Помоги проекту - поделись книгой:
Криминальная опухоль пустила метастазы повсюду, она проросла «снизу», так же как и «сверху», проглотила государство, подмяла под себя общество. В России не осталось ни одной социальной или политической институции, которая не была бы покорежена уголовщиной. По сути, нет никакой разницы между кущевскими бандитами и кремлевскими олигархами. И те и другие — типичные люмпены и уголовники по своим повадкам, ценностям, менталитету. А вся Россия снизу доверху — сплошная «Кущевка».
Новоявленный хозяин России дико озирается в необычном для него историческом интерьере, не в силах поверить, что все теперь принадлежит ему. Он чужд всякого истинно производительного начала. Фабрики и заводы, железные дороги и больницы, государственные учреждения и дома призрения, суды и театры — все это для него не более чем груды бесполезных институций, если их нельзя немедленно разобрать на части и продать или, по крайней мере, заставить работать на себя.
Богатейшее государство с необъятной территорией, с историей, с традициями и с ядерным оружием в конце концов стало трофеем в руках варвара. Он очень похож сегодня на обезьяну с гранатой в руке и так же опасен — совершенно невозможно предсказать, куда он эту гранату зашвырнет, потому что социальных тормозов у обезьяны нет по определению.
Криминальная среда полностью подчинила себе русское общество и эксплуатирует его как колонию, выкачивая из страны ресурсы и перекачивая их за рубеж.
Социальный и политический уклад жизни современной России очень похож на уклад жизни колониального государства. В медицине известен феномен аутоинтоксикации — самоотравления организма ядами, которые начинают вырабатываться внутри него при некоторых нарушениях нормальной жизнедеятельности. Нечто подобное произошло сегодня с российским обществом, которое подверглось «самоколонизации» паразитическими элементами, возникшими вследствие развития патологических социальных процессов внутри общества. Россия сегодня — империя и колония «в одном флаконе».
Страна вернулась в свой XVI век и даже еще раньше. Через всю русскую историю проходит конфликт между работящим «тягловым» (платящим налоги) человеком, которого не могло защитить слабое государство, и «татем» (вором и разбойником), который пользовался этой слабостью государства. Но почти никогда не было так, чтобы «тати» захватывали само государство, превращали его в орудие воровства и нещадного избиения работящих людей. Так было только в ордынские времена, когда ханские отряды стояли в каждом русском городе и защищали тех, кто больше заплатит. Но то были чужие, а здесь — свои.
Русское общество приобрело характерную для оккупированных (колонизируемых) территорий двухуровневую структуру. Где-то «на дне» есть реальный «производящий» социум со всеми свойственными ему внутренними противоречиями между составляющими его сословиями, и есть «криминальная нашлепка» над этим социумом, состоящая из не включенных в его повседневную производительную жизнь паразитических элементов, которые выкачивают из этого социума все, что можно.
Сегодня Россия искусственно поделена на два класса — «оккупантов» и «население». «Оккупанты» — это сформированная из люмпенов всех мастей («во фраках», «в погонах» или «в цепях» — не имеет значения) воровская элита, организованная как мафия и живущая «по понятиям», которая поставила под свой контроль государство и использует его как орудие перераспределения в свою пользу всего того, что производит население. «Население» — это совокупность впавших в «состояние комы» производящих сословий, лишенных реальной правовой и политической защиты, социальная роль которых сведена к обслуживанию паразитической элиты.
Конфликт между «оккупантами» и «населением» — основной скрытый социальный конфликт внутри современного российского общества. Это и есть то главное общественное противоречие, которое тормозит развитие российского общества, без преодоления которого ни одна из исторических задач, стоящих перед Россией, не может быть решена. Прежде чем заниматься модернизацией, индустриализацией, либерализацией, демократизацией и еще Бог знает чем, общество должно освободиться от криминальной опеки, сбросить с себя мафиозное ярмо, угнетающее его производительные силы.
Криминал разлагает русское общество, извращает цели и задачи русской государственности, вызывает необратимую деградацию русской культуры.
Криминальная стихия, как вирус, живет внутри любого здорового общества на протяжении всей его жизни. И любое общество на протяжении всей своей жизни борется с этим вирусом. Победить криминальную стихию, как и вирус, окончательно нельзя, но можно и нужно держать ее под контролем. Стоит, однако, обществу ослабнуть, а его социальным и политическим институтам — отклониться от тщательного исполнения заложенных внутри них программ, как «криминальный вирус» берет реванш и начинает поедать еще живое общество изнутри. Социальный иммунодефицит опасен так же, как и биологический.
Как правило, эта «вирусная атака» на ослабленное общество заканчивается быстро и печально. Общество умирает, а вместе с ним умирают и те паразиты, которые его пожирали. Но если это общество в свою очередь оказывается паразитическим и само живет за счет какого-то неограниченного внешнего ресурса (находится, так сказать, на искусственном питании и дыхании), то драма может затянуться. Возникает паразитическая цепочка, на вершине которой оказывается криминал, в середине — подмятое им под себя при помощи подконтрольного ему государства общество, а в основании лежит тот самый ресурс, за счет которого они оба существуют.
Современную Россию невозможно представить без «Газпрома». Если бы не было Черномырдина, взлелеявшего эту уникальную монополию, то не было бы и Путина с его режимом. Недаром, повинуясь интуиции, Кремль, укрепившись политически, стал немедленно создавать нефтяной аналог «Газпрома» из «Роснефти». Выдерни из-под власти «Газпром» с «Роснефтью» — и от нее ничего не останется. Нефтепроводы и газопроводы для криминальной российской элиты есть то же, что «шелковый путь» для кочевников — источник непрерывного и неограниченного «нетрудового» обогащения. Поэтому в российском обществе и возобладали нравы, естественные для какого-нибудь вайнахского племени, но мало сочетающиеся с христианской традицией. Сегодня не Кавказ входит в Россию, а Россия — в Кавказ.
Насаждаемые криминалом нравы корежат нравственные устои русского народа. Под его давлением начинает работать отрицательный «социальный лифт», который вытаскивает на поверхность все самое гнилое, что можно найти в народной гуще. И наоборот, все доброе, светлое, истинно христианское выкорчевывается в народной душе. Формируется негативная матрица поведения, из которой можно выскочить, только отправившись во внутреннюю или во внешнюю эмиграцию. То же самое происходит со всеми социальными и политическими институтами. Вместо того чтобы стабилизировать общество, защищая его от хаоса, они привносят хаос в общественную жизнь, революционизируя Россию похлеще любой оппозиции.
Существует заблуждение, что нынешний режим — это и есть традиционный образ русского государства. Мол, лучше, увы, не стало, но и хуже (если посмотреть внимательно на то, что было), слава Богу, тоже не стало. Русским «деревенщикам» даже мерещится возвращение к каким-то там православным истокам. Традиционалисты потянулись в Кремль толпами — слепые, они перепутали дорогу в вертеп с дорогой к Храму.
Нынешний режим не имеет ничего общего с русской государственной традицией (мы не обсуждаем здесь — хороша она или плоха), кроме некоторого поверхностного сходства в «держимордии». Но в этом нет ничего специфически русского: подобное «держимордие» можно найти у любого африканского или латиноамериканского авторитарного режима. И даже весьма «культурные» немцы или итальянцы в не лучшие для них времена вели себя очень похоже. Во всем остальном — это не традиционное государство с крестьянскими патриархальными корнями, а пиратская республика.
Это не возврат назад и тем более не движение вперед, а отскок в сторону. Получив на выходе «из коммунизма» мафиозное государство, опирающееся на люмпена, Россия зашла в исторический тупик, из которого ей не выбраться эволюционным путем. Криминальную нашлепку на теле общества нельзя рассосать, ее можно только отрезать.
Не исключено, что революция, которая так пугает русскую интеллигенцию, в сложившейся ситуации окажется не злом, а благом. Революции были и остаются «локомотивами истории» и ее «повивальными бабками». Как любые «роды», они почти всегда болезненны, а «локомотив» иногда может и переехать историю. Но это не значит, что революцию можно списать со счетов истории.
Проблема современной России состоит в том, что эволюционным путем из того криминального исторического тупика, в котором она оказалась, выбраться невозможно. Криминальный режим самодостаточен, и через десять, и через двадцать, и через тридцать лет он будет воспроизводить себя в том виде, в котором мы его сегодня наблюдаем. В отличие от коммунистического режима, он завязан на деньги, а не на идеологию, деградация которой автоматически означает его крах и перерождение. Этот режим сам по себе не рухнет до тех пор, пока не исчерпает внешние ресурсы, его питающие. Это резко сужает количество возможных политических сценариев для России.
Первый сценарий (неуправляемый крах) — это истощение природных запасов России или их катастрофическое обесценивание из-за мирового финансового кризиса, вслед за которым почти гарантированно наступает хаос и, вполне вероятно, распад страны. Если кто-то думает, что, когда закончится нефть, темницы рухнут и сама по себе наступит демократия, то он сильно заблуждается. Темницы, может быть, и рухнут, но приведет это только к тому, что еще больше уголовников выйдет на улицу. Это и есть кратчайший путь к тому самому «бессмысленному и беспощадному» бунту, которого никто не хочет. В этом случае режим гибнет, но вместе со страной.
Второй сценарий (управляемый крах) — это целенаправленное и организованное устранение режима до того, как нефть кончится, но так как смена режима конституционным путем — через выборы — в государстве, пораженном криминальным вирусом, практически невозможна, то этот путь, скорее всего, предполагает неконституционное разрешение конфликта между властью и оппозицией, то есть революцию. Справедливости ради надо отметить, что к настоящему моменту конституционные рамки уже и так предельно размыты самим режимом, а конституционный порядок существует разве что в головах людей с сильно развитым воображением. При этом, чем дольше будет сохраняться status quo, тем тем более болезненной будет смена власти.
Я не призываю к революции и не оправдываю революцию, я лишь констатирую печальные факты. Я лично предпочел бы, чтобы Россия обошлась без нее. Но реальных шансов на это у России немного. Ей приходится выбирать между плохим и очень плохим вариантом. Либо революция, что плохо, но сохраняются определенные исторические шансы. Либо катастрофа и бунт, что очень плохо и без всяких шансов. К сожалению, третьего уже не дано. Историческую развилку, на которой можно было выскочить из этого тупика при помощи компромисса, Россия проскочила.
Можно, конечно, игнорировать эти реальности, предаваясь мечтаниям о внутренней эволюции режима или о демократическом выборе голодного народа в разрушенной стране после того, как криминальный режим «доест» Россию до конца. Я полагаю для себя безответственным поддерживать подобного рода иллюзии, мало сочетающиеся с действительностью. Отдавая себе отчет в том, что моя позиция не найдет сегодня понимания у значительного числа глубоко уважаемых мною людей, я в свое оправдание могу лишь процитировать Владимира Маяковского: «И мне бы строчить романсы на вас, доходней оно и прелестней, но я себя смирял, становясь на горло собственной песне».
Единственный способ минимизировать потери от революции, не довести страну до хаоса и бунта — это подготовиться к этой революции, сделать ее как можно более осмысленной и как можно менее стихийной. Революция, какой бы бархатной она ни была, сначала решает свою главную и непосредственную задачу — устранение прогнившего режима и захват власти, — а уж потом только переходит к осуществлению своих демократических и конституционных задач. Перескакивание через первый этап возможно только в головах очень добрых и романтически настроенных граждан, но не на практике.
И тут мы подходим к очень щепетильному вопросу. Посткоммунистическая оппозиция сегодня во главу угла ставит общедемократические лозунги, стыдливо обходя вопрос о необходимости завоевания власти. При этом практически все отдают себе отчет в том, что ее завоевание демократическим путем при существующих политических условиях невозможно. Нельзя убедить в преимуществах демократии народ, который при ней никогда не жил и ассоциирует демократию только с анархией 90-х. Как писал Троцкий, нельзя научиться ездить на лошади, не сев на нее. Дайте сначала народу лошадь — порядок и законность, а потом учите его Демократической выездке.
Речь идет не об умалении или отрицании демократии, а лишь о приоритезации лозунгов. Демократические лозунги являются сегодня стратегически правильными, но тактически преждевременными. Возможно, для России в данный исторический момент актуально не демократическое, а национально-освободительное движение. Непосредственной целью сегодня является не демократизация, а деколонизация и декриминализация. Народ входит в революцию, движимый ненавистью к старому строю, а выходит из нее охваченный новыми идеями.
Это не власть, а оппозиция должна использовать сегодня тактику народного фронта. В повестке дня должен стоять один вопрос — борьба с криминалом и мафиозным государством. Все, для кого эта повестка дня актуальна, должны получить входной билет вне зависимости от идеологических предпочтений.
Перед национально-освободительным движением стоят иные задачи, чем перед демократическим: подавление криминальных элементов и их агентов в государственных органах; восстановление дисциплины и общественного порядка; возвращение работоспособности государственных институтов, прежде всего правоохранительных органов и судебной системы. Прежде чем строить демократию, необходимо освободить Россию от того внутреннего ига, которое душит ее производительные силы и расшатывает нравственные устои. Сначала надо вырезать опухоль, а потом заниматься оздоровительными процедурами.
Прежде всего нужно расчистить (или даже зачистить) ту площадку, на которой будет возводиться здание демократии. И лишь потом, когда эта задача будет решена, конституционной элите придется в жесткой конкурентной борьбе доказывать преимущества демократического пути развития. Демократия — это не плод разовых усилий, который можно сорвать как джек-пот и жевать всю оставшуюся жизнь. Постоянное напряжение здоровых сил общества, заинтересованных в том, чтобы Россия снова не скатилась в криминальную яму, является единственной гарантией для демократии. Никаких других гарантий не существует. Если сто лет назад общество с этой задачей не справилось, это не повод полагать, что оно с ней не справится никогда.
Как это ни тяжело осознавать, но надо быть готовыми к тому, что путь к демократии лежит через еще одну диктатуру. Нет никаких сомнений в том, что «мафиозное государство», защищая себя, будет впредь только усиливать репрессии, у него просто нет другого выхода. Ответом на криминальный террор могут быть только меры чрезвычайного характера. Обществу придется пройти через чистилище, соскребая с себя «татей» и их приспешников. Это будет малоприятный, но необходимый этап, у которого, безусловно, будут свои издержки. Их и будут в последующем лечить при помощи демократии.
Глава 11. Синдром культурного иммунодефицита
Я думаю, советский биолог Лев Зильбер, буквально «нацарапавший» свою вирусную теорию происхождения рака на бумажной пуговице в сталинской «шарашке», куда его определили в 1944 году, сильно удивился бы, если бы ему сказали, что он раскрыл не только один из механизмов развития злокачественных опухолей в организме человека, но и механизм будущего злокачественного перерождения того политического режима, который, собственно, и упек Зильбера в «шарашку». Пути научных открытий неисповедимы: не исключено, что именно размышления о судьбах России долгими бессонными тюремными ночами натолкнули Зильбера на мысль о вирусной природе рака. Так или иначе, но похоже, что как раз теория Зильбера лучше всего подходит для объяснения тех метаморфоз, которые претерпела Россия на рубеже XX и XXI веков.
В самых общих чертах вирусная теория происхождения рака, та самая, которую тайком вынашивал Зильбер в тюрьме и за которую много лет спустя другие люди получили Нобелевскую премию, сводится к тому, что некоторые так называемые «опухолеродные» вирусы способны выступать триггером (инициатором) злокачественного перерождения нормальных клеток в организме. Нуклеиновые кислоты этих вирусов встраиваются в генетический код обычной клетки и вызывают в нем необратимые наследственные изменения, превращая здоровую клетку в раковую. Ключевую роль при этом играет состояние иммунитета: опасность вирусной трансформации тем выше, чем ниже защитные функции иммунной системы. Нечто подобное, похоже, как раз и случилось с российским обществом после того, как оно в самом конце XX века надорвало свои силы в безуспешной попытке осуществить демократическую антикоммунистическую революцию.
Известно, что культуры, как и люди, болеют, причем иногда весьма серьезно, вплоть до коллапса и полного исчезновения с исторической сцены, что для культур равносильно биологической смерти. Культуры — весьма сложные и уязвимые образования, сохраняющие внутреннюю стабильность в вечно враждебной и агрессивной среде. Среди факторов, угнетающих и разрушающих культуру, особая роль принадлежит криминалу — остро асоциальному паразитическому поведению, воздействие которого на общество сродни воздействию вируса на живой организм. Это вредоносное воздействие может быть примитивным и легко нейтрализуемым, а может быть системным, когда общество подвергается атаке колоний «социальных микробов» (мафия, каморра, триады и т. п.).
Как и обычный вирус, криминал распространен повсеместно и присутствует повсюду. Но здоровая культура имеет достаточный запас прочности («культурный иммунитет»), позволяющий ей нейтрализовать его негативное воздействие. Однако, если культурный слой хронически ослаблен или истощен, то со временем происходит комплексная дегенерация и перерождение культуры. Формируемая «криминальная культурная матрица», когда вместо того, чтобы бороться с «вирусом», общество начинает действовать с ним заодно. Внутри этой матрицы асоциальное поведение негласно («по понятиям») становится нравственной и социальной нормой, а социальное, напротив, выглядит как патология.
Внутри «криминальной матрицы» воровать — нормально, а не воровать — значит бросать вызов обществу. Открывать и закрывать уголовные дела за деньги — нормально, а бороться с преступностью — подозрительно. Брать «откаты» — нормально, а соблюдать установленные правила — поступать «не по понятиям». В случае конфликта «решать вопрос» — нормально, а добиваться соблюдения прав — быть «лузером». Отдельному человеку почти невозможно выскочить из этой матрицы, не став изгоем (в лучшем случае). В полиции, судах, казенных домах работают обычные, а не какие-то специально подобранные люди с глубокими этическими изъянами. Но правила игры таковы, что они могут быть только такими и никакими другими. В иных условиях эти люди вели бы себя иначе. Но чтобы условия стали иными, существующую криминальную матрицу надо сломать, а это очень непросто.
Культура и криминал являются антиподами. Избыточная криминализация приводит к стагнации культуры, а в крайних формах — к полному ее разложению. Если под воздействием криминальной матрицы происходит перерождение культурной ткани, на свет появляется культура-убийца, или так называемое мафиозное государство. В нем криминал не просто увеличивает социальную энтропию, но модифицирует культурный код общества таким образом, что все его защитные социальные и политические институты начинают работать в режиме самоуничтожения. Он встраивается во все общественные связи и отношения, выворачивая наизнанку их сущность, и молниеносно метастазирует в каждую клетку общества — от Кущевки до Большой Дмитровки.
Синдром культурного иммунодефицита порождает те же последствия для общества, что и синдром приобретенного иммунодефицита для человека: будучи не в силах сопротивляться агрессии внешней среды, общество погибает от «сопутствующих» социальных недугов (обычно от войн, которые само же развязывает). В России к концу XX столетия культурный иммунитет, и так не отличающийся особой силой, был подорван несколькими десятилетиями коммунистического террора, а также пострадал от двух опустошительных мировых и одной братоубийственной гражданской войны. Поэтому он оказался слишком ненадежной защитой от криминальной пандемии, поразившей Россию после распада СССР.
То, что Россия «свалилась» после нескольких лет либеральных экспериментов в авторитаризм, — это полбеды. Безусловно, диктатура в России является злом и анахронизмом. Но это зло обычное и привычное. Беда же состоит в том, что на фоне общего культурного упадка произошла смычка авторитарной власти и криминала. Не просто взаимодействие (это встречается часто — можно вспомнить хотя бы Италию в конце прошлого века, не говоря о целом выводке африканских или латиноамериканских диктатур), а именно полная интеграция. Возникло злокачественное новообразование, аналогов которому в русской, да и мировой истории немного. Главный вызов будущему России — не отсутствие свободы и демократии, а криминализация русского общества и государства. Конечно, борьба с криминализацией невозможна без демократизации. Но надо различать цель и средства.
Последний раз Россия сталкивалась с таким вызовом сто лет назад, в эпоху «распутинщины», когда самодержавие буквально растворилось в криминальной стихии, а граница между политической полицией и преступной организацией в принципе перестала существовать. Ответом на этот вызов, как мы теперь знаем, стала одна из самых кровавых революций в истории человечества и выросшая из нее тоталитарная политическая система. Сегодня Россия снова лежит распростертой на больничной койке истории в ожидании социального онколога. Другие имена, иные интерьеры, но все та же страшная болезнь.
Испокон веков во всех русских бедах без устали и, конечно, не без оснований винили власть. Власть в России — действительно не фунт изюма. Но полагать, что она и есть конечная причина «русских зол», — значит, искренне считать, что больной умирает не от рака, а от сыпи на теле. Деградация власти — это всего лишь внешнее, видимое проявление болезни, но не сама болезнь. Именно поэтому смена власти в России никогда не приводила к окончательному выздоровлению — каждый раз на новом «политическом теле» проступала старая сыпь. «Лечить» нужно не русскую власть, а ту «культурную матрицу», которая с упорством, достойным лучшего применения, порождает порочную власть на каждом следующем витке исторического развития. Печальный пример Украины с ее бесконечными «майданами», где каждое следующее правительство оказывается еще более коррумпированным, чем предыдущее, является для России серьезным предостережением.
Тотальная криминализация стала следствием тектонического культурного сдвига, произошедшего в России в последнюю четверть XX столетия. При известной склонности русского народа к «воровскому шатанию» (по выражению Ивана Бунина), это состояние является аномальным для России, не вписывается в русскую политическую традицию и представляет смертельную угрозу для сохранения русской цивилизации. Криминализация есть подвижка в самом образе мыслей и жизни народа, перемена его сознания. Конечно, в любом обществе в любой момент его истории можно найти так называемую понятийную составляющую (неформальный кодекс поведения), но только в период глубокого культурного упадка она становится социальной и политической доминантой. Поэтому важнейшим условием декриминализации является сегодня культурная революция, которая позволит устранить последствия отрицательного культурного сдвига. Никакая конституционная, судебная или административная реформа не даст результата, если Россия продолжит жить внутри криминальной матрицы.
Матрицы не возникают сами по себе — есть те, кто их устанавливает, и те, кто внутри них живет. Культуры неоднородны, они состоят из множества активных культурных меньшинств, которые, собственно, и задают параметры культурной матрицы, и пассивного культурного большинства (своего рода «стволовых клеток» культуры), которое эту матрицу заполняет собой. Между культурными меньшинствами (субкультурами) происходит постоянная борьба за доминирование. Одно из таких меньшинств, становясь доминирующей субкультурой, формирует общую культурную матрицу по своему образу и подобию. Естественно, что остальные (миноритарные) субкультуры развиваются в это время в стесненных обстоятельствах. Однако в момент кризиса одна из маргинальных субкультур может выскочить и сама занять доминирующие позиции, получив возможность сформировать другую культурную матрицу. Таким образом происходит культурная эволюция, отдаленно напоминая эволюцию биологических видов в описании Дарвина.
Современная российская криминальная матрица возникла как следствие отрицательного культурного отбора. Итогом горбачевских и ельцинских реформ стало создание условий, максимально благоприятных для развития весьма специфического культурного вида — «практического русского». Фундаментальной характеристикой этого культурного типа является его воинствующая безыдейность, зацикленность на прагматизме, неприятие романтизма во всех его проявлениях, здоровый цинизм в сочетании с болезненным пристрастием к деньгам и всему тому, что дает обладание ими. Это был именно тот исторический и культурный тип, торжество которого гениально предвосхитил Максим Горький в своей безжалостной и оттого непопулярной в России статье о русском народе:
Горький, однако, не предвидел, что предсказанный им, чуждый идей и высоких чувств «деловой русский», глубоко безразличный ко всему, не связанному с материальной выгодой, превратит Россию в криминальную Мекку. Тем не менее криминализация России есть всего лишь апофеоз потребительского культа советского человека (в просторечии — «совка»). Потому что, если нет принципов и идей, то можно все. «Понятийность», которая лежит в основании «криминальной матрицы», есть всего лишь дистиллированный бытовой прагматизм. Криминальное поведение — это простейшая форма социального бытия. Оно не требует никакого напряжения духа, напротив — чтобы вести себя «по закону», требуется нечто большее: вера, идеи, ценности.
Осуществить декриминализацию России невозможно до тех пор, пока советский культурный тип сохраняет доминирующие позиции в обществе. Он — основа стабильности существующего режима. Но как разглядеть сегодня будущего могильщика криминальной России, того, кто сместит «совка» с пьедестала? Новое есть хорошо забытое старое. Осмелюсь предположить, что на смену безыдейному и деловому «новому русскому» придет хорошо знакомый тип старого идейного русского фанатика (или мягче — романтика). Криминализация русского мира стала следствием его деидеологизации. Соответственно, его декриминализация может быть только результатом повторной идеологизации. Жесткому напору криминальной стихии должно противостоять не менее жесткое, нематериально мотивированное следование принципам. Россия готовится к приходу нового героя из тех «презревших грошевый уют», кто готов идти под пули за идею, а не за победу на тендере. Эти люди продолжают жить в русском культурном подполье и ждут своего часа.
Очевидно, что сегодня политическая и культурная линии фронта не совпадают. По своим жизненным установкам и ценностным ориентациям многие флагманы «русской оппозиции» и столпы «путинского режима» оказываются по одну сторону баррикад в лагере «практичных русских». Зато фанатики (или романтики) бескорыстно (не все, конечно) сражаются и погибают за чужую идею, обслуживая интересы враждебного им криминального мира. Настоящее культурное и политическое размежевание еще ждет Россию где-то далеко впереди. Оно сломает нынешние привычные шаблоны восприятия противоборствующих сторон. Империю зла будут рушить ее сегодняшние ярые защитники, а нынешние непримиримые враги будут брататься на нейтральной полосе.
Сложно предсказать, под каким идейным флагом будет осуществляться декриминализация России. Возвращение идеологии возможно в либеральной, фашистской или коммунистической формах. Отрицательные исторические коннотации делают шансы коммунизма в России менее высокими, поэтому основная борьба, скорее всего, развернется между русским национал-социализмом и русской социал-демократией — случай почти классический. Именно они будут собирать под свои знамена людей «новой формации», которым предстоит разорвать порочную связь власти и криминала.
«Практический русский», он же «советский человек», он же презренный «совок», есть всего лишь образованный крестьянин. Советская власть достигла невероятных успехов в обучении крестьянина, но практически ни на дюйм не продвинулась в его воспитании. Поражающее воображение приращение знаний («зато мы делаем ракеты и перекрыли Енисей») не сопровождалось соответствующим приращением культуры. Напротив, парадоксальным образом повышение общего образовательного уровня шло рука об руку со снижением общего культурного уровня — академик-жлоб и кочегар-интеллигент стали обыденным явлением. Сочетание технической изощренности ума с гуманитарным примитивизмом распространены повсеместно.
Фундаментальной чертой крестьянского сознания, с моей точки зрения, является неспособность к политическому действию. Объясняется это достаточно просто. Политическое действие есть функция экономического интереса, а интерес есть, в свою очередь, осознанная потребность. С потребностями у образованных крестьян все обстояло хорошо, а вот с их осознанием — плохо. Потому что крестьянин растворен в своих потребностях, он не может от них оторваться, не может правильно расставить приоритеты, не может пожертвовать чем-то несущественным и сиюминутным ради существенного и перспективного, а значит, не может планировать дальше чем на один день. А все из-за того, что начисто лишен каких-либо идей…
В конечном счете большевистская революция оказалась крестьянской революцией. Ленин стоит в одном ряду с Болотниковым, Разиным и Пугачевым. Вообще крестьянская революция ни победить, ни тем более удержать власть не может из-за аполитичности крестьянства. Но в России произошло небывалое — она победила. Случилось это потому, что на нее сверху был надет идеологический «экзоскелет» русского коммунизма. Пока этот искусственный каркас не рассыпался (а его хватило на семьдесят лет), реинкарнация «пугачевской республики» держалась на плаву. А вот когда он истлел, «пугачевская республика» тут же дегенерировала в то, чем только и может быть по определению, — в анархическое криминальное царство, своего рода необъятную «Запорожскую Сечь». С одной разве что поправкой: к этому моменту она уже обладала ядерным оружием и невиданным для такого рода социокультурных образований остаточным техническим потенциалом.
Путин — настоящий крестьянский атаман. Он правит не русским миром, а
В современной России вообще нет элиты в строгом смысле этого слова, и поэтому нет драйверов развития, позволяющих русскому обществу адаптироваться к меняющимся условиям существования. Посткоммунистическая империя как инерционная игрушечная машинка — едет, пока не кончился завод или пока кто-нибудь не остановит. То есть пока дорога относительно свободна, все выглядит очень серьезно и даже устрашающе (разгоняется, рычит и брызжет искрами). Но как только уткнулась в препятствие — встала и, пожужжав, затихла. Тут самое время вспомнить другого Владимира с его крылатой фразой о гнилой стене, в которую стоит только ткнуть, и она развалится.
Проблема не в том, что посткоммунистический реставрационный режим силен. Здесь, как в столкновении конкистадоров с индейцами, одного небольшого, но хорошо организованного отряда достаточно, чтобы прекратить жизнь какого-нибудь «вечного царства» инков. Пугачевское восстание закончилось, когда из Польши было отозвано несколько частей регулярной армии и Суворов. Проблема в том, что нет пока никакого хорошо организованного отряда — вокруг в основном такие же крестьяне, только с другими лозунгами. Режим будет существовать до тех пор, пока не проснется самосознание предпринимательского класса и он не сделает свой не столько даже политический, сколько культурный выбор в пользу новой парадигмы. России нужен свой Кромвель; когда он появится, криминальная империя бывших «советских людей» погибнет в считанные дни.
Чтобы вырвать Россию из криминального болота и навязать ей новую культурную парадигму, будущий «русский Кромвель» как минимум должен прийти к власти. Поэтому революция является
Криминальный порядок прочно укоренен в социальном и культурном строе современной России. Он не навязан ей врагами и не упал с Луны. Политический крах режима не приведет автоматически к иссечению опутавшей страну криминальной паутины. Новой власти придется поэтому не только и не столько заниматься конструированием «будущего» (чего все ожидают), сколько осуществлять подавление ожесточенного сопротивления «прошлого». Предстоящая борьба будет сродни гражданской войне, так как два десятилетия жизни в условиях криминальной анархии пробудили у русского народа привычки, от которых ему очень нелегко будет отказаться. Эта та суровая реальность, от которой сегодня все пророки русской свободы предпочитают стыдливо отводить глаза.
Не только последовательно проводить в полном объеме демократические преобразования, но просто придерживаться тенденции демократизации в этих условиях будет очень непросто. Криминал будет первым, кто воспользуется любыми демократическими реформами в своих интересах. Политика люстрации, нацеленная на адресное поражение в правах лиц, связанных со старым режимом и с криминальным сообществом, при таких обстоятельствах представляется меньшим злом как с политической, так и с гуманистической точек зрения.
Люстрация — неоднозначное средство, имеющее множество побочных эффектов, опасения перед которым заставили отказаться от нее в начале 90-х годов прошлого века. Последствия этого отказа сегодня видятся скорее негативными, чем позитивными. Но для той будущей России, где развернется глобальная «война матриц», выбор будет крайне невелик: или люстрация с шансом сохранить демократическую природу власти и пройти между Сциллой реставрации и Харибдой перерождения революции, или террор с неизбежным свертыванием демократии и заходом в окончательный исторический тупик.
Люстрация — это способ избежать террора, ограничившись точечными поражениями в правах. Она позволит подавить активность злокачественной культурной матрицы на время, необходимое для развертывания новой матрицы и восполнения культурного иммунодефицита, а значит, даст возможность осуществить декриминализацию российского общества в щадящем режиме и с меньшими эксцессами. Как и приватизация, люстрация хороша или плоха не сама по себе, а в зависимости от качества исполнения. Поэтому вместо того чтобы спорить о пользе и вреде люстрации, лучше начать спорить о принципах и механизмах ее реализации.
Криминал — главный враг русского народа и главная угроза существованию русской культуры. Это враг более изощренный и опасный, чем коррумпированная власть, но менее очевидный. Криминал — реальный хозяин современной России и основной спонсор авторитарного режима. Россия прошла стадию, когда чиновники покрывали воров, теперь воры помыкают чиновниками. Огромный поток новых эмпирических данных, снежным комом нависающий над отечественной аналитикой, которая бегает от них, как черт от ладана, чтобы только не делать никаких обобщающих выводов, наглядно и однозначно показывает, что центры принятия экономических и политических решений смещаются из публичной сферы в ту глубокую тень, где обсуждения проходят не на «сессиях», а на «сходках». Бороться за политическую и экономическую свободу и не бороться с засильем криминала — значит пытаться отрубить щупальца спрута, не трогая самого спрута. У России есть шанс выйти достойно и из этого неимоверно тяжелого положения. Но для этого ей нужно осуществить не просто политическую, а социальную и культурную революцию. Россию ждут не годы, а десятилетия суровой борьбы. Сценарий «свобода нас встретит радостно у входа» очевидно является нерабочим. Наивно полагать, что достаточно обрушить режим, чтобы все сразу встало на свои места. Россия как тяжелораненый: даже придя в себя, еще долго будет на инвалидности. Бывают ситуации, когда болеть проще, чем лечиться. Выздоровление будет долгим и потребует напряжения всех духовных и физических сил формирующейся нации. Но дорогу осилит идущий — а того, кто стоит, закапывают на обочине истории.
Глава 12. Развитие государственно-олигархического капитализма в России
Крот русской истории чрезвычайно трудолюбив, но, так как он роет вслепую, пути русской истории оказываются неисповедимы…
Режим, созданный исключительно с охранительными целями и поставивший перед собой задачу заморозить русское общество на десятки лет вперед, сам того не желая, производит глубочайшую революционную вспашку этого общества, приближая свой неминуемый финал. Русское общество вошло в эпоху Путина одним, а выйдет из нее совершенно другим. И все это не вследствие «подрывной» работы вражеских сил, а благодаря действию объективных законов истории, суровость которых в России, в отличие от законов юридических, не может быть смягчена их неисполнением. Бог посылает исцеление до хворобы, сразу закладывая в конструкцию очередного «русского мира» механизм его самоликвидации.
Неототалитарный уклад современной России, вдохновляющий одних и пугающий других своей неуязвимостью, на самом деле внутренне нестабилен. Это «политический изотоп» с довольно коротким (по историческим меркам) периодом полураспада. Являясь высшей и последней стадией развития посткоммунистического олигархического капитализма, он должен в завершающей фазе своей эволюции разлагаться естественным путем на два составных элемента: государственный капитализм и полицейское государство. Из этого материала в отдаленном будущем сформируется экономическая и политическая платформа для какой-нибудь новой «революции сверху» (в худшем случае — «снизу»), которая наконец капитализирует во что-то существенное все те качественные перемены, которые произошли в российском обществе после распада СССР.
В праве важную роль играет категория
Политический цикл в России состоит из трех основных фаз: стремительного взлета, резкого падения и долгого плавного набора высоты, чтобы совершить новый взлет, но уже с другой исторической отметки. Обычно сначала следует мощный реформаторский рывок в сторону «Европы» (русская мечта), потом такой же сильный отскок назад в традиционализм (русский страх) и, наконец, мучительные попытки «вылепить» из этого гибрида модерна с архаикой «регулярное» бюрократическое государство (русское счастье). В конце последней фазы режим, как правило, впадает в «декаданс», подготовляя смену эпох. Сегодня Россия находится внутри посткоммунистического цикла на этапе перехода в завершающую фазу — формирование полицейского государства.
Третьей фазе в этом цикле, как правило, уделяется мало внимания. Однако я бы не стал высокомерно-пренебрежительно к ней относиться как к какой-то промежуточной цели. Полицейское государство — это пока лучшее, что было в истории российской государственности, потому что настоящей демократии, тем более либеральной, в ней не было никогда. Хотя полицейское государство и враждебно духу либерализма, но, в отличие от обычной русской деспотии (самодержавной, коммунистической или посткоммунистической), в нем действуют хотя бы неправовые законы. Оно является важной транзитной «орбитальной станцией» для будущих полетов в далекий «либеральный космос».
Дважды за столетие русское общество пыталось обмануть свою историю и прыгнуть через несколько исторических ступенек вверх, сразу в либеральную демократию. Дважды после этого оно срывалось вниз и оказывалось в каменном мешке: сначала в «тоталитарном» при Сталине, а потом в «неототалитарном» при Путине. Советской России потребовалось чуть больше тридцати лет (если считать с 1953 года), чтобы превратить себя из «чрезвычайного» в более или менее «регулярное» государство. Но затем случилась горбачевская перестройка, завершившаяся падением в ту же большевистскую яму, но с меньшей высоты. Теперь посткоммунистической России предстоит ощупью подниматься с этого «дна» — сначала до отметки «полицейское государство» и лишь потом куда-нибудь выше. Подъем этот будет достаточно долгим и, скорее всего, составит политическое содержание всего ближайшего этапа русской истории.
Что же будет подъемной силой: непримиримая оппозиция, «либеральные» агенты в правительстве, массовые социальные протесты, интриги иностранных разведок? Отнюдь; это сделает сама власть собственными руками, развиваясь в соответствии со своей логикой. В России созрел новый
Четверть века посткоммунистической российской истории протекли в узком коридоре возможностей, заданном «черной приватизацией» и «серой национализацией».
О том, что история посткоммунистической России развивалась под несчастливой звездой стихийной приватизации, которая наложила негативный отпечаток практически на все стороны экономического, социального и политического развития страны, мне приходилось писать не раз. В целом о порочности не столько идеи приватизации, сколько ее конкретного сценария, при котором она в значительной мере свелась к «самозахвату» государственной собственности представителями бывшей советской номенклатуры в союзе с криминалитетом, сказано очень много. Но негативные последствия «черной приватизации» не идут ни в какое сравнение с катастрофическими последствиями реализованного в России десять лет спустя проекта «серой национализации».
Олигархический капитализм в России никто не планировал, он возник на рубеже 80-х и 90-х годов прошлого столетия естественным путем, не столько благодаря действию власти, сколько благодаря ее бездействию. Дело не в том, что государство навязало обществу приватизацию, а в том, что оно фактически самоустранилось от контроля над нею, положившись на «рыночную стихию». При полном отсутствии даже намека на гражданское общество в посткоммунистической России «свободная приватизация» открыла путь для насильственного захвата и перераспределения ставшего бесхозным «наследства» представителями бывшей советской номенклатуры в союзе с криминалитетом.
Удивительно не то, что стихийная приватизация привела к беспрецедентной концентрации богатства на одном общественном полюсе и обнищанию — на другом, а то, как молниеносно это все произошло, — весь процесс размежевания фактически уместился в «пятилетку» между 1989 (фактическая приватизации началась задолго до того, как о ней было публично объявлено) и 1994 годами. Во второе президентство Бориса Ельцина Россия вошла уже состоявшейся олигархической «псевдоконституционной монархией», в которой экономическая и политическая жизнь страны контролировалась очень узким кругом лиц.
Олигархический капитализм оказался экономически крайне неэффективен и поэтому нестабилен. Триггером его первого системного кризиса стало неудачное сочетание внутренних и внешних факторов — поражение федерального центра в войне на Кавказе и резкое падение мировых цен на энергоносители, приведшее к дефолту. Кризис выявил полную дисфункциональность ельцинского псевдодемократического государства и привел к тому, что в 1998 году в России сложился пазл революционной ситуации.
Знаменитая операция «Преемник», несмотря на свой «мирный» характер и формальную легитимность, была классическим «дворцовым переворотом», устроенным олигархами в их же собственных интересах. Ельцин никогда не отказался бы от власти, если бы не угроза революции, несмотря ни на какие проблемы со здоровьем. Олигархи никогда бы не осмелились на контролируемую смену режима, если бы не угроза его неконтролируемого падения. Путин — это ответ олигархии на угрозу революции.
Теоретически из революционной ситуации, сложившейся на рубеже веков, у России было два выхода — через
При Путине система была преобразована из
Поделиться книгой: