Помоги проекту - поделись книгой:
Дмитрий Ахметшин
Комплот детей
КОМПЛÒТ, комплота, муж. (франц. complot)(книжн.). Преступный заговор, союз против кого-нибудь.
Играло радио.
Мягкие клавишные переливы барабанили по паркету как весенний дождь. Они должны были застыть, повиснуть в воздухе занимательным украшением на люстре под потоком врывающегося в раскрытую балконную дверь ледяного воздуха. Музыкант, казалось, сейчас уснёт, превратившись в сугроб. У Иры Филипповой дела обстояли с точностью до наоборот — она как раз заснуть никак не могла.
Сейчас голова её не была настроена ни на одну волну. Там был настоящий хаос из радиопомех, в который — без сомнения — погружено куда больше, чем может воспринять человеческое ухо. Настоящее кладбище затонувших кораблей — девочка с удовольствием бы попыталась до них донырнуть, но сначала нужно пробить эту плёнку из помех. Ира чувствовала, что ей это не по силам. Сначала она каталась по полу, потом билась головой о спинку кровати. Теперь стояла на балконе. Холода она не чувствовала. Четыре ночи родителей не было дома. Их бокалы сейчас звенят в полутёмной коробке английского паба, здесь, неподалёку. А может, цепляясь друг за друга, уже бредут домой… папа, полный, добрый, душистый, вытирает пот со лба и шумно хохочет. Ключ в замке пока не поворачивался. Вряд ли девочка теперь бы его услышала.
Ира жила на пятнадцатом этаже. По комнате бродили разлетевшиеся со стола, будто только что приводнившиеся гуси, тетрадные листы. В доме напротив, двумя этажами ниже, вцепившись в балконную перегородку, стояла другая девочка. Ира прекрасно видела её силуэт на фоне горящего там, в комнате, света. Голые плечи, тонкая шея, ореол светлых волос. Лица не разглядеть. Возможно, они встречаются по утрам во дворе и одной дорогой идут в школу…
Та девочка не видела Иру. Она смотрела вниз. Протягивала руку, будто хотела сжать в кулаке белеющий далеко внизу мир, смять его как простыню.
Потом залезла на заранее подготовленную табуретку, перелезла через перегородку и исчезла в темноте. Несколько секунд спустя за ней последовала Ира. У неё в комнате табуретки не было, а до ближайшей нужно было сделать добрых два десятка долгих, мучительных шагов. Поэтому Ира, резко выдохнув, оттолкнулась ногами и перевалилась через тонкую ледяную стенку, словно отчаявшись растопить её горячими ладонями.
Бек Хансен продолжал своё выступление, но слушать его было некому.
Глава 1
Дирижабль и его команда
Игорь Савельев был, в общем-то, неплохим парнем.
К примеру, он редко позволял себе откликаться на зов приятелей — телевизора с буржуйским спортивным каналом (отечественный командный спорт Игорь не признавал — может, он был излишне субъективным, но даже хорошие игроки, оказавшись в российской команде, по его мнению, отстёгивали от греха подальше обе ноги и ставили кривые деревянные протезы; в хоккее это не так заметно, а вот в футболе…) и весёлой, звонкой шеренги пивных бутылок. Есть чем гордиться — сразу видно кто из них двоих — Игоря и телевизора — хозяин в этой непростой жизни. Правда, если уж позволял, то закруглялся никак не раньше четырёх утра, но это совсем другая история.
Столь же редко Игорь позволял себе ругаться на домашних. Жена говорила, что он
Сейчас или поздняя ночь, или раннее утро — чёрт его разберёт. Телевизор молчал. Игорь был трезв и зол — до крайности паршивое сочетание.
Он встал среди ночи попить воды — всего лишь воды! — и вот результат. Ленка выскочила из спальни, будто ожидала увидеть его формирующим кокаиновые дорожки на доске для резки хлеба. Конечно, в её положении всякая реакция простительна — но кто простит его, Игоря, за то, что вместо воды в стакане он внезапно восхотел водки?
Она задержалась в дверях, придерживая заметный уже живот, обнимая его так, будто это была сумочка с месячной зарплатой. Сопроводила взглядом до рта мужа стакан — только мигалки забыла включить — а потом, не усмотрев в его действиях ничего предосудительного, сказала:
— Кирюха опять чихал всю ночь.
Стало быть, вот он какой, запасной план…
Лена не признавала халатов, и Игорь её в этом поддерживал — сложно не любить плавные, неспешные изгибы тела под одеялом. Любил думать, что там она голая. Трусы и удобный топ она натягивала, только когда выходила из комнаты. Было это так же стремительно, как и всё, что Ленка делала в жизни. Буквально впрыгивать в одежду — Игорю эта привычка казалась до крайности забавной. Когда они начинали встречаться, она успевала одеться и собраться за то время, пока Игорь вылезал из машины и неспешно шёл к подъезду. Она была его падающей звездой, которой чтобы спуститься с шестого этажа хватало считанных секунд.
С тех пор миновала целая эпоха, но не многое изменилось. Несмотря на морщины на щеках и над бровями, Лена (без косметики!) всё так же вызывает в руках сладостную дрожь. Мягкие округлости лица, губы, от которых скулы сводит как от переспелой хурмы… худенькая, с узкими бёдрами; блондинистой её шевелюре могла поклоняться любая школьница, воспитанная на феях winx и куклах барби.
С Леной они прожили вместе уже десять лет. В браке — девять. Это долгий срок, и далеко не всё было радужно. Далеко. Игорь думал, что вполне заслужил надбавку за вредность, но министерства, которое бы такую выдавало, к сожалению, не существовало — он даже проверял в интернете.
— По-моему, ты слегка перетрудился, — сказала Лена.
Это вывело Игоря из себя. Да какой чёрт перетрудился, если всё что он делает на работе, это срывает цветочки, нюхает их и сажает обратно — нужной стороной вверх. Фигурально выражаясь. Эти криворукие дурики в магазинах даже не способны правильно настроить тормоза. Тормоза! Они не должны звучать, как струна на бас-гитаре «Урал», не должны быть натянуты так, как будто на них повесился стадвадцатикилограммовый бугай — что может быть проще? Так нет же. Да, работа в веломастерской — не работа мечты, но это дело было Игорю по силам. Не слишком тяжёлое, приходишь, когда хочешь, уходишь, когда надоест.
— Слегка перетрудился и не понимаешь, что Кириллу вредна собачья шерсть, — сказала она почти ласково, устало кривя уголки губ. Ну точь-в-точь мать-одиночка, уставшая от нескончаемых детских проказ. — Я тебя очень прошу, просто умоляю, выгони её из своего гаража, или хотя бы не прикасайся.
Да, да, сейчас она въелась в него из-за грёбаной собаки! Ну как к ней можно не прикасаться, если это же, блин,
— Кириллу вредна собачья шерсть, а я-то тут при чём? — буркнул Игорь, не сунув руки в карманы только потому, что в трусах карманов нет. Вместо этого он оттянул большими пальцами резинку, и тут же обругал себя последними словами: от Ленки этот жест, конечно, не укрылся. Уголок её рта дёрнулся, исказив его невесёлой усмешкой.
— Ты всегда при чём. Он твой сын, и ты всегда при чём. С того момента…
— Да, да, знаю, — Игорь закатил глаза, и следующие несколько слов они произнесли одновременно. — «Как ты полез ко мне в штаны, не купив презервативы».
Лена проговорила это с лёгкой брезгливостью на лице, Игорь — с покорностью заправщика с десятилетнем стажем, что принимает завалявшиеся у клиента в кармане пятидесятикопеечные монеты.
«Я тогда ещё не умел покупать презервативы, — ответил бы Игорь в любой другой день, — Я был ещё слишком маленький для такого».
В любой день, но не сейчас. Четыре утра — плохое время для семейных ритуалов. Если, конечно, это не секс.
Лена посмотрела на него с сомнением, словно решая, добить или оставить как есть.
— У него, чёрт тебя дери, аллергия. Это болезнь, от которой умирают, а ты тискаешься с этой блохастой шавкой.
Игорь собрал в кулак всё доступное ему терпение.
— Послушай, я не собирался трепать его по голове, сажать на колени, жать руку или что-то такое. Он уже взрослый парень, и…
Лена несколько раз кивнула, и Игорь понял, что допустил страшное. Он с ужасом смотрел, как разомкнулись её губы, готовые извергнуть притаившуюся там тьму.
— Ты не сажал его на колени, даже когда ему было вполовину меньше. Это же твой ребёнок, Гош, почему ты так к нему относишься?
Лена говорила и говорила, напомнив ему о том вечере, когда они впервые были вместе, о вечеринке у общего друга, улыбаясь своей сломанной улыбкой.
— Ты даже не снял любимую рубашку в клеточку, пока мы с тобой этим занимались; будто император, который не расстаётся со своей мантией даже ночью. Будто не ты мне присунул, не ты, а кто-то другой, присунул и сбежал. А ты снизошёл до меня и своего маленького ублюдка уже потом. Благодетель хренов. Я не имею права говорить тебе: «ну почему ты не взял тогда гондоны?», потому что это наш, чёрт тебя дери, малыш. И я его люблю. А ты, похоже, за десять лет ничего ещё не осознал.
Язык Лены мог разить как меч. Он мог быть громким как автомат Калашникова. Защититься от него не было никакой возможности.
Сделав три глубоких вдоха (который только раззадорил огонь внутри), она продолжила, не замечая как звякают от крика в держателях столовые приборы:
— Что, если марафонца ты тоже возненавидишь?
Так они назвали младшенького, который на всех парах спешил к своим Афинам, к ласковым рукам мамы, и грубым, но тёплым рукам отца, преодолев уже добрую половину дистанции. Конечно же, Игорь его любил.
Он сказал:
— Я вовсе не…
— Что скажешь, Гоша-малыш? Что ты думаешь о нашем марафонце? Он тоже станет для тебя парнем из соседнего класса, у которого будет мамка, но не будет папки? Ты тоже будешь разговаривать с ним как с роботом-пылесосом: «Подотри там, принеси мне пива, не мешайся под ногами? Какого хрена у тебя двойка в дневнике и синяк под глазом?»
Это было больно. Игорь Савельев потёр висок. Он был неплохим парнем, но иногда глядеть на него не хотелось. Какая-то часть внутри него действительно зажмурилась. Возможно, вопреки всей его нелюбви к банальностям, это было сердце. А может, сонный, ворчливый желудок, в который только что обрушили полстакана водки.
Он аккуратно припарковал стакан на краешке стола, размахнулся и ударил. Не сильно, тыльной стороной ладони, но этого хватило, чтобы Лена, всплеснув руками будто утопающий, осела на пол.
Щека быстро розовела — осталась ссадина от кольца. Волосы топорщились от статического электричества, а в глазах плескалась злоба в гремучем коктейле со слезами. На секунду Игорь испугался, что живот её сейчас лопнет, как наполненный чёрной кровью пузырь, но ничего не произошло.
Было кое-что, чего пока не видела Лена. Теперь, когда она рухнула на колени, Игорь увидел над её макушкой болельщика, который занял единственное место в этом зрительном зале. Кто бы ожидал, что он придёт… всё тогда бы было по-другому. «Это не по-настоящему, — хотел сказать Игорь. — Это… понимаешь, сын, это
— Я тебя со свету сживу! — сказала она, облизнув зубы.
С этого момента обычная семейная сцена стала нескончаемой экранной драмой из телевизора, которая длится годами и ничем хорошим не заканчивается.
Босиком, в отвисающей майке без рукавов Кирилл напоминал космонавта, который прилетел на другую — очень жаркую — планету и застал там ссорящихся аборигенов-исполинов. Светлые, пушистые волосы, как у матери, делали его похожим на одуванчик-переросток, а чрезмерно бледная кожа, которую солнце никогда не подрумянивало, а лишь оставляло ожоги, навевала мысли о чём-то нездоровом.
— Какой хилый у вас ребёнок. Пущай кушает, что ли, побольше, — сказала однажды детсадовская вахтёрша, когда за мальчиком вместо матери пришёл отец. Она с лёгкой брезгливостью разглядывала впалую Кириллову грудь через толстые стёкла очков.
— Спасибо, — невнятно ответил Игорь, — я передам маме.
Вдоволь наглядевшись на Кирюху — в то время он болел хроническим насморком и развешивал сопли на любых доступных поверхностях, включая все десять пальцев на руках — бабулька подняла взгляд, словно хотела удостовериться что отец, как и сын, достоин разве что её пренебрежения. Игорь мог похвастаться размахом плеч и идеальной формой головы, которой он очень гордился и поэтому вырубал любой лес, который смел расти на этом холме (сын от кончика носа и до всегдашней трещины на нижней губе пошёл в мать, и унаследовал от отца разве что некоторые черты характера), но на старуху впечатления, кажется, это совсем не произвело.
— Встретил сегодня ветерана феминистического движения, — кратко отрапортовал тем вечером Игорь жене. — Она, наверное, ещё с Хрущёвым в штаты ездила.
— Старая карга на проходной? Я однажды оттаскала её за седые пакли, — кратко отозвалась Ленка. — У нас это, слава богу, пока можно. Пускай держит язык за зубами.
Глаза у Кирюхи всегда большие и загадочные. Ровно цыганские, — разве что не чёрные, а цвета созревшей пшеницы, — однако воздействие на людей имели схожее. Чаще всего они были на треть скрыты волосами. Игорь не любил прячущийся там взгляд — словно странные зверьки, затаившиеся в пшенице. Лет шесть назад Игорь начал стричься наголо (открыв при этом, как великолепно сияет лысина на солнце) и только спустя какое-то время понял, что причиной тому послужила причёска сына, солнечный кулак, которому он подсознательно хотел противопоставить свою голову как щит.
И сейчас он склонил голову, в приступе паники возводя баррикады. Хотел что-то сказать — не жене, сыну, но слов для этого не было. В самом деле, можно ли описать ситуацию менее чем в одном чёртовом книжном томе? «Извини, что я съездил твоей мамаше по лицу?» Я вас умоляю…
Поэтому Игорь просто стоял и смотрел, как заливается злыми слезами на полу жена. Она хотела ещё что-то сказать, но доносилось только нечленораздельное бульканье. Сын как будто оставил большую часть себя в кровати. Он не двигался, ничего не говорил. Нижняя губа не дрожала. Он как будто шёл в туалет отлить, ещё не проснувшись и даже не осознав, что куда-то идёт, когда невидимый оператор нажал на пульте дистанционного управления кнопку «пауза».
Так, познав на мгновение что такое «неловкое молчание», Игорь расстался с этим чувством, свернув его в клубок и сунув в карман.
— Иди-ка спать, пацан, — решительно сказал он.
Кирилл повернулся и исчез. Ленка вздрогнула, готовый сорваться с её языка валун рассыпался каменной пылью. Игорю оставалось надеяться, что он не представлял собой ничего важного, что жена хотела до него донести.
Сейчас, по прошествии десяти более или менее спокойных лет и одного мучительного часа, мужчина мог себе во всём признаться. Признание крутилось в голове, будто ждало чёрного дня, когда его, Игоря, выселят из собственной кровати. Он сидел в кресле перед выключенным телевизором, смотрел в потолок и говорил себе: «я люблю её. Я люблю её».
Я люблю её, но не люблю его.
— Мы были молоды, и мы ошибались, — сказал он жене как-то раз. — Так бывает. Это просто ошибка. Его не должно было быть, мы должны были жить в своё удовольствие, ходить, знаешь, по вечеринкам. Съездить за границу. Пореже, в конце концов, видеть твоих родителей.
Кирюха стал их персональным железным занавесом.
— Не нужно банальностей, Игорёк, — отвечала Лена. — Если ты их так любишь, вот тебе задачка: мы могли бы вообще не сойтись.
Игорь поморгал.
— Как это не сойтись? Я тебя люблю, мышонок. И тогда уже любил. Чёрт, да я был влюблён по самые шары! Знаешь, что такое влюблённость для мужчины? Это когда я чувствовал вибрацию твоего мотора. Понимаешь, на расстоянии чувствовал, как ходят твои поршни. Я наслаждался этим, и… конечно же, мечтал рассмотреть их поближе.
— О, да ты поэт, — невесело усмехнулась она. — Но, так или иначе, Игорь, всё могло бы быть по-другому. О господи, помнишь, когда он сам решил поменять лампочку? Скажешь, что тот случай нас не слепил, как три куска пластилина, не скатал в одно? Пусть ненадолго… Мы с тобой даже матерились тогда одинаково.
Конечно, Кирюха видел, как меняет лампочки отец. И уже в пять с небольшим он хотел быть полезен. «Я помьняю», — сказал он, когда в его комнате погасла лампочка. Сказал, хотя никого из взрослых рядом не было. Мама готовила обед на кухне, папа занимался чем-то жутко интересным в туалете.
Кирюха проявил недюжинную самостоятельность, раздобыв в кладовой новую лампочку, построив шаткую конструкцию из двух стульев и табурета, по которой мог вскарабкаться на необходимую высоту. Надел свой плащ бэтмэна, чтобы потом безопасно спланировать на землю. Когда Лена и Игорь, одновременно заинтересовавшиеся тишиной в зале, появились на пороге, Кирюха как раз выкрутил старую лампочку, засунув перед этим в рот новую — чтобы не мешалась, — и каким-то образом умудрился выбить из-под собственных ног табурет. Этот табурет обрушил шаткий икеевский замок как раз в тот момент, когда родители появились в дверях, а Кирилл… Кирилл повис на люстре, зацепившись за вензеля и розочки и болтался там, демонстрируя всем желающим свои босые ступни, неспособный даже кричать, а только мычать, потому как лампа благополучно застряла во рту.
Сказать, что они тогда схватились друг за друга, чтобы не упасть, значит — не сказать ничего.
Это был хороший шанс, чтобы влюбиться в ребёнка, но Игорь только больше влюбился в его мать. Ух, какая она была, когда они спасли сына и, давясь от смеха и захлёбываясь слезами, повезли его в травмпункт, чтобы вытащить лампочку: раскрасневшаяся, с бьющейся на шее жилкой, с горящими глазами и алой царапиной на прокушенной нижней губе!
Лена, легонько взяв его за грудки рубашки, продолжала:
— А наш танцевальный вечер, помнишь? Как мы, уложив дитятко спать, захотели танцевать сальсу, но как тихо ни делали музыку, он всё равно просыпался и кричал… и снова, и снова, и, в конце концов, мы танцевали под тишину… танцевали до трёх ночи — помнишь? О, тишина казалась нам самой заводной на свете музыкой! Если бы не Кирилл, ничего этого бы не было.
Он понимал. Умом — понимал.
Игорь открыл глаза и услышал, как его зовёт Лена. Короткий глухой сон, похожий на горлышко бутылки, сделал ему ручкой. Что-то с мерзким жестяным звуком скребло на душе — ах да, это вы, воспоминания о том, что случилось полтора часа назад.
Кирилл сидел на краешке постели и смотрел в пустоту. Возле кровати горела лампа — должно быть, её зажгла жена. Она сидела рядом с сыном и гладила его по волосам, прижимая голову к своей груди. Казалось, где-то в шее мальчика есть тугая пружина, которая пытается вернуть его в вертикальное положение. Рот приоткрыт, там прячется напуганный ссорой ночной сумрак. Глаза распахнуты; на появление отца мальчик никак не отреагировал.
— Я отправил его спать.
— Я слышала, — холодно ответила жена.
— С тобой… всё нормально? — прочистив горло, спросил Игорь.
— Всё хорошо, — ответила она коротко. И прибавила, скучно, словно по привычке добавив в голос капельку яда: — Ты немного промахнулся. Мне почти не больно.
— Прости, я не хотел.
Игорь чувствовал, как колотится собственное сердце. Хотелось приложить руку к груди, пощупать, но он не стал делать этого при Ленке. Ещё сильнее хотелось погреть ладонь на животе жены, убедиться, что вспышка неосмотрительного гнева не повредила глубинные жизненные токи, но этого Лена бы тоже сейчас не оценила.
Ребёнок, что зреет в её чреве… это будет
Этот малыш поселился в их головах задолго до зачатия. Богатырь, вымахал аж до четверти занимаемых дневных мыслей, а когда Игорь и Лена одновременно рассказали друг другу, то не могли сдержать улыбок. Знаете, каково это — заранее знать, когда будет зачат твой будущий малыш, заранее знать, что это будет мальчик, до мелочей продумать на какой неделе он начнёт пинаться и пытаться угадать по этим не вполне осознанным движениям его характер?..
Игорь уселся перед ребёнком на корточки, загородив от него коробки с конструктором, сложенные возле двери, и монументальную стопку журналов о компьютерных играх. Простая, прямоугольная комната, треть которой занимала кровать. Болотного цвета стены, ярко-зелёная дверь, на стене у изголовья — фотообои, восстающий из скалы замок с развевающимися баннерами и множеством окошек-бойниц. В стеклянной стенке — разноцветные корешки книг вкривь и вкось, так, что единственная стоящая прямо книга, том Толкина, казалась потайной кнопкой, открывающей проход в любую страну чудес по выбору обитателя комнаты.
Кирилл не отвёл взгляда. Казалось, благодаря массивным плечам отец застрял на радужке его глаз и барахтался там, словно муха в стакане с водой.
— Эй, пацан… — сказал Игорь, чувствуя себя до крайности неловко. — Прекращай уже, а? Мы с твоей матерью немного повздорили, только и всего.
Он протянул руку, намереваясь потрепать ребёнка по щеке, но вместо этого что-то заставило его схватить Кирилла за запястье и грубо сжать.
— Ты делаешь ему больно, — сказала Лена.
Поделиться книгой: