Помоги проекту - поделись книгой:
И. Забелин
ЛИСТЬЯ ЛОФИРЫ
М., Географгиз, 1963
Путешествие первое
МАРОККО — ГВИНЕЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
— «Мекнесская болезнь», — эти странные слова Батанов произносит на Внуковском аэродроме; вылет — в одиннадцать часов, а пока мы сидим на чемоданах и ждем своей очереди. — Помнишь, где находится Мекнес?
Перед вылетом в Африку я, естественно, читал книги о тех странах, в которых нам предстоит побывать, и знаю, что Мекнес — один из крупнейших внутренних городов Марокко с населением в сто восемьдесят тысяч человек. Но о «мекнесской болезни» мне ничего не приходилось слышать. Как всякий здоровый человек, я слабо разбираюсь в медицине, но думаю, что и специалисты-медики едва ли слышали о ней.
Я смотрю на Батанова и пытаюсь угадать, почему именно сейчас он вспомнил о «мекнесской болезни». Батанов сидит, упираясь локтями в колени, сплетя руки перед собой. Берет торчит у него из кармана теплого ратинового пальто, и белокурые волосы падают на лоб. В костюме Батанова нет ничего необычного, и все-таки что-то выдает в нем человека, много бывавшего за границей.
— А тут еще Агадирское землетрясение, — говорит он. — Больше тысячи человек погибло, по предварительным данным… Одна трагедия за другой.
Об Агадирском землетрясении, недавно случившемся в Марокко, я читал и поэтому спрашиваю о «мекнесской болезни».
— Это настоящая социальная трагедия, — говорит Батанов. — А суть дела вот в чем. В прошлом году среди беднейшего арабского населения Мекнеса вспыхнула непонятная болезнь, почти неизменно приводившая к полному или частичному параличу. Потом она и в другие города перекинулась, но название получила по Мекнесу.
Экспертиза установила, что болезнь вызывают дешевые сорта растительного масла, неожиданно поступившие в продажу; масло оказалось нечистым: в нем обнаружили значительную примесь минерального машинного масла…
В общем, выяснилась следующая история. На территории Марокко до сих пор находится несколько крупных американских военно-воздушных баз. Спекулянты-американцы, служившие на этих базах, загнали марокканским торговцам несколько цистерн машинного масла, а те подмешали его в растительное и пустили в продажу по сниженным ценам. В итоге пострадали почти исключительно бедняки. «Мекнесская болезнь» свалила примерно десять тысяч человек… Торговцев арестовали и будут судить.
По специальному закону «О преступлении против здоровья народа» их могут приговорить к смертной казни. А «мекнесскую болезнь» объявили национальным бедствием… Вот как будто и все..
Самолет отрывается от белого облака взвихренной снежной пыли, и земля, наклоняясь, медленно уходит вниз.
В этом, пожалуй, и заключается самое фантастическое, — в том, что полет в Африку начался. Особенно, если учесть, что мечта о «Черном континенте» не дает вам покоя лет тридцать, с раннего детства, и вы помните, как крохотным малышом выпрашивали у родителей деньги на мятные лепешки: известно, в Африке жарко, и мятные лепешки — самая необходимая там штука.
И если подростком вы мечтали посвятить свою жизнь борьбе за освобождение африканцев и писали на эту тему патетические, но никуда не годные вирши. И если вы натуралист, и при мысли о ярких тропических бабочках и бесконечных влажных джунглях сердце ваше начинает подскакивать до ключицы.
У Батанова дорога в Африку оказалась куда прямее, чем у меня. Вот и сейчас он продолжает что-то рассказывать про Париж, Касабланку, Рабат, где ему довелось работать.
Моторы гудят ровно, густо и слышно плохо. Но я и не хочу ничего больше слушать. Много читано, много слышано. Теперь меня интересует лишь то, что увижу своими глазами. В Марокко, в Сенегале, в Гвинейской Республике…
Батанов берет у меня бинокль и долго смотрит вниз, на заснеженные равнины.
— Лес — словно сожженный, — говорит он. — Словно война его навсегда опалила.
Батанов возвращает бинокль и, не глядя, на меня, говорит:
— Сколько лет прошло! Даже не верится…
Девятнадцать. Девятнадцать лет прошло с тех пор, как мы познакомились с ним в теплушке эшелона, увозившего нас, детей, осенью 1941 года из Москвы в Сибирь, в эвакуацию. Мы жили потом в одной деревне. И вместе работали. Землекопами. Лесорубами. Рабочими на элеваторе. Пастухами. Возчиками. Чистили свинарники. Скирдовали. Сгребали сено. Веяли зерно. Молотили — и на комбайнах, и цепами. И голодали. И жили думами о фронте.
И не подозревали, что каждый хранил в глубине души мечту об Африке.
…Много времени минуло с тех пор, много дорог было пройдено. Меня, географа, они уводили в Сибирь, в Арктику, на Дальний Восток, в Центральную Азию. И ни разу не приближали к берегам Африки. И все-таки я знал, что — пусть через Сибирь — я иду к Африке, и однажды дорога моя круто повернет на юг…
ГЛАВА ВТОРАЯ
— Нан плюс ультра, — говорит Батанов. — Ты помнишь, что это такое?
Помню. В переводе — «Не дальше». Так некогда именовался мыс на северо-западном побережье Африки. Грозным окриком звучало название мыса для мореплавателей, пытавшихся вести каравеллы на юг. «Не дальше!» Это сейчас просто рассуждать о догматике древних авторов, о суевериях, породивших устрашающее название. А несколько столетий назад… Впрочем, каждый волен судить по собственному опыту, как трудно преодолевать невидимый рубеж — «Не дальше!», — ежели обнаруживаешь его на пути своей мысли или своего дела… Там, у берегов Африки, этот рубеж давно пройден, и ныне даже историки не знают точно, какой мыс назывался «Нан плюс ультра». Но история человеческого прогресса — разве не сводится она к постоянному штурму преград, на которых явственно обозначено: «Не дальше!»?
Я думаю об этом под гул моторов лайнера авиакомпании «Эр Франс», летящего из Парижа в Касабланку, и скорее чувствую, чем улавливаю, связь этих мыслей с давними моими размышлениями о современной Африке, о судьбах ее народов и племен. Наверное, я понял бы, в чем дело, если бы не был взволнован тем немаловажным обстоятельством, что лишь облачная пелена отделяет меня сейчас от Африки, и в любую минуту я могу увидеть ее землю, ее реки, ее скалы…
Удивительно, с какой обыкновенностью совершается все долгожданное. Вот и на самом деле развеялись облака, и внизу, с левого борта, появился матово-зеленый океан и невысокий, но крутой берег Африки, за которым начинались ее зеленые равнины… Я прижимаюсь лбом к холодному стеклу иллюминатора и не соглашаюсь подпустить к нему Батанова: он все это уже видел, видел реку Уэд-Себу, негустую сеть каналов, прямоугольные ограды из колючих кустарников вокруг полей, дома в кольце зелени, дороги, аэродромы, отнесенные подальше от селений…
— Скоро Рабат, — говорит Батанов. — Как увидишь внизу лес — значит, скоро Рабат.
Колеса лайнера мягко коснулись бетонированной дорожки аэродрома. Бег самолета замедляется, и наконец летчики выруливают к белому зданию аэропорта.
И вот земля Африки под ногами. Я легонько стукаю каблуком по буро-желтому грунту. На глаз — такая же земля и у нас под Москвой. А красноногий аист, расхаживающий по краю аэродромного поля, мог бы так же расхаживать где-нибудь в Бучанке под Киевом. И лимонная сурепка ничем не отличается от той, которую когда-то пололи мы с Батановым на полях колхоза «Красный партизан», которую заваливали черными пластами, перепахивая пар. И ветер холодный, как у нас весной… Возникает ощущение обыкновенной Африки, и в первое мгновение оно разочаровывает. Но ненадолго, потому что приходит другое ощущение — родства, близости этой земли с той, по которой всю жизнь ходишь ты и ходили твои бесконечные предки.
В здании аэропорта на столе лежит рабатская газета «Авангард» со статьей о землетрясении, разрушившем город Агадир. Вот почему распластались на рабатском аэродроме двухфюзеляжные санитарные самолеты с белыми крестами на черных крыльях… Еще неделю с небольшим Агадир стоял там, где отроги Высокого Атласа упираются в синий Атлантический океан; «стоял», потому что, судя по фотографиям, город почти целиком разрушен.
Я не успеваю прочитать статью — нужно идти оформлять паспорта.
Батанов, оказывается, внимательнее меня просмотрел газеты.
— Количество погибших при землетрясении превышает, как будто, пять тысяч человек, — говорит он мне, — Боюсь, что это далеко не полная цифра. По официальным данным, арабская часть города разрушена на девяносто процентов, а так называемый Новый город, европейская часть, — на семьдесят… А жило в Агадире около пятидесяти тысяч человек…
Наконец с формальностями покончено. Просят садиться в самолет.
Чья-то рука ложится мне на плечо. Я оглядываюсь.
— До свидания, — говорит Батанов. — До встречи в Рабате!
У меня — из головы вон, что Батанов, собственно, прилетел.
Уходя, я оглядываюсь на него — высокого, белокурого, в отлично сшитом светло-сером костюме, и вдруг запоздало удивляюсь, что оба мы — в Африке.
Вид Касабланки с воздуха — прекрасен. Город кажется вырубленным из белого благородного мрамора, и шеренги пальм на широких улицах придают ему экзотическую прелесть.
В большом, но мрачноватом здании аэропорта мы попадаем в распоряжение марокканской туристской компании, которая должна заботиться о нас в Касабланке. Пожилой гид — высокий, сутулый, со смуглым, изрезанным сетью морщин лицом — вручает нам программы в зеленых, тисненных золотом кожаных переплетах и различные рекламные проспекты. Проспекты оглушают яркими, бьющими в глаза красками. Палевые дворцы с синей арабской вязью. Красные, белые костюмы музыкантов. Женщины в роскошных нарядах — в паранджах и без паранджей. Синие, белые, коричневые тюрбаны. Залитые солнцем пестрые широкие кварталы. Берберы-кочевники на богато украшенных скакунах. Финиковые пальмы, цветущие сады, груды овощей, улыбающиеся лица… И вдруг на последней странице совсем иное: заходящее солнце залило тревожным, красноватым, как отблеск большого пожара, светом скудную каменистую землю и рощу финиковых пальм, а по низкому синеватому небу плывут над пылающей землей, над пылающими пальмами темно-синие ураганные облака…
Сколько раз проносился ураган над Марокко с тех пор, как 30 марта 1912 года султан Абд аль Хафиз вынужден был согласиться на французский протекторат?.. Не подсчитаешь! Да и утихал ли он когда-нибудь?.. Одна буря следовала за другой. Закалялась воля, копился гнев. И разве можно забыть, что созданную восставшими племенами Рифскую республику громили маршал Петэн, впоследствии продавшийся нацистам, и Франко — будущий диктатор Испании, а Центральный комитет действия против войны в Марокко возглавлял в те же годы коммунист Морис Торез, поплатившийся за это тюрьмой?.. Или что тот ураган, который в 1956 году сделал Марокко независимым, никогда не пронесся бы над страной, если бы коммунисты не выстояли в мировой войне, если бы не было покончено с фашизмом?..
Автобус остановился на узкой улице перед подъездом фешенебельного отеля «Трансатлантик». Служащие отеля — в красных фесках, бежевых куртках, широченных шароварах — молча, быстро перенесли наши вещи из автобуса и развезли их по номерам. Здесь свои за-копы и не рекомендуется самому носить собственный чемодан.
В вестибюле отеля висит на стене большой портрет уже немолодого человека. Он в белой одежде и темной шапочке. У него тонкое, горбоносое, спокойное, умное лицо. Это же лицо вы можете увидеть на почтовых марках, разложенных под стеклом. Этот человек — король Марокко.
…Номера в отеле — на двоих, и я поселился вместе с Владыкиным, доктором биологических наук, лесоводом. Ему, очевидно, за пятьдесят. Я знаю, что почти вся его жизнь прошла в Сибири. С одним из первых караванов он прошел Северным морским путем до бухты Тикси в Восточной Арктике, оттуда три месяца ехал на собаках до Якутска, потом строил Магадан; в годы войны он был офицером, а после войны возглавлял Якутский филиал Академии наук. Сейчас он работает в Москве, но собирается переезжать в Петрозаводск. Он жалуется что год у него выдался сумасшедший: недавно прилетел из Индии, почти тотчас отправился в Африку, а летом предстоит лететь в Канаду на конгресс лесоводов.
Окна номера выходят в маленький внутренний дворик, и я замечаю, что там уже собралась почти вся наша группа. Мы с Владыкиным присоединяемся к ней. Возле руководителя группы стоит смуглый человек с блокнотом — корреспондент местной газеты.
— В Агадире погибли шведские и датские туристы, и вы первые иностранцы, приехавшие в нашу страну после землетрясения, — уходя, говорит корреспондент. Очевидно, у него есть основания придавать этому обстоятельству немалое значение. Как известно, доходы от туризма играют определенную роль в бюджете Марокко.
Агадирское землетрясение случилось в дни рамадана, девятого месяца лунного мусульманского календаря, в течение которого исповедующие ислам не имеют права ни пить, ни есть с рассвета до захода солнца. Рамадан начался с появлением новой луны, 27 февраля, а в ночь с 29-го на 1 марта произошла катастрофа. И совпадение это особенно тяжело подействовало на верующих. В стране объявлен траур.
После второго завтрака (у нас это называлось бы обедом) мы отправились бродить по улицам Касабланки. Выбирая направление, мы остановились на углу широкой улицы.
— Еще один наш идет, — говорит Владыкин. — Надо подождать.
В самом деле, следом за нами идет радиокомментатор Арданов. Милый, толстый, тихий, всегда немножко сонный человек с подслеповатыми глазами. Я впервые увидел его в автобусе по дороге на Внуковский аэродром: он выворачивал карманы в поисках сертификата, того самого, без которого его не пустили бы в самолет. И не нашел. С аэродрома он прямехонько отправился обратно домой, поручив моим заботам магнитофон. В Париже, когда мы пошли на Монмартр, он застрял у какой-то витрины и потерялся. Мы долго искали его и нашли мирно спящим в гостинице.
Глядя себе под ноги, Арданов неумолимо надвигается на меня, толкает плечом.
— Пардон, мсье, — говорит он сонным голосом и двигается дальше.
Через несколько секунд он начинает суматошно подпрыгивать, и я обнаруживаю у его ног двух курчавых черноголовых мальчишек — чистильщиков сапог. На мальчишках — простроченные штаны с молниями, в руках — огромные щетки. Совершенно не интересуясь желаниями радиокомментатора, они пытаются начистить ему и без того сияющие новенькие сандалеты. Мы с Владыкиным очень уместно острим на сей счет и… тоже начинаем подпрыгивать, увертываясь от молниеносных щеток. Не без труда нам удается достичь взаимопонимания. Нет, мы не хотим чистить ботинки. И к тому же у нас еще нет денег — мы не успели получить местную валюту. Но мы совсем не прочь познакомиться с мальчишками. И после того, как высокие договаривающиеся стороны поняли друг друга, мы ставим мальчишек рядом, ставим со всеми атрибутами — щетками, бархотками, скамеечками — и фотографируем. Потом мы дарим мальчишкам значки с изображением советского искусственного спутника Земли.
И прощаемся. И когда прощаемся, я замечаю над головами мальчишек, на углу дома, две таблички с разными названиями одной и той же улицы. Прежнее, французское (это имя генерала-колонизатора), перечеркнуто красным крестом. Второе, новое название, дали улице недавно марокканцы (это имя руководителя восстания против французов). И под этими табличками со старым и новым названиями стоят чистильщики сапог — совсем еще маленькие мальчишки, у которых все, как говорится, впереди, и рассматривают значки с изображением спутника.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Па вечерней заре и на рассвете оглушительно кричали у нашего окна несметные тучи воробьев. Кричали они дружно, организованно. Начинали кричать все сразу и кончали кричать тоже все сразу, как по команде.
Внизу, перед отелем, нас ждет автобус, присланный посольством. После завтрака мы поедем в Рабат, стольный город, который у марокканцев имеет еще и специальное название — «хадриа», то есть «город, населенный истинными горожанами». Владыкин укладывает чемодан, а я еще с вечера собрал необходимые вещи. В число самых необходимых, естественно, попали сачок для ловли всякой живности, «морилка» с хорошо притертой пробкой, пустые стеклянные баночки… Кто знает, может быть, Африка и порадует меня, натуралиста, чем-нибудь неожиданным!
А пока, коли выдалось свободное время, я могу спокойно изучить дорогу по карте. Первый крупный город после Касабланки — Федала[1], и мы ненадолго остановимся в нем. В ноябре 1942 года возле этого города высадились союзные англо-американские войска, начавшие освобождение Северной Африки от нацистов и вишистов.
Далее — Рабат и Сале, двойной город на берегах реки Бу-Регрег. Глаза мои проскальзывают за реку и натыкаются на непривычное название — «Кенитра»… Непривычное потому, что еще недавно этот город назывался Порт-Лиоте, — он носил имя французского маршала, генерального резидента Лиоте, правившего в Марокко до тех пор, пока в 1925 году его не сменил Петэн… Ныне в Кенитре доживает свой век военно-морская и военно-воздушная база Соединенных Штатов Америки… Кстати, она находится неподалеку от города Мекнес.
…Слева бьет в берега темный холодный океан, и белые веера брызг поднимаются над зеленеющими равнинами Африки. На мгновение возникает в памяти как будто похожая картина: такие же темные холодные волны, такие же белые веера брызг. Охотское море. Узкая, из гальки, Тунгусская коса… Нет. Там тайга подступала к самому морю, а здесь…
Здесь дорога идет сквозь эвкалиптовый лес. Ограды из кактусов и агав окружают клочки полей. Высокие темные араукарии, словно нарисованные грифелем на неярком полотне неба, тянут к солнцу редкие жесткие щетки ветвей. Иногда среди светлых стволов эвкалиптового леса вспыхивают ярко-желтые костры цветущих кустов — тоже эвкалиптов… Над нами пролетают самолеты — то ли поднявшиеся с американской военной базы Нуасер, что близ Касабланки, то ли следующие по трассам, освоенным французской авиакомпанией…
Чувство недоумения все полнее овладевает мной, и я скептически начинаю посматривать на ручку сачка, торчащую из полевой сумки… Вот уж воистину неожиданность!.. Где же Африка?.. Это же все — чужое, все импортированное из разных стран. Любопытно, но как натура-лист я мечтал совсем об ином.
Мы просим водителя остановить автобус. Я бегу в лес, придерживая рукой полевую сумку с ненужной «морилкой». Это великолепно — прижаться губами к огромным кистям пушистых желтых помпончиков цветущего эвкалипта, но гораздо больше взволновала бы меня такая встреча в Австралии.
Выбравшись на дорогу, я отправляюсь вперед по шоссе к виднеющемуся мостику. И там, у небольшой речки, я наконец вижу клочок настоящей Африки — без австралийских эвкалиптов, южноамериканских араукарий, мексиканских агав и кактусов, иностранных самолетов и принадлежащих иностранным нефтяным компаниям кричаще раскрашенных дорожных станций… Река неспешно просачивается в океан сквозь густые заросли сухого серо-желтого тростника. На берегу речки стоит невысокая финиковая пальма, окруженная несколькими маленькими темными остроконечными хижинами крестьян племени бену-хилаль, а по небольшому полю осел и верблюд, запряженные рядом, тащат плуг, за которым шагает араб в длинной одежде…
Рабат. Отель «Валима». Вечер. День прошел, но я живу его событиями, я все еще во власти недавних впечатлений. В Рабате мы вновь встретились с Батановым. Он свободно владеет и французским, и арабским языками и будет сопровождать нас в поездках по городу.
— Вам повезло, — сказал Батанов. — Сегодня пятница, а по пятницам король — он и светский, и религиозный владыка — торжественно выезжает на молитву.
В одиннадцать часов утра мы были на широкой просторной площади перед дворцом. Приехали мы не первыми: на невысокой каменной террасе, обнесенной массивными черными цепями, сидели, стояли, лежали арабы — мужчины, женщины, дети. Резко выделялись одеждой, да и поведением, иностранцы — кажется, американцы. Вдоль дороги, по которой собирался проехать король расхаживали полицейские в темно-серых мундирах, перетянутых белыми портупеями и ремнями, и следили, чтобы никто не спускался с террасы на дорогу, не переступал линию, отмеченную черными цепями.
Дворец выходит на площадь своей парадной стороной. Палево-желтые стены его, украшенные у ворот и башен коричневатым орнаментом, массивны, но невысоки; редкие окна, защищенные литыми чугунными решетками, обрамлены кладкой из красновато-коричневых кирпичей. Башни и внутренние здания покрыты зеленой черепицей. Над главными воротами — красный флаг с зеленой пятиконечной звездою. У ворот стоят с винтовками в руках королевские гвардейцы; они одеты в ярко-красные мундиры, красные плиссированные шаровары, синие шапочки с красным верхом; на гвардейцах белые ремни и портупеи, белые патронташи на животе и на спине.
При нас караул сменился. Разводящий был с вороненым автоматом в руках.
Солнце припекало по-южному. Мы уже не вспоминали о холодном ветре, встретившем нас в Рабате на аэродроме.
Среди зрителей наше внимание привлекла молодая женщина с ребенком за спиною.
Едва ли ей было больше пятнадцати-шестнадцати лет. Она не закрывала лицо паранджой, как большинство арабских женщин, не смущалась и не возражала, когда ее фотографировали вместе с беспечно спящей за спиною малышкой. У нее было красивое матово-смуглое лицо с высоким лбом, большие миндалевидные черные до блеска глаза. Мы разговаривали с ней, хвалили малыша. Она слушала внимательно, но ни разу не улыбнулась. Батанов что-то спросил ее по-арабски, и она ответила ему.
— Она работает в ковродельческом кооперативе, — чуть сдвинув брови, хмурясь, сказал Батанов. — А за спиною у нее — дочка.
На высоком минарете королевской мечети давно уже висел белый флаг, призывающий мусульман к молитве, но король задерживался.
Около двенадцати часов со стороны мечети донеслись звуки бравурного марша — конная и пешая королевская гвардия двигалась к дворцу. Оркестр, посаженный на белых скакунов, трубил в трубы, бил в барабаны и литавры. Колыхались пики конников, украшенные зелеными флажками. Алели мундиры чернолицых всадников и пехотинцев, вооруженных винтовками. Сверкали обнаженные сабли военачальников, вскинутые на плечи. Коротко звучала команда. Четко выполнялись маневры…
Двумя непрерывными шеренгами встали конные и пешие гвардейцы на всем пути от дворцовых ворот до мечети. Незаметно появившиеся солдаты в темных плащах и темных пилотках образовали еще одну шеренгу — между гвардейцами и зрителями. Полуденное солнце жгло. Ветер стих. Знамена над дворцом и мечетью, черные бунчуки из конских хвостов вяло висели на древках. Конные гвардейцы ерзали на высоких белых седлах. Пехотинцы переступали с ноги на ногу. Военачальники время от времени покрикивали на них, заставляли выравнивать ряды. Зрители сидели на горячих камнях. А молодая женщина с ребенком за спиной все стояла…
Выезд состоялся с опозданием на два часа. Сначала прошла кучка священнослужителей в белых, похожих на сутаны, джелляба и белых остроносых, без задников, туфлях бабуши. Потом провели белых и черных арабских скакунов под красными попонами; застоявшиеся жеребцы поднимались на дыбы, грызли удила, и конюхи едва удерживали их… Снова забили барабаны и литавры, снова затрубили трубы.
Из дворцовых ворот выехала красная золоченая карета, запряженная четверкой вороных коней. На облучке сидел солдат. На запятках стоял солдат. Гвардейцы и полицейские шагали рядом с конями, рядом с каретой. Внутренние шеренги сначала замкнули строй — солдаты протянули друг другу винтовки, и один взялся за цевье, другой за ствол, — а потом гвардейцы развернулись в сторону мечети. Карета с королем, обгоняя их, прокатила мимо.
«Рабат», или, точнее, «рибат», в переводе с арабского означает «укрепленный военный лагерь». Многочисленные «рабаты» были выстроены средневековыми арабскими завоевателями в разных уголках захваченных ими земель. Один из таких «рабатов», заложенный берберийскими военачальниками из династии Альмохадов более восьмисот лет назад в устье реки Бу-Регрег, стал в наше время столицей государства.
Казба — так называется самая древняя часть города, крепость, с которой начался Рабат. Еще сохранились мощные глинобитные стены и башни, крепостные ворота и дворец какого-то султана. Во дворце теперь размещен небольшой музей, где экспонировано всяческое устаревшее оружие, а гробница султана, видимо, давно уже не охраняется: плиты вокруг нее стерты ногами, надписи почти не сохранились, длинное низкое надгробье разбито трещинами, запачкано аистами — их гнезда темнеют среди ветвей могучего платана…
Улицы Казбы нешироки — две повозки едва ли разъедутся на них. Плосковерхие побеленные домики стоят вплотную друг к другу. Возятся в пыли ребятишки. Молча проходят закрытые паранджами женщины; говорят, что носить паранджи в Марокко ныне не считается обязательным, и дочери короля первыми стали открывать лица. — Но вековые традиции, судя по всему, сильны.
Центр Рабата. Он застроен высокими белыми домами. Сверкает витринами дорогих магазинов. Пестрит роскошными лимузинами последних заграничных моделей. Шелестит жесткой листвой высаженных рядами пальм. Трамваев, троллейбусов нет. Автобусы редки. Много частных маленьких такси и вообще малолитражных машин: бензин дорог. Мужчины, женщины среди них далеко не все арабы одеты, причесаны, выкрашены (волосы всех цветов — от седого до лилового) по парижским модам. На афишах кинотеатров — запрокинутые головы красавиц,
Поделиться книгой: