Помоги проекту - поделись книгой:
— Как ты думаешь, может сказать Филиппову, что я был на месте происшествия?
Надзиратель отрицательно помотал головой:
— Я бы не стал. Следователь дюже на вас зол. «Я, — говорит, — здесь мёрзнуть должен, а ваш начальник в это время чаи с коньяком гоняет!» Спрашивал, не возвели ли вас в баронство.
Кунцевич выругался, смешав несколько самых отборных польских и русских ругательств:
— Ну ничего, пошлёт он мне срочное поручение, ответа дожидаться будет, пока ему самому барона не пожалуют. Ладно, пойдём сдаваться.
К удивлению коллежского секретаря, Филиппов отнёсся к его невыезду на место убийства довольно толерантно:
— Конечно, вы всю ночь работали, да и не знали, что полицейского убили, но впредь, Мечислав Николаевич, я всё-таки попрошу вас на такие серьёзные происшествия выезжать лично.
Кунцевич приложил руку к сердцу:
— Ещё раз, прошу простить.
— Прощаю, прощаю. Вы только этим делом не манкируйте, и к завтрашнему утру соберите как можно больше сведений. Ну и бумаги как можно больше испишите. Чувствую, стоять мне с утра на ковре у градоначальника, а без пухлой папки в руках там будет совсем неуютно…
В дверь кабинета постучали, и тут же её открыли, не дожидавшись ответа. В кабинет стремительно вошёл помощник Филиппова Инихов.
— Прошу простить, ваше высокородие, но дело срочное. Покойный Сериков первого сего февраля был уволен от должности и службы.
Филиппов хлопнул обеими руками по столу:
— Замечательно! Вы это наверное узнали?
— Наверное. Я приставу лично телефонировал.
— Великолепно, просто великолепно!
Радость надворного советника всем присутствующим была понятна — одно дело докладывать градоначальнику об убийстве полицейского, а другое — о лишении жизни простого обывателя. Убийство стража порядка — событие чрезвычайное, из ряда вон выходящее, и надзор за расследованием такого дела соответствующий. Ну, а убийство обывателя, дело кончено тоже печальное, но… Как это помягче сказать, привычное, что ли. Вон, в прошлом году в столице по одному обывателю каждую декаду укладывали. Если за каждого убиенного обывателя градоначальник с начальника сыскной начнёт стружку снимать, то к Рождеству от него одна кочерыжка останется. Так что завтрашний доклад у его превосходительства должен был пройти без лишних эксцессов. Вот только Кноцинг… Про расследование этого дела Клейгельс спросит, обязательно спросит!
— Вот, что, — Филиппов, задумавшись, помолчал с полминуты. — Сделаем так. Коль Первое отделение осталось без руководителя, я поручаю временно исправлять его должность вам, Мечислав Николаевич. Поэтому с сегодняшнего дня убийством Кноцинга вам заниматься. Найдёте убийцу, оставлю вас на центральном районе. А на ваше прежнее место я отправлю Алексеева. Гаврилов, будьте любезны, позовите его сюда, обсудим план дознания.
К дознанию Мечислав Николаевич решил приступить с утра. Во-первых, ничего полезного для дела этой ночью всё равно не сделаешь, а во-вторых — ему сильно хотелось спать. Поэтому, сразу же после совещания, он пригласил к себе полицейского надзирателя старшего оклада Игнатьева — один из лучших сыщиков покойного Кноцинга, велел к завтрашнему утру подготовить все материалы, а сам отправился домой.
Придя на следующий день на службу, он потребовал в кабинет чаю, разложил на столе изъятые в номере покойного Васильева вещи, и стал их внимательно рассматривать. Игнатьев молча сидел на стуле.
— Об обстоятельствах кражи у Вема что-нибудь новенького известно? — спросил коллежский секретарь своего нового подчинённого.
— Ничего, кроме того, что было в телеграмме. Киевляне обещали в кратчайшие сроки прислать копию дела почтой.
— В кратчайшие сроки… Знаю я этих работничков[9], даст бог к Пасхе дела дождёмся… Хоть самому в Киев ехать! Вы бывали в Киеве, Игнатьев?
— Бывал-с, в отпуску. У меня супруга оттуда родом, вот мы всей семьёй и ездили к тёще.
— Велика ли семья у вас?
— Нет-с. Я, жена, да сынишка.
— Большой сынок-то?
— Маленький. Одиннадцатый год. В этом году в училище пошёл.
— Маленький…маленький, — Мечислав Николаевич задумался, а потом взял в руки изъятую в вещах Васильева паспортную книжку и перелистнул несколько страниц, — а вот у Вема — большой. Теперь двадцать третий год пареньку. Зовут, кстати, Григорий. Григорий Биронович, будь он неладен. Дуй-ка, братец, в паспортный!
— Отдельный вид на жительство Григорий Биронов Вем получил в брянской мещанской управе 1 октября прошлого года, — докладывал Кунцевич начальнику. — Этот вид был прописан в столице 17 января, в меблированных комнатах «Московские сокольники», Малый Царскосельский, дом 17. А выписался его обладатель в день убийства. Убыл в посёлок Владимировка.
— Это где такой? — спросил Филиппов.
— Сахалин, Корсаковский округ.
— А! Герр Вем шутить изволит. Нам, господа, надо постараться, чтобы его туда взаправду отправить. Мы ведь постараемся?
Игнатьев гаркнул «Так точно», Кунцевич просто кивнул головой. Затем сказал:
— Мы, ваше высокородие сейчас в меблирашки[10], допросим прислугу, комнату обыщем. Не изволите ли постановленьице подписать?
Чиновник и надзиратель вышли на Офицерскую и синхронно поёжились. Мечислав Николаевич поднял бобровый воротник пальто, Игнатьев глубже надвинул «пирожок» на уши.
— На конку? — спросил он у начальника с надеждой на отрицательный ответ в голосе.
— Извозчика ищите! — буркнул Кунцевич.
В меблирашках они были через двадцать минут. Управляющий — кряжистый ярославец — долго читал постановление, беззвучно шевеля губами, наконец вернул его коллежскому секретарю:
— Милости просим, обыскивайте.
Управились быстро — в двухсаженной[11] комнатёнке кроме кровати, столика, стула и платяного шкафа ничего не было. Игнатьев перевернул тюфяк, раскрыл дверцы шкафа, попробовал сдвинуть его с места, но не смог.
— Давно жилец съехал? — спросил Кунцевич хозяина.
— Третьего дня. Вечером примчался, в десять минут собрался и был таков. Рассчитался, правда, сполна.
— Из вещей ничего не забыл?
— Да вроде ничего, во всяком случае прислуга мне ни об чём не докладывала. Впрочем, — ярославец вздохнул, — они могут и не доложить.
— Пригласите-ка мне коридорного и горничную, которая в номере прибиралась.
Прислуга божилась, что жилец ничего, кроме сора и пустых бутылок в комнате не оставил. Проверить правдивость их слов не представлялось возможным. Стали расспрашивать о самом госте. Туповатая чухонка-горничная ничего ценного сообщить не смогла — жилец, как жилец, не приставал, приказаниями не изводил, на чай давал исправно. Коридорный оказался более наблюдательным. Он подробно описал внешность постояльца и его костюм.
— А ещё они по латынскому разговаривать умеют.
— По какому? — удивился Кунцевич.
— Ну, на латыни.
— На латыни? А ты откуда латынь знаешь?
— В своё время в гимназии обучался. Когда покойный папаша в силе был. Потом они разорились, запили, померли…
— Понятно. Получается, ты своим образование решил блеснуть, ввернул ему фразочку на латыне, а он тебе ответил?
— Да нет-с, я латынский почти уже и не помню. Они по телефону так разговаривали.
— По телефону?
— Да-с. У нас, ваше благородие, телефонный аппарат имеется, и я раз слышал, как этот Вем Биронович кому-то телефонировал и на латынском разговаривал.
— А о чём разговор шёл?
— Не знаю. Я же говорю — языка почти не помню.
— Так может быть он и не по-латински говорил?
Коридорный задумался, а потом неуверенно ответил:
— Да вроде на латынском.
— Он на этом языке разговаривал, или просто несколько слов сказал?
— Именно разговаривал. Начал по-русски, здоров, мол, друг, а потом на латынский перешёл, и пока не разъединился на нём и шпарил.
— А по-русски он как говорил, чисто?
— Да как мы с вами. Правда говорок у него какой-то не здешний… Хохлацкий, что ли…
— Вот оно как, — Кунцевич задумался, — интересно, весьма интересно.
Криминальная обстановка в центре отличалась от обстановки на окраинах. Во-первых, преступлений в центре города было меньше. Здесь и улицы лучше освещались, и сесть постов городовых была гуще, да и публика жила поинтеллигентнее. Во-вторых, характер преступлений был другим. В центре было меньше уличных разбоев и грабежей, меньше убийств по пьяной лавочке, но больше крупных краж и мошенничеств, убийств с заранее обдуманным намерением. А уж такие преступления, как банковские аферы, кражи из жилищ титулованных особ и членов императорской фамилии априори не могли произойти на Выборгской стороне или в районе Нарвской заставы. Несмотря на меньшее, по сравнению с другими районами города, количество преступлений, работать в центре было сложнее. Высокопоставленные потерпевшие рвали и метали, требовали найти похищенное и преступников немедленно и любой ценой, грозили всевозможными карами, и часто эти угрозы воплощали в жизнь. Приходилось быть не только сыщиком, но и дипломатом. Все это Кунцевич понимал прекрасно. Но служба в центре всё-таки имела больше плюсов, чем минусов. Курировавший центральный район сыскной чиновник очень скоро обрастал нужными знакомствами и связями, а при удачном исходе дознаний получал от своих титулованных потерпевших благодарности. Благодарности эти, правда, были в основном не материальными, хотя иногда кое-что перепадало и деньгами. Однако, замолвленное в нужном месте и в нужное время словечко иной раз перевешивало пачку ассигнаций. Да и работавшие в центре коммерсанты старались не забывать курировавшего их чиновника сыскной полиции, а возможности хорошо поздравить с Новым годом и Пасхой у этих коммерсантов были гораздо большие, чем у василеостровских.
Одним словом, предложение начальника было очень заманчивым. Да и безнаказанным убийство Кноцинга оставлять было ни в коем случае нельзя — эдак мазурики всех сыскных переубивают.
Когда они вышли из меблированных комнат, ветер на улице почти стих, а из-за свинцовых туч показалось солнце.
— Вы в сыскную, ваше высокоблагородие? — спросил Игнатьев.
— В сыскную. А у вас другие планы?
— Алексеев узнал, что мы сюда собираемся и попросил в здешний участок сходить, расспросить про убиенного околоточного.
— А сам он что же не поехал?
Игнатьев замялся.
— Пьян? — усмехнулся Мечислав Николаевич.
— Выпивши… А со здешним приставом у него нелады, тот вмиг донесёт.
— Понятно. Ну ступайте, помогите товарищу. И вот, что. Когда закончите, дуйте в контору и напишите подробнейший отчёт. А я на службу ехать оттдумал, на Ваську прокачусь, мне там кое с кем повстречаться надо.
Глава 3
Гайдук
«Со времён основателя современной романской филологии Дица, принимают семь отдельных романских языков: итальянский и румынский (дако-румынский, валашский) на востоке, испанский и португальский — на юго-западе, французский и провансальский, с каталанским — на западе и северо-западе».
— Ход моих рассуждений был таков. Латинский, как известно, язык мёртвый, на нём никто не говорит. Раз так, то и наш Григорий Вем разговаривал не на латыне. Получается, что он говорил на каком-то другом языке, похожем. Вопрос, на каком?
Прежде чем ответить, фон Лазен разлил коньяк по бокалам и сделал из своего несколько глотков:
— На каком-то из романской группы. Слушай, Мешко, где ты берёшь такой коньяк?
— Из Эриванской губернии привозят, по знакомству. Что за романская группа?
— Не коньяк, а нектар. Попроси своего поставщика, чтобы он и мне привозил, а? А то ты коньяк приносишь только тогда, когда тебе чего-нибудь нужно. Хотя бы раз зашёл, сказал бы, «Гуго, дружище, здравствуй, вот тебе полдюжины коньяку, пей на здоровье»… Нет. То карты, то кролики[12], то древние языки.
— Гхм. Не могу. Там на всех не хватит. Помещик один у себя в имении, только для своих нужд делает, одну — две бочки в год, мне самая малость перепадает. Но я же всегда делюсь! Ведь недавно пили — на Рождество! Что за романские языки?
— Когда оно было, Рождество?! Два месяца с лишним прошло с Рождества-то. Весна через три дня.
Фон Лазен потянулся за коньяком, но Кунцевич его опередил — схватил бутылку и спрятал за спину:
— Пока про языки не расскажешь, коньяку не получишь. Ну?
— Вот вы как, милостивый государь! Ну что ж, вынужден повиноваться грубой силе. Извольте. Романские языки произошли от латинского. После того, как римляне завоевали Европу туда вслед за легионами пришёл латинский плебс — торговцы, ремесленники, крестьяне. Они принесли с собой свой язык, так называемую деревенскую латынь, lingua latina rustica. Через некоторое время на этой латыни заговорило и туземное население — галлы, кельты, даки, ну и всякие другие. Естественно, население каждой завоёванной провинции вносило в эту вульгарную латынь различные местные особенности, звуковые, формальные и лексические. На протяжении столетий язык менялся, причём в каждой местности менялся по-своему, в результате чего мы сейчас имеем несколько языков, прародительницей которых является латынь. Такие языки и называют романскими. Понятно?
— Понятно. Что это за языки?
— Французский, испанский, португальский, валашский, какие-то ещё, я уж не помню. Я же химик в конце концов, не филолог!
— Француз, испанец, португалец, валах. Кто такой валах?
— Валах это румын.
— Румын… — Кунцевич поставил бутылку на стол, обнял её за горлышко обеими руками и опустил на руки подбородок. — Интересно…
«Коль коридорный в гимназии обучался, то французский с латинским не перепутал бы. Да и итальянский на слух определить образованному человеку несложно. Испанец? Португалец? Может быть, конечно, но скорее всего — румын».
— Гуго, а в Кишинёве есть сыскное отделение? — спросил коллежский секретарь у приятеля.
Поделиться книгой: