Помоги проекту - поделись книгой:
14 (25) октября состоялась сдача гарнизона, и над крепостью был поднят русский флаг. Комендант, 444 солдата и 46 офицеров с очень большим трудом были отправлены к Ушакову на корабли, – разъяренный народ хотел отбить их и растерзать. Нужно сказать, что, помимо ограбления жителей и произвола военных властей, греки островов (особенно Занте, Кефалонии и Корфу) страдали еще от полного прекращения с появлением у них французов какой бы то ни было морской торговли. Англичане еще до появления ушаковской эскадры пресекли всякое сообщение между Ионическими островами, Мореей и Италией. Обнищание населения быстро прогрессировало именно на тех островах, где торговля прежде кормила большую массу жителей.
На русских кораблях с пленными французами обращались прекрасно; тем же из них, кто попал на суда Кадыр-бея, довелось вынести все муки галерных невольников. В конце концов пленные были отправлены в Константинополь, а восемнадцати семейным офицерам Ушаков разрешил выехать с семьями в Анкону, занятую тогда французами.
[3]
15-го октября после утренней зари адмирал отправился в Занте с начальниками кораблей и фрегатов для слушания благодарственного молебствия в соборной церкви. Едва вступил он на берег, как народ, ожидавший его у главной пристани, громкими восклицаниями изъявил свой восторг. Духовенство вместе с главнейшими гражданами вышли к нему навстречу; архимандрит произнес перед ним на греческом языке благодарственную речь Российскому Императору, как защитнику Православной Веры и восстановителю их спокойствия, а ему как орудию и исполнителю Высочайшей воли. По окончании речи следовали все в соборную церковь, а после богослужения прикладывались к мощам Святого Дионисия, покровителя острова Занте. Между тем во всех церквях происходил колокольный звон; дома по улицам украшены были картинами, коврами и шелковыми материями; из окон свешены были военные Российские флаги с Андреевским крестом, и весь народ держал такие же маленькие флажки в руках. По следам русских бросали из окон цветы, деньги и конфеты. Все жители были на улицах. Съестные лавки и питейные дома были открыты для освободителей безденежно; но никто не смел отлучиться от своего места, и жители с чувством братской любви носили по солдатским рядам вино и всякие закуски. Матери, имея слезы радости, выносили детей своих и заставляли целовать руки наших офицеров и герб Российский на солдатских сумках. Из деревень скопилось до 5000 вооруженных поселян: они толпами ходили по городу, нося на шестах белый флаг с Андреевским крестом. Конечно более двадцати тысяч голосов повторяли: «Ура! Да здравствует Павел I, наш избавитель, Царь Православных!» Нельзя себе представить, сколь велико и чистосердечно было усердие зантиотов; зрелище это было самое трогательное.
Все русские внутренне восхищались этими непритворными знаками душевной приверженности греков, но не могли довольно обнаруживать этого чувства при своих союзниках. Турки неохотно взирали на эту чистосердечную и взаимную привязанность двух единоверных народов. По выходе из церкви начальники и чиновники обеих эскадр первейшими особами угощаемы были завтраком, после чего все возвратились на суда.
Вслед за этим приступлено было к учреждению временного правления, по примеру острова Цериго, впредь до Высочайшего утверждения; главнейшие граждане были созваны для совещания к адмиралу, народ же собрался на противолежащую пространную площадь, но когда зантиоты услышали, что они остаются независимыми под управлением избранных между собой граждан, то все взволновались и начали громогласно кричать, что они не хотят быть ни вольными, ни под управлением островских начальников, а упорно требовали быть взятыми в вечное подданство России, и чтобы определен был начальником или губернатором острова их Российский чиновник, без чего они на что согласия своего не дадут. Это неожидаемое сопротивление, сколь ни доказывало народную приверженность к России, крайне было оскорбительно для наших союзников и поставляло адмирала Ушакова в весьма затруднительное положение. Он с лаской доказывал им пользу вольного независимого правления и объяснял, что великодушные намерения Российского Императора могли бы быть худо истолкованы, если бы, отторгнув греков от ига французов, войска его вступать стали в Ионические острова не как освободители, но как завоеватели, что русские пришли не владычествовать, но охранять, что греки найдут в них только защитников, друзей и братьев, а не повелителей, что преданность их к Русскому Престолу, конечно, приятна будет Императору, но что он для оной договоров своих с союзниками и с прочими европейскими державами нарушать никогда не согласится. Много стоило труда адмиралу Ушакову отклонить это общее великодушное усердие зантиотов, но когда видели они твердость его и убедились в справедливости его возражений, то главнейшие из островских жителей приступили к избранию общими голосами членов присутственных мест на предложенном им праве. По оному Правление острова имело быть составлено из двух классов, то есть из трех первейших Архонтов, графов Кумуту, Марки и Дессила, и из граждан, ими избранных. Они обязаны были соблюдать законное производство дел, а чрезвычайные случаи представлять на разрешение союзных адмиралов. Для охранения города и крепости, по усильной просьбе жителей, оставлен был начальником крепости мичман Васильев[36], с небольшим отрядом солдат. Что касается до городской стражи, ее положено было содержать в крепости и на брандвахтенном судне самим жителям островов, нарочно к тому выбранным. Морских батальонов майор Дандрие имел препоручение описать имение консула Гисса (Guisje) и некоторых французских купцов, скрывшихся во Францию перед прибытием нашим в Занте.
Капитан-лейтенант Шостак, коему вверена была Главнокомандующим экспедиция против острова Занте, показал в этом случае много расторопности и усердия, под ним отличились также лейтенант Тизенгаузен, майор Иванов, лейтенанты Навроцкий и Метакса; батальонные капитаны Тичин и Кикин, артиллерии лейтенант Ганфельт и мичман князь Шихматов.
После этого Адмирал Ушаков не медля назначил три отдельные маленькие эскадры, которыми предварительно и поспешно хотели действовать для занятия других островов.
Один из этих отрядов находился под начальством флота капитана Поскочина[37], и назначен был к островам Цефалонии и Итаке; капитан 1-го ранга Сенявин[38] с другим должен был следовать к острову Св. Мавре, а третий под командой капитана Селивачева[39] назначался для блокирования острова Корфу.
С Поскочиным находился корабль «Троица» и фрегаты «Сошествие» и «Счастливый», судно «Красноселье» и турецкие два фрегата; с Сенявиным корабль «Петр» и фрегат «Навархия», да с турецкой эскадр тоже корабль и фрегат. Эти два отделения, получив от адмирала нужные повеления, отправились не медля в означенный им путь.
17-го числа турецкий вице-адмиральский корабль и фрегат «Николай» посланы в Патрас с пленным французским гарнизоном, при чем предписано было тамошнему паше отправить его в Константинополь. Этот гарнизон состоял почти из 500 человек. Между тем французы на острове Цефалония, будучи притеснены жителями, бежали в горы и там скрылись. Тотчас послан был с отряженной эскадры Поскочина десант для отыскания их; жители соединились с ним и обнадежили русских, что они везде за ними последуют. На острове Св. Мавры происходило то же: жители тамошние подняли Российский флаг и с нетерпением ожидали нашей эскадры, чтобы вместе выгнать французов и отдаться в покровительство союзным державам. Между тем на покоренном союзниками острове Занте турки вели себя весьма хорошо и были в полном повиновении у офицера нашего, ими начальствующего. Участь их возбуждала даже зависть прочих товарищей, не почитавших себя в совершенной безопасности: свободные и вооруженные зантиоты приводили их в некоторую робость. Не те это были обезоруженные, покорные, трепещущие греки, которых привыкли они видеть в Турции, и которых величали они названием таушан, т. е. зайцев.
Временное правительство в Занте подарило турецкому отряду за участие в освобождении острова от французов 3000 пиастров. Капитан же Шостак не принял денежное награждение, поднесенное депутацией ему и всему отряду русскому.
[2]
Очень характерно для Ушакова изданное им в первые же дни освобождения Ионических островов распоряжение: выплатить жителям островов те долги, которые остались за французами. Погашать эти долги предлагалось с таким расчетом, чтобы всем хоть частично хватило: «которые бедные люди и французы им должны, следовательно, заплату должно делать всякому не полным числом, сколько они показывают, а частию должно оттого уменьшить, чтоб и другие не были обидны»[40].
Это было нечто совсем уже неслыханное ни в те, ни в другие времена. Конечно, немудрено, что молва о том, с какой внимательностью и участием русский адмирал относится к населению, широко распространялась по островам восточной части Средиземного моря и на о. Мальта.
Оставив на Занте небольшой гарнизон, Ушаков отправился дальше к о. Корфу.
Но еще до ухода от берегов Занте адмирал получил известие, что отправленный им для овладения о. Кефалония капитан 2-го ранга И.С. Поскочин успешно выполнил 17 (28) октября 1798 г. свое поручение.
[3]
На другой день[41] оба адмирала отправились в Аргостоли для посещения представителей народа. Все купеческие суда, находившиеся в гавани, украсились флагами, и во все время пушечная пальба не умолкала. На пристани встретил русских Главный Совет (il Gran Consiglia), составленный из дворян, имевших на себе черные кафтаны и красные плащи, одеяние, наследованное ими от венецианских патрициев, прежних их правителей. Адмирал со свитой и с турецкими чиновниками прибыл в дом графа Хорафы, где собраны были члены правительства и все почти сословие дворян.
Один из этих последних произнес на итальянском языке благодарственную речь избавителям за дарованную острову независимость и за восстановление прав его. Ушаков принял с признательностью изъявленные ему дворянством чувства, просил правителей соблюдать правосудие, быть в тесном между собой согласии и предать совершенному и искреннему забвению поступки всех тех, которые принимали какое-либо участие в последних политических событиях, или были защитниками введенного французами республиканского правления. Несмотря на эти благоразумные советы, ожесточение, рождающееся во всех землях между жителями от различия в политических мнениях, и здесь также вооружало граждан друг против друга. Лейтенант Глези, для уличения некоторых злоумышленников, представил адмиралу копии с прокламаций, обнародованных на французском, итальянском и греческом языках французским комиссаром Витерби в день открытия Республиканского правления. Акты эти были действительно подписаны некоторыми из здешних жителей, заседавшими тогда в Островском правительстве (Municipalite).
Адмирал Ушаков, входя в положение этих несчастных граждан, покорствовавших силе и действовавших, вероятно, более от страха, нежели от вредных намерений, не обратил никакого внимания на этот донос и избавил мудрым своим поведением обвиненных не только от неминуемых гонений, но и от бесполезных нареканий.
Для любопытства читателей не лишним считаем сообщить здесь в переводе одну из этих прокламаций, отличающуюся пышным поэтическим слогом и коварными обольщениями.
«Новый порядок вещей утверждается ныне между нами; день ясный, лучезарный заменяет продолжительную и глубокую ночь. Безобразное, чудовищное скопище законов, составленное сословием, основавшим блаженство свое на одном лишь угнетении, управляло вами доныне. Вольность, равенство и правосудие будут на предбудущие времена одни уставами нашего законодательства! Счастливый переворот, ниспровергая ныне самовластие вельможей, заменит оное правительством, единственно достоинству человека приличным: но со всем тем… (кто бы мог этому верить?) есть между ними люди, столь нерадеющие о собственных своих выгодах, что дерзают нечестивыми устами своими оскорблять священные постановления народного правления!..
Нам не безызвестно, какое наказание заслуживали бы сии вероломные самолюбцы, сии враги отчизне своей и всего человечества, но предав забвению все преступнические их заблуждения, мы объявляем от имени целого народа: что кто впредь дерзать будет произносить хулу против народной власти или делать предложения, клонящиеся ко вреду ее, кто будет обольщать народ и выхвалять последнее, столь ненавистное нам, правительство, тот признан будет врагом отечества и яко преступник наказан во всей строгости законов».
Подобными высокопарными воззваниями французы вскураживали везде головы легковерного народа, который воображал себе, что он подлинно царствует. Руки наряженных в красные колпаки граждан для того только были заняты, одна мнимым якобинским скипетром, другая красноречивыми прокламациями, чтобы карманы их могли быть беспрепятственно и удобнее опорожняемы. Во всех землях, заразившихся республиканской горячкой, развязка была одинаковая: прокламации, т. е. пустая бумага, оставались при заблужденных учениках, а деньги переходили к коварным учителям.
Нищета, раздоры и нарушение общественного порядка следовали всюду за этими преобразователями. Таковы-то памятники восхваляемого перерождения народов, быстрых успехов ума человеческого, стремления людей к независимости, свободе и равенству… всех этих химер, столь пышно превозносимых знаменитыми и острыми французскими философами.
Они не хотят понять, что истинное благоденствие только там, где кроткий, богобоязливый и человеколюбивый Государь, имея власть самодержавную, пользуется оною для строго наблюдения законов, которым (в пример своим подданным) должен подвергать себя первого…
[3]
28-го октября соединенные эскадры при тихом южном ветре оставили гавань Цефалонскую и направили плавание свое на Корфу. На пути получил адмирал [Ушаков] известие от капитана 1-го ранга Сенявина, что французы на острове Св. Мавра имеют гарнизона 540 человек и заперлись в крепости, снабженной большой артиллерией и окруженной с двух сторон водой, а с двух других – широкими рвами.
Известие это заставило адмирала Ушакова взять другие меры. Призвав на совет товарища своего Кадыр-Бея, он решился, не следуя на Корфу, отправиться сам к Св. Мавре, а в подкрепление Корфиотскому отряду послал он корабль «Троица», два фрегата и одну корветту; распорядившись таким образом, сам с остальными эскадры нашей двумя кораблями, двумя фрегатами да турецкими двумя же кораблями и одним фрегатом прибыл к острову Св. Мавра 31-го числа октября.
Приближаясь к проливу, слышали беспрестанные пушечные выстрелы: осада была уже начата отрядом капитана Сенявина. Эскадры легли на якорь при устье канала, и Сенявин встретил главнокомандующего на берегу; оба адмирала отправились с ним на катерах осматривать со всех сторон крепость и к Албанскому берегу, где были устроены батареи, действовавшие против крепости. Ушаков для подкрепления действия Сенявина написал немедленно к коменданту письмо, в котором доказывало бесполезность его сопротивления, потому что он обойден вокруг и помощи ниоткуда ожидать не может, что он может сдаться на выгодных условиях, но если замедлит со сдачей крепости, то никакой пощады ожидать не должен.
Едва прибыл сюда с отрядом Сенявин, как явился к нему на корабль архиерей, сопровождаемый старшинами: они описали ему бедственное свое положение и отчаяние всех островских жителей, страшившихся сделаться жертвами свирепого Али-Паши Янинского, вошедшего в тайные переговоры с французским комендантом, полковником Миолетом, о сдаче ему крепости Св. Мавры, отстоящей от владения его на полупушечный только выстрел. Али-Паша обязывался заплатить Франции за эту уступку 30 тысяч червонцев и отправить на свой счет весь Св. Маврский гарнизон в Анкону или другой порт Адриатического моря, который будет ему назначен. Вместе с ним Али-Паша прислал к островским старшинам несколько доверенных ему албанцев с превежливым письмом, в котором давал им обещание сохранить коренные их постановления, законы и имущества, и соблюсти всякое уважение к православной церкви; также обязывался он не требовать от них никакой подати и запретить всякое сообщение между албанским гарнизоном, имеющим занять крепость, и островом.
Жители Св. Мавры, не смея отринуть коварные эти предложения и зная плачевное состояние толикого числа смежных с ними христиан, стенящих под игом Янинского Паши, могли одними лишь горестными слезами ответствовать лукавому и непримиримому врагу своему. Однако же они не предавались отчаянию: прибытие Сенявина успокоило и ободрило их. Он дал им честное слово, что в непродолжительном времени остров Св. Мавра будет от французов освобожден вверенным ему отрядом и обещал ему притом те же преимущества, которыми пользуются прочие Ионические острова, под покровительством союзных монархов находящиеся. К вящему успокоению жителей острова вручил им Сенявин флаги союзных держав для поднятия оных в городе, дабы тем удалить всякую надежду в успехе переговоров посланников Али-Паши с французским комендантом. От них не требовал Сенявин другого пособия, кроме нескольких порожних лодок для скорейшей перевозки снарядов и нужное количество материалов для построения на матером берегу батарей, вверенных управлению командира фрегата «Навархия» графа Войновича[42].
Вышеозначенные албанские чиновники, скрывая истинные свои намерения и цель присылки их, явились к начальнику города под видом, яко бы посланы были от Али-Паши предложить союзникам пособие его для скорейшего покорения крепости Св. Мавры. От Сенявина не могли скрыться происки коварного турка, но он этого не показал: принял вежливо албанцев и, поблагодарив их за предложение, объявил им, что он надеется с одним вверенным ему отрядом весьма в скором времени привести к концу данное ему от союзных адмиралов препоручение. Сверх того вручил он им письмо к Али-Паше, в котором изъявлял ему также благодарность свою за участие, приемлемое им в освобождении острова Св. Мавры от французов.
Осмотря немедленно все позиции около крепости, Сенявин в продолжении одних только суток построил пять батарей, а именно: 1-ю при местечке Удзус, 2-ю у мельницы Сундиа, 3-ю при Гире, 4-ю при монастыре С. Георгия и 5-ю на Албанской стороне (в Акарнании) на возвышенном мысу, лежащем против крепости.
Матросы наши, невзирая на беспрестанную пальбу из крепости, втащили на гору несколько 24-фунтовых пушек, и работы производились безостановочно. Столь примерная неустрашимость, деятельность и терпение, невиданные французами ни в одном из народов, с какими они до сего времени вели войну, привели их в изумление и заставили их прибегнуть к переговорам.
Французский комендант прислал к Сенявину парламентера, предлагая сдать крепость с тем, чтобы гарнизон отправлен был за счет союзников во Францию. Сенявин отринул эти предложения, а требовал, чтобы гарнизон сдался военнопленным, дав на размышление только время, необходимо нужное для получения ответа из крепости. Французы не согласились на это предложение, и Сенявин открыл лично сильный огонь из устроенных им батарей, при которых находился сам неотлучно, до самой сдачи крепости. Неприятель равномерно начал производить пальбу, продолжавшуюся с обоих сторон целые сутки.
На другой день французы возобновили свои предложения, обещая честным словом не воевать против России и ее союзников во все продолжение настоящей войны, с тем только, чтобы войска их отправлены были на наших судах в Анкону. Домогательства эти не имели лучшего успеха, как и прежние, и Сенявин подтвердил, что в предложениях, сделанных адмиралом, ничего переменено быть не может.
Между тем старшины островские еще до получения прокламации адмирала Ушакова, приглашавшей их взять оружие, под предводительством венецианского дворянина Орио, прежде бывшего их контр-адмиралом, набрали между жителями и поселянами до восьми тысяч вооруженных охотников, готовых штурмовать крепость с сухого пути и ожидавших нетерпеливо только приказания на то российского начальника. Сенявин, тронутый усердием и ревностью их, объявил им свою признательность, обещая, что ежели настоять будет надобность атаковать крепость со стороны города, он назначит российского офицера для предводительства храбрыми островитянами на приступ; но после семидневной пальбы и сделанной в крепости бреши, французы, льстившиеся, вероятно, надеждой иметь подкрепление из Корфу или от Али-Паши, подняли перед вечером 1-го ноября белый флаг и выслали артиллерийского капитана и армейского поручика с объявлением, что крепость сдается. Сенявин предложил коменданту условия адмирала Ушакова, которые состояли в следующем:
1-е, крепость Св. Мавры сдается флоту Его Императорского Величества капитану 1-го ранга и кавалеру Сенявину, со всей военной амуницией и прочими к ней принадлежностями.
2-е, гарнизон выйдет из крепости со всеми военными почестями и останется потом военнопленным.
3-е, собственность, принадлежащая гарнизону, останется при владетелях своих неприкосновенной.
4-е, гарнизон содержан будет во время плена в добром порядке без малейшего притеснения. Одни только офицеры останутся при своих оружиях.
Французы целый день 2-го ноября препроводили в совещании о сдаче крепости и наконец приняли предложенную им капитуляцию, которая и была подписана капитаном Сенявиным, французским комендантом Миолетом и прочими частными начальниками.
3-го числа французский гарнизон занимался приготовлениями о сдаче крепости, а 4-го ноября в полдень комендант прислал в Российский лагерь офицера с уведомлением, что он готов сдать крепость, на что ответствовано требованием, чтобы гарнизон был немедленно выведен. Воля Сенявина была исполнена тотчас по возвращении офицера в крепость; победители подошли к гарнизону, выстроились во фронт, и французский комендант Миолет вручил своих два знамени, флаг и все ключи крепости начальствовавшему десантом капитан-лейтенанту и кавалеру графу Войновичу. После этого французы положили ружья, а 60 человек русского войска с капитаном вошли в крепость, заняли караулы и подняли флаги Государя Императора и турецкого султана. Прочие же войска российские сопутствовали французский гарнизон на суда, для отвоза их приготовленные.
Орудия и снаряды, найденные в крепости по сдаче оной союзникам, состояли в следующем: пушек медных 18-фунтовых 37, чугунных 38, мортир 4, ядер разного калибра до 10 тысяч, бомб чиненых 320, холостых 210, гранат 1200, ружей 817, пистолетов 26, пороха 160 пудов, патронов боевых 40 тысяч. Провианта найдено по числу гарнизона на 1 месяц, большое количество оного было разметано и пролито по крепости, также найдено много ломаных ружей, пистолетов, тесаков, патронов и пороха, брошенных в водяные рвы и в изморье.
Пленный гарнизон состоял из начальствовавшего крепостью полковника Миолета, 46 штаб- и обер-офицеров, 465 рядовых с унтер-офицерами; всех же 512 человек. Убитых у неприятеля было в продолжение осады 34, раненых 43 человека. С нашей стороны потеря состояла из 2 убитых и 11 раненых.
Турки, участвовавшие в этом завоевании, были всегда в совершенном повиновении у российского начальника. Ибраим, командир корабля, прикомандированного к этому отряду, не отходил во все время от Сенявина. Сам адмирал турецкий был удивлен слепым повиновением войск его чужестранному начальнику. Турки, по приказанию Сенявина, ходили обезоруженные по городу и деревням, не причиняя ни малейшей обиды обывателям; начальники же турецкие, несмотря на самые строгие наказания, не в силах бывают унимать буйства своих матросов всякий раз, что они пристают с флотом к берегам миролюбивых и обезоруженных греков.
Искусство командовать со славой есть, конечно, отличное достоинство в начальнике, но привлекать сердца своих подчиненных, возбуждать послушание в союзниках, заслуживать уважение самих неприятелей – все это есть дар особенный, украшающий малое число отборных полководцев. Все те, которые служили под начальством Димитрия Николаевича Сенявина, знают, сколь он сильно даром этим обладает.
[3]
Турки, бывшие в совершенном повиновении у Сенявина во все продолжение осады, разделяя безропотно военные труды своих союзников и усердствуя во всех работах, на батареях производимых, по занятии крепости впали вдруг в негу. Взятие Св. Мавры казалось им покорением всей Греции. Они хотели отдыхать на лаврах своих и начали оказывать явное непослушание. Перемену эту старались произвести тайные эмиссары Али-Паши, который ничего не щадил, чтобы поселить несогласие между союзными войсками. Туркам внушали, что приближение Рамазана[43] должно бы освободить их от всяких трудов, и что русские, продолжая нарочно военные действия, стараются тем (следуя духу их религии) вовлечь турок в презрение веры магометовой.
Раздраженные мусульмане требовали, как участники в завоевании острова, половину орудий, снарядов и всего, взятого от французов в крепости, или же плату за все по оценке. Им было отказано и то, и другое; ожесточившись этим отказом, но боясь русских, все мщение свое обратили они на островитян. Одна шайка возмутителей начала производить всякого рода неистовства в деревнях, вооруженные поселяне, поймав и обезоружив несколько из них, привели их в градскую ратушу.
Кадыр-Бей заблаговременно был извещен ночью об этом своевольстве команды своей и весьма рано отправился с лейтенантом Метаксою к адмиралу на корабль. Он изъявил ему сердечное свое прискорбие о таком неприятном происшествии, чувствуя, сколь много он пострадать может от своего двора, ежели дойдут до сведения его обиды, причиняемые турками мавриотам, русскими покровительствуемым. Турецкий адмирал просил главнокомандующего препроводить к нему арестованных турок при письменном отношении, не щадя в том выражений касательно поведения турецких экипажей. Кадыр-Бей изъявил также желание, чтобы начертаны были правила строгой дисциплины, которыми бы впредь руководствовались команды на союзных кораблях, дабы опираясь на таковое общее предписание российского главнокомандующего, мог бы он в приказах своих к подчиненным ему турецким флагманам и капитанам требовать безоговорочного исполнения. «Не удивляйтесь настоянию моему, – присовокупил откровенный Кадыр-Бей, – люди мои уверены в полной мере, что единая строка Ваша, одно Ваше слово подействует при дворе Султана Селима, нежели все мои донесения и жалобы; турки приобвыкли Вас бояться с давнего времени…»
Около полудня островская депутация препроводила на корабль «Св. Павла» посланных вооруженных турок, которые немедленно были отправлены к Турецкому адмиралу при следующем письме на греческом языке:
«Препровождаю при сем к Вашему Превосходительству пять турок команды корабля капитана Ибрагима, приведенных ко мне сейчас чиновником островской депутации: они пойманы и обезоружены в прошедшую ночь поселянами в садах и поместьях дворянина Ставро и причинили там грабежи и буйства столь ужасные, что жители тех мест принужденными нашлись прибегнуть к оружию для защиты собственности и семейств своих от наглости их. Шайки их, по сведениям до меня дошедшим, простиралась до 30 человек, из коих большая часть укрылась в горе Энглуви[44], где, вероятно, намеревается основать вертеп своего разбоя.
Таковые поступки подчиненных Вашему Превосходительству команд вынуждают меня отстранить впредь турок от всякого содействия, опасаясь, чтобы они поведением своим не расстроили вовсе начертанного плана похода и не отдалили нас от великодушной цели государей наших, столь ясно и торжественно в воззваниях их ознаменованной. Можем ли мы угнетенным жителям края сего обещать независимость, уважение к религии, сохранение собственности и наконец освобождение от ига французов, общих наших неприятелей, когда поступками нашими будем отвергать даваемые нами обещания.
По личному моему почтению к особе Вашего Превосходительства и во уважение просьбы отличаемого мною капитана Сенявина, я беру на себя о сем неприятном происшествии умолчать в донесениях к Высочайшему двору. Зная при том строгость законов его Султанского величества в подобных случаях, я на сей раз довольствуюсь тем, чтобы виновники для примера были строжайше наказаны, и чтобы приняты были меры к поиску остальных товарищей их, укрывающихся на острове.[45]
Я приглашаю Ваше Превосходительство подтвердить подчиненным Вам флагманам и капитанам, чтобы наблюдаема была наистрожайшая дисциплина и чтобы команды оказывали совершенное повиновение начальникам своим. Сверх сего не оставите Вы предписать по Вашей эскадре следующее:
1-е, во всех отрядах, назначаемых в десант, выбирать людей доброго поведения, приставляя к ним лучших и исправнейших офицеров, за поведение коих должны ручаться и отвечать начальники.
2-е, строжайше запретить туркам отлучаться самовольно в города и селения по своим надобностям, а увольнять определенное только число единовременно и без оружия, под присмотром исправных урядников; возвращаться им на суда не позже захождения солнца. Не являющихся в срок наказывать строго и не отпускать впредь на землю.
3-е, подтверждать нижним чинам, сколько можно чаще, чтобы обходились с обывателями ласково, не причиняя никому обид; гулять по островам смирно и не требовать от жителей ничего, а еще менее наглым образом, а напротив стараться поведением своим снискать их дружбу и доверенность.
4-е, десантным войскам отпускать исправно в сроки положенное количество провианта и всякого рода продовольствия, дабы они не находили себя принужденными требовать снабжения своего силой от островских жителей.
В заключение всего необходимо нужно Вашему Превосходительству отличать и награждать исправных и послушных для поощрения прочих».
Подтверждение Кадыр-Беем этих приказов по турецкой эскадре подействовало сильным образом, и беспорядки прекращены были на долгое время. Какая странная судьба приуготовлена была туркам! Сперва побежденными адмиралом Ушаковым на Черном море, они после получают образование свои от него же на берегах Ионии.
Легко понять, до какой степени терзалась своевольность турок этим новым устройством, водворенным на их кораблях. У них обыкновение опустошать завоеванные земли, грабить жителей и содержать в оковах всех, попадающихся им в плен. Наш образ войны не мог не удивлять их, но вежливое и человеколюбивое обхождение наше с пленными французами и уважение к собственности их особенно приводило турок в изумление. Бескорыстие, которым руководствовался адмирал Ушаков и вообще все русские при освобождении Ионических островов, должно соделать еще славнейшими завоевания и подвиги их в Адриатическом море. В доказательство этого сообщим здесь следующие подробности.
По взятии крепости Св. Мавры досталась также в добычу победителям французская шестипушечная шебека. Хотя адмиралу предстояла величайшая нужда в малых военных судах, для разных рассылок по эскадрам и по островам с нужными предписаниями, но узнав, что судно это вооружено было французами насильственным сбором с жителей, адмирал отдал его местному правительству, которое определило командиром на шебеку чиновника своего Константина Исому. Вот другая еще черта, не менее разительная первой: капитан Сенявин, дав подробный отчет Главнокомандующему сделанным им по прибытии в Св. Мавру соединенных эскадр распоряжениям, донес также между прочим, что 24-го числа октября баркасы и шлюпки от сильного буруна не могли приставать к острову, почему доставка провианта для команд, находившихся на батареях, была сопряжена с большой опасностью для гребных судов, островское правительство, не ожидая просьбы русских, снабжало их достаточным продовольствием в продолжение четырех дней. Адмирал, поблагодарив вежливым письмом представителей народа за таковое пособие, потребовал однако же от них подробного отчета за доставленный провиант.
Вслед за этим, Орио, первый член правительства, явился к адмиралу, прося его почесть упомянутую доставку провианта угощением, делаемым благодарным и преданным народом избавителям своим; сверх того граф Орио испрашивал убедительнейшего позволения снабдить безденежно эскадры некоторым количеством вина, в коем остров имеет великое изобилие. Адмирал, по неотступной просьбе графа Орио, согласился не требовать никакого счета за провиант, изъявив же благодарность свою за предлагаемое эскадре вино. Ушаков просил, чтобы пожертвование сие обращено было на выкуп несчастных превезян, страждущих в неволе у Али-Паши, что и было исполнено ко всеобщему удовольствию всего народа.[46] Вот поступки истинного героя! Победы доставляют обладание землями, но великодушие одно налагает оковы на сердца. Греки простирали руки к единоверцам, но в объятиях русских они находили истинных избавителей и нежных братьев!..
8-го ноября адмирал отправил на турецком крейсерском судне мичмана Абруцкого 2-го в Неаполь с делами к лорду Нельсону. На другой же день отправился он [Ушаков] в крепость, в соборную церковь святой Мавры, покровительницы острова, в сопровождении гг. капитанов, штаб- и обер-офицеров. Литургию совершал здешний архиерей со всем духовенством; для главнокомандующего сделан был великолепный, обитый малиновым бархатом престол, на коем был вышит золотом герб Российский.
Архонтския дети отправляли должность певчих. В церковь, не весьма обширную, впущено было только дворянство и именитые граждане: народ молился на площади и наполнял стены крепости. После службы последовало молебствие за здравие Императора Российского и всего Августейшего дома, при окончании которого салютовано было с эскадры и крепости пушечной пальбой. По выходе из церкви Преосвященный пригласил адмирала и всех русских на завтрак. Мы пошли в город по водопроводу, усыпанному цветами; все улицы в городе были также оными усеяны. Подходя к архиерейскому дому при пушечной пальбе и колокольном звоне, нашли мы площадь Св. Марка (piazza di S. Marco), наполненную народом, встретившим нас ружейными залпами и многократными восклицаниями «ура!» Сюда прибыли также турецкий адмирал и его флагманы, которые были равномерно приглашены к этому пиршеству.
Угощение его было изобильнейшее: оно соответствовало здешней роскоши и являло смесь венецианского, греческого и турецкого. Все четыре комнаты обители архипастырской наполнены были столами и напитками.
‹…› В продолжение завтрака пили за здоровье союзных Монархов, потом адмиралов и капитана Сенявина, освободителя острова. При конце угощения Сенявин вышел на террасу к народу с рюмкой в руке и, кланяясь на все стороны, пил за здоровье жителей островских. Множество выстрелов и безпрестанно повторяемое «ура!» оглашали воздух. Восхищенный и тронутый народ произносил с восторгом имя Сенявина.
При этом случае союзные начальники утвердили правителями острова от имени Высочайших дворов графа Орио и Архонтов Ставра и Дандо, отправив комендантом крепости, по представлению капитана Сенявина, лейтенанта Сальти, которому вверено было военное управление всего острова.
Адмирал, исполненный доброты
[3]
Союзные эскадры едва успели бросить якорь в устье Св. Маврского канала, как получено было известие, что Эпирский наместник Али-Паша вторгся внезапно с 10 000 отборного войска в Превезу, предал мечу большую часть несчастных жителей, равно как и находившийся там французский гарнизон, состоявший из 250 человек. Командовавший оным генерал Ла-Сальсет, получив известие об угрожавшей ему опасности, принял тотчас все меры, к коим краткость времени и нечаянность нападения позволяли ему прибегнуть: он вооружил внутреннюю стражу, послал снаряды суллиотам[47], всегда готовым сражаться против неверных, сам же утвердил сильные аванпосты у Никополиса, где намеревался лично ожидать неприятеля. На рассвете (25-го октября) показались на высотах Михаличи знамена Али-Паши; он был приведен в робость, найдя французов (коих думал разбить врасплох) по эту сторону Превезы и готовых к упорной обороне. Вскоре последовала жестокая битва: в решительную эту минуту суллиоты, рассчитав, что после Превезы дойдет очередь и до них и что лучше подраться за себя, нежели за французов, сделали несколько выстрелов и ушли в свои горы. Отступление суллиотов произвело великую робость между превезянами, и некоторые подкупленные Али-Пашой изменники, воспользовавшись этим, начали кричать: «Мы погибли! Мы преданы нашему злодею!» Страх овладел всеми умами, греки начали искать спасение в бегстве, и все бремя защиты Никополиса пало на одних французов.
Долго генерал Ла-Сальсет держался и, давая войску пример собой, отражал все нападения турок, но изнуренный числом неприятеля, получавшего беспрестанно подкрепления, он принужден наконец был сдаться. Превезяне обращали оружие свое на французов, думая отчаянным этим поступком купить пощаду у лютого Али-Паши. Между тем неприятельские войска, пойдя в обход, вступили в Превезу. Город находился в самом отчаянном положении, но мог быть спасен или получить по крайней мере выгодную капитуляцию, ежели бы несколько батальонов высадного войска, отправленных из Св. Мавры на подкрепление Ла-Сальсета, не принуждены были ради подувшего вдруг сильного противного ветра возвратиться опять в Св. Мавру. В крайности сей превезенскому французскому гарнизону оставалось только заставить неприятеля дорого купить свою победу: отчаянное его сопротивление равнялось с яростью бесчисленной толпы мусульман, умножавшейся всякий час. ‹…›
Число турок, стекавшихся отовсюду для грабежа, час от часу более умножалось: они, по обыкновению своему, предавали пламени многие части города и резали жителей без пощады. Али-Паша, желая один пользоваться добычей своей, явился среди города и, став в доме французского консула, приказал прекратить на время кровопролитие.
Бесстыдство и дерзость его были столь велики, что он осмелился написать французскому коменданту в Св. Мавру и генералу Шабо в Корфу, что все, происшедшее в Превезе, последовало только от недоумения, что видя, что французы перешли границу и укрепляются в Никополисе, он боялся ответственности перед Султаном и подозрения в предательстве, ежели бы оставался в бездействии, что, услышав о приближении флота русских, общих его и Франции неприятелей, он должен был их предупредить и занять Воницу, Бутринту и Превезу, наконец, просил он французских военноначальников очистить ему Паргу, обещая способствовать во всем французам, поссорить турок с русскими и лишить под разными предлогами сих последних нужных для эскадры их продовольствий. Коварный Али в то же время уговаривал паргиотов перерезать французский гарнизон, доставить ему головы убитых, обещая им за то милость свою и покровительство.
Сплетая таким образом козни, в которые вероломный Али-Паша старался уловить и турок, и христиан, и неприятелей, и союзников своего султана, он предался в Превезе всей лютости кровожадной своей души: сев на диване под окошком, он приказал на глазах своих мучить, пытать и резать поодиночке всех несчастных превезян.
Отовсюду из малой и средней Албании сбегались арнауты, чтобы участвовать в грабеже, столь ими любимом особенно, когда он не сопряжен ни с какой опасностью, так что Али-Паша к вечеру видел себя окруженным десятью тысячами бродяг и разбойников, истребивших, по крайней мере, 3 000 христиан.
Пользуясь поселенным им в окрестностях ужасом, Али-Паша стал угрожать такой же участью и всем береговым жителям, а особенно паргиотам, если они не согласятся вступить добровольно в его подданство. Старшины этого города явились немедленно депутатами к адмиралу Ушакову и письменной грамотой просили, именем своих сограждан и самого Бога, защитить Паргу от лютости Али-Паши. Они неотступно умоляли его приобщить их к числу подданных Российского Императора. На эти просьбы их адмирал отозвался, что Государь Император предпринял эту войну единственно для того, чтобы освободить Ионические острова от французов, ими завладевших, и чтобы пресечь замыслы бунтовщиков, вооружающихся против законных своих Государей, но что он нимало не уполномочен приобретать для России новые земли или подданных, почему, к сожалению своему, требование жителей Парги удовлетворить не может и не в праве. Отзыв сей, сколь ни был основателен, привел несчастных депутатов в величайшее отчаяние; они пали к ногам адмирала Ушакова, зарыдали и просили опять принять их, по крайней мере, ежели не в подданство, то под покровительство России, дозволить им поднять Императорский флаг на крепости и дать им хотя одного офицера и 3-х или 4-х русских солдат, причем объяснили с великой твердостью и решимостью, что ежели они не получат сей милости, а, между тем, Али-Паша явится с войсками и будет требовать сдачи города и крепости и признания власти его, тогда они, будучи доведены до крайнего отчаяния и не имея иных средств от него избавиться, перережут жен и всех детей своих, пойдут против него с кинжалами и будут драться до тех пор, пока все падут до единого с оружием в руках. «Пусть же, – кричали злополучные паргиоты, – истребится весь несчастный род наш!»
Адмирал Ушаков, исполненный доброты, человеколюбия и с самой молодости воевавший против турок, которых всегда ненавидел, был столь тронут словами депутатов, что прослезился. Все офицеры наши, бывшие свидетелями трогательной этой сцены, стояли в безмолвном исступлении: самое молчание их, казалось, ходатайствовало за угнетенных единоверцев. Адмирал прошел раза два по каюте и, подумав несколько, объявил депутатам, что, уважая горестное положение паргиотов и желая положить пределы дерзости Али-Паши, он соглашается принять их под защиту соединенных эскадр на таковом же основании, как и освобожденные уже русскими Ионические острова, что впрочем, зная великодушие своего Государя, он ответственность всякую берет охотно на себя.[48] Депутатам дан был немедленно открытый лист за подписью начальников эскадры, и просьба их в отправлении к ним войск на помощь была вскоре удовлетворена.
Мог ли кто-нибудь предположить, что храбрые паргиоты в награду твердости своей двадцать лет позже преданы сему же Янинскому Паше Али… и кем же? – народом, ставящим любовь к отечеству выше всего, народом, защищающим во всех случаях права человека, независимость и достоинство его!.. Вся Европа была свидетельницей в XIX столетии события, достойного времен варварских. Англия за деньги предала христиан величайшему их врагу турецкому султану, признана будучи только покровительницей семи островов. Если Парга принадлежала правлению Ионическому, то какое право Англия имела отдать ее в чужую власть? Если же нет, то на чем основывалась она, действуя именем народа не воевавшего, непобежденного, независимого и не бывшего даже под покровительством Великобритании?
Несчастные паргиоты, видя приближение полчищ Али-Паши и объятые мрачным отчаянием, берутся за оружие и клянутся единодушно умереть, ежели неприятель явится прежде, нежели выполнят они последний горестный обет. По заключенному трактату, все должно было перейти в руки неверных, даже святые сосуды церквей; паргиоты, преклонив в последний раз колени свои перед образом Святой Девы, Покровительницы города, и видя вдали кладбище, вспоминают, что о прахе усопших умолчано в договоре, предавшем их туркам; они кидаются к обители вечного покоя, выкапывают гробницы, выбрасывают из оных кости и бренные останки предков своих и жгут их на масличном костре – умы воспламеняются, и все клянутся предать смерти жен своих и детей, ежели турки осквернят присутствием своим город, который должен им достаться только пустой. Англичанину одному препоручают они донести намерение свое до сведения высшего комиссара С. Томаса Майтланда; с уверением, что, если он не остановит приближение Али-Паши, то зрелище, виденное некогда в Сагунте, снова возобновится перед лицом христианской Европы.
Нарочный, отправленный с известием этим, переезжает при благополучном ветре море, вскоре возвращается с генералом Ф. Адамом, которому, при въезде в пристань, представились прежде всего костер и пламя, пожиравшее кости, трупы и гробы паргиотов, умерших до порабощения отечества их. Он сходит на землю в виду у архонтов, архимандритов и священников, которые принимают его с безмолвным почтением и объявляют, что положенное ими намерение немедленно исполнится, если он не остановит приближение албанских орд. Он старается их успокоить и входит в город: народные восклицания его не приветствуют, как прежде, всюду царствует унылая тишина, предвестница кровопролития. Пораженный англичанин заклинает паргиотов взять терпение и отправляется в лагерь неверных; турки, не менее англичан страхом объятые, соглашаются на просимую отсрочку и отклоняют тем последнее и ужаснейшее несчастье паргиотов. Вся ночь проведена была в молитве и слезах. На другой день изгнанники, унося с собой кто несколько пепла предков своих, кто частицы земли, горсти камушков или раковин, по отечественному берегу разбросанных, удаляются от родимых скал своих, рыдая и повторяя с горестью: «Прощай, отечество! – прощайте, святые алтари Бога Живого, храмы, где исповедывали мы веру христианскую! Вы будете осквернены неверными! Да будет воля Господня с нами и с жестокими гонителями нашими!» 10-е мая 1819-го года будет днем незабвенным для Греции. С этого времени можно считать совершенное порабощение греков. (Pouqueville. Histoire de la regeneration de la Greese).
Последние ужасные кровопролития Али-Паши и наглый поступок его против Российского в Превезе консула майора Ламброса заставляли адмирала Ушакова вящшее принять участие в судьбе паргиотов, а потому и решился он немедленно, с согласия товарища своего Кадыр-Бея, послать в Паргу гарнизон, несколько орудий и военное судно. Адмирал Ушаков написал к Али-Паше письмо и отправил меня с оным в Превезу, дав мне устное приказание привезти с собой непременно консула Амброса, которого он схватил изменнически и держал скованного на своей галере.
Означенное письмо, писанное на греческом языке, было следующего содержания:
Поделиться книгой: