Помоги проекту - поделись книгой:
Сэр Мэй в первую очередь принялся наставлять Джорджа, который, собственно, не выказывал никакого сопротивления. Граф же Сомерсет сначала фыркал, но затем, узнав, что речь идет о королевском приказе, замкнулся в ледяном молчании. Через полчаса к нему явился его молодой соперник.
Джордж излучал одну из своих ослепительных улыбок и, ощущая, несомненно, свою новую мощь, рассыпался в учтивейших выражениях:
– Я намерен, милорд, быть вашим слугой и единомышленником, ибо желаю, чтобы судьба моя зависела от вашего расположения и чтобы ваша милость признала во мне самого верного слугу, которого вы когда-либо имели.
– Мне нет нужды в ваших услугах, – грубо оборвал его граф, – и не рассчитывайте на мою милость. Но я намерен свернуть вам шею, и будьте уверены, что не премину сделать сие, если мне представится такая возможность.
Все это, естественно, было доложено королю, который, как человек неглупый, решил подорвать позиции столь неблагодарного фаворита с того фланга, с которого тот не ожидал.
Высокородная преступница
Здесь необходимо возвратиться к истокам карьеры графа Сомерсета и напомнить читателю, что этот весьма посредственный по своим умственным способностям человек продвижению был в значительной степени обязан другу, Томасу Оувебери, личности чрезвычайно незаурядной с точки зрения интеллекта и здравомыслия. Фаворит покорно подчинялся его указаниям до того дня, когда его любовнице, леди Фрэнсис Говард, графине Эссекс, не пришла в голову шальная мысль выйти за него замуж.
Зная отчаянную дерзость и распутство этой дамы, сэр Оувебери встревожился, как бы этот брак не положил конец его влиянию. Он пустился во все тяжкие, самыми яркими красками расписывая грядущие беды: неудовольствие короля, опасности оскорбления могущественного дома Эссексов, возмущение общественного мнения. Граф Сомерсет сначала было перепугался, но уговоры и уловки леди Фрэнсис в конце концов взяли верх. Король дал свое согласие, как уже рассказывалось, после скандального развода, брак был заключен с большой помпой.
Естественно, властолюбивая графиня не пожелала терпеть присутствие подле своего недалекого мужа его друга Оувебери, который мешал бы ей управлять фаворитом, королем и всем королевством. В этом ей оказал содействие ее дядя Генри Говард, граф Нортгэмртон, убедивший короля в опасных намерениях Оувебери, и в результате нехитрой комбинации, описанной выше, тот оказался в заключении в Тауэре. Граф Сомерсет, надо полагать, не мог так просто сбросить с себя цепи давней дружбы и несколько раз навестил Томаса в заключении в этом узилище со столь жуткой репутацией. Эти посещения лишь умножили гнев и ненависть леди Фрэнсис, и судьба сэра Оувебери была решена. Ему стали регулярно приносить передачи с пирогами и желе, после чего он начал прихварывать. Как-то ему поставили клизму, после которой заключенный незамедлительно скончался, и общество быстро предало его имя забвению.
Но враги Сомерсета цеплялись за малейший повод, чтобы свалить его. Кто-то из них заподозрил неладное в этой истории и подал властям мысль заняться расследованием сей скоропостижной кончины. Тотчас же на свет Божий выплыли престранные подробности: аптекарь, поставивший сэру Томасу клизму, переехал на жительство во Фландрию и недавно скончался там. Ходили слухи, что на смертном одре он признался исповеднику в насильственной смерти заключенного, отравленного его трудами по наущению знатного вельможи. Услужливые сторонники Вильерса довели эти слухи до сведения короля. Опечаленный Иаков, у которого все-таки не хватало духу удалить от себя фаворита, докучавшего ему своими жалобами, приказал лорду верховному судье Эдварду Коуку учинить тщательнейшее расследование дела. Уже через несколько дней были арестованы лейтенант Тауэра, сэр Джервис Хелвис и несколько человек, включая крахмальщицу миссис Тёрнер, промышлявшую заодно сводничеством и ворожбой.
Арест графа и графини Сомерсет был произведен с большим шумом 17 октября 1615 года в королевском дворце при большом стечении знати. Пораженный как ударом грома, граф сначала вышел из себя, но быстро осознал весь ужас происшедшего и бросился умолять короля не оставлять его своей милостью. Иаков заверил его в том, что навсегда сохранит в памяти наилучшие воспоминания о связывавшей их дружбе, но не дрогнул. Памятуя свою фатальную ошибку с приказом на казнь не осужденного судом вора, он поучительно промолвил:
– Если бы Коук прислал людей за мной самим, я должен был бы повиноваться.
Кое-кто из присутствовавших впоследствии уверял, что, провожая взглядом уводимых стражей супругов, король пробормотал:
– Глаза мои вас больше не увидят!
Некоторые усмотрели в этом выражение сожаления, другие же – пугающего облегчения.
Наводивший страх Коук провел триста допросов и представил отчет, который поверг в ужас общественность и представил нравы высшего света в самом отвратительном виде.
Оказалось, что леди Фрэнсис с младых ногтей пользовалась услугами разного рода кудесников и заклинателей. Сначала она искала помощи у некой «башковитой»[3]Мэри Вудс, пользовавшейся в определенных кругах репутацией несравненной ворожеи и специализировавшейся исключительно в области любовных чувств. Эта хиромантка и гадалка действительно была не дура и защищалась от преследования закона весьма оригинальным способом. Если сотворенные ею заклинания не приводили к желаемому действию, она начинала стращать обманувшуюся в своих надеждах клиентку, грозившую призвать на помощь стражей закона, что заявит оным, как дама, якобы, просила ее умертвить этого мужчину. Леди Френсис даже отдала ей ценный бриллиантовый перстень будто бы с просьбой помочь избавиться от неугодного мужа, но Башковитая Мэри исчезла вместе с перстнем. Леди Фрэнсис потребовала изловить коварную обманщицу, однако схваченная женщина довольно ловко отпиралась от обвинений, называя перстень оплатой за ранее оказанные услуги, а изводить мужа она-де наотрез отказалась. Разумеется, судебные органы признали правоту аристократки, какая судьба постигла Башковитую Мэри – история умалчивает.
Леди Фрэнсис принялась искать более сговорчивых помощниц своим неблаговидным замыслам и незамедлительно обрела таковую в лице миссис Анны Тернер (1576–1615).
В молодости Анна была девушкой, наделенной прекрасными внешними данными, каковые стали решающим фактором в ее замужестве с респектабельным лондонским доктором Тернером. Но в 1610 году супруг скончался, не оставив ей сколько-нибудь значительных средств к существованию. Судьба нищей вдовы в безжалостном обществе была незавидна, однако миссис Тернер не растерялась, проявив завидную прыть и незаурядные деловые качества. Во-первых, она обзавелась двумя борделями, которые посещали многие придворные, во-вторых, добилась весьма доходной монополии на продажу крахмала с добавкой шафрана. Это вещество использовалось для придания жесткой формы и желтой окраски круглым гофрированным воротникам и манжетам, пользовавшимся бешеной популярностью, – по-видимому, нечастое появление солнца в туманном Альбионе настоятельно требовало какого-то искусственного замещения. Решив прозаические меркантильные вопросы, вдова занялась личной жизнью и обрела ее в лице страстного любовника, сэра Артура Мейнвеэринга, дворянина, члена парламента, обладавшего неплохим положением при дворе: в частности, он занимал должность кравчего наследника престола, принца Уэльского Генри-Фредерика. Надо полагать, прежняя супружеская жизнь с респектабельным доктором не давала простора для жажды любви, не утихавшей в Анне, но теперь ее чувства излились бурным потоком. К сожалению, Мейнвеэринг не питал серьезных намерений в отношении своей любовницы, а она, естественно, желала прочного союза, ибо в ходе этого бурного романа на свет появились трое незаконных детей, которым судьба не сулила ничего хорошего. В попытках побудить ветреного Мейнвеэринга повести ее к алтарю миссис Тернер перебрала всех колдунов, ворожей и магов, прибегнув даже к помощи знаменитого астролога, оккультиста и травника Саймона Фромана (1552–1611). В результате она отлично ориентировалась в этом странном мире, являвшемся неотъемлемой частью английского общества той поры, еще не осознавшего, что оно уже переступило порог, отделявший Новое время от Средневековья.
В какое-то время Анна Тернер состояла при леди Фрэнсис то ли в качестве фрейлины, то ли компаньонки. Естественно, она оказывала ей более чем посильную помощь, прибегая к различным колдовским уловкам. Посредством восковых фигурок, изготовленных по образу и подобию мужа ее повелительницы, графа Эссекса, и будущего супруга, графа Сомерсета, она заговаривала обоих, чтобы уничтожить любовную страсть первого и распалить пламя любви второго. Невидимое человеческому оку влияние нематериальных демонических сил подкреплялось воздействием вполне реальных зелий, которые леди Фрэнсис лично подсыпала как мужу, так и любовнику.
Когда Оувебери попытался разрушить ее планы, леди Фрэнсис через своего дядю добилась его ареста и назначения на должность лейтенанта Тауэра своего человека, Джервиса Хелвиса. Именно по ее заданию миссис Тернер получила у лекаря Франклина три вида ядов, мышьяк, шпанские мушки[4] и соль ртути. Недавно скончавшийся во Фландрии аптекарь сначала сдабривал этими средствами пироги и желе, отправляемые в тюрьму в качестве передач несчастному узнику, а затем, ввиду ухудшения состояния Оувебери, поставил ему клизму, приправленную серной кислотой.
При обыске у миссис Тернер нашли несколько эротических статуэток и некие предметы, указывавшие на ее склонность к еретическим измышлениям. Дабы избежать мучительной смерти, уготованной еретикам, обвиняемая открестилась от каких бы то ни было богопротивных помыслов. Судебный процесс превратился в захватывающий спектакль, на котором зачитывались письма леди Фрэнсис к ворожеям и соучастникам преступления, а обвинитель размахивал роковыми восковыми фигурками. Обвинительная речь верховного судьи Коука являла собой образец великолепно изложенного выплеска общественного негодования, заклеймившего подсудимую как «шлюху, сводницу, ведьму, папистку, преступницу и душегубицу». В вынесенном смертном приговоре осужденной вменялось явиться на казнь в одежде с накрахмаленными воротником и манжетами желтого цвета, «дабы те также прекратили свое существование из-за позора и отвращения к оным». С такими же воротником и манжетами приступил к исполнению своего омерзительного ремесла палач, после чего данные предметы туалета, естественно, вышли из моды по причине ассоциации с такими отталкивающими порядочных людей личностями.
Итак, 15 ноября в Тайберне были повешены миссис Тернер и лекарь Франклин, за ними последовали сэр Джервис Хелвис и тюремный смотритель Вестон, хотя не сказать, чтобы вина двух последних была доказана очень убедительно. В народе бытовало мнение, что жертвой миссис Тернер стал не один Оувебери. Лондонская чернь была убеждена, что не мешало бы заодно разобраться и в причинах внезапной смерти в возрасте восемнадцати лет принца Уэльского Генри-Фредерика, никогда не жаловавшегося на свое крепкое здоровье. Ведь недаром его кравчим служил любовник миссис Тернер, сэр Артур Мейнвеэринг! Однако к голосу простонародья никто прислушиваться не собирался.
Минуло еще несколько месяцев, в течение которых Сомерсет отчаянно пытался спасти свою шкуру. Он каждодневно слал королю угрожающие письма, обещая развязать язык, разгласить государственные тайны, а также раскрыть людям глаза на постыдную правду о жизни королевского дворца. Перепуганный до полусмерти Иаков заклинал его во избежание скандала признать вину, обещая немедленное помилование. Сомерсет оттягивал расплату, притворяясь хворым и даже потерявшим рассудок.
Тем временем его жена в тюрьме разрешилась от бремени дочерью Анной. В мае 1616 года леди Фрэнсис, облаченная в белые одежды, хрупкая и беззащитная, появилась перед палатой лордов. Как особа, принадлежащая к высшей знати, она могла быть предана суду лишь с согласия этого высокого органа власти. Противопоставить очевидным фактам леди Фрэнсис не могла ровным счетом ничего и уповала лишь на силу своей красоты и чистосердечное раскаяние. Тем не менее молодая женщина была признана виновной и подлежала суду. Коллегия присяжных, в состав которой входил ее бывший супруг, граф Эссекс, вынесла ей смертный приговор. Вряд ли стоит упоминать здесь о том, что некогда опозоренный леди Фрэнсис муж проголосовал за то, чтобы правосудие восторжествовало.
На следующий день перед генеральным прокурором, знаменитым Фрэнсисом Бэконом, предстал граф Сомерсет. Он защищался, как мог. Похоже, граф действительно не был причастен к убийству Оувебери и даже ничего не знал о его подготовке. Однако Сомерсет не смог оправдаться в том, что лично способствовал заключению своего друга в Тауэр и скрывал свою преступную связь с леди Фрэнсис до вступления с ней в брак. Судьи жаждали мести и вынесли ему смертный приговор.
Но Иаков не стал впадать в крайности. В конце концов, граф Сомерсет вел себя достойно и не стал разглашать ничего такого, что могло бы повредить королю. В 1622 году король помиловал как бывшего фаворита, так и его супругу. Леди Фрэнсис возвратилась домой, но муж ее гордо отказался от дарованной королем милости, пока не будет признана его полная невиновность. Он томился в заключении до 1625 года, когда Иаков I скончался.
Тем не менее могущество Говардов было подорвано. В 1618 году власти принялись за отца Фрэнсис, лорда-казначея сэра Томаса. Основанием для возбуждения уголовного дела послужили жалобы на взяточничество его супруги, леди Кэтрин, отличавшейся не только красотой, но и поистине патологической жадностью. Как писал один из современников, «ликом она была вельми пригожа, но принесла людям много горестей». Знаменательно, что незадолго перед началом слушаний леди Кэтрин заболела оспой, обезобразившей восхитительные черты ее лица. В ходе судебного процесса вскрылись все случаи злоупотребления лорда-канцлера своим положением, и на него наложили огромный денежный штраф, который он был не в состоянии выплатить. Впоследствии этот штраф значительно снизили, но, тем не менее, Говарды были уничтожены и обречены на прозябание в провинции.
Не сохранилось никаких подробных сведений о последних годах жизни четы графов Сомерсет, надо полагать, они были весьма безрадостными. Детей у Роберта и Фрэнсис, кроме родившейся в тюрьме Анны, больше не было, после смерти главы семейства титул остался выморочным и много позднее был передан другому дворянскому роду. Казалось, леди Анне Карр, унаследовавшей красоту матери и бабки, при таком несмываемом клейме, наложенном позорным прошлым родителей, рассчитывать на вступление в брак не приходилось. Однако в нее влюбился сосед по поместью Уильям Рассел, граф Бедфордский. Его отец, своими ушами слышавший признание матери девушки в убийстве на процессе в палате лордов, в ужасе отказался дать согласие на женитьбу сына. Однако, молодого человека поддержали король Карл I и его супруга Генриэтта-Мария, и через год отец сдался. Брак оказался на редкость счастливым, невзирая на то, что родители не дали за невестой обещанного приданого. Этот финансовый ущерб с лихвой возместили сын и внук графини Бедфордской, женившиеся на богатых наследницах. При королевском дворе Анна имела репутацию одной из самых красивых дам, доказательством тому служит ее великолепный портрет в полный рост кисти Ван Дейка, выставленный в родовом поместье Вуберн. Потомки герцога Бедфордского (этот титул был пожалован главе семьи в конце ХVII века) до сих пор принадлежат к высшим слоям аристократии Великобритании.
Некоторые историки считают, что дело супругов Сомерсет стало своего рода знаковым и послужило прологом к падению династии Стюартов точно так же, как знаменитое «Дело о колье» – предвестником Великой Французской революции.
Укрепление фаворита
Но мы несколько забежали вперед, ибо в 1616 году с падением фаворита графа Сомерсета мощь клана Говардов еще не была окончательно подорвана. Хотя король и передал людям, поддерживавшим Вильерса, кое-какие должности, которые занимал Карр, все-таки положение нового фаворита еще не было достаточно прочным. К тому же, в лагере его сторонников даже возник переполох, когда в апреле 1616 года тот заболел оспой, грозившей лишить молодого человека его замечательной красоты. Надо полагать, Джордж обладал завидным здоровьем, ибо не только выздоровел, но и внешность его не претерпела никаких изменений.
Тем временем Говарды пытались заместить графа Сомерсета своим ставленником и подсовывали королю молодых людей, один краше другого, только толку из этого не вышло никакого. Большие надежды возлагались на некого сэра Генри Монсона, женоподобного юношу, явно перебарщивавшего по части употребления косметики, ювелирных украшений и кружев. Почему-то вид этого щеголя настолько вывел из себя Иакова VI, что он приказал ему более не появляться при дворе. Черты лица Джорджа Вильерса настолько напоминали королю лик святого Стивена[5], что он именовал фаворита не иначе как уменьшительным прозвищем «Стини».
Джордж ничего не клянчил и ни за кого не хлопотал, но и не испытывал в том необходимости: милости короля потоком низвергались на него, и он воспринимал их как нечто само собой разумеющееся.
Всего за один год, с января 1616 по январь 1617 года, он получил должность главного конюшего, стал кавалером ордена Подвязки, хранителем удельного поместья Уоддон, главным судьей всех парков и лесов Эйра, лордом-лейтенантом графства Бекингем, камергером дворца Хэмптон-корт, пэром Англии, бароном Уоддоном, виконтом Вильерсом, наконец, графом Бекингемом и советником короля. У него хватило ума отказаться от земель Шерборн, конфискованных у Сомерсета, но это не причинило ему никакого ущерба. Дабы он соответствовал званию кавалера ордена Подвязки, ему были подарены земли стоимостью восемьдесят тысяч фунтов (около одиннадцати миллионов фунтов по нынешнему курсу).
Такой поток милостей мог бы сбить с толку невежду или неопытного новичка. Фрэнсис Бэкон[6], в котором странным образом великий мыслитель уживался с прозаическими страстями придворного, в молодости стал наставником для своего друга, графа Эссекса, возлюбленного королевы Елизаветы I, но счел за лучшее вовремя предать его и подтолкнуть к эшафоту, участвуя в комиссии по расследованию дела фаворита о мятеже. Теперь он нашел достойного кандидата в ученики в лице Джорджа Вильерса.
Бэкон послал ему трактат по государственному праву, еще один – по обычаям двора и описал ему его положение, роль и его долг:
Распад феодального общества взывал к абсолютной власти одного человека. В то же время государственная машина постепенно превращалась в огромный и неповоротливый механизм, управление которым было не под силу одному человеку. Зачастую монархи возлагали управление ею либо на министров, либо на любимчиков. Таким образом, фаворит следил за функционированием этого механизма и за тем, удовлетворяет ли оно короля. Привязанность монарха обеспечивала его легитимность.
Фаворит был посвящен во все государственные тайны, зачастую через его руки проходила не только государственная переписка, но и частная корреспонденция короля. От него зависело назначение на крупные, а зачастую и мелкие должности, милость и опала приближенных. И все это упало в руки молодого провинциала, причем не вызвало никакого противодействия со стороны окружавших его вельмож. Этот красавец излучал такое неотразимое обаяние, противостоять которому, по свидетельству современников, было невозможно. Вот что писал, например, епископ Гудмен:
Ему вторил епископ Хэкет:
Сэр Джон Юиз разделял всеобщий восторг:
Уже упоминавшийся нами лорд Кларендон рассказывает о том впечатлении, которое производил Вильерс, когда начал показываться на людях: «Все взгляды, горевшие любопытством, направлялись к этому существу, самому редкостному, которое когда-либо создавала природа. Те, кому внушала опасения его близость с королем, пытались несколькими нападками унизить его женственность, но они быстро замечали, что за этой маской скрывалась столь устрашающая отвага, которая не позволяла порицать его слишком изящную внешность». Как отметил еще один современник, «он показал всем, что его смелость преобладала над его мягкостью».
Даже королева, казалось, забыла о своих пророчествах и предпочла не вредить молодому красавцу. Она относилась к фавориту по-матерински, ибо тот весьма умело служил посредником между ней и королем, и в письмах называла его «мой песик».
После возвращения из Франции Джордж не переставал оттачивать свое мастерство фехтовальщика, танцора и придворного кавалера. Но прежде всего он вызывал восхищение своей любезностью, ровным нравом, изысканным тактом, как бы забывая о своем могуществе. Казалось, ему нравилось не унижать других, а излучать счастье вокруг себя. Некоторые историки считают, что Вильерс оставил бы по себе добрую память и вписал в анналы истории несколько славных строк, если бы его повелитель был сильным человеком, способным держать его в узде. Но воспитанный на античных авторах Иаков забывал, что тогда молодые прекрасные атлеты с религиозным рвением внимали речам мудреца. Он же стал королем, который служил интересам своего фаворита.
В начале 1617 года король произнес перед Государственным советом самую странную речь, которую когда-либо слышали его советники: «Я, Иаков, не являюсь ни богом, ни ангелом, но человеком, подобным всем прочим. Отсюда, я поступаю как человек и оказываю свое предпочтение тем, кто мне дорог. Будьте уверены, что я люблю графа Бекингема более, чем кого-либо в мире, более, чем всех вас, присутствующих здесь… Меня не обвинят в этом, ибо Иисус Христос поступал так же. У Христа был сын Иоанн, у меня есть мой Джордж». Короче говоря, он полностью уподобился римскому императору Адриану, влюбленному в прекрасного юношу Антиноя[7] и учредившего его культ. Дружба и отеческая нежность монарха превосходила все мыслимые пределы. Как писал придворный сэр Джон Огландер, «я никогда не видел влюбленного мужа, окружавшего свою прекрасную супругу такой заботой, каковой, я видел, король Иаков окружал своих любимчиков, в особенности герцога Бекингема».
Недовольство против фаворита возникло намного позднее, а вначале склонность короля приблизить к себе красивого юношу, похоже, мало кого смутила, и наличие любимчика воспринималось как нечто само собой разумеющееся. Внезапный взлет поначалу не вскружил голову и самому Джорджу. Он не пошел по пути капризных юношей, отравлявших своими прихотями и необъяснимыми сменами настроения жизнь своих покровителей в преклонных летах. Напротив, его веселье, шутки и искренние порывы сердца украсили собой, подобно многоцветной палитре увядающей листвы, осень жизни дряхлеющего короля. В этом отношении, можно сказать, Иаков оказался самым счастливым правителем из династии Стюартов.
В качестве главного конюшего Вильерс заведовал всеми лошадьми и псарнями короля. Можно представить себе, сколько счастливых часов, подобно Людовику ХIII и Люиню, провели они вместе на охоте или в манеже, где Джордж поражал короля совершенством своей верховой езды. Впоследствии в замке Апторп был обнаружен потайной ход, который вел из комнаты Вильерса в покои короля. Между ними велась обширная переписка, довольно хорошо сохранившаяся. Вот что писал Джордж Вильерс своему благодетелю:
Даже сквозь изысканные до манерности цветистые обороты речи учтивого придворного просматривается искреннее желание молодого человека выразить благодарность своему благодетелю. В скобках следует обратить внимание на некоторую особенность употребления слова «пес» (dog) в то время в Англии. Известно, что до периода творчества отца английского языка поэта Джеффри Чосера (1340–1400) местная знать разговаривала по-французски, а народ – на неимоверном смешении местных диалектов. По прошествии полутора веков явился поэт и драматург Уильям Шекспир (1564–1616), продолживший дело Чосера и его сподвижников, значительно обогатив язык и утвердив его прочное положение наряду с основными в Европе. Так что теперь он активно развивался обычным путем, пополняясь не только за счет вклада ученых и образованных людей, но и простонародья. Кстати, в описываемое время в разговорной речи слово «пес» употреблялось также для обозначения лица мужского пола, «чьи услуги покупаются для совершения греха противоестественным образом» – мужские бордели в Лондоне существовали со времен пребывания страны в статусе провинции Римской империи. Безусловно, употребляя слово «пес», Бекингем хотел подчеркнуть свою безграничную преданность благодетелю, но, думаю, читателю нелишне познакомиться с такой интересной деталью развития этого великого языка.
Покорение принца
По прошествии пары лет после воцарения Джорджа при дворе, казалось, лишь один подданный короля бунтовал против фаворита: им был Карл, принц Уэльский, наследник короны. Он, родившийся в 1600 году, был на восемь лет моложе Джорджа и на шесть – своего брата Генри-Фредерика. Карл являлся любимым сыном своего папеньки, который с удовольствием лично занимался его образованием. В результате в нем странным образом уживались совершенно противоположные качества: гордость и робость, непримиримость и щепетильность, упрямство и нерешительность, холодность и чувствительность. Он был деликатен, немногословен и обожал учение. Принц очень серьезно воспринимал свою миссию божественного права на королевскую власть и жреческое предназначение в качестве главы англиканской церкви. Он относился к своему старшему брату как к истинному божеству. Преждевременная внезапная смерть Генри-Фредерика породила в сердце Карла тоску по прекрасному, сильному и блестящему другу из когорты тех, вокруг которых робкие юноши возводят настоящий культ.
Примерно в это время и развернулась карьера Джорджа Вильерса, которого король замыслил ввести в свою семью как второго сына. Это, естественно, возбудило ревность Карла и желание подставить ножку незваному гостю. Их отношения начали осложняться мелочными ссорами. Как-то принц позаимствовал у фаворита огромной ценности перстень, который в течение дня незаметно соскользнул у Карла с пальца. Джорджу, испытывавшему истинную страсть к драгоценностям, не удалось скрыть свое огорчение от короля, который встревожился, потребовал раскрыть причину его расстройства и дал полную волю гневу. Ушлые придворные скорехонько сделали вывод, что правитель предпочитает Стини своему обожаемому сыну. Иаков приказал Карлу не показываться ему на глаза, пока не сыщет перстень, чем довел наследника до слез. К счастью, положение спас камердинер принца, отыскавший драгоценную потерю в одежде хозяина.
В другой раз король, принц и Джордж Вильерс, прогуливаясь вместе в парке, прошли мимо мраморной статуи Вакха, который представлял собой не что иное, как потешный фонтан, неожиданно предательски испускавший струю воды на ничего не подозревавшего посетителя. Позднее подобные фонтаны перенял у французов и приказал соорудить в Петергофе император Петр I. Карл, по-видимому с детства знакомый с секретом этой статуи, включил потеху и безвозвратно испортил роскошный костюм фаворита. Щеголеватый Джордж нашел в себе силы выразить свое расстройство всего лишь сдержанным стоном, но этого было достаточно, чтобы разозленный король отвесил сыну несколько пощечин. Тем не менее Иаков, всегда считавший, что худой мир лучше доброй ссоры, жаждал установления добрых отношений между своими «дорогими малышами» и с этой целью устроил нечто вроде пира, на котором даже прослезился от охвативших его нежных отцовских чувств.
Трудно сказать, какой поворот произошел в душе молодого человека, но мало-помалу ненависть молодого принца переросла в крепкую дружескую привязанность. Вильерс стал для него образцом физическим, нравственным и даже интеллектуальным, у которого он, хрупкий здоровьем и неуверенный в себе, черпал ум, жизненную силу, красноречие и твердость в поступках. Он вбил себе в голову, что Вильерс есть венец творения, и ничто не могло заставить его отказаться от этого убеждения буквально до последнего дня его жизни.
Молодые люди странным образом дополняли друг друга. С одной стороны, у них были одинаковые вкусы, оба любили охоту, физические упражнения, верховую езду, поэзию, музыку и, прежде всего, живопись. Карл буквально смотрел Джорджу в рот как пророку, обожал его как героя. Вильерсу же нравилось оказывать меланхоличному и боязливому юноше горячее покровительство, как это делал для него король. Он часто поддерживал перед королем желания принца, точно так же, как и становился на сторону королевы в ее требованиях.
Сохранилась короткая записка Карла, из которой становится ясно, что Джордж также содействовал его первым галантным похождениям. Тем не менее Карл заслужил уважение своим целомудренным поведением. Факт остается фактом: в документах не удалось найти никаких сведений о любовных приключениях обоих, хотя Джордж явно кружил головы дамам и, по свидетельствам современников, «ни его сдержанность, ни его умеренность отнюдь не заслуживают похвалы». Однако все его похождения облачены в покров тайны, не проскользнуло ни одного имени. До современников дошли только отзвуки тех скандальных шалостей, когда он буквально не знал удержу.
Таким образом, в двадцать четыре года граф Бекингем, завоевав полное доверие как короля, так и наследника престола, стал обладателем могущества, которого доселе не удалось добиться ни одному фавориту. Ему повиновались королева, князья церкви, министры, сановники. Казалось бы, непоколебимое могущество клана Говардов было существенно подорвано. Бекингем настолько уверовал в ниспосланный ему поистине божественный дар привлекать на свою сторону людей, что пришел к заключению: для него не существует ничего невозможного. Все давалось ему с легкостью, и такие вещи, как упорство в достижении цели, тяжкий повседневный труд на благо воплощения задуманного в жизнь, были ему чужды и непонятны. Он жаждал громкой славы и славы единственно для себя. Историки говорят о несомненном образце ярко выраженного политического нарциссизма.
Тем не менее этот эгоцентрист был, как нам известно, не чужд простых человеческих чувств и привязанностей. Он обожал свою семью, и эта страсть приняла весьма пагубный характер для окружающих. Вильерс укоренил при дворе весь многочисленный выводок родни, во главе которого стояла его мать, Мэри Бомон. Вместе с ней там появились два ее других сына, дочь, внуки и целая рать племянников и кузенов. На них также золотым дождем посыпались должности, титулы, приданые, выгодные брачные союзы. Вильерсы уподобились второй королевской семье. Злые языки утверждали, что, потакая их вкусам, двор был вынужден отказаться от французских танцев и перейти на деревенские пляски (вспомним пресловутые контрдансы, экосезы и англезы[8], быстро просочившиеся в континентальную Европу).
Графиня Мэри Бекингем – она теперь носила такой титул, в отличие от так и оставшегося глубоким провинциалом третьего мужа, – оказывала на сына огромное влияние. Она была высокомерной бесцеремонной интриганкой, готовой на все ради денег, которым буквально поклонялась. Новоиспеченная графиня не постеснялась потребовать у герцогини Леннокс, сославшись на приказ короля, отдать ей колье ценой в три тысячи фунтов, доставшееся этой даме от королевы Елизаветы. Герцогиня наотрез отказалась, обман был раскрыт, но это ничуть не смутило Мэри.
Иаков не любил графиню Мэри, вовсе не за ее отвратительное поведение, а потому что ревновал к сыну, считая, что она крадет у него часть привязанности Джорджа. К тому же король не без оснований подозревал ее в склонности к папизму, но ни словом, ни каким-либо действием не выказывал своей неприязни.
Во время роскошного банкета в Уонстеде – великолепных землях, подаренных фавориту, – король с кубком в руке выпил за здоровье семьи Вильерсов, заявив, что намерен возвысить этот род над всеми прочими.
– Я не вижу в своей жизни иной цели, кроме оной. И рассчитываю, что мои потомки соблюдут мою волю.
Между видным государственным деятелем Фрэнсисом Бэконом и Бекингемом завязалась дружба. Не без содействия фаворита Бэкон стал лордом-хранителем Большой печати и лордом-канцлером. Он передал фавориту очередной трактат, в котором были намечены основные направления политики правления Иакова – то есть Бекингема: сохранять мир, внедрять экономию, в отличие от Испании, не заниматься религиозными проблемами при управлении колоний, поддерживать единство англиканской церкви. Бекингем, который получил титул маркиза, потихоньку убирал с ведущих должностей тех лиц, назначение которых некогда было произведено без его участия. Так с должности лорда-адмирала адмирала был смещен один из Говардов и его место занял сам маркиз Бекингем.
В поисках Эльдорадо
Джордж жаждал славы для себя, а через нее и для Англии. Ему нужны были блестящие, громкие победы, совершавшиеся быстро и ослепляющие общество. Финансовые дела короля обстояли чрезвычайно плохо, не спасала даже постыдная торговля титулами. Надо было изыскивать какие-то новые источники денежных поступлений.
Фаворит решил взяться за проект, граничивший с фантастической авантюрой. В Тауэре с 1603 года маялся в заключении, ожидая отложенную на неопределенное время смертную казнь, сэр Уолтер Рэли (1552/54-1618). Он являл собой одну из колоритнейших личностей елизаветинского правления: придворный, государственный деятель, моряк, воин, путешественник, исследователь, один из первых колонизаторов Северной Америки, писатель и поэт. Сэр Рэли в свое время прославился пиратскими нападениями на суда испанского флота, был за это произведен в рыцари и приближен к особе королевы Елизаветы, но потерял фавор из-за романа и тайной женитьбы на фрейлине и был отлучен от двора. Восхождение на трон Иакова лишь добавило к цепи его несчастий: против Рэли было сфабриковано дело о его попытке составить заговор с целью возведения на трон двоюродной сестры короля Арабеллы Стюарт. Его судили и приговорили к смертной казни, но это вызвало такое возмущение и противодействие в обществе (перед Иаковом упала на колени даже часть коллегии присяжных), что король отложил исполнение приговора на неопределенное время. Впрочем, узник содержался в довольно свободном режиме, был в курсе всех последних событий в Лондоне, его навещали знакомые аристократы и литераторы, он занимался сочинением как научных, так и литературных произведений. Ему даже позволили организовать небольшую химическую лабораторию, в которой Рэли изобрел способ опреснения воды. Его труды без помех издавались в столице.
Все это время он строчил бесчисленные прошения королю, умоляя того воспользоваться его богатым опытом путешественника. Рэли утверждал, что ему известен путь в страну золота, легендарное Эльдорадо, и он согласен организовать туда экспедицию даже за собственный счет. По-видимому, король не особенно верил в радужные перспективы, которые рисовал перед ним узник Тауэра, и не снисходил до ответов на эти послания, но вот одно из них дошло до Бекингема. Проект обрести горы золота при минимальных затратах буквально застил ему глаза, и фавориту не составило труда убедить Иакова дать согласие на эту авантюру престарелого (возраст Рэли 64 года в те времена считался именно таким) искателя приключений. Король поставил одно-единственное условие: никаких столкновений с испанцами.
Сэр Рэли по собственным чертежам построил свой корабль, набрал команду из самых отбросов портовой черни и отправился в дальний путь. Столкновения с испанцами начались незамедлительно, проснувшийся в отставном пирате боевой дух не умел, да и не хотел избегать их. Тем временем посол Испании в Англии, граф Гондомар, старая лиса, начал обхаживать Бекингема. В свое время он сумел установить прочный контакт с графом Сомерсетом, но теперь прилагал все усилия к тому, чтобы убедить нового любимца Иакова: Эльдорадо можно будет обрести мирным путем при союзе двух великих королевств.
Экспедицию Рэли с самого начала преследовала цепь неудач. После ряда столкновений с испанцами он захватил и сжег Сан-Томе, обследовал все побережье от устья Ориноко до Амазонки, но так и не нашел легендарные залежи золота. В океане бушевали штормы, сын Рэли погиб в перестрелке, команда бунтовала. Возвратиться в Англию с пустыми руками означало обречь себя на неминуемую смерть. Сэр Рэли решил совершить нападение на один из караванов галеонов, перевозивших добытые в южноамериканских колониях серебро и золото в Испанию. Ураган разрушил его планы, и неудачник вернулся в Портсмут несолоно хлебавши. Вести о его столкновениях с испанцами опередили прибытие корабля, даже не потребовалось суда, ибо тот вынес ему смертный приговор уже пятнадцать лет назад. Испанский посол потребовал предать сэра Рэли казни. Бекингем совершил один из самых постыдных поступков в своей жизни, поддержав это требование перед королем. Историки считают, что здесь сыграла немалую роль зависть, которую Джордж испытывал к огромной популярности чуть ли не самого прославленного фаворита елизаветинской эпохи. Сэра Рэли казнили на площади перед Вестминстером, причем, попробовав пальцем отточенное до блеска лезвие секиры палача, он как ни в чем не бывало произнес последнюю из своих знаменитых острот:
– Действенное средство! Излечивает от всех болезней. Жестокая ирония истории доказала правоту путешественника более чем пару столетий спустя: в обследованном им районе близ реки Карталь в середине девятнадцатого века действительно было открыто крупное месторождение золота.
Лично Бекингем нужды в золоте не испытывал. Он разъезжал по Лондону в великолепной карете, запряженной шестеркой лошадей. 1 января 1618 года ему даровали титул маркиза, по случаю чего он закатил поистине царский пир. Естественно, самым дорогим гостем был король, который, несколько подвыпив, размяк и обратился к присутствующим со следующим тостом:
– Милорды, пью за вас. Я уверен, что все вы – друзья моего Джорджа. Если тут найдется кто-то один, не любящий его от всего сердца, пускай проваливает к дьяволу!
В 1619 году в возрасте всего 46 лет скончалась королева Анна. Иаков, которого мучили все учащавшиеся приступы подагры, на недолгое время погрузился в глубокую скорбь. Королева оставила после себя огромные долги – сказалась ее страсть к устройству грандиозных дворцовых маскарадов-представлений, в создании которых участвовали лучшие художники и литераторы того времени. Когда учинили опись королевских драгоценностей – Анна обожала роскошные ювелирные украшения, – обнаружилась потеря оных на кругленькую сумму тридцать шесть тысяч фунтов стерлингов (около пяти миллионов фунтов в нынешних ценах). Между прочим, значительную часть оставшихся украшений супруги король подарил своему дорогому Стини.
Матримониальная эпопея
По мере того как Бекингем взрослел, он все чаще поддавался порыву своих чувств и желаний. Как писал один из историков, «его притягивала красота женщин, но он не переставал видеть в них существ низшего порядка». Однажды, представляя короля, он держал младенца в руках над крестильной купелью. Священник, согласно ритуалу, задал пришедшему в этот мир существу дежурный вопрос:
– Отвергаешь ли ты искушения плоти?
Бекингем состроил такую игривую гримаску в адрес хорошенькой крестной матери, что присутствующие были весьма скандализованы.
Иакова похождения любимца огорчали, и он иногда начинал подумывать, что хорошая женитьба заставила бы его любимца остепениться. Подобную же мысль лелеяла мать Джорджа, которая положила много сил на то, чтобы обеспечить выгодные браки для всей семьи, вплоть до самых дальних родственников. Между прочим, одну из этих девиц выдали замуж за сэра Энтони Эшли, который, как ни для кого не было тайной, «всегда знал одних лишь мальчиков». Правда, жадность сильно подвела графиню в выборе жены для старшего сына Джона. Она замыслила женить его на дочери главного королевского судьи, сэра Эдварда Коука. Хотя Коук в ту пору уже впал в немилость, дочь его, тем не менее, как наследница очень богатых родителей, оставалась одной из самых завидных невест Англии. Отставной судья жаждал восстановить милость короля к себе и, невзирая на свою крайнюю скупость, был готов дать за дочкой приданое в 3000 фунтов. Его собственный брак к тому времени распался, развода тогда не было, но супруги оформили раздельное проживание. Сэру Джону Вильерсу по уму и внешности было далеко до своего блестящего брата. Принуждаемая силком к браку невеста была влюблена в другого дворянина, сэра Роберта Говарда. Девица подняла ужасный шум и сбежала к матери, которая спрятала ее в окрестностях Лондона. Отставной судья получил поддержку у государственного секретаря Уинвуда, послал за город вооруженный отряд и силой вернул беглянку. Рассвирепевшая бывшая жена вчинила Коуку судебный иск.
Бракосочетание состоялось в 1617 году, причем в качестве свадебного подарка король пожаловал жениху титул лорда Пёрбека. Однако новобрачная незамедлительно сбежала с сэром Робертом Говардом, а молодой муж от такого афронта помешался. Графиня Бекингем сделала из этой истории должные выводы и задалась целью приискать Джорджу не просто выгодную партию, но и вовсе из ряда вон выходящую невесту. Она перебрала всех родовитых и богатых девиц, но, как уверяют современники, на нужную кандидатуру ей помогла выйти чистая случайность.
В конце лета 1617 года граф Ратленд, принадлежавший к прославленному католическому роду Мэннерсов и когорте самых сановных английских лордов, устроил пышный прием для короля в своем замке Бельвуар. У вельможи была четырнадцатилетняя дочь Кэтрин. Блестящий фаворит его величества совершенно ослепил юную барышню как своей красотой, так и потрясающей манерой держаться. Смятение девицы не ускользнуло ни от самого маркиза Бекингема, ни от его бдительной мамаши. Будучи склонной к католицизму, она не боялась заполучить невестку, принадлежащую к презренной религии. В то же время семья Мэннерс обладала всеми теми преимуществами, которые графиня Бекингем мечтала приобрести для своего сына. Она не постеснялась заслать к лорду Ратленду сватов, причем, считая своего сына лучшей партией королевства, безо всякого смущения продиктовала условия, которые отец девицы должен был выполнить за оказанную ему высокую честь. Стоимость чести приравнивалась к поистине королевскому приданому: десять тысяч фунтов стерлингов наличными (около полутора миллионов по нынешнему курсу) и земли, приносящие доход в четыре тысячи фунтов. Ответ прижимистого и набожного лорда был короток и ясен: он не намерен ни разоряться, ни отдавать свою дочь за еретика посредственного происхождения.
И потянулись месяцы, перетекавшие в годы, в течение которых роковая судьба, отдававшая сильным привкусом злокозненной ворожбы и черной магии[9], свела в могилу обоих сыновей графа Ратленда и сделала из шестнадцатилетней леди Кэтрин единственную наследницу своего горделивого папеньки. Однако графиня Бекингем все это время не проявляла особых поползновений подыскать иную кандидатуру для своего сына. Она обрела союзника в лице преподобного Уильямса, окормлявшего приход Уолгрейв близ замка Бельвуар. Этот теолог решил сделать карьеру, поспособствовав союзу фаворита с дочерью упрямого католика. Он предложил себя графине в качестве посредника и тотчас же принялся за работу, используя свои хорошие отношения с графом Ратлендом. Тонкий психолог буквально взял в осаду сердце молоденькой девушки, без труда воспламенив его елейными речами о прекрасном принце, который не перестает мечтать о ней. Что же касается разницы в вероисповедании, то она, по словам этого златоуста, не должна служить непреодолимым препятствием. Преподобный ненавязчиво и с тончайшим дьявольским лукавством внедрил в ее неокрепший ум мысль об обращении в англиканство.
Тем временем мамаша Бекингем прожужжала сыночку все уши о препонах, которые делают этот брак невозможным. Она слишком хорошо знала натуру своего сына, которого наличие преград лишь раззадоривало. Ему были нипочем упрямство знатного вельможи, возможное недовольство короля и церкви – запретный плод становился от этого лишь слаще. И графиня Бекингем принялась за дело.
В один прекрасный день она подъехала к замку Бельвуар в роскошной карете и нанесла визит леди Ратленд (второй жене упрямого графа) и ее падчерице, леди Кэтрин. Неприступный глава семейства по странному стечению обстоятельств находился в отлучке, и дамы очень мило провели время в светской болтовне. Собираясь покинуть гостеприимных хозяек, графиня Бекингем предложила девушке поехать вместе с ней, чтобы поразвлечься оставшуюся часть дня. Кэтрин была на седьмом небе от счастья.
Трудно сказать, что же в действительности произошло потом. На девушку нашло какое-то затмение, она заснула у графини, и когда на следующее утро та привезла ее к замку, двери отчего дома захлопнулись перед ними. Граф Ратленд попался в западню, ловко расставленную мамашей фаворита.
Оскорбленный отец во всеуслышание заявил, что Бекингем и Кэтрин провели ночь вместе, назвал молодого человека совратителем, а дочь – обесчещенной девицей, которой нет более места под отчим кровом. Это наделало много шума при дворе и в Сити, и лишь личное вмешательство принца Уэльского позволило избежать дуэли. Понемногу шум утих, и настала пора трезво оценить ситуацию. Графиня Бекингем тайно восхваляла себя за сообразительность. Разгневанный же Ратленд осознал, что сам раздул скандал, который делает неизбежным заключение ненавистного ему брака и выделение достойного приданого. Разгневался и король: Бекингемы не сочли нужным посвящать его в свои замыслы и его взбесило, что пройдоха-мамаша вынуждает его дорогого Стини взять в жены папистку. Он наложил высочайший запрет на этот брак.
Граф Ратленд сочинил и отправил Бекингему весьма странное письмо, возможно, самое странное, которое зять когда-либо получал от тестя:
Тем временем Джордж, обеспокоенный дурным настроением короля, упал на колени перед ним, умоляя «дорогого папеньку» простить «его первое прегрешение», и, естественно, был прощен. Он с гордостью сообщил об этом Ратленду, не преминув уязвить его:
Далее ломать эту комедию не имело смысла, и, выставленные на всеобщее посмешище в роли обманутых ловкой сводней простаков, король и граф Ратленд были вынуждены скрепя сердце дать свое благословение на этот брак.
Было сочтено благоразумным не затевать роскошного празднества. 16 мая 1620 года вышеупомянутый преподобный Уильямс, за свои неоценимые труды получивший место декана Вестминстера, сочетал брачными узами маркиза Бекингема и леди Кэтрин Мэннерс. Новобрачному было 28 лет, его жене – 16. На церемонии присутствовали только король и ближайшие родственники жениха и невесты.
Невеста была недурна собой (ее можно было бы назвать красивой, кабы не длинный нос, который Ван Дейк слегка подправил своей волшебной кистью), мягкого нрава, являлась одной из самых богатых наследниц Англии, но навсегда осталась в плену чар, наложенных на нее любимым супругом. Обычно приводят выдержки из ее писем мужу:
Джордж, этот законченный эгоист, был тронут такой любовью и отвечал своей жене тем же. Безусловно, он не отказывался от мимолетных удовольствий, но, по крайней мере в течение первых пяти лет супружеской жизни он оправдывал слова Кэтрин: «Не существует в мире лучшего мужа, нежели вы!» Бекингем был настолько уверен в слепой преданности жены, что имел обыкновение рассказывать ей о своих похождениях. Как реагировала на это его супруга, видно из ее письма:
Что совершенно точно – так не существовало и лучшего отца. Господь благословил эту счастливую чету пятью отпрысками: Мэри (1622), Жаклин (1623; получила это редкое имя в честь короля, ее крестного отца), Чарльз, граф Ковентри (1625), Джордж (1628) и Фрэнсис (родившийся уже после смерти отца в 1629 году). Жаклин и Чарльз умерли в младенчестве, Джордж появился на свет всего за несколько месяцев перед гибелью фаворита. Бекингем излил свою любовь прежде всего на Мэри, которую в семье нежно звали Молль.
Поделиться книгой: