Люди рая

«А теперь, — объявил Туи на Моливаи, — мы с тобой должны закопаться в камни лово на четыре дня».

«Я на это не согласен, — возразил Туи Нкуалита. — Ты еще сыграешь со мной какую-нибудь злую шутку. Да мне и так уже пора возвращаться в деревню, а то там обо мне начнут беспокоиться».

«Ну хорошо, — согласился Туи на Моливаи. — Тогда нам нужно закопать вместо нас масаве».

— Масаве — это такие лианы, — вмешался в рассказ Ману. — Когда они созреют, в них содержится много сахару. Мы часто печем эти лианы в лово и делаем из них пудинги.

«Спасибо, — поблагодарил его Туи Нкуалита. — Теперь я отпущу тебя и пойду поищу что-нибудь другое для моего намбу».

«Спасибо и тебе, — сказал Туи на Моливаи. — Отныне ты и все твои потомки смогут ходить по огню».

— И вот с тех пор, — сказал в заключение Генри, — жители Мбенга наделены способностью ходить по огню без вреда для себя.

Лово была выкопана за деревней. Печь представляла собой круглую яму диаметром футов пятнадцать и глубиной фута четыре, вокруг которой были навалены большие бревна и закопченные камни. Вечером мужчины начали укладывать в лово дрова. Многие бревна были настолько большие и тяжелые, что их приходилось перетаскивать вдвоем. На нижние ряды бревен бросили немного камней, а остальные навалили поверх всей уложенной кучи, возвышавшейся на шесть футов от земли.

Генри сказал, что костер нужно поджигать ровно за восемь часов до начала церемонии. Так как участникам церемонии предстояло войти в лово на следующий день около полудня, то костер надо было разводить незадолго до рассвета.

Мы провели ночь в мбуре вождя. Генри разбудил нас в три часа утра, и, спотыкаясь в темноте, мы отправились к лово. Вскоре туда подошли трое мужчин с ярко пылавшими факелами из пальмовых листьев и опустили их вдоль стенок ямы, чтобы поджечь хворост, уложенный в самом низу. Ветки вспыхнули, пламя начало лизать бревна, и костер заревел. Снопы алых искр взлетали к луне. Нагревшиеся камни раскалывались с громким, как револьверный выстрел, треском, крутящиеся осколки вылетали из костра и падали у наших ног. Некоторое время мы любовались этим внушительным зрелищем, а когда ночное небо начало светлеть, вернулись спать.

Пять часов спустя костер все еще горел. Большинство бревен превратилось в золу, а наваленные сверху камни опустились в яму. Однако между белыми пушистыми хлопьями золы то тут, то там виднелись темно-красные отблески, а лово была еще настолько раскалена, что, когда в нее подбросили несколько бревен, они вспыхнули почти мгновенно.

Мы сели позади лово на крутой насыпи, заросшей травой. Церемония началась почти точно в полдень. Из деревни вышли мужчины по двое в ряд во главе с вождем и жрецом племени и молча направились к яме. Они были одеты в полный традиционный наряд: длинная юбка из полосок листьев пандануса, покрашенных красной, зеленой и желтой краской, пояс из черной и белой тапы, гирлянды цветов на шее и венки из листьев пандануса на голове. Их коричневые тела, смазанные кокосовым маслом, блестели. Они спокойно прошли мимо ямы, не глядя на нее, так как всем участникам запрещается смотреть на костер до тех пор, пока они не войдут в лово. Широко шагая, мужчины направились мимо нас к небольшому шалашу под хлебным деревом.

Те, которые выполняли роль помощников, обошли вокруг шалаша и вернулись к лово, а участники церемонии, нагибаясь, стали входить в шалаш. Последний из них закрыл за собой дверь.

Жрец племени, пожилой мужчина с массивным подбородком и густыми седоватыми волосами, давал указания о подготовке ямы. Сначала нужно было убрать несгоревшие бревна. Мужчины накидывали на них петли из лиан, прикрепленные к концам шестов, и с криками и подбадриваниями оттаскивали подальше за деревья. Потом стали разравнивать беспорядочно наваленные камни, чтобы поверхность была удобнее для ходьбы. Поперек лово положили ствол древовидного папоротника и, используя его как опору, стали передвигать шестами огромные раскаленные камни. Наконец лово обложили по краю пучками свежих зеленых листьев. Все приготовления заняли минут двадцать, и, хотя за это время камни успели несколько остыть, они, несомненно, были еще очень горячими. Воздух над камнями дрожал, а волна поднимавшегося тепла была такой мощной, что уже пяти футах от края ямы с неимоверной силой била в лицо. Я не сомневался, что в обычных условиях прикосновение к камням немедленно вызвало бы сильный ожог на любой части тела.

Мужчины, которые занимались подготовкой ямы, расположились вокруг нее на корточках рядом с пучками листьев. Только жрец остался в стороне. Он повернулся к шалашу, где все еще сидели участники церемонии, и произнес одно слово: Авуту. После небольшой паузы дверь шалаша открылась, и мужчины один за другим рысцой побежали к яме. В абсолютной тишине слышно было только, как панданусовые юбки с ритмичным свистом рассекают воздух. Глава процессии уверенно вошел в лово. Наклонив голову и не отводя глаз от камней, он медленно и спокойно шагал по кругу. За ним следовали остальные. Они ступали без колебаний и не старались пройти по камням легко и быстро. При каждом шаге они налегали на ступню всем своим весом. Глава процессии обошел яму примерно за двадцать шагов. Как только он закончил круг, помощники вскочили и принялись бросать пучки листьев на середину лово. Участники церемонии повернулись лицом к центру лово, стали тесным кружком на листья и положили руки на плечи друг другу. Они пели монотонную, но страстную песню, а вокруг них поднимался пар от опаленных листьев. Два помощника взяли длинную коричневую лиану масаве, которая лежала поблизости, и бросили в яму. Остальные схватили лопаты и начали быстро закидывать лиану землей. Мужчины в центре ямы продолжали петь свою дикую песню и утаптывали набросанную землю. Через несколько минут и камни, и масаве, и листья были погребены под землей. Мужчины медленно вышли из ямы, и вскоре на ее месте осталась только широкая полоса земли, от которой все еще поднимались струйки пара. Однако церемония должна была завершиться только через четыре дня, когда выкопают масаве и вся деревня будет есть приготовленный из нее пудинг.

Как только мужчины покинули лово, я осмотрел их ступни. Они, конечно, были покрыты толстой загрубевшей кожей, как и у всех людей, которые почти всю жизнь ходят босиком. Но даже загрубевшую кожу можно обжечь, а я не нашел совершенно никаких следов ожогов. И при этом чувствительность у них была нормальной.

Когда я прикасался горячей сигаретой к подошве, люди отдергивали ногу.

В хождении по камням принимал участие местный фельдшер, получивший медицинское образование в Суве. Я спросил его, что он делал в течение тех двадцати минут, которые провел в темном шалаше перед началом церемонии. Я ожидал услышать, что он молился или каким-нибудь иным образом вызывал у себя состояние транса, однако, по его словам, они лишь тихо разговаривали о предстоящей церемонии. Когда же он выбежал навстречу яркому солнечному свету, то почувствовал большой прилив сил. Мужчина, сидевший рядом с ним, выразил это ощущение несколько иным образом, сказав, что почувствовал, будто к нему живот вошел бог. Третьему окружающие предметы казались странными и туманными. И все единодушно заявили, что не испытывали никакой боли, когда шли по камням, а только ощущали некоторое тепло.

Я спросил фельдшера, что заставило его участвовать церемонии. Он, видимо, не очень разбирался в своих побуждениях. Здесь не было цели доказать свою силу и мужество, не считал он также, что церемония имеет какой-то очистительный смысл. И он стал рассудительно объяснять, что, возможно, принимал участие в церемонии потому, что ни один мужчина не может себя считать истинным членом племени мбенга, пока не воспользуется той необычной способностью, которой его наделили боги, и не подтвердит справедливость легенды о Туи на Моливаи.

Я поинтересовался, можно ли мне также пройти по камням и не обжечься. Фельдшер сказал, что можно, но для этого мне надо было войти в яму вместе с ним, а перед этим соблюдать все необходимые табу: не есть кокосовых орехов и не касаться женщины в течение четырех дней до церемонии.

Эту церемонию довелось наблюдать многим. Мужчины племени мбенга несколько раз исполняли ее в Суве и побывали даже на Новой Зеландии, где ходили по камням в присутствии многочисленных зрителей. Один раз они выступали перед врачебной комиссией, изучавшей церемонию с научной целью. Для объяснения этой необычной способности выдвигалось много теорий. Исполнители церемонии, где бы они ни выступали, обязательно привозили с собой камни с родного острова, поэтому было высказано предположение, что камни обладают особенным свойством очень быстро охлаждаться. Но оказалось, что камни представляют собой самый обычный андезит — мелкозернистую магматическую породу, очень долго сохраняющую тепло. Другие утверждали, что «огнеходцы» смазывают ноги каким-то раствором или мазью, защищающей от воздействия тепла. Однако никто не знал мазей с такими необычными свойствами, а врачи, которые обследовали ноги «огнеходцев», не нашли никаких следов мази. Возможно, из всех предложенных объяснений наиболее убедительно звучит следующее: кожа человека выделяет пот, который обволакивает подошву, и этого в сочетании с тонким охлажденным слоем на поверхности камней достаточно, чтобы уберечь ступни от повреждений. Лично мне подобное объяснение не кажется достаточно убедительным. Я не сомневаюсь, что в обычных условиях эти камни причиняют самые сильные ожоги. Но тут ничего подобного не происходит. Камни не оставляют ни малейших следов на поверхности кожи.

Науке предстоит объяснить еще немало необычных явлений, когда кажется, что мысль способна управлять телом. Индусские святые пронзают себе язык и щеки ножами, не ощущая боли и не проливая ни капли крови. Христиане-мистики вызывают на ладонях и на ступнях необъяснимые открытые раны, напоминающие стигмы. Турецкие дервиши в состоянии транса вгоняют в кожу головы большие гвозди. Танцоры острова Бали пытаются пронзить себя ножами, но не в состоянии проколоть даже кожу. Все перечисленное относится к хорошо документированным фактам, но пока что ни один из них не получил исчерпывающего объяснения с научной точки зрения. Возможно, со временем физиологи узнают, каким образом человек может наделять свой организм такими свойствами, каких он обычно лишен. И тогда будут объяснены упомянутые необычайные явления и среди них тайна удивительного хождения по огню мужчин из племени мбенга.

7. ВОСТОЧНЫЕ ОСТРОВА

АРХИПЕЛАГА ФИДЖИ

Примерно в двухстах милях к востоку от Сувы, почти на полпути между островом Вити-Леву и архипелагом Тонга, со дна океана поднимается горная цепь, и ее вершины, возвышающиеся над лазурными водами Тихого океана, образуют острова Лау, поросшие пальмами и окруженные коралловыми рифами.

Ману и Ситивени рассказывали нам об этих островах в восторженных выражениях. По их словам, гибискус и плюмерия нигде не цветут так, как на этих островах, а кокосовые пальмы приносят там самые вкусные и крупные орехи на всем Тихом океане. Острова всегда были родиной самых искусных умельцев архипелага Фиджи, и только на них еще сохранилось древнее искусство постройки лодок и изготовления чаш для кавы. Кроме того, все единодушно считают, что девушки островов Лау самые красивые на всем архипелаге Фиджи. Узнав, что Ману и Ситивени оба родом с острова Лау, мы подумали, что они несколько пристрастны в своих суждениях. Мы старались найти подтверждение их похвалам, но оказалось, что в Суве очень немногие бывали на островах Лау. Сообщение с островами очень плохое, и более или менее регулярно туда ходят за копрой только небольшие торговые суда без всяких удобств. И все-таки хвалебные речи Ману и Ситивени, видимо, были не лишены основания. Каждый, кто знал об этих островах хотя бы только понаслышке, заверял нас, что именно там меньше всего сказалось влияние двадцатого века и лучше всего сохраняются старые фиджийские обычаи. Окончательно же мы решили посетить острова после беседы с отцом Ситивени, который происходил из знатного рода на Лау. Он рассказал нам, что на острове Вануа-Мбалаву, в северной части группы Лау, вскоре состоится необычная церемония, во время которой из озера будет всплывать на поверхность священная рыба, отдаваясь в руки жителей деревни.

По счастливому стечению обстоятельств через несколько дней из Сувы должен был отправиться на остров Вануа-Мбалаву правительственный катер, чтобы доставить туда топографа. Топографа вызывал один новозеландец, владелец большой плантации кокосовых пальм в северной части острова. Ему надо было определить, возможно ли там сооружение посадочной площадки. Чтобы увидеть церемонию рыбной ловли, лучше всего было бы остановиться в деревне Ломалома, на юге острова, куда катер мог попутно нас завезти. К счастью, на борту катера нашлось достаточно места для нас четверых.

Путешествие оказалось довольно продолжительным. Каждый вечер команда катера бросала якорь с подветренной стороны какого-нибудь острова, не рискуя продолжать путь в темноте по густо усеянному рифами морю. Наконец на четвертый день мы вошли в бухту Ломалома. Нужно было спешить с выгрузкой, чтобы катер успел до наступления ночи прибыть на плантацию новозеландца, расположенную двенадцати милях отсюда. Багаж быстро вытащили из трюма и свалили на берег, катер круто повернул обратно и умчался. Мы не остались в одиночестве. На берегу собрались десятки мужчин, женщин и детей, чтобы встретить катер, и у нас оказалось много добровольных помощников, которые вызвались донести наши вещи до деревни. Большинство мужчин были не в брюках, а в сулу. Сулу — это кусок ткани ярко-красного или синего цвета, обернутый вокруг талии наподобие юбки. На девушках были пестрые ситцевые платья, а волосы у многих украшены алыми гибискусами или изящными плюмериями цвета слоновой кости. Я заметил нескольких человек с волнистыми и блестящими волосами, тогда как все жители острова Мбенга были курчавыми. Тут сказывалось влияние полинезийского населения островов Тонга, расположенных к востоку отсюда.

Ломалома оказалась красивым и благоустроенным поселком. Около многих опрятных мбуре с травяной кровлей росли цветы и зеленели тщательно подстриженные лужайки. В деревне были школа, две лавки, принадлежащие индийцам, выкрашенная белой краской методистская церковь и небольшой радиопередатчик, который обслуживал один местный житель. Ломалома всегда была важным пунктом. В середине девятнадцатого века северные острова группы Лау захватил тонганский вождь Маафу — один из самых выдающихся воинов Тихого океана. Он сделал Ломалому своей резиденцией и основал здесь большую тонганскую общину. Даже теперь часть жителей деревни с гордостью считает себя независимыми тонганцами. Позднее, когда Фиджи попали под власть британской короны, Ломалома стала резиденцией окружного комиссара, который управлял всеми островами Лау, и здесь сохранились официальные здания с корабельной пушкой около них. В настоящее время административный центр переместился южнее, на остров Лакемба, расположенный посередине группы Лау. Несмотря на это, Ломалома все еще сохраняет атмосферу важности и достоинства, что отличает ее от довольно ветхих и менее опрятных фиджийских деревень на других островах. Кроме того, здесь до сих пор живет мбули — назначаемый властями вождь, который управляет всем островом Вануа-Мбалаву. Мбули приветливо нас встретил, и в течение всего пребывания на острове мы были его гостями. Этот плотно сложенный угрюмый мужчина пользовался глубоким уважением всей общины. Он редко улыбался, а когда делал это из вежливости к нам, его улыбка была похожа на болезненную гримасу, поразительно быстро исчезавшую с лица. Нам его охарактеризовали как «сильного» человека, и, чтобы показать, каким образом он управляет и поддерживает дисциплину, один молодой мужчина рассказал мне следующую историю. Однажды мбули обнаружил нескольких человек, занятых изготовлением «домашнего пива» — запрещенного крепкого спиртного напитка из маниоки, ананасов, сахара и дрожжей, который кое-кто делает тайком. Мбули отколотил по очереди каждого нарушителя, и ни один из этих взрослых мужчин не осмелился оказать ему сопротивление.

Вождь отвел нам большую красивую мбуре посередине деревни, неподалеку от его дома. Полы в ней были устланы несколькими слоями панданусовых циновок, приятно пружинивших под ногами. Стропила и раскосы великолепной крыши были аккуратно связаны веревками из пальмовых волокон, и вся она опиралась на четыре свободно стоящие колонны из твердого дерева диаметром около двух футов. Обычно это превосходное здание использовали для деревенских сходок. Теперь там поставили для нас несколько кроватей и предложили располагаться как дома.

Мы были гостями мбули, но заботиться о нас пришлось, конечно, женской половине его семьи. К счастью, женщин в семье было много: жена, полная, веселая женщина; двоюродная сестра Хола, худощавая, с выдающимися зубами и постоянным булькающим смехом, на которой лежала почти вся стряпня; две дочери — Мере (Мэри) и Офа. Девятнадцатилетняя Мере была первой красавицей деревни. Ее волосы всегда были зачесаны о большой шар. К сожалению, теперь от этой прически многие фиджийки уже отказались. Мере выглядела очень застенчивой и в присутствии мужчин редко поднимала взор от земли. Однако временами, когда кто-нибудь отпускал шутку или острое словечко, она вскидывала глаза, блеснув небольшими зубками в лучезарной улыбке, которую все мужчины деревни находили очаровательной. Офа была моложе на два года и очень напоминала сестру, хотя ей не хватало уравновешенности Мере и на ее лице часто появлялась детская нерешительность. Хола готовила пищу в отдельной хижине рядом с домом, а Мере и Офа приносили нам кушанья, которые расставляли на покрытом безукоризненно белой скатертью столике высотой не более фута. Когда мы, поджав ноги, усаживались на пол и приступали к еде, девушки оставались у другого конца стола и отгоняли веерами мух. Хола готовила для нас весьма изысканные блюда: сырую рыбу в кокосовом молоке, вареных цыплят с ямсом, зажаренную на деревянных вертелах рыбу, маниоку, сладкий картофель, бананы, ананасы и спелые сочные плоды манго.

Нашим ближайшим соседом был толстый жизнерадостный мужчина с прирожденным дефектом речи, которого вся деревня с любовью называла Немой Уильям. На самом деле он не был немым, а лишь не мог правильно выговаривать слова. Он издавал множество выразительных звуков, которые сопровождал целой серией самых разнообразных энергичных жестов, и непрестанно закатывал глаза, что позволяло ему вести продолжительные и вполне понятные беседы. Что же касается нас, знавших по-фиджийски лишь несколько слов, то мы понимали его лучше, чем любого другого жителя деревни. Он почти каждый вечер заходил к нам в мбуре и услаждал наш слух рассказами о соседях в духе Рабле, заставляя нас смеяться до слез.

Самой большой гордостью Уильяма был батарейный радиоприемник, который он пускал очень громко, потому что был еще и глуховат. Но Уильям редко слушал передачи из Сувы. Надо сказать, что все деревни на восточном берегу острова были соединены очень старомодными телефонами, которые некогда были в Суве. Когда они устарели, вождь островов Лау купил их и установил на нескольких своих островах. Телефонная линия была всего одна, поэтому, если крутили ручку одного аппарата, все остальные телефоны на острове начинали звонить. Пришлось разработать своеобразную азбуку Морзе из звонков, чтобы знать, кого вызывают. В Ломаломе телефон находился в доме вождя. Весь день аппарат издавал неподдающиеся расшифровке звонки, но никто не обращал на них внимания и не беспокоился, предназначен ли звонок для Ломаломы или нет. Никто, за исключением Уильяма. Для него эта система стала неиссякаемым источником развлечений. Он открыл, что, если сделать отвод от телефонной линии и подключить его к динамику радиоприемника, можно значительно усиливать звук и подслушивать разговоры всех жителей острова. Уильям стал часами просиживать у радиоприемника с сосредоточенным выражением лица и сделался главным источником слухов и сплетен в деревне. Уильям проводил целые вечера в нашем доме. Мы понимали его речь, состоящую из бульканья и жестов, не хуже любого из его соотечественников, и благодаря этому вскоре нам стала известна во icex подробностях частная жизнь почти каждого обитателя деревни. Теперь мы не только могли понимать грубоватые шутки наших соседей и знакомых, но даже придумывали иногда и свои. Через несколько дней мы уже не чувствовали себя здесь чужими и даже принимали довольно близкое участие в жизни общины.

Ритуальная рыбная ловля в озере Масомо, ради которой мы приехали на остров Вануа-Мбалаву, должна была состояться через три дня. Ману рассказал мне легенду о происхождении этой церемонии, причем Уильям постоянно прерывал его рассказ, добавляя живописные детали.

— Давным-давно один житель острова работал на своей плантации и вдруг увидел в небе двух юных богинь, летящих с островов Тонга. Они решили навестить свою родственницу, которая вышла замуж за фиджийца, и несли ей в подарок рыбу и сосуд с водой, тщательно завернутые в большой лист дикого таро. Мужчина крикнул им, что умирает от жажды, и попросил дать ему глоток воды. Они не обратили на него внимания и продолжали свой полет. Мужчина очень рассердился, срезал ветку с дерева нгаи и метнул в летящих богинь. Но ветка не задела богинь, а только выбила из их рук подарок. Пролившаяся вода образовала озеро Масомо, в котором поселилась священная рыба — подарок богинь. Рыба эта считается табу — ее можно ловить только с позволения жрецов.

В день церемонии из Ломаломы поехало на озеро человек тридцать. Мы разместились в деревенском катере и отправились на север, чтобы встретиться с жителями селений Муалеву и Мавана, жрецы которых по традиции руководили церемонией. Они тоже приехали ч своих катерах, и вскоре мы очутились среди небольшой флотилии, державшей путь на север между грядой коралловых рифов и высокими известковыми утесами на берегу острова. Через две-три мили передний катер повернул к берегу и вошел в длинный узкий извилистый залив, который глубоко врезался в сушу между крутыми скалистыми обрывами. Достигнув мелководья, мы причалили к берегу и прошли пешком с полмили сначала по болотистым мангровым зарослям, потом по крутому откосу. Наконец в низине, посреди заросших густым лесом холмов, мы увидели черную, зловещую полосу воды длиной не больше трехсот ярдов — это и было озеро Масомо. Здесь уже несколько дней работали мужчины из Муалеву. Они рубили деревья и кустарник, чтобы расчистить берег озера, и сооружали с полдюжины шалашей из жердей и зеленых листьев. Вскоре здесь собралось человек сто. Женщины и девушки стали разводить костры для приготовления пищи и распаковывать таро и маниоку, завернутые в листья. Несколько мужчин принялись рубить ветки, чтобы настроить еще шалашей. Все были веселы и возбуждены, словно толпа отдыхающих на морском побережье.

Церемония началась с подношения кавы. Сначала мы, как чужестранцы, преподнесли каву Туи Кумбуте, вождю селения Мавана — самому старшему из вождей. Затем различные кланы из трех деревень преподносили каву друг другу. Потом все пошли к небольшому шалашу ярдах в пятидесяти от остальных, чтобы засвидетельствовать свое уважение главе клана жрецов, который руководил церемонией. Приняв каву, жрец объявил, что пора начинать.

Туи Кумбута тотчас же послал своего глашатая объявить о начале ритуала.

— Дано разрешение начинать ловить рыбу! — провозгласил тот, встав посередине поляны.

— Винака, винака! — хором ответили мы.

— Все, кто здесь находится, должны принять в ней участие, — продолжал глашатай. — Вы должны войти в озеро и плавать парами. Запрещается надевать на себя что-нибудь, кроме юбок из листьев нгаи. Смажьте тело маслом, а то воды озера будут кусать вас. Плавайте до тех пор, пока жрец не разрешит ловить рыбу. Лишь тогда можно взять остроги и начать собирать рыбу, которая станет всплывать на поверхность и отдаваться вам в руки.

Никто не нуждался в дополнительном поощрении. Пока мужчины были заняты подношением кавы, девушки хлопотали над изготовлением тяжелых юбок из длинных глянцевитых листьев дерева нгаи, ветвь которого, согласно легенде, мужчина бросил в летящих богинь. Готовые юбки мужчины обвязывали вокруг талии. Потом девушки помогли мужчинам смазать ноги и торс кокосовым маслом, издававшим тонкое благоухание благодаря добавке цветочного экстракта, и их великолепные мускулистые тела приобретали золотисто-коричневый оттенок меда.

Многие мужчины срезали короткие толстые палки и содрали с них кору. Эти палки должны были служить поплавками. Размахивая ими над головой и крича от возбуждения, мужчины подбежали к озеру и с плеском бросились в воду. Ману и Ситивени, уже одетые в юбки, подошли сказать, что нас с Джефом приглашают принять участие в церемонии. К сожалению, у Джефа на ноге были очень болезненные язвы, поэтому он решил воздержаться от плавания, но моему участию ничто не препятствовало. Я надел юбку, которую сделала для меня Хола, а Мере тщательно смазала меня маслом. Ману дал мне большой поплавок, и мы вместе пошли к озеру.

Озеро было мелкое, с очень теплой водой, но из-за толстого слоя черного ила на дне, в который мы погружались по колено, плавать было не очень приятно. Однако вскоре мы ухитрились избавляться от ила, даже если глубина воды не превышала двух-трех футов. Мы старались плыть горизонтально, держа руки на поплавках и работая ногами. Ближе к середине озеро было глубже, и там можно было плавать свободнее, без риска покрыться грязью. Вскоре девушки с визгом и хохотом сбежали вниз и присоединились к нам. Они также были в юбках и их тела блестели от масла. Некоторые держали в руках поплавки, но у большинства их не было, они подплывали к кому-нибудь из мужчин и брались за их поплавки. Потом все длинной цепочкой поплыли через озеро, громко распевая и колотя ногами изо всей силы, так что сзади кружился водоворот черной от ила воды. Вскоре я почувствовал характерный запах сероводорода и сразу же понял смысл всего ритуала. На дне озера гниет растительность и образуется газ. Пока мы не взбаламутили воду, газ удерживался илом, а теперь он начал растворяться в воде, образуя яд. Из-за этого рыба вынуждена подниматься на поверхность, чтобы «отдаться нам в руки», как таинственно заклинал жрец. Мне стало понятно также ритуальное требование смазывать тело маслом. Ведь раствор сероводорода в воде представляет собой слабую кислоту, которая при определенной концентрации может вызвать на незащищенной коже сыпь.

Мы плавали около двух часов, затем один за другим вышли из воды и отправились в лагерь ужинать. После еды многие снова вернулись в озеро, так как из-за вечерней прохлады нам, одетым только в юбки из листьев, в воде было теплее, чем на берегу. Огромная желтая луна взошла над горами и выстлала светлую волнистую дорожку на черной воде. Мы плавали группами, иногда теряя друг друга в темноте и присоединяясь к другим группам, и наши возгласы, смех и песни непрерывно неслись над озером.

Примерно через час, когда я уже начал уставать, послышались отдаленные звуки укулеле и гитар, смешиваясь с нашим пением. Выйдя из воды, я увидел, что за лагерем была в разгаре таралала. Это слово произошло от английского «тра-ла-ла», которое толковый словарь определяет как выражение радости и веселья. У фиджийцев оно имеет почти то же самое значение, ведь этим словом назван счастливый, непринужденный танец. Стоя плечом к плечу и обняв друг друга за талию, пары двигались взад и вперед в простом ритмичном танце посреди большого круга сидящих зрителей. В одной стороне сидели музыканты и певцы, в другой — готовили и раздавали каву. Всю эту сцену освещал небольшой костер, разложенный у самого круга.

— Эй, Тавита! — окликнула меня жена мбули, употребляя фиджийский вариант моего имени, как все меня называли в этой деревне. — Иди сюда и покажи, умеешь ли ты танцевать.

Пройдя через круг, я подошел к сидевшей Мере и пригласил ее на танец. Вместе с остальными мы принялись отплясывать таралалу под аккомпанемент свиста и улюлюканья Немого Уильяма.

До поздней ночи мы пели, плясали и пили каву. Люди выходили из озера, чтобы погреться у огня и разделить с нами веселье, потом снова исчезали в темноте и продолжали плавать. Когда я отправился в свой шалаш, музыка раздавалась все так же громко. Проспал я лишь несколько часов, а когда утром пошел к озеру, там еще плавало человек двадцать.

К утру на поверхность озера стало всплывать множество рыбы. Огромные серебристые рыбины, выпрыгивали прямо у нас перед носом, проносились в воздухе серебристой дугой и с сильным всплеском падали обратно в воду. Многие полузадохнувшиеся рыбы высовывали из воды пасть.

Я лениво плыл невдалеке от лагеря и вдруг услышал сзади крик. Зниз по тропинке бегом спускалось десятка два мужчин, которые размахивали острогами для ловли рыбы — длинными шестами с пятью-шестью железными зубьями. Жрец отдал приказание начать лов. Мужчины рассыпались цепью и стали продвигаться к озеру. В воздухе непрерывно мелькали летящие остроги. Полуотравленная рыба, пытаясь скрыться, описывала дикие зигзаги по поверхности воды. Некоторые рыбины были настолько слабы, что девушки хватали их прямо за хвост. Ритуал предусматривал самые мельчайшие подробности лова. Обычно фиджийские рыболовы нанизывают свой улов на нить, которую продевают рыбе через рот и через жабры. В данном же случае предписывалось нанизывать рыбу на нить, пропущенную через глаза, для чего все мужчины вооружились небольшими заостренными палочками. Через полчаса ловля закончилась. Я насчитал на берегу сто тринадцать серебристых рыб, похожих на огромную макрель. К вечеру мы вернулись в Ломалому, и все стали лакомиться авой, как называлась эта рыба. Мне ее вкус показался превосходным. Однако Джеф, не принимавший участия в церемонии, видимо, был менее пристрастным: он утверждал, что рыба похожа на вату, а ее вкус напоминает протухшие яйца.

Практический смысл ритуала был вполне очевиден. Такую рыбную ловлю можно было успешно проводить только при совместных действиях многих людей, ее необходимо было организовать. В то же время ловлю нужно строго ограничивать, ведь если ее устраивать слишком часто, то истребят всю рыбу. Поэтому-то целесообразнее всего было превратить это в ритуал, возглавляемый кланом жрецов.

Еще перед отъездом из Сувы мы договорились, что небольшой торговый катер, который регулярно объезжает острова Лау, заберет нас из Ломаломы и доставит к южным островам этой группы. До прихода катера оставалась еще неделя. После церемонии рыбной ловли мы провели самые счастливые и восхитительные дни за все время путешествия по Тихому океану. Повседневная жизнь деревни, выбитая вначале из обычной колеи нашим приездом, постепенно вернулась в нормальное русло, когда наше присутствие стало вполне привычным.

Деревня просыпалась рано утром. В обычный день недели все занимались общинной работой. Ее намечал накануне вечером туранга ни коро (староста). Это могла быть постройка дома, ремонт сетей или плетение корзин. В субботу семьи работали по своему усмотрению на принадлежащих им участках, где росла кассава, ямс или таро. В воскресенье же никто ничего не делал.

Особенно мы подружились с Тотойо. Этот огромный мужчина с волосатой грудью и несоответствующим его фигуре высоким голосом слыл одним из лучших в деревне рыболовов. Иногда мы отправлялись вместе с ним на его лодке и ныряли с рифов. Он был великолепным пловцом и отлично владел копьем; надев небольшие защитные очки, плотно прилегающие к глазам, он нырял за рыбой на глубину до пятнадцати футов, оставаясь под водой по нескольку минут.

Как-то раз туранга ни коро распорядился провести совместный лов рыбы. Весь день мужчины готовили pay — канат из лиан длиной несколько сот ярдов, к которому привязывали пучки пальмовых листьев. На следующее утро, во время прилива, канат отвезли к лагуне. Его погрузили на лодку, а один конец оставили на берегу, где его держали двое мужчин. Лодка начала описывать широкий круг по лагуне, а в это время канат стравливали через корму. Вскоре и другой конец каната вынесли на берег ярдах в пятидесяти от первого. Все жители деревни, многие совсем одетые, вошли в лагуну, добрались до pay и принялись его дергать вверх и вниз. Ману объяснил мне, что пучки листьев при этом создают под водой сильный шум, поэтому рыба не решается прорваться за канат и устремляется к центру круга. Время от времени мужчины на берегу вытягивали на несколько ярдов канат из воды, так что круг становился все меньше и меньше. Начинался отлив. Вскоре стали видны косяки рыбы, которая металась в разные стороны по мелеющей лагуне. Люди были сильно возбуждены, и, когда какая-нибудь стайка подплывала к их участку, все начинали громко кричать и изо всех сил трясти канат. Через час круг, который первоначально имел около сотни ярдов в поперечнике, сократился ярдов до пяти. В ход пошли копья, и лишь немногим крупным рыбам удалось ускользнуть.

Каждый вечер, когда мы после ужина сидели и беседовали, к нам приходили гости. Люди без лишних церемоний заходили в дом и усаживались на полу на панданусовых циновках. Иногда они приносили что-нибудь показать нам: старую деревянную боевую палицу, необычное насекомое или цветок дерева, о котором мы спрашивали. Иногда же они приходили с гитарой, чтобы обменяться песнями с Ситивени. Часто люди заходили просто посидеть, давая понять, что не обязательно разговаривать или петь для того, чтобы получать удовольствие от общения друг с другом. Постоянным нашим гостем был Немой Уильям. Он присаживался у открытой двери, то и дело включая мощный электрический фонарик — самое ценное его достояние после радиоприемника. Ему хотелось что-нибудь подсмотреть и использовать потом в очередной сплетне. Нередко Мере или Тотойо готовили для всех каву.

Снаружи непрерывно дул освежающий пассат, шелестя листвой пальм. Туранга ни коро ходил по ночной деревне и нараспев перечислял задания для общины, которые предстояло выполнить на следующий день. На высоких манговых деревьях пищали и ссорились из-за сочных плодов большие летучие мыши, а между деревьями ходили девушки с лампами и собирали упавшие плоды манго. Их могло скопиться много только вечером, когда дети уже спят. Часть молодежи направлялась к берегу ловить сухопутных крабов, которые выползают из своих нор в мягком дерне у корней пальм.

Часто по вечерам я слышал тихий птичий крик, но никак не мог понять, что это за птица. Так не могла кричать ни сова, ни козодой. Когда я спросил Офу, что это такое, она опустила голову и хихикнула. Наконец я узнал от Ману, что это был не птичий крик, а сигналы моаули.

Если юноша желает назначить девушке свидание, он не договаривается с нею сам, а просит кого-нибудь из своих приятелей стать его моаули, что примерно означает «тот, кто делает тяжелую работу». Моаули идет к девушке, расписывает ей достоинства и красоту своего друга и предлагает им встретиться в таком-то месте и в такое-то время. Если девушка соглашается, моаули не идет с этой радостной вестью прямо к своему другу. Ведь его могут заметить, а это вызовет пересуды. Поэтому он насвистывает условный сигнал около мбуре, где находится его приятель, давая знать, что он договорился о встрече. Так сохраняются в тайне многие любовные свидания. Судя по частым посвистываниям, доносившимся из кустов, и по числу людей, которые незаметно проскальзывали в наш дом и выходили из него, у меня сложилось впечатление, что наша мбуре стала центром встреч для молодых парочек всей деревни.

Как-то вечером Тотойо принес показать небольшой каменный скребок изящной формы, с гладкой поверхностью. Он рассказал, что получил его от жителя деревушки, расположенной в нескольких милях отсюда. Тот нашел скребок в пещере, полной скелетов.

На следующий день мы отправились вдоль берега к этой деревушке. Все жители знали о пещере, и один мужчина согласился нам ее показать. Мы попросили у местного туранга ни коро два керосиновых фонаря и отправились с проводником в горы.

Пройдя около мили, мы добрались до отвесного известнякового утеса. Наш проводник указал на небольшое отверстие футах в пятнадцати от земли. Ползучий фикус, раскинувший свои узловатые корни по поверхности скалы ниже отверстия, послужил нам превосходной лестницей. Мы взобрались по нему, зажгли фонари и вошли в пещеру.

Внутри было холодно и сыро. Около входа кое-где в расщелинах росли папоротники и лишайники. В глубине пещеры стены и потолок были усеяны сталактитами, холодно блестевшими при свете лампы. Мы осторожно пробирались по заваленному камнями проходу. В одном месте часть потолка обрушилась, и нам пришлось протискиваться мимо огромной глыбы с неровными краями, которая почти преграждала путь в глубь пещеры. Наконец проводник остановился, стал на колени и поднял лампу. Весь пол был усеян человеческими костями. Среди множества черепов — целых или сильно раздробленных, часто совсем без черепной коробки — лежали кучи берцовых костей, ребер и позвоночников. Это не было место погребения, так как даже в давние языческие времена фиджийцы относились к своим кладбищам с величайшим почтением. Скорее всего, это были следы межплеменных войн, которые так яростно бушевали на островах меньше ста лет назад. В те времена, как только показывались военные лодки нападающих, женщины и дети старались убежать из деревень в горы и спрятаться в какой-нибудь пещере. Если мужчинам удавалось отразить набег, то все оканчивалось хорошо, но, если пришельцы одерживали победу и потом находили укрывшихся в пещере, они всех уничтожали. Слишком часто подобные набеги оканчивались еще ужаснее, так как столетие назад фиджийцы были самыми страшными каннибалами из всех обитателей Южных морей.

Мы осторожно разбирали кости, стараясь найти какие-нибудь указания на то, кем были эти люди и каким образом они погибли. Под раздробленным черепом я нашел два скребка. Один был из твердого зеленого камня, похожий на принесенный нам Тотойо, а другой — из материала, напоминавшего слоновую кость, — возможно, из китового уса. Но эти находки ни о чем не говорили, разве только о том, что кости, по всей вероятности, относятся к тем временам, когда металлы были неизвестны или очень редки. Мы взяли оба скребка, два черепа и несколько костей, чтобы передать их потом в музей, и покинули пещеру.

Попивая вечером каву в нашей мбуре, мы рассказали Тотойо о пещере и показали ему один из черепов. Он очень испугался и отчаянно замахал руками, прося убрать череп.

— Не подходите с ним ко мне! — воскликнул Тогойо. — Эти места табу. Нельзя было тревожить кости. Вас постигнет кара!

В этот же вечер прибыл посланец с небольшого островка Сусуи по другую сторону залива. Он принес волнующее известие.

— Завтра, — сообщил он, — подымется балоло.

Балоло — это морской червь, который живет в расщелинах коралловых рифов с выходом к океану или какому-нибудь проливу, где циркулирует свежая вода. В определенное время года у балоло начинает разрастаться задний конец тела, наполняясь яйцами или спермой. Наконец хвостовая часть отделяется и извиваясь поднимается на поверхность моря, где сперма и яйца выбрасываются наружу. Подобный способ размножения может быть успешным только в том случае, если хвостовые части отделяются одновременно, и тогда происходит оплодотворение. Это странное и необъяснимое явление повторяется ежегодно и продолжается два дня. Сначала всплывает сравнительно немного червей, и зачастую день их появления точно предсказать нельзя. Фиджийцы называют его балоло леи-леи — маленький балоло. Примерно через месяц наступает день большого балоло — балоло леву. Тогда поверхность моря на много миль покрывается извивающимися члениками. Ранним утром местные жители выезжают на лодках и собирают балоло, которые считаются большим лакомством.

Во всех прочитанных мной книгах естествоиспытателей и путешественников говорится, что жители тихоокеанских островов способны безошибочно предсказывать дату всплытия. Однако, когда мы поинтересовались этим в Суве, никто не мог сказать нам ничего определенного. Потом отец Ситивени решил, что всплытие произойдет во время нашего пребывания в Ломаломе, чему мы очень обрадовались. К сожалению, у жителей Ломаломы такой уверенности не было. Кого бы мы ни спрашивали о дате всплытия, все отвечали очень неопределенно. Говорили, что надо дождаться особых примет, но так как это будет лишь балоло леи-леи, то дату все равно нельзя назвать точно. Самым лучшим местом для балоло здесь считали рифы вокруг острова Сусуи, и мы попросили жителей этого острова сообщить нам о появлении примет. И вот посланец с Сусуи сказал, что утром волны вынесли на берег немного балоло, значит, завтра начнется всплытие.

На следующее утро, как только забрезжил рассвет, мы отправились к рифам Сусуи. Там мы остановили лодку и стали ждать, покачиваясь на волнах. Уже давно взошло солнце, а балоло так и не появились. Сильно разочарованные, мы возвратились в Ломалому. Позднее к нам в мбуре зашел мужчина и принес пакет, завернутый банановый лист. Развернув его, я увидел внутри массу, похожую на зеленую вермишель.

— Балоло, — сказал мужчина улыбаясь.

Черви всплыли у другого рифа, милях в пяти от Сусуи. Местные жители, прослышав, что мы интересуемся балоло, прислали нам его на пробу.

— Ну что же, — обратился я к Джефу, — мы не видели, как всплывал балоло, зато можем узнать, какой он на вкус.

Хола приготовила нам балоло на ужин. Они были очень соленые, с привкусом рыбы, но мне показались великолепными. А Джеф нашел их отвратительными и съел самую малость.

На другой день веки у Джефа сильно покраснели и начали распухать.

Жена мбули сказала:

— Фуа-фуа, болезнь от солнца.

Она смазала Джефу веки растительной мазью, которая очень успокаивала боль. Однако на следующее утро Джеф почувствовал себя совсем плохо. Все тело покрылось воспаленными красными полосами, а лицо настолько распухло, что он не мог ни открыть глаз, ни закрыть рта, и к тому же его сильно лихорадило. На мой взгляд, это могла быть только очень сильная аллергическая реакция на балоло, вроде той, какая бывает у некоторых людей от земляники. Вылечить его можно было только антигистамином, но в нашей аптечке не было этого редкого лекарства.

Один за другим к нам стали заходить наши друзья, чтобы взглянуть на больного Джефа. Его просто невозможно было узнать, так сильно распухло у него лицо. Одним из первых пришел Тотойо.

— Это все черепа, — сказал он мне внушительно. — Я говорил, что вас ждет наказание. Это из-за них заболел Джефери.

— Я ведь тоже трогал черепа и остался здоров, — возразил я.

— Не будь слишком самоуверенным, Тавита. Придет и твой черед, — ответил Тотойо.

Вечером я послал телеграмму в Суву с описанием симптомов болезни Джефа и попросил установить диагноз, а также дать совет, как лечить. Вскоре пришел ответ, где говорилось, что Джеф, видимо, в самом деле страдает от аллергии, но если у нас нет таблеток антигистамина, то помочь ему больше ничем нельзя, придется ждать, когда заболевание само постепенно пройдет.

На следующий день в залив Ломалома прибыл за копрой катер, на котором мы должны были уехать с острова. Однако об этом сейчас не могло быть и речи. Катер забрал мешки с копрой и ушел без нас. Состояние Джефа почти не улучшалось. Одни багровые полосы на теле исчезли, зато в других местах появились новые. Я боялся, что диагноз мог быть неправильным и что Джеф заболел какой-то инфекционной болезнью, которая так просто не пройдет, если не принять решительных мер.

В течение двух последующих дней я не отходил от Джефа и все время смачивал ему лоб и веки — единственное, что могло принести ему хоть малейшее облегчение. Хола готовила для него особые кушанья, но есть он ничего не мог. Однажды утром мы получили телеграмму от наших друзей в Суве. Им удалось узнать, что новозеландец, владелец плантации на севере нашего острова, недавно получил какие-то медикаменты, среди них, вероятно, и таблетки антигистамина. До плантации было двадцать четыре мили. Немой Уильям немедленно отправился туда на катере. Я остался с Джефом. Температура у него была все еще угрожающе высокая, а самочувствие совсем неважное. К счастью, Уильям вернулся вечером с таблетками, и Джеф сразу же принял их. Уже на следующее утро температура у него стала почти нормальной и многие полосы исчезли.

— Ну, на этот раз все обошлось, — сказал Тотойо строго, — но пусть это послужит вам уроком.

Теперь нам снова надо было договариваться об отъезде с острова. Другой катер заедет сюда за копрой лишь через месяц. Оставалось только зафрахтовать шхуну из Сувы. Так мы и сделали, связавшись с Сувой по радио. Накануне прибытия шхуны мы устроили в нашей мбуре большую церемонию кавы. Совершенно выздоровевший Джеф сидел рядом со мной, а по обе стороны от нас сели Ману и Ситивени. В противоположном конце круга расположились мбули, его жена, Хола, туранга ни коро, Немой Уильям, Тотойо, Мере, Офа и все остальные наши друзья.

Когда все выпили кавы, я прошел по кругу и положил перед каждым членом семьи мбули небольшой подарок: кусок ткани, духи, ювелирные изделия и ножи. Все это я купил в индийской лавке. Потом я произнес небольшую речь, а Ману переводил ее фраза за фразой. Поблагодарив всех за доброту и гостеприимство, за чистосердечность, с которой они приняли нас в свою общину, я сказал, как грустно нам теперь с ними расставаться.

После этого мбули начал ответную речь. Но он успел сказать всего лишь несколько фраз, как неожиданно, нарушая все обычаи, его прервала жена.

— Мне очень нужно сказать. Не грустите, Тавита и Джефери, — произнесла она, и слезы заструились у нее по щекам, — ведь вы не сможете навсегда покинуть Ломаному. Теперь вы стали членами нашей семьи, а мы — вашей. Куда бы вы ни поехали, с вами всегда будет частица Ломаломы. Что же касается нас, то мы вас не забудем. Сколько бы ни прошло времени до вашего возвращения, эта мбуре всегда будет ваша и вы сможете жить в ней сколько захотите. А мы всегда будем рады вам, если вы вернетесь в ваш второй дом.

Слушая ее слова, я верил, что они сбудутся. Я верю в это и сейчас.

8. ДВОЙНЫЕ ЛОДКИ

И ЗАКЛИНАТЕЛИ ЧЕРЕПАХ

На следующий день с западной стороны на горизонте показалось крохотное пятнышко. Тотойо сразу же заявил, что это «Мароро» — шхуна, которую мы зафрахтовали по радио. Он, конечно, еще не различал форму судна, но по курсу и времени появления, а также по данным о движении судов, которые слушал ежедневно из ревущего радиоприемника Немого Уильяма, Тотойо мог с уверенностью сказать, что это наша шхуна.

Точка медленно росла, пока наконец мы не разглядели в бинокли великолепную шхуну с белым корпусом, которая шла под всеми парусами. Тотойо не ошибся — это была «Мароро». Она величественно проплыла между двумя полосками ряби, обозначавшими проход в лагуну среди прибрежных рифов. Когда до берега оставалось не больше ста ярдов, шхуна спустила грот и бросила якорь. Мы распрощались со своими друзьями и через час покинули Ломалому.

Капитан и совладелец шхуны «Мароро» (по-таитянски это название означает «Летучая рыба») англичанин Стэнли Браун попал на Тихий океан во время войны, когда служил в военно-морском флоте, и настолько был очарован этилам островами, что решил остаться здесь навсегда. Это был искусный, влюбленный в свое дело моряк. Узнав, что мы запаздываем на две недели, он немедленно предложил плыть ночью, уверенный в том, что его навигационное искусство позволит миновать любые рифы. К вечеру подул сильный ветер. Капитан остановил двигатели, и шхуна пошла под парусами. Ванты ее были натянуты, поскрипывали кливера, и она скользила по освещенному звездами морю, оставляя за кормой широкий люминесцентный след.

Плыли мы с большой скоростью. Всю ночь шхуна шла на юг, миновала остров Лакемба, в центре островов Лау, и к середине следующего дня мы увидели впереди остров Камбара — цель нашего путешествия.

На этом острове в изобилии растут деревья веси, которые лишь изредка встречаются на других островах — Фиджи, Тонга и Самоа. Древесина веси ценится дороже, чем любого другого дерева тихоокеанских островов. У только что срубленного веси древесина желтая, но с годами она темнеет, становясь почти черной. Она хорошо полируется и настолько крепка, что практически не разрушается. Даже термиты избегают это дерево, а гвоздь в него забить почти невозможно, если не просверлить сначала отверстие.

Из этого замечательного дерева жители Камбары делают тарелки, гребни, щелевые барабаны и прежде всего чаши для кавы. На Фиджи почти все чаши для кавы были сделаны на острове Камбара. А надо сказать, что в каждой семье на Фиджи есть по крайней мере одна такая чаша. Из веси делают также лодки нескольких видов: простые челноки с балансирами, пригодные только для хождения на веслах по рекам или спокойным лагунам, лодки покрупнее, борта которых снабжены планширом, и большие лодки для морского плавания с мачтой и решетчатой платформой, установленной на опорах между корпусом и аутригером. Но самое замечательное творение фиджийских судостроителей, несомненно, друа — большая двойная лодка. Это самое крупное и, по мнению многих, наилучшее из океанских судов, когда-либо сооружавшихся жителями Тихого океана. Длина некоторых друа превышала сто футов. Двести человек могли совершать на них дальние плавания. Есть сведения, что в трюме одного друа даже перевозили двенадцать коров. Тонганский военный вождь Маафу превратил один друа в боевой корабль. Он сделал ограду из бамбука вокруг палубы и установил две пушки.