши деньги и ценности в Данию, прекрасно понимая, что если бы нас поймали, то мы не только были бы приговорены к смерти, но наша смерть была бы долгой и мучительной, как у узников концентрационных лагерей. Но это не помешало ни мне, ни моей матери осуществить задуманное. Я часто слышал, как многие говорили о том, что человек, совершающий преступление, за которое предусматривается смертная казнь, скорее всего сумасшедший, так как, исходя из рациональных соображений, наказание будет гораздо сильнее, каким бы ни было вознаграждение, полученное после совершения преступления. Подобное определение безумства вряд ли можно назвать реалистичным. Мы можем лишь сказать, что психологические проблемы, связанные со сдерживающими факторами, гораздо более сложны и неуловимы, чем это можно себе представить.
Завершив наш поверхностный обзор некоторых фактов и теорий в области преступности, мы видим, что точно так же, как меланхолик Галена соответствует группе невротиков в нашем обществе со своей комбинацией интроверсии и высокой степенью эмоциональной лабильности, так и холерик Галена соответствует современному преступнику с его комбинацией экстраверсии и высокой эмоциональности. Следует отметить, что в обоих случаях именно комбинация интроверсии или экстраверсии с эмоциональной нестабильностью представляет наибольшую опасность. У многих экстравертов и интровертов эмоциональная нестабильность отсутствует, и поэтому они живут нормальной жизнью, не страдают невротическими расстройствами и не имеют проблем с законом.
Именно сильная движущая сила эмоций несет ответственность за то иррациональное поведение, которое характерно для современной цивилизации. Несколько веков назад сильные эмоции данного типа были даже полезны в рукопашной схватке, в случаях, когда нужно было убежать от врага и в других опасных ситуациях. Сегодня подобные эмоции являются анахронизмом; они уже не приносят пользы, а наоборот — могут привести к самым негативным последствиям и поэтому не находят выхода в повседневной жизни. Возможно, именно по этой причине они находят выход у невротиков или преступников, и поэтому количество подобных расстройств растет. (Я утверждаю здесь, что предполагаемый рост количества расстройств на самом деле действительно имеет место; к сожалению, существует очень мало доказательств, которые бы подтвердили эту гипотезу, но я думаю, что тщательное изучение различных фактов из нашей истории предоставит нам эти доказательства.) Но как бы там ни было, вне всяких сомнений, чрезмерная эмоциональность, которая характерна для невротиков и преступников, является одной из главных составляющих их личности, и поэтому она нуждается в самом внимательном изучении. В случае с преступниками мы с подозрением относимся к любому, кто пытается разобраться в их поведении, так как мы полагаем, что преступник не достоин сочувствия и жалости, что преступника нужно обязательно наказать. Я уверен, что это абсолютно неверный подход, так как наказание только обостряет сильные эмоциональные реакции, которые уже присутствуют у преступника, и, как следствие, препятствует искоренению набора преступных привычек. По этой же причине такие наказания, как порка, например, приводят к весьма слабому и противоречивому эффекту. Если бы человек действительно был homo sapiens, который действовал бы исключительно из соображений рационального расчета, то тогда строгие виды наказания действительно помогли бы значительно снизить уровень преступности. Но так как эта гипотеза не подтверждается результатами экспериментальных исследований и было доказано, что ее нельзя применить ни по отношению к животным, ни по отношению к людям, то мы должны решительно от нее отказаться и полагаться на эмпирические исследования. Несмотря на то, что это может противоречить нашим основным принципам, мы должны согласиться с Самюелем Батлером, который сказал, что преступников надо лечить, а не наказывать. Именно к этому выводу приходят те, кто подчеркивает важность реабилитации преступников; наказание является примитивным способом исправления преступных наклонностей, с его помощью нельзя добиться улучшения. Мы также должны добавить, что у психологии есть еще одна гипотеза на этот счет. Она заключается в том, что мы не имеем права относиться ко всем преступникам одинаково и считать, что всех их можно исправить с помощью какого-то одного метода лечения. Очевидно, что для каждого человека должен быть разработан особый вид лечения, в зависимости от степени интроверсии, экстраверсии, невротизма или стабильности, и в особенности в зависимости от того, как у него формируются условные рефлексы. То же самое, естественно, можно сказать и в отношении воспитания детей. Пришло время отказаться как от принципа «сбережешь розгу — испортишь ребенка», так и от принципа laisses faine; мы должны понять, что для ребенка-экстраверта, у которого плохо формируются условные рефлексы, необходима более жесткая дисциплина обусловливания, иначе он может в будущем стать хулиганом, преступником, а ребенку-интроверту, у которого условные рефлексы формируются легко и быстро, наоборот, следует предоставлять большую свободу, иначе в будущем он станет невротиком. Существует много книг по проблемам воспитания детей и преступности, которые предлагают готовые решения. Прежде чем предлагать способы изменения поведения, мы должны вспомнить, что люди не представляют собой бесконечный поток однояйцевых близнецов и существенно отличаются друг от друга, и то, что является лекарством для одного человека, для другого может быть ядом. Тот, кто относится ко всем людям одинаково, нарушает один из главных законов психологии, а именно — что личность священна.
Исследования человеческой психики
Один из повторяющихся образов нашего времени — образ человека, подвергшегося нападению и зовущего на помощь в центре огромного равнодушного города: его крики остаются неуслышанными, очевидцы продолжают заниматься своими делами, не делая ровным счетом ничего, чтобы прийти ему на помощь. Это вопиющее безразличие используется в качестве свидетельства равнодушного и апатичного отношения, которое порождают в большинстве своих обитателей современные большие города.
Несомненно, есть немало реальных происшествий, которые служат подтверждением этой мрачной картины. Знаменитый пример — случай с Китти Дженовезе, которую зарезали в одном из деловых районов Нью-Йорка — Квинсе, когда она возвращалась с работы домой в 3 часа дня. Несмотря на то что было 38 свидетелей, которые не просто видели, но наблюдали за убийством из своих окон, никто из них не вмешался. Только один человек хоть что-то предпринял, позвонив в полицию, но даже на этот шаг он пошел только после того, как посоветовался с другом, живущим в другой части города.
После того как эта наводящая ужас история появилась на страницах «Нью-Йорк таймс», последовали гневные письма читателей; некоторые из них требовали опубликовать имена очевидцев этого убийства с тем, чтобы их можно было подвергнуть заслуженному ими общественному порицанию. Различные известные психиатры попытались объяснить апатичное отношение очевидцев. Более интересным, чем сами объяснения, был тот факт, что они практически не имели ничего общего. Доктор Джордж Сербан утверждал следующее: «Это атмосфера Нью-Йорка, атмосфера несправедливости. Ощущение, что вы навлечете на себя несчастье, если проявите активность, и не важно, что вы сделаете, вы будете страдать». Доктор Ральф С. Бэней полагал, что апатичность наблюдателей была вызвана смешением фантазии и реальности, смешением, порожденным нескончаемым потоком насилия на телевидении: «Мы преуменьшаем урон, который несут мозгу эти аккумулированные образы… они были оглушены, парализованы, загипнотизированы от возбуждения. Увлечены разворачивающейся на их глазах драмой, действием и в то же время не вполне уверены в том, что все это происходило в действительности». Возможно, наблюдатели ожидали, что объявится Бэтмен и решит проблему!
В другом происшествии в Нью-Йорке, на этот раз в Бронксе, была изнасилована и избита телефонистка, находившаяся одна в офисе. На короткое время она вырвалась из рук насильника и выбежала, голая и окровавленная, на улицу, крича о помощи. Примерно 40 человек наблюдали средь бела дня, как насильник пытался затащить свою жертву внутрь. Никто из них не пришел ей на помощь, несмотря на ее крики. Ее спасли два полицейских, которые случайно проходили мимо.
Был еще случай с Эндрю Мормиллом, семнадцатилетним юношей, которого пырнули ножом, когда он ехал домой в метро в Манхэттене. Несмотря на то что нападавшие тут же вышли из вагона, никто из находившихся в вагоне одиннадцати человек не попытался оказать помощь юноше, пока тот истекал кровью. На этом убийстве был основан сюжет полнометражного художественного фильма «Происшествие». Контрольный эксперимент: распыление ответственности
Джон Дарли и Бибб Латане из Нью-Йоркского университета заинтересовались случаем с Китти Дженовезе. Была ли очевидная апатия, продемонстрированная свидетелями происшествия, вполне тем, чем она казалась? Они указали, что хотя предположение о том, что чем больше людей является очевидцами происшествия, тем выше вероятность того, что жертве придут на помощь, кажется разумным, в данном случае оно оказалось совершенно неверным. При таком количестве очевидцев ведь кто-то должен же был прийти девушке на помощь?
Дарли и Латане пришли к парадоксальному выводу, что жертва может находиться в более благоприятном положении, когда имеется всего лишь один очевидец, чем когда есть несколько очевидцев. В такой ситуации ответственность за оказание помощи жертве ложится исключительно на одного человека, а не распыляется среди многих. Другими словами, когда имеется много свидетелей преступления или происшествия, происходит распыление ответственности. Возможная вина за неоказание помощи также распределяется. Каждый человек в этой ситуации несет на себе только небольшую долю вины.
Дарли и Латане подвергли проверке свои идеи в серии экспериментов, в которых экспериментатор объяснял, что он пытается выяснить характер тех личных проблем, с которыми сталкиваются студенты вузов в стрессовых условиях городской жизни. Для того чтобы избавить студентов от смущения при обсуждении личных проблем перед незнакомыми людьми, им сказали, что они сохранят анонимность и будут помещены в разных комнатах. Экспериментатор сообщил им, что он не будет слушать их разговоры, поскольку присутствие постороннего слушателя могло оказать сковывающее влияние. Общение должно было протекать с помощью микрофонов и наушников. Каждый раз участников эксперимента заставляли думать, что в обсуждении принимает участие один, два, три или шесть человек. На самом деле в каждом «разговоре» был только один реальный участник — все остальные «участники» были представлены магнитофонными записями.
Будущая «жертва» высказывался первым, сказав, что ему трудно дается привыкание к Нью-Йорку и академическим требованиям. С некоторым смущением в голосе он упомянул, что подвержен припадкам, особенно во время напряженных занятий или сдачи экзаменов. Затем о своих проблемах высказались все остальные «участники», после чего снова заговорил «жертва». Он говорил громко и бессвязно, закончив, запинаясь, следующим образом: «У меня, кажется, начинается припадок. Мне нужна помощь, нужна помощь, помощь (задыхающимся голосом)… Я умираю, я… умираю… помогите… у меня припа… (звуки затрудненного дыхания, тишина)».
Исследователи хотели выяснить, кинутся ли участники эксперимента на помощь студенту, у которого, по всей видимости, начался эпилептический припадок. Из тех участников, которые считали, что они были единственным человеком, кто знал о том, что у «жертвы» начался эпилептический припадок, каждый вышел из комнаты и сообщил о случившемся. В свою очередь, из тех, кто считал, что призывы жертвы о помощи слышали также четыре других участника, только 62 процента отреагировали незамедлительно. Поскольку каждый участник эксперимента слушал одну и ту же пленку с записью, очевидно, что произошло распыление ответственности.
Конечно, все это представляет больше академический интерес с точки зрения жертвы. Ей все равно, кто поможет ей, главное, чтобы кто-нибудь помог. Для нее главный вопрос — выше ли ее шансы на получение помощи, скажем, при пяти свидетелях, чем при одном. В исследовании Дарли и Латане шансы «жертвы» на получение помощи в течение 45 секунд после начала припадка равнялись примерно 50 процентам при единственном свидетеле и 0 процентов при пяти свидетелях. Другими словами, более вероятно, что помощь придет, и более быстро, когда имеется только один очевидец.
Другое интересное наблюдение, сделанное Дарли и Латане, касалось понимания участниками эксперимента тех факторов, которые определяли, реагировали ли они на призывы о помощи или нет. Участники, которые считали, что помимо них свидетелями припадка были еще четыре человека, и говорили, что они осознавали этот факт, когда случился эпилептический припадок, согласно заявляли, что это не оказало никакого влияния на их поведение.
Дарли и Латане также рассмотрели поведение тех участников, которые не проявили активности и не сообщили о случившемся. Несмотря на стереотипное представление о таких людях, они ни в коем случае не были «апатичными». Большинство из них поинтересовалось у экспериментатора, как чувствует себя жертва и оказали ли ему помощь. Многие проявляли различные признаки нервозности (дрожащие руки, вспотевшие ладони) и в действительности казались более эмоционально возбужденными, чем участники, которые сообщили о случившемся. Судя по всему, они решили не вмешиваться, но пребывали в неприятном состоянии нерешительности.
По примеру других
Конечно, количество очевидцев ни в коем случае не является единственным фактором, который определяет, окажут ли жертве помощь или нет. Как указали Дарли и Латане, реагирование на экстремальную ситуацию включает несколько этапов. Во-первых, происшествие должно быть замечено и истолковано. Процесс интерпретации крайне важен, так как многие ситуации подобного рода могут быть истолкованы по-разному: у мужчины, лежащего в канаве, может быть сердечный удар или он может быть сильно пьян. В свете выбранной интерпретации очевидцу необходимо решить, в чем состоит его обязанность, какого рода помощь требуется от него. Затем он должен действовать согласно принятому решению.
Латане и Дарли вполне справедливо утверждали, что процесс интерпретации особенно важен. Экстремальные ситуации редки, и большинство из нас плохо готовы к тому, чтобы распознавать их или реагировать на них. Итак, какого рода информацию мы используем для того, чтобы прояснить ситуацию? В большинстве случаев мы ориентируемся на других людей. Если они выглядят обеспокоенными, значит, это экстремальная ситуация. Если они остаются спокойными и невозмутимыми, случившееся можно спокойно игнорировать.
Для подтверждения влияния социальных факторов Латане и Дарли провели простой эксперимент, в котором две девушки играли в мяч в зале ожидания железнодорожного вокзала в Нью-Йорке. Когда мяч бросался соучастнице эксперимента, она либо с энтузиазмом присоединялась к игре, либо обвиняла девушек в том, что они ведут себя по-детски и поступают опасно, и тотчас отталкивала от себя мяч. Если соучастница реагировала негативно, никто из тех, кто находился в зале ожидания, не присоединялся к игре; но если соучастница присоединялась к игре, так же поступали 86 процентов всех присутствовавших людей. Более того, в последнем случае люди подходили из отдаленных концов зала ожидания, чтобы присоединиться к играющим, и главной проблемой девушек было, как поскорее закончить игру!
Значение социального влияния на решение очевидцев оказать или не оказать помощь было продемонстрировано в другом исследовании, на этот раз проводившемся в Принстонском университете Джоном Дарли и его коллегами. Всех участников попросили сделать некоторые рисунки и поместили либо в комнату поодиночке, либо вместе с другим участником. Участники сидели либо лицом, либо спиной друг к другу. В то время как они рисовали, рабочий в соседней комнате опрокинул на себя какой-то тяжелый щит, который упал с оглушительным звуком. Вслед за этим последовали вскрик «Моя нога!» и громкие стоны. Девяносто процентов участников, которые находились в комнате в одиночестве, бросились на помощь к рабочему, 80 процентов пар участников, сидевших лицом к лицу, отреагировали на грохот, но только 20 процентов пар участников, сидевших спиной к спине, попытались прийти на помощь.
Почему такая огромная разница между парами, которые сидели лицом к лицу и спиной к спине? Почему расположение, не позволявшее видеть лицо другого, имело столь существенное значение? Ответом может быть то, что интерпретация неоднозначного события, такого, как звук падения, подвергается значительному воздействию со стороны реакций других людей. При расположении лицом к лицу каждый участник мог видеть встревоженную реакцию другого, что усиливало интерпретацию случившегося как действительного происшествия. Практически все участники, сидевшие лицом к лицу, выражали своим поведением тревогу по поводу звука падения, но только половина сидевших спиной к спине интерпретировали падение в таком же ключе. Таким образом, поведение других очевидцев крайне важно и может оказывать самое разное воздействие. Не раз отмечались случаи массовой паники, иногда с катастрофическими последствиями. Обвал фондового рынка в октябре 1987 года как раз такой случай. С другой стороны, если кто-то из членов группы показывает своим пассивным и незаинтересованным поведением, что происшедшее не является чрезвычайным событием, реакция остальной группы может быть подавлена.
Негативные последствия социального влияния были исследованы Латане и Дарли в другом эксперименте, в котором участники столкнулись с неоднозначной, но потенциально опасной ситуацией (в комнату, где находились участники эксперимента, через небольшое вентиляционное отверстие подавался дым). Они оказывались в этой ситуации в одиночестве, с двумя другими участниками или с двумя помощниками Латане и Дарли, которые получили инструкцию посмотреть на дым, пожать плечами, а затем полностью игнорировать его.
Семьдесят пять процентов участников, находившихся в одиночестве, вышли из комнаты, чтобы сообщить о возможной аварийной ситуации, в отличие от 10 процентов тех, кто находился в компании сообщников исследователей, игнорировавших опасность. Как указал много лет назад автор комедий и профессор Гарвардского университета Том Лерер, люди скорее умрут, чем выставят себя дураками! Очевидно, что именно невозмутимое поведение двух соучастников подавляло реакцию участников эксперимента, так как о дыме чаще сообщалось в том случае, когда в комнате присутствовали три настоящих участника, каждый из которых усиливал опасения другого.
Количественный фактор
Словом, может быть небезопасно полагаться на старую пословицу, гласящую, что «безопасность в количестве»[3]. Если при происшествии присутствуют несколько очевидцев, они могут быть менее расположены, чем один-единственный очевидец, предпринять какие-либо меры. Это может быть следствием того, что каждый из них не чувствует, что именно он обязан вмешаться, или следствием того, что пассивное и сдержанное поведение других очевидцев указывает на отсутствие чрезвычайных обстоятельств, требующих экстренных мер. Нежелание принимать на себя ответственность или ее распыление в толпе кажется более выраженным среди женщин, чем среди мужчин, возможно, вследствие культурной традиции, по которой женщины предоставляют мужчинам брать на себя инициативу в экстремальных ситуациях.
Бибб Латане и его коллеги также просили людей хлопать в ладоши или кричать как можно громче либо поодиночке, либо в небольших группах разного количества, и обнаружили, что звук двенадцати хлопающих ладоней даже в три раза не громче звука двух ладоней. Та же самая картина наблюдалась и тогда, когда люди кричали. Они сделали вывод, что это — свидетельство того же поведения, которое демонстрируют группы очевидцев, а именно свидетельство перекладывания ответственности друг на друга.
Существуют ли обстоятельства, при которых присутствие других очевидцев может скорее способствовать, чем препятствовать прямому вмешательству? Возможно, желание снискать одобрение со стороны окружающих может иногда побудить очевидца прийти на помощь? В эксперименте, организованном для того, чтобы изучить этот вопрос, участников заставили думать, что четыре других человека, участвующих в эксперименте, будут либо знать, либо не знать о том, как они реагировали на звуки, свидетельствовавшие о яростной борьбе между еще одним участником и «грабителем», — инцидент завершился тем, что грабитель «улизнул» вместе с магнитофоном другого участника. Из тех свидетелей, которые считали, что об их реакции не будут знать другие, 39 процентов пришли на помощь, в отличие от 74 процентов тех, которые думали, что находятся под наблюдением. Таким образом, присутствие других очевидцев может иметь как положительные, так и негативные последствия. Кроме того, многие из участников, которые полагали, что за их поведением наблюдают, заявили, что сознание этого в действительности помешало им прийти на помощь, что демонстрирует интересное расхождение между их действительным поведением и внутренними ощущениями.
Итак, присутствие других очевидцев может также делать более вероятным то, что люди окажут помощь в экстремальной ситуации, но только в том случае, если ситуация будет интерпретирована как таковая. Леонард Бикман подтвердил фактически, организовав эксперимент, в котором участники слышали звук, по всей вероятности, упавшего книжного шкафа на другого участника, сопровождавшийся криком. Когда сообщник экспериментатора интерпретировал звук падения и крик как экстремальную ситуацию, «очевидец» предлагал свою помощь гораздо быстрее, чем когда соучастник заявлял, что беспокоиться не о чем. Как и ожидалось, интерпретация происшествия соучастником влияла на поведение «очевидца», изменяя его собственную интерпретацию: 93 процента свидетелей, которые слышали опасения помощника экспериментатора о характере того, что произошло, полагали, что жертва пострадала, в сравнении с всего лишь 54 процентами тех, кому сказали, что ничего страшного не произошло.
Жертва: кому придут на помощь?
Большинство либерально настроенных людей и тех, кто мыслит понятиями равноправия, хотели бы думать, что всем людям будет оказываться помощь в экстремальной ситуации, однако имеющиеся факты свидетельствуют о том, что очевидцы и свидетели довольно избирательны в своих решениях, кому помогать. Один из моментов, который мог иметь значение в случае с Китти Дженовезе, — это то, что несколько очевидцев полагали, что происходившее было «любовной ссорой», а большинство людей в таких обстоятельствах инстинктивно предпочитают не вмешиваться. С целью дальнейшего исследования этого вопроса Ланс Скотланд и Маргарет Стро из Пенсильванского университета инсценировали яростную ссору и потасовку между мужчиной и женщиной в присутствии или в пределах слышимости очевидцев. Женщина начинала кричать и умолять: «Отстань от меня!» Для того чтобы наблюдавшие сцену люди могли установить характер «отношений» между этими двумя, женщина кричала либо: «Я не знаю вас!», либо: «Почему я только вышла за тебя!».
Огромное влияние на реакцию наблюдателей оказывали предполагаемые отношения между нападающим и жертвой: 65 процентов очевидцев вмешивались, когда считали, что речь идет о незнакомых друг с другом людях, но только 19 процентов поступали так, когда думали, что потасовка происходит между супругами. Очевидцы явно верили, что наблюдают настоящую драку, так как 30 процентов наблюдавших за сценой женщин настолько испугались за собственную безопасность, что закрыли дверь своей комнаты, выключили свет и даже заперли дверь!
Есть, вероятно, несколько причин, почему меньше людей пришли на помощь в случае драки между супругами. Во-первых, они считали, что замужняя женщина, вероятно, будет смущена заступничеством постороннего человека, в то время как женщина, подвергшаяся нападению незнакомого человека, не будет. Во-вторых, они полагали, что женщина, подвергшаяся нападению незнакомого человека, будет в большей степени нуждаться в помощи, чем женщина, ставшая жертвой своего мужа. И наконец, они посчитали, что мужчина с большей вероятностью применит силу ко всякому, кто вмешается, если объектом его нападения является его собственная жена.
Данные, опубликованные Администрацией по содействию в обеспечении правопорядка Соединенных Штатов, показывают, что 60 процентов нападений совершается по отношению к совершенно незнакомым людям. Однако когда Скотланд и Стро демонстрировали видеозаписи яростной потасовки между мужчиной и женщиной, только один человек из тридцати правильно угадал, что эти двое были незнакомыми друг другу людьми. Подавляющее большинство предположило, что между ними существовали близкие отношения. Интересно, что печатаемые в газетах интервью с очевидцами реальных происшествий такого рода подтверждают то, что наблюдатели обычно полагают, что мужчины избивают свою вторую половину. Одним словом, акты насилия с меньшей вероятностью побудят вмешаться окружающих в больших городах, чем в маленьких. Существует меньшая вероятность, что в большом городе отношения между двумя дерущимися людьми известны окружающим, а следовательно, более вероятно, что они будут неправильно истолкованы.
Другая причина, почему очевидцы неохотно вмешиваются в драку между людьми, которые, по их предположению, являются мужем и женой, — то, что они считают, справедливо или нет, что отчасти женщина сама может быть виновата в происходящем. Как правило, мы испытываем большее сочувствие к тем жертвам, которых мы считаем невиновными, чем к тем, которые, как нам кажется, «сами напросились». Пьяный бузотер в баре, задирающий окружающих, а затем сбитый кем-либо с ног, остается лежать на полу.
Ирвинг Пилиэвин и его коллеги исследовали этот феномен, инсценировав несколько происшествий в нью-йоркском метро. Мужчина, игравший роль жертвы, шел неуверенной походкой, а затем падал на пол, лицом вверх. Иногда он держал в руке черную палочку и производил впечатление трезвого человека, а иногда от него исходил запах алкоголя, а в руках он держал бутылку со спиртным, завернутую в бумажный пакет. Ему оказывали меньше помощи, когда он был «пьяным», чем когда он был «больным», вероятно, по той причине, что на самих пьяных возлагают вину за их состояние, а также потому, что оказание помощи человеку, от которого разит алкоголем, которого может вырвать или который может начать вас оскорблять, обходится дорогой ценой. Впрочем, стоит оказаться на месте одному доброму самаритянину, предлагающему свою помощь, как обычно быстро находятся еще несколько помощников, и кажется неважным в этом случае, пьян человек или болен.
В экстремальной ситуации наблюдатели вынуждены быстро принимать решение на основе довольно скудной информации. Впрочем, кое-что очевидно сразу — это расовая принадлежность жертвы, и разумно предположить, что этот момент играет свою роль в том, оказывают ли очевидцы помощь или делают вид, что ничего не замечают. Самуэль Гартнер из университета штата Делавэр выдвинул интересную теорию о том, что большинство белых в Соединенных Штатах предпочитают не думать о себе как о людях, которые проигнорировали бы крики негра о помощи, если бы исключительно от них зависело оказание помощи. Однако, утверждает он, если бы ситуация давала им возможность как-то оправдать свое предубеждение, то оно, пусть и не в очень большой степени, повлияло бы на их решение.
Поделиться книгой: