Жизнь прожить...

И вот еще: На том большом соборе, На сходке той огласки вечевой, Был, говорят, Гвардейский не гвардейский, Но все ж таки значительный такой Один мужик: По складу — деревенский, А по чутью, По взгляду — городской. А в общем, свой А в общем, натурально Мастеровой в характере своем. Он так сказал: — А дайте на Урал нам, Мы всю ее в железо перельем. И пояснил Для полного ликбеза, Для полного родства не напоказ: — Ведь как-никак, товарищи, Железо — Оно к селу и к городу как раз. — И дояснил, И доразвил: — Оно — и Разумник-гвоздь И умница-игла. Оно не просто рудное — Родное И кровное От плуга до крыла. Оно — и крепь, Оно — и рельс вдоль рельса. Оно — и связь. Оно — Звено в звено — Вся наша даль. И в наших интересах, Чтоб не крошилось — помнило оно, Откуда что. А как уж там решили Те мудрецы — работники земли, — В казну ль ее, В цейхгауз отгрузили Иль прямо на Магнитку отвезли? — Ты сам решай. По способу ль сложенья Иль сомноженья всех ее карат. Ведь — шутка ли! — На ниве просвещенья Ты корни извлекаешь, говорят. Вот и давай Плантуй, как говорится, Во всех чертах системы корневой! А если уж и в корень не вместится, В квадратный тот, Попробуй — в кубовой. Авось войдет. А нет — спроси у вон той Звезды́ полей И вслушайся в простор.

14

Тут кто ни кто — костер у горизонта На склоне дня. А, скажем, ночь. Костер. А у костра, допустим, трактористы Иль пастухи — Втроем ли, вшестером — Сидят в ночи И во поле во чистом Не говорят — беседуют с костром. О чем они? О новом урожае? О ходе ль заготовки фуража? Ты не гадай. К костру не приглашают, Костер, он сам, открытая душа, Зовет — иди. Но, чур, брат, Кроме слова Ты загодя на ощупь собери Соломки ль там, навозчику сухого И ни о чем таком не говори, А подойди и молви: — Добрый вечер! — И брось в костер запасливой рукой Все, что принес. Костер, он сам навстречу Поднимется: Откуда, мол, такой Догадливый? И с красного крылечка, Как пращур твой, шуткуя и любя, Ожгет тебя И лучшее местечко, Довольный, облюбует для тебя. И ты садись И жди, покамест каша Под сводом не упарится ночным. И тут тебе такое порасскажут, Такое нарисуют! — Где уж им, Тем писарям! Расскажут про былое, Про давнее, Расскажут и про новь. И про хлеба — Ох, как бы не пожгло их! — И про любовь. А что! И про любовь. И про войну гражданскую, Про то, как Рубились насмерть, шкуры не щадя Того Шкуро… А там, А там — дорога, До полночи вершка не доходя, Как вспомнит что. И в образе солдатки Иль матери — старушки вековой Свернет к костру, озарена догадкой — Фонариком: А нет ли тут кого Из тех, ушедших в залежные дали, За ту Бесповоротную черту, И в ту войну, Как турка воевали, И в ту войну, японскую, И в ту, Германскую?.. И, темная от зова Без отзыва, Как под воду, уйдет В такую даль, Где ничего живого, Лишь трын-трава в беспамятстве растет. Туда, Туда… За темные затворы, И выкатит — В котором уж часу? — На свет костра, На берег разговора Не то луну, Не то кремень-слезу… Чего гадать! Поди к ней и потрогай, Уж раз ты недоверчивый такой. А что дорога? Ясно, что дорога. Она — где руль, где вожжи под рукой — Везет свое — Навалят не навалят — Торопит неотложную версту… Она и ночью до свету дневалит У памяти великой на посту.

Три гака

1

По ней вся жизнь. Дожди ли там, сугробы, Жара ли, град, Мосты ли, не мосты — А хлеб вези! И все бы ничего бы, Когда б не хитрый хвостик у версты, Когда б не гак. Добро, когда вершковый Добавок тот, А что, как верстовой? Про то дорога знает под подковой, Да небо, что плывет над головой, Да скрип колес. Добро, когда опора Надежная, А глазу — красота. В такую пору, Недоступный взору, Он где-нибудь в принорке у крота Лежит себе. И хитро так на солнце, Как нет его, Глядит одним глазком. А как дожди, Откуда что берется, — Он шевельнется И ползком,                  ползком, Как змей трясинный, Набирая силы, В присосках весь, Вползает в колеи Во всю длину проселочной России. И хоть ты что: Руби его, Коли, Топчи его хоть до ночи — Он стерпит, Не прояснит размытые черты И на одну учетную Навертит Не две, так три ухватистых версты, Собьет с ноги, По ступицу, По шкворень Всосет,               затянет — Жми давай плечом. Ведь надо ж так: Царя свели под корень. А эту контру — темную причем — Как ни штурмуй, Расхлябанные хляби Не выплеснешь вожжой из-под колес. Приди, приди на выручку, Челябинск! Ну, не Челябинск — Каменщик-мороз, Приди, приди, Ударь кругло и звонко С крутой подачи северных широт! А то ведь вон как Бросило трехтонку — Не просто вкось, А задом наперед Поставило. Шофер, на что бедовый, И тот В такой заносчивый момент Никак           с верстой                         не справится                                           кондовой. Никак она в ученый километр Не лезет вот, сырая-пресырая И верткая, Как лодка на волне. Она и так-то — с посохом — Кривая, А с гаком, брат, она вдвойне, Втройне Кривей себя: Заносит, лишь бы вышло, Куда ни шло — Не хочет по прямой. Железо рвет, Выламывает дышла… А как ты думал? Гак — он, брат ты мой, Не просто гак, А даль в четыре дали До наших дней С допрежнего вчера. Его, бывало, ямщики мотали И не смотали. Нынче шофера Мотают вот — с поклажей, без поклажи — На все колеса Из конца в конец… Его бы, черта, камушком с Кавказа И — вдоль спины! Да чтоб торец в торец, Да чтоб рядком, Да ровно чтоб, Да чтобы Между селом и городом как раз. Оно бы так, Оно бы хорошо бы: Газуй, шофер! Да, говорят, Кавказ Не ближний свет. И все, что примечталось, Не сразу, брат, сбывается сполна. Она ведь нам не с полочки досталась, Родная наша, Кровная страна. А с-под огня, С-под шомпола, С-под пики, С-под страшного разора-грабежа. Давно ль, скажи, Тут злобствовал Деникин, А там, С краев, Четырнадцать держав Давно ль, скажи, От маковки до корня Палили нас И распинали нас? А год повальный, он, учти, не ровня Подъемному. Фугас и есть фугас. Он рвал и жег И тут           и там — Он втрое Проворней был, чем труженик-топор. И надо было Строить, Строить, Строить И курс держать на тягловый мотор. И надо было рублик, Что по весу Позолотей, И сельский трудодень В один котел, В Магнитку класть, В железо, А ту слезу, которая кремень, — В булат, В броню… Взгляни по горизонту Туда-сюда Не так уж он и чист. А гак, он что? А гак, он хоть и контра, Но никакой, конечно, не фашист, Не самурай И в общем-то не предок Всех бывших тех — В кокардах и крестах. Его б в канаву — так его, разэтак! — А нет канавы — так его, растак! — В кювет его! Авось и распрямится, Авось, глядишь, отцедится в репьях… А там — Урал ползком на гусеницах, А там — и Харьков, Тот, что на шипах, А там — ЗИСы — трехтонки бортовые, Полуторки, В цепях и без цепей, А там — Как встарь, Угрюмо, Выя к вые, — Ах, чтоб тебе! — Все те же «цоб-цобе», А там, А там — Все тот же конь в упряжке, Все тот же кнут — последний разговор… И вот он — вот! — Как праздник под фуражкой, На твердом километре — семафор: Даешь простор! И лозунг из газеты: «Дорогу хлебу!» — строго по стене. И хлеб идет — В мешках и под брезентом И сверх того — С призывом наравне. Идет, Идет… Сухой идет, не волглый. А если обнаружится сырца, Вертай назад! А там — опять же — свекла, А там, А там — Опять же в два конца — Все тот же гак под дождиком В бассейне Распутицы извозно-полевой… Но этот гак — продольный гак, Осенний, А есть, брат, карусельно-круговой, Метельный гак.

2

Хоть ты и царь природы, Она коварна, белая беда: Как даст винта, Вся степь — одни ворота, Кругом одни ворота… А куда? И раз И два Крутнет тебя, Завертит, Нажварит по сиреневым щекам И отнесет — С конем в одном конверте — К давным-давно замерзшим ямщикам. Туда, Туда — В проем потусторонний, За самый тот последний окоем. Потом-то, да, Потом… перехоронят, Да жаль, что по раздельности с конем. Вот стопор в чем! Не спорю — случай крайний И горевой. Возьмем повеселей. Ну вот с чего б, ты думал, не играет Назар Шабров на ливенке своей? А ведь играл! Играл премного званый, Премного славный в местности родной, Играл и той, В полнеба разливанной, И донной той, Басовой стороной. И как играл! Костер — на венском стуле! А где костер, там, я б сказал, Озар Цветастых кофт, платков… Не потому ли, Как свадьба где — послы к нему: — Назар, Уважь, родной… — Всем обществом просили, Кто руку жал, Кто под руку держал, И для начала                      чарку                              подносили. А что Назар? Назар не возражал. Назар играл — Светил, душа простая, На все лады! И вот ведь фокус в чем: Светил, не просто бракосочетая, А согласуя Плечико с плечом, Ладонь с ладошкой, Ладно так И сродно Высвечивал С певучих подмостей. И — веришь, нет — Ни одного развода На сорок свадеб, а зато детей — Разлив-прилив! Детей, брат, было море! Тут сад тебе И тут же огород И в будний день И в праздник, на седьмое. А рождество — считай, что круглый год. Вот как играл! Но где б, В каком бы месте И как бы там и сколько б ни играл — Назар и сам подыскивал невесту, А вместе с ней и тещу выбирал. И выбрал все ж согласно поговорке Со стороны Глубокой старины: Куда б ни ехал — Домик на пригорке, Куда б ни правил — К теще на блины. И заезжал И грелся над блинами Часок-другой — Нельзя ж накоротке, — И с тех блинов, Как сказано не нами, Был сыт, И пьян, И ноздри в табаке. Но как-то раз он ехал из райтопа, Лихой такой — Без дров, без уголька, — И клял себя за то, что — Вот растёпа! — Чуток запнулся у того ларька, И взял-то чуть, И выпил-то всего-то Каких-нибудь с полбаночки И — стоп. Ну а свернул к райтоповским воротам, Ворота — хлоп! — Закрыт уже райтоп. Порядок, брат. «Нельзя ж ломиться с ломом, Там сторож, чай», — сообразил Назар И так сказал: — Протопимся соломой, — И спину тем воротам показал. — Подумаешь! — И по боку, не глядя, Ожег коня                 касательным                                      огнем. А через час — Опять же не внакладе! — Сидел Назар за тещиным столом И говорил, поигрывая словом Поверх блинов и около того, Про то, Про сё, А больше про солому: — Солома что в объеме ЦЧО? Солома — все! Соломой что покрыться, Что постелиться… Всем она взяла! Она — и кормовая единица, Она — и шапка для всего села, Она — и жар! Внесешь ее с морозца, Как в рай какой отворишь ворота, — Она смеется, И жена смеется, И сам ты весь веселый. Красота И лад в семье! Откроешь все задвижки — Она пчелой                  взыграет                              огневой! А теща заикнулась про дровишки, Так он — куда там! — Тут же с головой Ушел в тулуп, Как тот медведь в берлогу, Нашарил шапку и ременный кнут: — Дрова… дрова… С дровами, бабка, плохо. Дрова у нас в районе не растут. И вышел в ночь, где ждал его буланый Озябший конь И не просил овса. А гак тем часом В образе бурана Уже прошел тамбовские леса, И грянул в степь В метельном балахоне, Да так               тряхнул                         просторные                                        места, Что звезды все, Как галки с колокольни, Осыпались И санная верста Оборвалась: Свяжи ее попробуй В таком аду, на градусе таком! Сугроб в сугроб! Сугроб! А над сугробом — Еще сугроб: Наждак под наждаком! И ветер, Ветер — Ду́дарь он и стро́галь, И хват, И мот, И он же — сатана… Была дорога — нет ее, дороги. И где там что: Где теща, Где жена, Где низ, Где верх, Где заяц, Где волчица, Где крик, Где рык, Где стон из-под ножа? Рука с рукой не могут сговориться, С какого боку путная вожжа? Сугроб в сугроб! Вся степь — одно кружало Под парусом дырявым испокон. Вот тут-то он и дал винта Назару. Тот самый гак. И если бы не конь — Каюк Шабру: Уснул бы без просыпа, Не отогрел бы никакой райтоп. Но друг старинный — Вот кому спасибо! — Товарищ конь, Он все ж таки разгреб Тот гроб-сугроб И, белый весь От вьюжной Ямской беды, У смерти в поводу, Не сдал тогда — Усек ноздрей конюшню, Как тот помор Полярную звезду, И вышел все ж К завьюженным воротам, Заржал тревожно — Конюха позвал… И вот, Как видишь, Запросто с народом На всю ладонь ручкается Назар, Живет себе По совести, По правде, С женой живет, что тоже не секрет, А вот с гармошкой… Рад бы что сыграть бы, Да в пальцах прежней                                 перебежки нет, Нет воздуха, Нет стона-перезвона, И музыка не клеится никак. А если взять Угорина Семена, Так тот попал под половодный гак.

3

А было как? А было: Ночь сырая Стояла в мимолетных облаках. И наш Семен, минуты не теряя, Как жаль свою, Как речку на руках, Понес жену, притихшую до срока, На край зари с неясным бережком. Да будет свет! И кинулась дорога Под розвальни, И конь, Как босиком, Пошел, Пошел По роспути весенней, Пошел, Пошел, Где лед еще и снег, Как будто знал, Что в розвальнях, на сене, Еще один хороший человек Не может ждать: О том вожжа просила И кнут просил О том, О том, О том… И вот он — мост! А мост… как подкосило Тяжелым льдом И наискось                 со льдом Снесло           гармошкой,                            брошенной с плотины: Играй, вода, в два берега-плеча! И тут уж, брат, — челюскинская льдина, Кричи грачам: Врача! Врача! Врача! Аукай, брат, — Ни лодки у причала И никакой посудины другой. Ревел поток! И женщина кричала И шла своей положенной рекой — Рекой любви, Рекой людского рода, Рекой других светающих времен — На край зари, На берег небосвода, В другую жизнь… А что Семен? Семен… Понятно что: Топтался виновато Вокруг саней. А что еще он мог? Тулуп — с плеча И — руки для подхвата: — Сынок, — просил, — Да что же ты, сынок, Так мамку рвешь?! Да я ж тебя за это, Как выйдешь вот, нашлепаю, стервец! Зажегся флаг над крышей сельсовета, Как добрый знак. И — ах ты! — Наконец Явилось солнце повивальной бабкой Степенно так — Не по мосту, а вброд — И воссияло, красное: «С прибавком Тебя, Великий океан-народ! С волной тебя, роженица! С рассветом Тебя, малышка! С доченькой, отец… С кустом вас всех!» И — веришь, нет — Об этом В момент скворчихе доложил скворец. А та — грачу, А тот — жарку-звоночку… И тут уж конь не выдержал — Заржал: «Ну что ж, что дочка, Хорошо, что дочка!» А что Семен? Семен… не возражал. Семен воспрял! Семен, как та скворечня В часы прилета, радость излучал — Сиял мужик! И — вот что интересно — Он как-то так усами помягчал К жене своей. И все у них рядочком Пошло с тех пор — Про то и разговор — За дочкой — дочка И еще раз дочка, Ну а потом… Потом, как на подбор, Сыны пошли — Угоринцы, Угоры! Силен Семен. И это не предел. А тут еще по ходу разговора И доротдел О том же порадел — Прокинул мост Как раз к Восьмому Марта, Порадовал стахановским трудом. Так что теперь — не дрейфь, мужик! — Хоть завтра, Хоть нынче в ночь, Пожалуйста, в роддом. А не в роддом — Ох, как бы не проспать бы! — Кому что надо И кого куда: Кого на свадьбу, А кого со свадьбы, Кого — И так бывает иногда — Под бугорок: Расти, живая травка, Гори в крестах, прискорбная звезда. Ну а кого — Была бы только справка — С кривой версты И — Свидимся ль когда? — На тот разъезд… С поклажей, без поклажи — Прощай, изба! Прощай, метеный двор! — До стрелки той… А стрелка та покажет С поправкой на зеленый семафор, Где варят сталь, Где валят лес у края, Где дом-хором, Где временный барак… Ну, словом, так: Страна-то вон какая Просторная! И гак ли там, не гак, А жизнь идет И в том и в этом плане — С ноги идет, с копыта, с колеса. И сверх того: Ты глянь — аэропланы Дорогу поднимают в небеса! Крыло в крыло, Как в песне — голос в голос — Про степь да степь За праздничным столом. И то сказать: Сам полюс, Как под полоз, Прошел уже под чкаловским крылом. Вот сила, брат! И с каждым днем все выше, И с каждым разом дальше все, Верней Идет страна. Да ты и сам, я вижу, По всем задаткам парень из парней, Туда ж глядишь со школьного порога — На тот, Индустриальный горизонт. Ну что ж, товарищ, потерпи немного — Он и тебя однажды отвезет, Буланый твой — Подкова за подковой, За шагом шаг — Проселком на большак… А там — кто знает? — Громов с Байдуковым, Возможно, перемолвятся: — Ну как? Орел? — Орел! — И в летную зачетку Внесут потом полнеба на винтах… А там, А там — Крылом подать! — Чукотка И — с капитанской трубочкой во льдах — Губа Обская, Карские Ворота… Ну, словом, там — По ходу облаков — Земля земель сомноженных народов, Соборный свод согласных языков.

Вот она, граница…

Здесь степь да степь. Здесь эхо, как в колодце, Глубокое На дальние слова. Скажи: Москва — И тут же отзовется И в мыслях перемножится: Москва… Москва… Москва… Растает звук, Но губы Все будут пить из донных родников Заветный смысл Возвышенного сруба Ее восьми слагаемых веков. — Москва… — Вздохнет молодка у калитки, Войдет в избу И там — Одна в избе — Прикинет шаль московскую К улыбке И в зеркале понравится себе. Москва… Москва… Бывало, у дороги Мальчишкой заглядишься в синеву… И вдруг отец — Большой такой, нестрогий — Шепнет: — А хочешь, покажу Москву? — И ты: — Хочу! — Как выдохнешь, И словно Глазами потеряешься в степи. — Хочу! Хочу! — Но, чур, сынок, Ни слова Про то маманьке. А теперь терпи. Терпи, сынок! — И за уши тихонько, За кончики, Потянет из порток: — Расти, сынок! Тянись ушам вдогонку. А будет больно — покряхти чуток. И ты кряхтишь, согласно уговору, Но тянешься — Без этого нельзя — До той слезы блескучей, За которой И впрямь как будто — синие леса И птица-жар! Все ближе, Ближе, Ближе… И жарче все! И тут уж ты, малец, Сморгнешь слезу И крикнешь: — Папка, вижу! А что видал — Не спрашивал отец. — Москва? А как же! Знаем, что большая… — Припомнит дед, ходок из ходоков, И, все края ни в чем не понижая, Как стог поставит, Выведет с боков И верх навьет — Куда тебе скворечня! — По центру чтоб любая сторона: — Москва, она вот тут стоит, В овершье, А вкруг нее слагается страна… Москва… Москва… И то сказать: столица! И то сказать: одна на весь народ! А речь зайдет, к примеру, о границе — Она и там — строжайшая — пройдет, По контуру, И тут вот — близко-близко, Уж ближе нет — У сердца и виска. Хасан, он вон где — в сопках уссурийских, А шрам, он вот — Над бровью Рудяка Горит, Горит Зарубинкой багровой И знать дает Наглядностью своей, Что нет ее, огромной-преогромной, Земли родной Без родинки на ней, Без пяди нет, Без краешка, Без края, Без колоса с державного герба. Случись беда — И крайняя Не с краю Окажется та самая изба, Где жил твой дед, Где сам ты, чтоб родиться И вырасти с годами в мужика, Был — так ли, нет — В отцовской рукавице, Где грелась материнская рука. Был песенкой От радости и грусти, Выл лесенкой От неба до земли… И лишь потом — Допустим, что в капусте — Тебя, чуть больше варежки, нашли. И с той поры По собственной охоте Ты топ да топ От печки в той избе… И вроде бы не ваше благородье, А, вот поди ж ты, сызмала тебе Такой простор! И косвенно и прямо — Тебе, Тебе На вырост зоревой… Ах, что ты, мама, Погоди ты, мама! Простор зовет — какое там «домой»!

А как же без ежа?

1

А день-то, день!.. Он тоже был в ударе Во градусе развёрнутой страды — Сиял с утра, И все четыре дали Веселым оком С вёдрой высоты Оглядывал от моря и до моря, И сам, как море, В море корабли Покачивал окольные подворья На жарком створе Неба и земли. И плыл, И плыл, И видел все,                   и ведал, И даже то из виду не терял, Как ты косил, Как полдневал-обедал, Как ложку-востроноску вытирал, Как пил с колен из копанки бесхозной, Как лег крестом в метелки щавеля — Все, Все он зрил, Твой славный, твой покосный День-день-денек! И — тихо, ты! — шмеля Осаживал, Чтоб слушал, бестолковый, Как вон за той копешкой, У стожка, Брала за жабры Нюрка Рудякова — Кого б ты думал? — Мужа. Рудяка. И вот как жгла законного, Уж вот как Выжаривала — Смерть, а не жара: — Тебе бы всё — гектары, Сотки-сводки, Тебе бы всё — пуды, Да центера, Да лошади, Да разные писульки Правленские… А где душа? Душа В кирзу ушла, Под хвостик этой сумки, В огрызок твоего карандаша! А скажешь: нет? Ведь это ж надо, Надо Дойти до самодурости такой, Чтоб взять вот так И перед всей бригадой Охаять парня. Что он — хлюст какой Иль твой холоп? Метелочку к метелке Он вон как рядно Цвет кидал на цвет. А ты? А ты… Да я б на месте Тоньки Тебе б такой сыграла культпросвет — Взяла бы вот И сумкой, Сумкой этой Всю хмурь твою правленскую — Вот так! — Соскрябала с носатого портрета! У них любо-о-овь!.. И тут уж, Тут Рудяк Не выдержал — Поднялся буря бурей И тоже горячей, чем горячо, Наддал жене: — А конь-то что — бандура Под их любовь? Он до свету еще Уздой умылся, Поводом утерся И — сыт не сыт — Работал как тягло, А тут его — ты ж видела! — Для форсу — Копыта мало, подавай крыло! — И в хвост И в гриву, бедного!.. Так это Она и есть, по-твоему, душа?! Душа… Душа… Согласен: бога нету И черта нет, Но как же без ежа?

2

А еж тот был, Вот тут он был, где бьется Живой движок, И требует: дыши! Ну пусть не еж, А совестью зовется И там, где сорно, в горнице души, И раз И два Но праву следопыта, Бывает, подкольнет изглубока И даст понять: Дорога — от копыта, От полоза, Река — от родника, И далее — на что сама наука Бросает свет: Крыло — от колеса… И — кто же спорит? — Скорость — это штука Великая! Но и нельзя, Нельзя Без тормоза. Он тоже не такой уж Чужак в дороге: С давешних времен Он — бают люди — Брат рулю И кореш Зубцу любому в ходе шестерен. И если что, Всегда он наготове И крайний случай На себя берет, Как первый страж при скорости. А то ведь Один такой горячий самолет Сверкал — был случай — В радужном просторе Ночной звездой И — чем не громобой! — Во все свои пропеллеры-моторы Крошил           в капусту                    воздух голубой: Мол, что ж ты, а? — шумел-гремел — Чего ж ты Мне в ноздри бьешь — Разгону не даешь? Посторонись! А воздух что? А воздух, Он понимал: Дерзает молодежь! И потому без всякой укоризны Всего себя              стелил                     под самолет На тот предмет, Чтоб жив он был… А в жизни Возможен и такой вот поворот: Он был, тот еж! Он должную приборку Провел в душе под знаком соловья И шильцем, Шильцем: Видишь, мол, ведерко, Так вот поди и попои коня И хлебца дай — пусть корочку, — Коль скоро Ты сам с усам И парень не дурак. И ты, конечно, внял его укору, Но — тьфу ты, черт! — Тебя и тут Рудяк Опередил. Да ладно б там, напиться Подал коню, А то ведь — тоже мне Христос нашелся — Вздумал повиниться, Понизиться: Я, дескать, не вполне Был прав с тобой… И все в таком же роде Старался — Набивался в кумовья: — Я тоже, брат, в ребятах колобродил И знаешь как страдал от соловья! Бывало, ночь, Луна по-над деревней Такая вот! А звезд над головой — Что пчел над пчельней: Хоть бери роевню И огребай, обзаводись пчелой. Такая ночь. И вот В одну такую Иду я, значит, с Нюркою своей. Иду. Молчу. А он… а он ликует! А он, смутьян смутьяныч соловей, Дает дрозда! «Цок-цок!..» — и с перецоком Гремит в саду Ручейно, Впереток. И — вот же дьявол! — Током, Певчим током Через прохладный Нюркин локоток Мне в душу бьет — Знобит, как в половодье, И жаром жгет, Как в летнюю страду: «Жить-жить!..» — зовет И прямо так наводит На яблочко, Которое в саду. «Жить-жить!.. Жить-жить!..» И я — где чуть левее, Где чуть правее — Азимут держу, Но чую, Чую, Чую — соловею И, двор минуя, точно подвожу Под яблочко И колебаю Нюрку: Давай, мол, это самое Одно Испробуем. А Нюрка мне с прищуркой И говорит: «Уж больно зелено». «Да нет же, что ты, милая ромашка», — Шепчу я ей. Оно, мол, в самый раз. А та ромашка Руку из кармашка Да ка-ак ожварит — Зяблики из глаз! И снегири. А там уж растуманы, А там уж, брат, погуще, чем тайга, Разрыв-трава! Не выкосить баяном И всем колхозом не сметать в стога — Во был удар! Я в голос: «Анна! Анна!..» Но никакого отзыва — стена И год, И два… И лишь когда с Хасана Пришел с медалью, Тут уж, Тут она Дала волну — Прихлынула, как речка, И так вот гладит ласковой рукой Медаль мою: «Ах если б мне колечко, Степан Василич, ясности такой…» А я чего? А я — раз я военный — Кидаю руку Под углом к плечу: «Есть, — заверяю, — Анна Алексевна. Колечко — что, Я жернов прикачу!» И прикатил — Таким я был атлётом, Таким подъемным — Что мне сто пудов! А к соловью четвертого прилета Заслал, как полагается, сватов, И — пир горой На той, На красной горке: Стаканы там и рюмочки в ходу. Гуляй, народ! И: «Горько!» «Горько!» «Горько!..» А яблок этих… яблок в том году, А меду бы-ы-ыло… Больше, чем должно быть, — И наш семейный улей загудел, В детву пошел! Так что учти мой опыт. Ах, ты еще бороться захотел? Ну что ж, давай!

3

И два таких веселых Сошлись чуб в чуб — Где сад? Где огород? — И закачалось солнце, как подсолнух. И весь, как с горки, радостный народ: Чья, чья возьмет?! Горласт и распоясан — Пурга косынок,                       юбок                             и штанов… Покос, он — что? Покос, он тем и красен, Что никаких не признает чинов. Покос — артель! Покос — такая воля, Такой задор: Отстал, так подтянись! А чин? Что чин! С райзо ли ты, С райфо ли — Бросай портфель И рядом становись: Являй собой, какой ты без портфеля Начальник есть, Сбивай излишний вес! А там, глядишь, Одна такая фея К тебе проявит встречный интерес — Пройдет вот так, Взглянет, как усмехнется, Как настоит на чем-то на своем, И где-то в мыслях Веточка качнется С тем яблочком, что рядом с соловьем. И ты уже как вовсе не осенний, А самый развесенний, Молодой… Покос — не просто заготовка сена В расчете там На мясо, На удой. Покос — размах, Напор до перекура, А в перекур — Шутник и балагур — Он боком восседает к перехмуру, Как Стенька Разин: К черту — перехмур, А то и к бабам — К Нюркам там, к Полинам — На выучку, Чтоб знал — не забывал: Уж как она ни высока, перина, А все ж — по их расчетам — Сеновал Повыше будет для дружка мило́го, Для ро́дного Под крышей наискос… Ну, словом, словом, Сено не солома, А потому да здравствует покос! А потому — Бороться так бороться — Сошлись чуб в чуб! Женатый с молодым. Рудяк — что кряж, Медведь в штанах: Упрется — Куда тебе! И все же ты над ним — Ура! — взял верх. А может, он поддался? Все может быть… А что? Все может быть. Но тот денек, он так и не смеркался В твоей душе. Его не позабыть.

И жить бы, жить…

1

А тишина!.. Замри и чутким ухом Прислушайся к шагам из тишины — И ты услышишь: Ночь идет по кругу, И порошинки шорохов с луны Метет к ногам И точит, Точит, Точит Не вечное — дошкольное перо О серп луны, О птичий коготочек И пишет, Пишет, Пишет набело Посланье дню: Мол, так-то, брат, и так-то, Ты уж прости, что смутно так пишу, Что только факты, Контурные факты, Без всякой там расцветки привожу. Ты уж прости И, темную такую, Меня за это строго не суди — Я над Валдаем облака стогую, И — Дон свидетель — Спорые дожди Струна к струне Струню рукой незрячей, И ощупью тяну с веретена… Ведь я-то знаю: Ты придешь горячий, Сухой придешь, А рожь и в ползерна Не налита… И все в таком же роде Писала, Как вязала узелки. И где-то там — Смотри на обороте — Во глубине светающей строки, Там, Там, гляди, У города Боброва, К селу поближе, Там вон, Там как раз, У самого стеснительного слова: Люблю… Люблю… Там было и про вас. Про вас там было И про то крылечко Подлунное, У тополя в тени… Ах, Тонька, Тонька… Вся она как речка! Попить — попей, А переплыть ни-ни. Такая ночь! И ты по первоцвету Был так светло той ночью осветлен, Что жить бы, жить И править жизнь к рассвету, Но человек… А человек ли он?

2

Как раз в тот миг, Когда, скользнув,                         сломался Неясный луч На гребнях темных крыш, — Он, Чьи полки стояли на Ла-Манше, Он, Чье гестапо мучило Париж, Он, Он в тот миг, Когда заря ступила На синий край завислинских лесов, Он — черный канцлер — Танковым зубилом Своих тяжелых бронекорпусов Взломал восток, Расклинил От Петсамо До Таврии: Блицкриг! Блицкриг! Блицкриг! И день воскресный Стал началом самых Убойных лет. А сколько будет их — Поди узнай! Огонь И лютый натиск Прицельно бьющих,                             бреющих                                       крестов… И тот рассвет, Как юный лейтенантик, Который — представляешь! — только что Заставу принял, Вырос на пороге В косом проеме                      сорванных                                   дверей: — В ружье! — В ружье! И молния тревоги Безмерной протяженностью своей Ударила, Ветвясь по всей огромной Стране твоей — В длину и в ширину — И каждого касаясь поименно И купно всех, Ушла и в глубину Истории — Туда, К мечу Донского И Невского — в седые времена — И восходя от поля Куликова, От волн чудских К холмам Бородина И далее —              оттуда,                        из былого — Сюда, Сюда, В рассветные поля… — В ружье! — В ружье! — Прямой дымился провод, Как шнур бикфордов, У виска Кремля. — В ружье! — В ружье! — По градам шло,                         по весям, В набатное —                    вставай!—                                 переходя… Да ты войди, Войди, Войди в железо, Кремень-слеза, Как в землю ток дождя! Войди, Войди И все четыре дали Кольчужно               там,                    внутри самой брони, Свяжи, Чтоб не крошилась при ударе… А ты, земля, Еще родней сродни Страну с Москвой, Москву со всем народом, Дай, Дай упор во глубине веков, Яви свой гнев — Скажись набатным сводом Согласных всех И сродных языков. Скажись-ударь Везде и отовсюду Глагольным боем От лица зари: Вставай! Вставай! Вставай, народ!                       Да будут Твои неколебимы Октябри! Вставай, Вставай Под ратные знамена Громадой всей И тут И там, вдали!

3

И встал народ. Их было миллионы, Работников. И все они ушли Туда, Туда — В огонь ушли. А скоро ль Вернется кто? Не спрашивай — гляди… Ушел отец. Шабров ушел. Угорин. Ушел Рудяк… Но прежде чем уйти, Он косу взял, Отбил ее — ты вспомни, — Ни трещинки на лезвии стальном. А в остальном: — Ну, полно, Нюра, полно… — Обнял жену. Да разве в остальном Обнимешь все? И рожью, Рожью, Рожью Ушел мужик За синий край полей… И лошади ушли, что помоложе, И трактора ушли, что поновей. Ушли, Ушли… В то лето у порога По всей стране Стояла вся страна. И почта пригорюнилась. Дорога И та спрямилась — вот она, война!

А я всю жизнь из дому

1

Ко мне приходит облако. Оно То радостью моей осветлено, То — что скрывать — Омрачено печалью… Оно придет — И даль сомкнется с далью И памятью уйдет в мои глаза, Как степь, Как поле — Просекой в леса, Как горы — в небо, Речка — за излуку, Как за́ год — год… «Была ль змея гадюкой?» — Сверкнет во мне! И я уже стою Мальчишкой Там, У детства на краю. Стою босым. Стою белоголовым, И крик во мне Никак        не вспыхнет                          словом, Не вырвется, Как выплеск ножевой. И я в траве, Как столбик межевой, Недвижно стыну Посредине лета: У ног моих Искольчатая лента Течет,           как деготь                        с крапинками льда, И даже тенью леденит: Беда! Беда! Беда! Как будто из погребца, Подгрудно бьет, Подсказывает сердце: Бежать! Бежать! Бежать во весь опор На голос матери: — Домо-о-ой!..                   Домо-о-ой!.. С тех пор Он, голос тот, Как вспугнутая птица, И днем и ночью Надо мной кружится, Зовет, Зовет И летом и зимой: — Домо-о-ой!..                  Домо-о-ой!..

2

Какое там «домой», Когда война. И я Во всем зеленом — Зеленый сам — В пыли, В поту соленом, В развернутых цепях на тыщу верст, Ложусь, Ползу… — Ур-р-ра-а!.. — и в полный рост Встаю, Бегу. Гашу огонь огнем. Теперь все это в облаке моем Ко мне приходит. А бывает так: Танк многотонный, Крестобокий танк, Берет меня — живого! — В перекрестье И весь наш взвод, С холмом, С окопом вместе, За бруствер, Как за шиворот, берет. «Под крест! Под крест! Под крест вас всех!» — ревет И тянет всех Под гусеничный лязг: «Сотру! Сотру! Сотру не только вас — Сотру всю Русь!» Но — слава бронебойцам! — Он сам горит!..

3

Постой! Да это ж солнце Встает в окне — Лицом к пережитому, И радио поет про Сулико… Ах, как относит память далеко! — Домой!.. Домой!.. — А я всю жизнь из дому. Москва, Коршево, 1965–1977 гг.