Помоги проекту - поделись книгой:
Курков Андрей
МИЛЫЙ ДРУГ, ТОВАРИЩ ПОКОЙНИКА
Если б я курил — было бы легче после каждого тихого, со стороны не внятного и не прочитываемого скандала выкуривать по несколько сигарет и дым, никотин, становящийся на время не то, чтобы смыслом или запахом жизни, но чем-то отвлекающим, как воскуриваемый в свою собственную честь фимиам, помогал был мне в очередной раз увидеть в дальнейшем моем существовании радость. Но я не курил с детства и думал, что начинать курить в тридцатилетнем возрасте — это уже точно проявление детства или глупости.
Дождь никак не начинался. Вечерело. Жена закрылась в ванной, но это было обычным приниманием ванны. Я тоже иногда закрываюсь в ванне, хотя с чего бы я должен стесняться своей жены. Вот тут и вопрос, проясняющий причину — мы давно уже далеки друг от друга. Вечером, ложась в постель, мы раздеваемся в темноте, а днем или при свете принимая ванну, мы стесняемся своей наготы. Нагота здесь — это ранимость. Она бы тоже самое сказала. Но и я раним, и чаще всего раним ею. Мы уже не говорим об этом, хотя раньше пытались все выяснить и улучшить словами.
Казалось бы — осень, время уходящего тепла, начало сезона сохранения прошлого тепла во имя грядущей зимы, чтобы не замерзнуть. Время заклеивания окон и балконных дверей. Когда еще сама природа так способствует мыслям о восстановлении или укреплении уюта, физического и душевного. Но что сентябрь для нас? Ничего. Мы молчим, разговариваем междометиями. Каждый сам для себя варим кофе и жарим яишницы.
Пора было это заканчивать. Уйти некуда — однокомнатную квартиру пополам не поделишь.
Любовь прыгать с вышки в воду вспоминалась всякий раз при выглядывании из окна нашего восьмого этажа. Но не давала необходимый импульс для прыжка. Я не был рожден самоубийцей. Жизнь вне, за пределами моего быта, мне очень нравилась. С каким-то легким замиранием в груди я проходил иногда вечером по Крещатику, пытаясь разглядеть лица вечерних девушек, ожидающих клиентов на скамеечках или у фонтана под кинотеатром «Дружба». В полумраке, в искусственном городском освещении они выглядели привлекательно, как изящно нарисованные, многообещающие силуэты, обычно бросающие какой-то карандашный взгляд с книжных мелодраматических форзацов и обложек. Я легко представлял себя их клиентом или даже приближенным, другом. Но представлять себя — это еще далеко не быть. Мне многого не хватало — решительности, денег, свободы. Но они, как первая ласточка сошедшего с экрана американского образа жизни, дарили надежду на то, что и другие сладкие американские картинки оживут и замельтешат вокруг меня, тут, в Киеве. И я окажусь захваченным этим мельтешением, постепенно превращающимся в жизнь и вытесняющим жизнь прошлую, во всем временную и надоевшую каждой своей деталью, каждой составной частью, каждой газетной статьей, подробно ее же описывающей.
Будучи студентом инъяза я любил дружить с иностранцами. От них я учился и языкам, и какому-то другому пониманию жизни. Они так отличались от нас, как может отличаться белый гриб от ежика. Внутреннее наше различие могло сравниться лишь с каким-либо явным внешним, вроде вышеприведенного примера. У них было другое детство, другие игры. Они мне и рассказали об одной игре, которая в какой-то момент завладевает уже не первым и не десятым поколением детей, не знавших советского детства. Игра простая надо составить цепочку из знакомых, которая выведет тебя, к примеру, к королеве Англии или к Маргарет Тэтчер — она в то время была более актуальна. Выходило, что почти каждый играющий мог через трех-четырех связанных между собой и с ним людей выйти на английского премьер-министра. Принцип до смешного простой — я знаю его, он знает ее, она знает еще кого-то, кто лично знаком с Ним или с Ней. Я пробовал тогда сделать тоже самое и выйти таким образом на Брежнева или на Щербицкого. Не получалось. Цепочка просто не начиналась. И вот теперь, вдруг, должно быть из-за отчаянности моей жизни и моего быта, я понял, как надо играть в эту игру здесь, на нашей земле. Надо искать выход на убийц. Их много, они среди нас и некоторые из них особенно и не скрывают свой род занятий. Лет десять назад я знал как минимум двоих, уже отсидевших свое убийц — нормальных, общительных и даже готовых прийти на помощь. Правда тогда они, убийцы, были другие — в них было больше романтики. Сейчас любые отношения строятся на деньгах и убийство стало для некоторых хорошо оплачиваемой профессией. Даже слово новое привнесли из английского — киллер. Это было похоже на продолжение американской традиции улучшения имиджа и наименования неквалифицированных и непрестижных профессий. Помню, что уборщика улиц, или попросту — дворника — в Америке переименовали в инженера по санитарному состоянию городской среды. Но там причина для этого переименования была проста и понятна — придать дворникам больше самоуверенности и самоуважения. А у нас вышло по-другому. Просто получилось, что убийца высшей квалификации, работающий исключительно на заказах получает звание киллера. Ну а тот, прошлый тип убийцы — бытовой, романтический, по пьянке и из ревности так и остается простым убийцей. Таких и ловят, и садят в то время, как киллер остается птицей неуловимой и невидимой.
Эти размышления сами вывели меня на тему, пытавшуюся уже много раз достучаться из моего подсознания. Я ведь уже несколько лет искал выход из своей тупиковой жизненной ситуации. Но искал его больше в воображении, больше в своих фантазиях. А теперь выход напрашивался сам — выход не из ситуации, но из самой жизни. Для самоубийцы я был слишком жизнелюбив, но для жертвы я был то, что надо. Прекрасный пример несправедливости судьбы, умный мужчина в расцвете сил и способностей да и еще убитый по чьему-то заказу! Репутация жертвы заказного убийства защекотала мне нервы. Я представил себе, как будут озадачены мои многочисленные знакомые, сразу решив, что они обо мне практически ничего не знали, ведь тот я, который был им знаком, с которым они пили вино и кофе, не мог и не должен был быть замешан в дела, за которыми следуют разборки или заказные убийства. Я представил себе, как всех их будет вычислять уголовный розыск, допрашивать, задавая десятки «крутых» вопросов. «У него были враги?», «Чем он занимался?», «Кто мог быть заинтересован в его смерти?» и так далее. Оставалось найти недорогого киллера, деньги на его гонорар и уж тогда спланированное мною идеальное убийство станет очередной из неразрешимых загадок. Эффектный конец бестолковой жизни меня прельщал. А у загадочных убийств есть еще одна привлекательная черта — о них часто вспоминают и в газетах, и в книгах, вспоминают с подробностями и с именем жертвы — так что у меня будет реальный шанс остаться в памяти народной если не на века, то во всяком случае — надолго.
Осень запаздывала. Или у природы не хватало денег на красные и желтые краски, словно природа копировала печальное финансовое положение страны. Правда, стало прохладнее и по вечерам немного дождило. Но яркой картины увядания природы не получалось. Люди же увядали на глазах, а сам я — на собственных глазах в зеркале. Друзья звонили, чтобы сообщить, как им плохо. Я в ответ молчал, вынашивая, но скрывая от всех, свою драгоценную идею идеального выхода из жизненного тупика.
Жена стала позднее обычного возвращаться домой, иногда за полночь. Раздевалась она в темноте и ложилась на свой край дивана под свое одеяло. Каждый ее приход будил меня и раздражал. А даже если и не будил, то раздражал еще сильнее. От нее не было никакого тепла и сама мысль о женщине, не приносящей тепла, меня злила, особенно когда я думал конкретно о ней, о той женщине, что была рядом.
Вечером в среду я сам решил задержаться в центре. У меня было немного денег и имелось довольно конкретное решение — как с ними поступить. Проще говоря — хотелось выпить. Но не соло, а как минимум дуэтом. Идеальная святая цифра «3» еще больше порадовала бы меня, если б, конечно, все трое были близкими знакомыми. Случайных попутчиков к станции «выпивка» я не любил. К семи я приехал на Контрактовую площадь, где в одном из коммерческих магазинчиков видел пару раз через стекло своего бывшего одноклассника Диму Самородина. Не виделись мы с ним со школьного времени, да и тогда, когда я видел его через витрину магазинчика — меня он не видел, обслуживая очередных покупателей. Поэтому казалось мне, что внезапная встреча для него будет радостной, тем более, что в школе мы ладили и ничто так не объединяет людей, как общее прошлое, будь то школа или тюрьма.
Мои размышления подтвердились. Как только я зашел в магазинчик походкой задумчивого покупателя — он меня узнал и окликнул. Между делом обслуживая покупателей реальных, он задавал мне массу вопросов о наших бывших одноклассниках, интересуясь кого и когда я видел последний раз и кто что делает. Порадовать его я особенно не мог. За все годы у меня произошло всего-то пять-шесть случайных «транспортных» встреч с друзьями детства, о чем я ему и рассказал.
— Ты подожди полчасика, — попросил он. — Шеф заедет за выручкой и тогда я закроюсь и можем здесь посидеть…
Я с радостью кивнул. Но ждать в магазине не хотелось и я вышел прогуляться по Подолу.
Яркие огни, неоновые линии и буквы глуповатых названий кафе и ресторанчиков разгоняли вечернюю темень. Выйдя из света встречно-направленных реклам и огней, я уселся на скамейке возле памятника первому украинскому буддисту Григорию Сковороде. На соседних скамейках, пользуясь неосвещенностью памятника, целовались счастливые силуэты. Я один ни с кем не целовался возле памятника и из-за этого почувствовал свою ущербность. Чем я плох? Я еще молод, симпатичен, не толст. Меня еще можно считать привлекательным. Конечно, дело во мне. Ни одна женщина не подойдет ко мне первая с вопросом «Разрешите вас поцеловать?» Что со мной? Ведь еще лет пять назад я любил сам ошарашивать женщин подобными вопросами. А теперь?
Когда я вернулся в магазинчик — покупателей уже не было.
— Порядок, — сказал Дима. — Выручку забрали. Можем закрываться.
Он занавесил окна-витрины. Закрыл тяжелую металлическую дверь и мы словно отрезались в этом магазинчике от окружающего мира, мы словно оказались в кабине космического корабля, только судя по всем стоящим на полочках бутылкам, консервным банкам и прочему — это был как минимум западноевропейский корабль.
Дима усадил меня за пластмассовый белый столик, а сам отошел к полочкам.
— Что пьем? — спросил он.
— «Все вокруг народное, все вокруг мое» — подумалось мне.
— Давай, не стесняйся! — подбадривал меня Дима, стоя у шеренги бутылок. — Я угощаю. Мне здесь в виде премии положены две бутылки в день, а если больше, то плачу со скидкой…
— Тогда виски, — сказал я.
Виски мы пили, как другие пьют водку, маленькими хрустальными стопочками в один глоток. Стопочки для этого временно сняли с продажи.
— Женьку Долгого я последний раз видел года три назад, — говорил Дима. — Он мясником работал в гастрономе у Оперного. А Чемерис в Волгоград уехал. Он полысел страшно за последнее время…
— А я как-то Галю Колесниченко встретил… — поделился я. — Тут же, на Подоле…
Допив виски, решили попробовать джин.
— Вообще-то его с тоником пьют, — говорил, открывая бутылку, Дима. Но тоник сегодня весь раскупили. Ничего, он и так вкусный. Помнишь Мельничука из Б-класса?
— Помню.
— Ему два года назад вышку дали, но потом на пятнадцать лет заменили.
— А за что? — поинтересовался я.
— Уголовщина. У какого-то челнока выкачивал пять тысяч баксов и для острастки бросил ему днем в окно гранату, а там теща с малым была. Два трупа…
— Да, — протянул я. — Грязно.
Разговор перешел на созвучные теперешнему времени уголовные истории и ужасы. Мы открыли кипрские маслины и банку камчатских крабов. Под такой разговор пилось и закусывалось отменно. Круглое лицо Димы покраснело, глаза горели. Думаю, что и я выглядел не трезвее. Между делом поговорили о доходах — слово «зарплата» уже вышло из обихода. Дима заколачивал триста баксов плюс премиальный товар, который обычно выпивал и съедал в кругу друзей. Я, увы, материальными достижениями похвастаться не мог.
— Мой шеф тысяч пять-шесть в месяц имеет, у него еще пять точек на Подоле и один обменный киоск, — рассказывал Дима. — Но я ему не завидую…
— Слушай, а ты не знаешь, сколько киллеры заколачивают? — спросил я.
— А ты что, «ведомости» не читаешь? В зависимости от важности объекта и пять тысяч и десять тысяч баксов…
— А если объект не важный?
— А кому надо убирать такой объект?
Я пожал плечами.
— Ну вроде как муж хочет убрать любовника своей жены… — предположил я.
Дима помолчал минутку, потом тоже пожал плечами.
— Это мелочевка, — сказал он. — Любовники ходят без охраны… Должно быть дешево. Может баксов пятьсот… Но серьезный профи за такую мелочь не возьмется… По крайней мере те, кого я знаю…
Я тяжело вздохнул и налил себе и Диме джина. В бутылке оставалось еще на пару стопочек. Алкоголь уже плыл вперемешку с кровью по венам и артериям, но в голове было светло, как днем.
— У твоей что, любовник есть? — спросил вдруг Дима.
Я кивнул, скорее автоматически, чем в знак согласия с предположением Димы. Но, в принципе, сомневаться в наличии любовника у моей жены было бы глупо.
— Конечно, есть, — подкрепил я свой кивок словами.
— У меня есть один парень… В общем-то профи… — Дима заговорил тише и я понял, о чем он говорит. — Если хочешь, я с ним посоветуюсь… Он порядочный, от близких даже аванса не берет… У тебя есть бабки?
Я снова вздохнул.
— Сейчас неважно с деньгами…
— Я тебе могу одолжить, это же дело серьезное… Вопрос семейной жизни… Так что, поговорить с ним?
— Да, — скоропалительно выдохнул я. И в подкрепление своей решимости еще разок кивнул.
Два дня спустя вечерком я зашел в магазинчик к Диме. Покупателей не было. Видимо еще днем зависшая над Подолом морось, время от времени переходившая в дождь, разогнала людей по домам. Он сидел в ярко освещенном аквариуме магазинчика за прилавком и читал книгу.
— Привет, — крикнул я, заскочив в открытую настеж дверь. — Что читаем?
— А что читают в такую погоду? Конечно, Чейза. Как жизнь? Согреться не хочешь?
Я кивнул.
Он вытащил из под прилавка початую бутылку лимонного «Кеглевича», поставил передо мной хрустальную стопочку и наполнил ее. Налил и себе. Мы как-то по-деловому опрокинули стопки. Водка пошла удивительно мягко, словно в ней и градусов не было.
— Дамская! — уловив мое выражение лица, пояснил Дима. — Подожди, я закроюсь и тогда поговорим.
Он закрыл дверь, занавесил окна-витрины.
— Все олрайт! — усевшись на свое место за прилавком, сообщил он мне. — У него только ребенок родился… Он сам сказал, что ни в какие серьезные дела лезть сейчас не хочет… Так что твой любовник как раз к месту.
— И сколько? — спросил я.
— Хотел семьсот, но я с ним поторговался… ну и обещал, что ты сам подробно все подготовишь.
— Что подготовлю? — испугался я.
— Ну наводки разные. Когда и где он бывает. Может, фото сделаешь…
Я задумался о фото и вдруг сообразил, что в этот момент я действительно думал о некоем абстрактном, мною никогда не виденном любовнике моей жены. «Господи — мысленно воскликнул я. — Речь идет ведь обо мне, о моей фотографии, о тех местах, где я бываю!..» Немного успокоившись и списав нерасторопность своей мысли на плохую погоду и «дамского Кеглевича», я заново включился в организованную мною самим игру.
— Так как? — выждав паузу, снова спросил Дима.
— Насчет наводок?
— Да.
— Хорошо. И фото будет. Так сколько в конце вышло?
— Четыреста пятьдесят баксов. Мы сначала на пятистах сошлись, но я почувствовал, что могу его еще немного дожать. Так что с тебя бутылка!
— А когда я с ним встречусь?
— Ты что! Зачем тебе с ним встречаться? Он тебе позвонит завтра вечером, а все необходимое как-то перешлешь ему.
После делового разговора другой разговор уже как-то не завязывался и мы, заполняя паузы между стопками анекдотами, просидели еще с полчаса, прежде чем разойтись.
Когда я вернулся домой, жены еще не было. Я заварил себе чаю. Глянул на часы — было уже начало первого. В доме напротив светилось лишь несколько окон. На улице царствовала сырость. В желтых пятнах уличных фонарей блестел асфальт. Мне почему-то показалось жарко на кухне и я открыл окно. Высунув голову, смотрел вниз. На пустынную улицу. Смотрел минут пять, пока перед нашим парадным не остановилась старенькая красная иномарка, из которой вышла моя жена и какой-то мужик. Я уже было испугался, что они сейчас оба зайдут в парадное, но этого не случилось. Они поцеловались под освещавшим вход в парадное фонарем и она зашла, а мужик, снова сев в свою иномарку, уехал.
— Вот, — подумал я, все еще глядя на вновь опустевшую улочку. Должно быть о нем я думал в начале сегодняшнего разговора с Димой. О его фотографии. Может, взять и переключить все это действительно на него? Но тогда в этом не будет ничего оригинального. Банальная ревность. Да еще и неоправданная, ведь я уже давненько не люблю свою жену, к тому же с полной взаимностью. Нет, пускай живет, или точнее — пускай живут и радуются. Хотя, думаю, мое заказное убийство и на них подействует, и еще неизвестно как.
Скрежетнул ключ в двери.
— Ты еще не спишь? — безразлично, но с некоторой долей удивления, заметила моя жена.
— Чай пил и в окно глядел, — ответил я.
На это она уже не ответила. Прошла в комнату.
Я подождал, пока она выключила там свет и тоже пошел спать.
Димин знакомый позвонил на следующий день вечером. Представился Костей. Дал мне два дня на фотографию и на «подготовку советов». Обещал позвонить через два дня и сообщить, как все это ему передать.
Утром я достал коробку из-под югославских ботинок, давно уже изношенных и выброшенных. В этой коробке хранились мои фотографии, начиная с традиционных голых младенцев и дальше, без всякого хронологического порядка, вперемешку. Но даже самые поздние из них были сделаны лет пятнадцать назад, в теплой тинейджеровской компании. После этого, видимо, никому я не был особенно нужен или же просто интерес к фотографированию у моих друзей пропал. Я отложил две фотографии, где я был изображен крупным планом. На одной — в Пуще-Водицком парке, с бутылкой белого портвейна, на второй — на пикнике где-то в Святошино, у костра, горящего черно-белым огнем. Подойдя к зеркалу и сравнив себя сегодняшнего с собой фотографическим, я понял, что передавать такие фото можно только в том случае, если я не хочу быть узнанным и найденым. Что же было делать? Где-то еще лежали восемь фотографий три на четыре, которые я сделал года три назад в несбывшейся надежде пойти на водительские курсы и получить права.
Выпив растворимого кофе и запихнув фотографии обратно в коробку, я направился к ближайшей фотомастерской.
Старик-фотограф замучал меня претензиями к моему подбородку.
— Вы хотите быть красивым или для чего вы фотографируетесь? — наконец вырвалось у него, когда я пробурчал что-то недовольное.
Наконец, щелкнув аппаратом на треноге, он попросил прийти за снимками через три дня.
— Извините! — взмолился я. — Мне они нужны завтра. Обязательно завтра.
Он пожал плечами.
— Очень нужны?
— Да.
— Ну приходите завтра после обеда. Но что-нибудь принесите за срочность. Я ж деньгами не прошу — кому они сейчас надо?!
Не возвращаясь домой, я пошел на трамвайную остановку. Решил поехать в центр и пошляться. Именно пошляться, как я, в принципе, шлялся всю жизнь. Без особенной цели, не спеша, заходя в кафе и разыскивая в очереди знакомых.
Когда я уже был на Крещатике, я понял подсознательную цель своего сегодняшнего шляния — мне нужно было «подготовить советы» для Кости. То есть, сообщить ему в каких местах и в какое время дня его будущий клиент бывает. Стало быть, надо было решить, в каких кафе чаще всего бываю я. Но в то же время, определить эти кафе и потом ходить по ним, ожидая выстрела в спину или в затылок, было занятием не из приятных. Психомазохистом я не был. Надо было придумать для себя что-то более гуманное.
Я поднялся на Большую Житомирскую и опустился в кафе-подвальчик возле хлебного. Там было сумрачно и безлюдно.
Взял кофе и стал думать.
Поделиться книгой: