Помоги проекту - поделись книгой:
Мое путешествие по Енисею началось на плоту.
Нам предстояло спуститься из Кызыла до города Шагонара. Плот был маленький, из нескольких бревен — так называемый "салик". Оттолкнувшись шестом от берега, мы вверили свой незатейливый корабль волнам Енисея…
Плыть было весело. Река мчалась зло и стремительно, крутя плотик. Серые, безлесные горы отодвинулись от Енисея. Рощи бальзамического тополя зеленели на берегу, смотрелись в воду с многочисленных островов. Енисей все время был неспокоен: он шумел около скал, кое-где вдающихся в реку, и перекатывал по дну гальку, как-то по-особенному щелкая камнем о камень. Если хорошо прислушаться, наклонив ухо к самой воде, то можно было различить тонкий своеобразный свист или шуршание крупного песка, гонимого течением.
Вскоре мы достигли местности, которую называют "Сорок Енисеев". Может быть, Енисеев тут было меньше сорока — не знаю. Во всяком случае, река вдруг разделилась на множество мелких рукавов — проток. Тальник купался в тихих заводях. Недалеко от нас вспорхнула стайка уток. Откуда-то появились чайки, ловко нырявшие за рыбешкой. Мы залюбовались всей этой картиной и свернули не в тот рукав. С большим трудом удалось нам преодолеть мелкие перекаты, бредя по колено в воде и изо всех сил толкая плот сзади.
Наконец вдали показалась высокая гора, вернее — скала серого мрамора. На ее склоне, обращенном к Енисею, виднелась еще кое-какая зелень; противоположный склон был совершенно гол и безжизнен.
— Это Хайеркан — "Медведь-гора", — сказал мой товарищ по плаванию. — Вот, послушай, что рассказывают про эту гору старые люди. Давным-давно жил в этих местах могучий колдун — шаман. Был у него сын Иммакай. Старый шаман хотел научить сына разному колдовству, чтобы тот мог властвовать над людьми, держать их в страхе. Но Иммакай был человек простой, добрый. Вольная жизнь в горах была ему дороже всего. Он бежал от отца. Разгневался шаман, стал искать сына. Следы вели на этот вот Хайеркан, только тогда он был покрыт густым лесом. Вызвал шаман злых духов, те кружатся над горой, да только все попусту: удалец Иммакай легко уходил от них потайными тропами. Тогда старый шаман созвал колдунов со всей страны. Ночью они стали бить в бубны и выкрикивать какие-то заклинания. И появились на небе огненные облака, стрелы молний посыпались на гору, на тот ее склон, где скрывался беглец. Рычали звери, выл ураган, бушевало пламя, пожирая лес. Утром только черное пожарище виднелось там, где вечером шумели березы. Погубил сына старый шаман. Но только после этого страшного дела его прокляли все, даже другие колдуны. С тех пор он обернулся ветром и, не находя себе покоя, воет над горой. А на склоне, сожженном небесным огнем, так ничего и не растет, — закончил рассказчик.
Мы посмотрели на гору. Должно быть, этот Иммакай в самом деле был удальцом и лазил по горам не хуже альпиниста: Хайеркан крут, время отполировало его склоны, острые ребра горы резко выделялись в голубом небе.
Поровнявшись с Хайерканом, мы увидели Шагонар. Он расположен на левом берегу Енисея, который тут изгибается дугой и расходится на несколько рукавов. Вскоре наш плотик причалил к берегу. Городок оказался совсем небольшим. Отсюда я намеревался проехать в сторону от речной долины, к летним пастбищам.
Сначала наша дорога потянулась по бурым холмам, выжженным беспощадным солнцем. Только цепкий кустарник — караганник, полынь да привлекающая скот трава "кипчак" и выживают на сухой, каменистой почве. Нет, тут не на чем отдохнуть глазу! Лишь верблюд, шагающий куда-то с верблюжонком, и неисчислимые суслики, удирающие в сторону от дороги, видимо, отлично чувствуют себя в этом царстве "дождевой тени".
Пустынно и безлюдно вокруг. Зола очагов и притоптанная земля остались сейчас там, где зимой и весной вились дымки над юртами, где хозяева радушно встречали путника, деля с ним все, чем сами богаты. Когда в степи засохла трава, скотоводы тронулись на альпийские высокогорные луга, пожелав друг другу кочевать счастливо.
Кочевать счастливо! Это не так-то просто. Тут сталкивается старое и новое. Зимой, когда юрты близко стоят друг от друга в долинах, когда рукой подать до наезженных дорог, до школы, интерната, больницы, складывается новый жизненный уклад, новый быт, новые привычки. А летом люди рассеиваются по горам, живут в одиночку, как жили их предки сто лет назад, забираются в такие места, куда за три дня не доскачешь, куда свежая газета попадет, может, всего несколько раз в лето.
Но где сказано, что обязательно надо кочевать всей семьей? Ведь со скотом отлично управились бы и пастухи? И вот, присматриваясь к порядкам в колхозах русских поселенцев, араты приходят к мысли, что жить артельно куда удобнее, веселее, легче, чем в одиночку. С каждым годом в Туве все больше колхозов, появились первые МТС и совхозы. А где колхозы — там оседлость, конец кочевью.
Мы проехали еще десяток километров. Каменистая степь потеснилась, ее место вдоль дороги заняли сначала кустарники, а потом лес.
Пересекли речку Чааты. Около нее — два больших дома и несколько избушек. Большие дома — школа и интернат. Ребят в интернатах одевают, обувают, кормят за счет государства. Знай только учись!
Чем выше поднимаемся мы, тем легче дышит грудь, тем живописнее становится вокруг. Зеленеют поля, все чаще дорогу пересекают канавы. Земледелие в Туве поливное. Снега, тающие на хребтах, дают студеную, прозрачную воду речкам, от которых сделаны отводы прямо на поля. За последние годы посевная площадь в Туве удвоилась. Этому помогли тракторы, заменившие убогую деревянную соху. Тувинцы получают теперь высокие урожаи пшеницы и проса. Из проса приготовляется национальное блюдо — тара.
В зарослях черемухи у дороги показалось много желтых сосновых срубов. Около них трудились плотники, и перестук топоров гулко отзывался за речкой. Это строил свой новый поселок тувинский колхоз "Чодураа", что в переводе значит "Черемуха". Кочевники решили переселиться сюда из надоевших тесных юрт, в которых жили их отцы и деды.
Вскоре мы приехали к небольшому стойбищу и увидели эти юрты. Бурые, войлочные, обвитые веревками из конского волоса, они стояли у прозрачного ручья.
Летом в юрте еще ничего, а зимой плохо. Морозы в Туве доходят иногда до пятидесяти градусов. Разве можно натопить юрту, когда даже в избах не успевают дрова в печь подкладывать!
Хозяин первой юрты стучал по наковальне. Тувинцы — отличные кузнецы.
Кто бы ни вошел в юрту, кузнец не должен отрываться от своего дела для приветствия гостя: труд кузнеца считается самым важным и почетным.
У входа в юрту мальчуган ловко орудовал над деревянным обрубком. Искусных резчиков среди тувинцев еще больше, чем искусных кузнецов. Они вырезают из дерева и камня игрушки, кувшины и шахматные фигурки.
Шахматная игра в Туве очень распространена. Однако сразу сыграть с тувинцем вам не удастся: здесь совсем другие фигуры, к ним надо привыкнуть. Так, вместо ферзя или королевы на шахматной доске стоит… собака. Собака — верный друг скотовода-тувинца, поэтому ей и в игре отводится главное место. Слонов в Туве никогда не видели: вместо слона на доске верблюд. А вот, наконец, знакомая фигура — конь. Но что это рядом? Какое-то колесо затейливой резьбы. Оно стоит в углу доски — значит, это ладья. Ну, а пешки бывают разными: и в виде щенят, и в виде кур, и в виде степных грызунов — сусликов. В фигурках шахмат тувинцы отразили окружающую их жизнь.
В редкой юрте не увидишь ружья, иногда очень старинного; в редкой юрте не покажут добрых охотничьих кинжалов. Тувинцы — смелые и хладнокровные охотники.
Один путешественник видел такую картину. Тувинец выследил медведя, подобрался к самой его берлоге, хотел зарядить ружье — хвать, а зарядов-то и нет.
Тогда охотник, не долго думая, вынул нож.
Произошла короткая схватка. Медведь успел только задеть своей лапищей охотника, как меткий удар в сердце свалил его на землю.
В Туве, кроме медведей, водятся волки, рыси, росомахи, барсы, соболи, белки, лоси, маралы, антилопы, кабаны, горные козлы, серны, кабарги и множество других зверей. Охотники больше всего добывают белок. Знаете, сколько шкурок этого пушистого, красивого зверька принес из тайги знаменитый тувинский охотник Салдыма? Одиннадцать тысяч!
Отведав вкусного сыра "пыштаг" и попрощавшись с гостеприимными жителями маленького становища, мы отправились дальше по таежным дорогам и к вечеру очутились перед воротами с надписью на алом кумаче: "Хундуллу-биле моор лакар!"
Это означало: "Добро пожаловать!"
Здесь расположился пионерский лагерь.
Пионерские лагери появились в Туве совсем недавно. Тувинцы очень любят детей, но много ли можно было сделать раньше для ребенка в чуме, где зимой свистит ветер и едкий дым щиплет глаза, где нужда и голод терзали людей! Загорелые лица, живые, веселые глаза отдыхавших в лагере ребят лучше всего говорили о том, довольны ли они переменами в своей жизни.
В лагере готовились к костру. Сам костер должен быть таким, чтобы его видели и от Енисея и с гор — одним словом, километров на сто вокруг, как сказал мне самый маленький пионер, носящий едва ли не самое длинное в лагере имя: Хавалыг Эртине Хавал-Оол.
Нам позволили присутствовать на репетиции концерта, который должен был завершить праздник у костра.
Тут я впервые услышал пение тувинцев — удивительное двухголосое пение. Двухголосое не потому, что один и тот же певец может по желанию петь, скажем, сначала басом, затем тенором, а потому, что один и тот же певец может петь сразу двумя голосами, дуэтом!
Двухголосое пение называется "сыкыртыр". Вы слышите звук, напоминающий пение большой неведомой птицы, звук сильный и мелодичный; ему вторит другой, глуховатый, более низкого тона. Знатоки мне объяснили, что первый звук рождается напряженными голосовыми связками, через которые певец с силой пропускает воздух; второй возникает в полости рта, которая служит как бы резонатором.
Все это было так необычайно, что мы долго стояли с широко открытыми глазами, онемев от удивления.
…Перед возвращением в Кызыл мы ночевали в горах. Ночью я вышел из юрты и огляделся вокруг. Всюду мелькали огоньки — высоко на хребтах, на дорогах, у далекого озера. Это горели костры у палаток геологов, разведывающих недра Тувинской котловины, которую считают одной из богатейших в стране "кладовых" полезных ископаемых; это светились фары автомобилей экспедиции Академии наук, в ночной прохладе переезжающей на новое место. "Белые пятна" в верховьях Енисея доживают последние дни. Уже сейчас в Туве добываются уголь, золото, построены первые заводы. Составляются планы, как сделать эту горную область цветущим уголком нашей страны. Ученые намечают, где рыть новые шахты и где строить гидростанции, где прокладывать дороги и где разводить сады.
Можно представить себе, как оживет в недалеком будущем древняя тувинская земля!
Конечно, я не повидал и десятой доли того, что можно было увидеть в Туве. Но мне надо было торопиться. Енисей велик и путь до океана долог.
Однако одну тувинскую достопримечательность я решил повидать непременно. Для этого пришлось проехать вниз по Енисею до поселка Чаа-Холь и свернуть в горы, срезая угол по направлению к впадающей в Енисей реке Хемчик. Тут, среди степи, немного возвышаясь над ее уровнем, пролегала прямая дорога, похожая на шоссе, с канавой для стока воды.
Это знаменитая дорога Чингис-хана.
Во многих книгах утверждается, что построена она Чингис-ханом в XII или XIII веке. Но этому трудно поверить. Зачем было воинственным кочевникам строить дорогу в сухой степи, где и так их кони и повозки могли двигаться без всякого труда? Говорят, что Чингис-хан облюбовал для себя долину реки Хемчик, а дорогу велел соорудить специально для того, чтобы ездить на поклонение великому Енисею. Но и это предположение весьма шатко. Енисей в здешних местах еще далеко не так величественен, чтобы вызывать чувство преклонения.
Тувинские ученые сейчас придерживаются другого мнения. До похода Чингис-хана могучее государство хакасов с высокоразвитой культурой простиралось на огромной территории Центральной Азии. Хакасы вели обширную торговлю. Им были нужны хорошие дороги. Скорее всего, "дорога Чингис-хана" является лишь небольшим сохранившимся участком важного торгового пути хакасов.
Недавно на Алтае тоже нашли древнюю дорогу, очень похожую на ту, о которой мы говорим: такой же ширины и тоже с канавой Обнаружены, таким образом, уже два участка.
Экспедиции археологов приоткрыли завесу над далеким прошлым Тувы. Древние рисунки на скалах, высеченные из камня фигуры воинов со следами письмен подтверждают, что человек в долине верхнего Енисея жил уже пять тысяч лет назад. Находки следуют за находками, и вскоре наука, соединив разрозненные звенья, даст стройную и достоверную историю Тувы.
Я вернулся в Кызыл. Пора было продолжать путешествие по Енисею. Говорили, что через Большой порог пойдут два плота, но когда именно — неизвестно. Чтобы не терять времени, я решил пересечь Саяны по высокогорному Усинскому тракту и добраться к Большому порогу с севера. Таким образом, рассуждал я, мне не удастся поведать лишь очень небольшой участок Енисея на границе Тувы, где река мчится в каменном коридоре шириной всего в девяносто-сто метров.
Я купил билет на автомашину, отправлявшуюся через Саяны в город Минусинск.
ГЛАВА III. ЧЕРЕЗ ГОЛУБЫЕ САЯНЫ
Я в последний раз оглядываюсь на гостеприимный Кызыл.
После недлинного участка выжженной солнцем степи начинается зеленый Веселый косогор — преддверье хребтов, заманчиво синеющих вдали. Машина выскакивает на плоскогорье, оставляет за собой городок Туран и вскоре начинает карабкаться на первый подъем.
Часы пути летят незаметно. Горы уже не синеют, а сверкают в закатных лучах. Становится сыро и прохладно. На перевале, на высоте более тысячи метров, попросту холодно и не удивляет, что дорожники, занятые чем-то у обочины, одеты в полушубки. Машина между тем начинает спуск, и ночь застает нас там, где еще недавно была граница между Советским Союзом и Тувой. Мелькнули в тумане огоньки станции Пограничная. Здесь — ночевка.
Окна станционной столовой, где шумно пьют чай шоферы и пассажиры, совершенно запотели: вероятно, ночью выпадет снег. Луна то показывается из-за облаков, чтобы на минуту взглянуть на мрачные горы с темными провалами ущелий, то скрывается снова. Хотя уже далеко заполночь, к станции подъезжают все новые и новые машины.
В путь отправляемся рано, до того, как рассеялся туман. Теперь начинается самая интересная часть тракта. Вот потянулась изгородь маральника — питомника пятнистых оленей. Благородные животные, подняв головы с ветвистыми рогами, провожают машину взглядом, но не трогаются с места.
Мы обгоняем гурты скота. Все больше встречных, все оживленнее большая Саянская дорога.
Со станции Иджим, откуда до Енисея напрямик всего пятьдесят километров и где тракт входит в долину реки Ус, притока Енисея, начинаются места такой дикой и своеобразной красоты, что глаз не оторвешь.
Ус, бурный, сердитый, в барашках волн и пены, шумно прыгающий по каменистому ложу, надолго становится нашим неумолчным спутником. Машина бежит мимо красноватых скал, чудовищных каменных осыпей, вскакивает на легкие мосты, идет в тени таежной чащобы, обступившей тракт около станции Медвежья. Ус уходит ненадолго в сторону, но потом возвращается снова. И когда тракт поворачивает к Буйбинскому перевалу, окончательно оставив реку в стороне, становится даже немного грустно…
Вот они, Саяны! То мрачные зазубренные скалы, местами покрытые снегом, то изумрудно-зеленые альпийские луга, то глубочайшие ущелья, кажущиеся бездонными, то склоны, заросшие лиственницами и могучими кедрами, окружают нас. Нехоженые дебри, немеряные дали!
Шофер нажимает ножной тормоз и берется за ручной: крут небольшой спуск с перевала к станции Оленья Речка. Веселое здание этой станции, поразительно чистый горный поток, бегущий прямо от снегов с вершины, необыкновенно привлекательны.
У станции собралось несколько машин, идущих в Туву. Какой-то военный, видимо не новичок в таежных делах, нарвал сочных стеблей и угощает ими других пассажиров. "Пучка" — так называется это растение — вкусно хрустит на зубах. Наверное, за этим лакомством и спускались сюда олени.
Саяны тянутся от Алтая до Байкала. Мы пересекаем сейчас хребты Западных Саян, отделяющих Туву от соседней Минусинской котловины. Тяжелые облака почти все время клубятся над пиками и неровными, словно отломленными рукой великана, вершинами, достигающими кое-где чуть не трех километров в высоту. Дважды нас отхлестал сильный косой дождь. Да, не пускают Саяны влагу в Туву — теперь мы видели это своими глазами.
За несколько часов наша машина пересекла пять географических ландшафтов.
Мы начали путешествие в степи; у Веселого косогора ее сменила лесостепь.
Затем потянулись березовые и осиновые леса, заросли ивы и черемухи, влажные луга с пышной зеленой травой. Это была так называемая подтайга.
Еще выше перед нами раскинулась в своем мрачноватом величии и сама горная тайга. Здесь могучие кедры, пихты и ели дают тень пышным папоротникам и мхам, здесь сыро и тихо, здесь бродит медведь и неуловимо мелькает рысь или росомаха.
Наконец, на высоких перевалах, среди редких деревьев, расщепленных молниями и обломанных бурями, начинаются высокогорные луга, где рядом с пятнами снега цветут альпийские фиалки. Сюда приходят северные олени, чтобы насладиться прохладой; неслышно, стараясь не стукнуть камнем, крадется за ними горный красный волк.
Саяны дали нам наглядный урок географии. Мы получили представление и об их климатических особенностях, когда в начале пути жаловались на жару, а на перевалах жалели, что с нами нет теплого пальто. Точно подсчитано, что в Саянах на каждые сорок метров подъема лето укорачивается на один день. У Оленьей Речки оно на целых пять недель короче, чем в селе Ермаковском, расположенном всего за восемьдесят километров, но у подножья хребта.
Усинский тракт, по которому мы ехали, считается одной из интереснейших дорог Сибири. Обычно в горных странах пути прокладываются по долинам больших рек. Но берега Енисея в том месте, где он прорезает Саяны, настолько отвесны, что пришлось уходить далеко от реки и карабкаться на хребты.
Русские рабочие и инженеры начали строить тракт, круглый год связывающий Туву с остальным миром, еще накануне первой мировой войны. Окончательно он был достроен уже в советское время. Тысячи машин пробегают по нему за каждый рейс почти пятьсот километров спусков, подъемов, петель, косогоров, разделяющих Кызыл и Минусинск.
Шоферы Усинского тракта — первоклассные и смелые водители. Особенно сложна их работа зимой, когда над Саянами воют страшные метели, наметая непролазные сугробы, когда морозы бывают такими жестокими, что воробьи замерзают на лету.
Стоп! Шофер тормозит машину. У дороги стоит, подняв руку, старик-охотник.
— Садись, — говорит шофер. — Отчего не подвезти, в машине места много. Откуда же это ты, дедушка?
— За медвежицей по тайге ходил, — отвечает старик. — Три дня шел по следу — не далась, ушла, чтоб ей неладно было!..
Ружье у охотника старинное. Сам он седой, морщинистый.
— Дедушка, сколько же тебе лет?
— Все восемьдесят пять мои, — отвечает он. — Видно, уж стареть начинаю.
Охотника зовут Трофимом Михайловичем Козловым. В колхозе он охраняет стада от волков. Колхоз далеко отсюда, в Минусинской котловине. А в Саяны старика тянут воспоминания молодости. Ведь тут, в этих местах, лучше которых для охотника и не сыщешь, он чуть не с детства промышлял соболя, сибирского оленя — изюбря, медведя. Дед Трофим завел разговор о зверях, об их повадках, о разных случаях в тайге.
— Изюбрь, по-нашему зубря или "сынок", — неторопливо говорит дед Трофим, посасывая трубку, — зверь чуткий, осторожный. Но и охотники — народ с умом. Находим мы место, где зубря следы оставил, и начинаем смотреть, куда в том месте ветер чаще всего тянет. Потом принимаемся землю солить.
— Как это — землю солить?
— А так. Зубря соль больше всего на свете любит. Ну вот, сделаешь рассол, да и польешь им землю. Получается, по-нашему говоря, солонец. После этого надо мастерить караулку, да так, чтобы ветерок тянул на нее от солонца, чтобы зверь человеческого духа не почуял. Караулку можно делать и на земле и на дереве. Когда все готово, уходишь и год в это место, не заглядываешь.
— Вот так раз! Зачем же было тогда огород городить?
— Погоди, погоди… Зубря соль за сто верст чует. Придет на солонец первый раз, осторожно обойдет все кругом: нет ли какой опасности? Потом принимается соленую землю грызть в свое удовольствие. Раз придет, другой, третий, а там и привыкнет, уже не один ходит, других за собой привел. Через год идет к солонцу охотник. Смотрит — зверь целую ямку выгрыз, следы кругом свежие. Ну, значит, удача. Забирается охотник в караулку и сидит там не шелохнувшись. Вот и ночь подошла. Теперь надо держать ухо востро. Зубря даром что большой зверь, а ходит так, что и не услышишь. Иной раз задумаешься, глядь, а зубря — вот он, уже перед тобой, на солонце. Постоит, послушает да как бросится в сторону. Ну, охотник-новичок выругается: эх, мол, почуял меня зверь, ушел! А опытный сидит не шелохнется — знает, что это зубря "пугает", хитрит, чтобы своего врага, если он притаился где поблизости, из покоя вывести. Глядишь — возвращается зубря, и прямо к ямке. Погрызет, погрызет — потом отойдет в сторону и слушает. Это он для того, чтобы враг к нему незаметно не подкрался, пока он зубами-то о землю стучал. А охотник почти и не дышит, ждет, пока зверь к нему повернется поудобнее, чтобы в темноте-то не промахнуться. Выждал — и спускает курок.
А еще, — продолжал дед Трофим, — берем мы зубрю "на рев". У зверя этого голос, доложу тебе, что твоя музыка. На заре послушаешь — рожок трубит полковой. Красота! Ну вот, осенью, когда самцы начинают между собой драться, охотник отправляется в тайгу с трубой из бересты, в которую трубит, словно зубря. Но только это не каждому дается: дуть нужно в себя, втягивая воздух изо всей силы и без передышки. У кого грудь слабая — пусть лучше и не пробует. Ну вот, охотник ревет в трубу, зубря ему откликается, вызывает на бой. Как только охотник слышит, что зверь близко, то перестает реветь: вблизи-то зубря сразу разберет обман. А зубря не успокаивается, ищет, кто это осмелился в его лесу трубить, — и нарывается на пулю. Был, помню, такой случай: я реву, зверь откликается. Сходимся все ближе. Что за чертовщина: ревем совсем рядом, а зверя все нет. И что же ты думал? Оказывается, другой охотник мне откликался. Так мы и подкарауливали: он — меня, а я — его. Хорошо еще, что не стрельнул на голос…
Мы расхохотались, представив, какие физиономии были у двух "изюбрей" при встрече.
Дед Трофим слез на станции Малая Оя. Здесь машину заправляли бензином. Заправщика дома не оказалось, горючее отпускала его жена.
— А где хозяин? — спросил шофер.
— Пошел медвежьи ловушки смотреть, — ответила женщина.
— Надолго ушел?
— Зачем надолго? Ловушки-то тут, рядом, километра не будет.
Вот места! Настоящие медвежьи углы, без всякого красного словца.
Поделиться книгой: