Война Бог-Камня

К этому моменту я уже знал, где была Пенни, поэтому уверенно пошёл по дому, пока не добрался до неё. Когда я вошёл в ясли, мне мгновенно вспомнилась старая картина, которую я видел однажды. Вообще-то, представшая передо мной сцена была лучше, поскольку в этом видении присутствовала самая милая женщина из всех, кого я знал, и она стянула платье с одного из своих плеч, чтобы оголить часть своей груди. Старая картина в Ланкастере определённо не включала в себя ничего настолько непристойного.

— Очевидно, ты услышала меня в коридоре, — с озорной улыбкой сказал я — или, по крайней мере, я надеялся, что она была озорной. Пенни скорчила мне рожу, взяв нашу маленькую дочь, Айри́н, и поднесла младенца к своей груди. Я ответил ей деланно разочарованным взглядом: — Я думал, что это для меня.

Пенни погладила Айрин по её мягкой щеке, и ворковала ей, пока та наконец не присосалась основательно, прежде чем ответила мне. Подняв голову, она одарила меня взглядом, который в равной степени содержал привязанность и утомлённость. Она с лёгким смешком ответила:

— Тебе придётся научиться делиться, — сказала она. У меня сложилось впечатление, что эта конкретная шутка начинала стареть. Учитывая тот факт, что это был уже четвёртый наш ребёнок, я уже не мог предположить, сколько раз я ею пользовался. — Я не ожидала, что ты вернёшься так скоро, — добавила она.

— Работа продвигается гладко. Там, наверное, справятся из без меня, — сказал я, даря ей свою самую очаровательную улыбку. Прежде чем я смог сказать больше, наш третий ребёнок, маленький Ко́налл, появился из-за юбки Пенни, и вцепился мне в ногу. Я уставился на него сверху вниз серьёзным взглядом, дополнявшим задумчивое выражение у него на лице, пока он глазел на меня снизу вверх. Миг спустя его лицо изменилось, расплывшись в очаровательной улыбке.

— Где ты был?! — спросил я его радостным тоном.

Тёплые карие глаза Коналла были весьма многозначительными, но его рот наделил его лишь одним словом:

— Папа! — сорвалось с его губ невнятное слово, а затем он снова заулыбался. Коналл пока не был готов к глубокомысленным беседам, но я не спешил. Мэттью и Мойра уже были достаточно говорливы, хватало на всю семью. Я мог подождать ещё какое-то время тех слов, которыми меня когда-нибудь одарит Коналл.

Я опустился на четвереньки, а Коналл начал водить меня по комнате, показывая мне свои открытия среди игрушек в яслях. Как часто случалось, мой разговор с Пенни прервался, пока она кормила Айрин, а я пытался имитировать серьёзное внимание для Коналла. Дети обогатили наши жизни во множестве разных отношений, однако в других они способствовали некоему ощущению отчуждённости между Пенни и мной, когда мы обнаружили, что нас постоянно тянет в разных направлениях из-за их нужд и отвлечений.

Из моего с Коналлом задумчивого состояния меня пробудил громкий грохот. В нём слышался и явный звон, почти исключительно означавший бьющееся стекло. Пенни стремительно подняла голову, и сфокусировала взгляд на мне:

— Что это было!? — спросила она. Её внезапное движение и резкий тон расстроили малышку у неё на руках, и маленькая Айрин заплакала.

Мои чувства не заметили никаких незнакомцев, поэтому первым делом я подумал о близнецах и Грэме.

— Пойду, проверю, — спокойно сказал я Пенни, но мой магический взор уже нашёл источник шума. Грэм упал с облицовки. Быстро встав, я вышел из комнаты, и направился обратно в гостиную. Маленький Коналл семенил рядом, пытаясь не отставать от моего широкого шага.

Когда я приблизился, то услышал, как Мойра громко плачет с ноткой паники в её пронзительном голосе. Когда я вошёл, мой взгляд прошёлся по ней. Хотя я видел, что она была в смятении, я не смог найти никаких признаков того, что ей был нанесён вред. Я поднял её на руки, и ощутил, будто моё сердце сжала чья-то рука, когда я увидел, что её нижняя губа дрожала, а по её красным щекам стекали слёзы. Она не могла выдавить из себя слова, но она указывала на Грэма, тихо сидевшего на полу в окружении остатков большого зеркала из покрытого серебром стекла, до недавнего времени висевшего на стене над облицовкой камина.

Мэттью стоял рядом с ним, и хотя от него плача я не слышал, я видел, что он был сильно напуган. На его щеках были слёзы, когда он поднял на меня взгляд:

— Я сказал ему, что мне жаль! Это была случайность! Я не хотел, чтобы это случилось! — сказал мне Мэттью близким к панике тоном.

Я поставил Мойру на пол, и повернулся к своему сыну:

— Ш-ш-ш… всё хорошо, — успокаивающе сказал я Мэттью, погладив его по голове. Мои глаза и остальные чувства уже подтвердили, что эти двое были целы, поэтому я сфокусировал своё внимание на Грэме, сыне Дориана. — Ты в порядке, Грэм? — спокойно спросил я. Черты лица мальчика были спокойными, но в его взгляде была некая дикость, а лицо приобрело пепельный оттенок.

Грэм отрицательно покачал головой, и его глаза стали ещё более круглыми, но он по-прежнему молчал. Я увидел, что его лоб взмок от пота, а потом я заметил его руку. Она была выгнута под неестественным углом, и мой живот сжался, когда я заметил торчавшие из его предплечья белые кости. Боль, наверное, была мучительной, что, вероятно, объясняло, почему он сидел так неподвижно. Малейшее движение должно было вызывать у него агонизирующие страдания. Несмотря на всё это, я не мог не почувствовать уважение к его сдержанности — сын Дориана не кричал, хотя ему явно было очень больно. Мальчик был очень спокойным, или, возможно, он был в шоке, и в его широких голубых глазах начали медленно скапливаться слёзы.

— Грэм, всё будет хорошо. Я вижу, что ты поранил руку, но тут нет ничего, что я не смог бы исправить, — мягко сказал я, пытаясь излучать уверенность. — Просто сиди неподвижно, а я попытаюсь остановить боль. Стекло тебя порезало?

Его голова утвердительно качнулась вверх и вниз, а затем он шёпотом произнёс:

— Я хочу маму.

Я кивнул:

— Конечно, мы все скоро пойдём к ней, но сперва нам нужно сделать так, чтобы у тебя не болела рука, — сказал я, смахнув часть стекла прочь, и сел рядом с ним. Он дёрнулся, когда я коснулся его руки, но сквозь его сжатые зубы не вырвалось ни звука. «Совсем как его отец», — подумал я про себя, вспоминая несколько детских ран Дориана. Закрыв глаза, я быстро нашёл нервы в верхней части его плеча, и заблокировал их, чтобы остановить боль. Грэм ясно видимым образом расслабился, когда я это сделал, и с его губ сорвался долгий вздох. — Вот. Так лучше? — спросил я его.

— Что случилось?! — послышался от дверного проёма голос Пенни. Как только она вошла, Мойра вскочила, и бросилась к ней. Мэттью следовал за ней по пятам. Вид торчащих сквозь кожу костей их друга совершенно выбил их из колеи.

Мэтт и Мойра одновременно начали пытаться объяснить, но слова лились из них сбивающим с толку потоком. Я перебил:

— Грэм сломал руку. Давай я её исправлю, а с остальным мы потом разберёмся.

Пенелопа всегда была сметливой, и она разобралась в ситуации, не моргнув и глазом. Развернувшись, она повела близнецов к двери:

— Давайте пойдём на кухню, пока ваш отец заботится от Грэме. Я думаю, вы оба достаточно насмотрелись, — сказала она. Коналл засеменил следом за ними.

Пока они уходили, я услышал, как дети спрашивали, умрёт ли теперь Грэм, и я заволновался, что он мог их услышать. И точно, он заплакал сразу же, как только они вышли за пределы слышимости.

— Всё хорошо. Ты не умрёшь. Обещаю, — сказал я, гладя его по голове.

— Пожалуйста, не отнимай мне руку, — прохныкал он.

«Вот чёрт!» — подумал я. «Он наслушался военных рассказов Дориана». Боль не смогла заставить его заплакать, но страх потерять руку — смог.

— Нет, нет, нет… Грэм, мне не нужно этого делать. Это просто перелом, и я легко могу его исправить. Никто не собирается отнимать тебе руку, — сказал я, пытаясь его успокоить. — Давай-ка перейдём вон туда, чтобы ты не укололся ещё стеклом, и я верну твою руку в исправное состояние так быстро, что ты и не заметишь, — говорил я, запуская руки под шестилетнего мальчика, и начал его поднимать. Он был тяжёлым для своего возраста. Тяжелее Мэттью, несмотря на год разницы в их возрасте. «Однажды у него будет телосложение как у его отца».

Я осторожно посадил его на диван. К счастью, нервная блокировка, похоже, всё ещё работала. Если Грэм и ощутил что-то от тряски, то никак этого не показал. Запустив руку под его рубашку, я вытащил висевший у него на шее кулон, который защищал его разум от магических влияний. За последние восемь лет я приложил значительные усилия, заботясь о том, чтобы все мужчины, женщины и дети имели одно такое зачарованное ожерелье. Ожерелья позволяли им продолжать сражаться или бежать, если они вступали в контакт с шиггрэс.

— Я усыплю тебя, Грэм, а когда ты проснёшься, с твоей рукой всё будет гораздо лучше.

— Ты же не скажешь папе, что я плакал? — жалобно спросил он.

Я странно посмотрел на него:

— А это-то тут при чём?

— Мой папа — самый храбрый рыцарь в мире. Если бы он знал, что я — плакса… — позволил он словам повиснуть в воздухе, и, судя по его виду, готов был снова заплакать.

— Грэм Торнбер! — пренебрежительно воскликнул я. — Неужели ты думаешь, что твой отец никогда не плакал?

Он отрицательно покачал головой.

— Ну, так позволь мне кое-что тебе рассказать. Твой отец немало плакал, когда мы были маленькими, и даже несколько раз, когда мы подросли. Слёзы — часть жизни, и храброму человеку они нипочём. Важно то, что ты делаешь, плачешь ли ты при этом или нет. Понимаешь?

Грэм отрицательно покачал головой, прежде чем ответить:

— Папа никогда не плачет, когда ему больно. Я видел.

Я сделал глубокий вдох:

— Это становится проще с возрастом. Когда твой папа был маленьким, он плакал, когда ему было больно. Теперь, когда он старше и крепче, он просто корчит рожи и ругается, — сказал я, скорчил лицо в комичной гримасе, и скосил глаза.

Сын Дориана почти улыбнулся, но затем любопытство взяло над ним верх:

— Он плакал, когда был взрослый?

— Да, но не из-за раны, — ответил я.

— Тогда почему?

Я вздохнул, и попытался собраться с мыслями. Очевидно, Грэму нужно было полное объяснение.

— Слушай, — медленно сказал я. — Люди плачут из-за двух типов боли. Физическая боль, вроде той, что ты испытал, когда сломал руку, и боль внутри, когда тебе грустно… эмоциональная боль. Когда люди взрослеют, они часто учатся не плакать из-за физической боли, но все плачут, когда у них болит сердце, особенно хорошие люди.

— Почему «особенно хорошие люди»?

Я не ожидал, что этот разговор скатится в серьёзную философскую дискуссию, но сын Дориана всегда обладал хмурой и серьёзной натурой.

— Потому что им не всё равно, — сказал я ему.

— Но почему Папа плакал… когда был взрослым? — спросил он, впившись взглядом своих густо-голубых глаз в мои собственные.

Мне не полагалось говорить о таких вещах, но Дориан был частью моей семьи не меньше других, и его сын — тоже.

— Ты знаешь, в честь кого тебя назвали, верно? — внезапно спросил я.

Грэм кивнул:

— Дедушка.

— Ну, твой дед бы папой твоего отца, и твой папа любил его так же, как ты любишь своего папу. Понимаешь? — спросил я. Воспоминание об отце Дориана заставило затуманиться мои собственные глаза.

Сын Дориана кивнул, понимая, и на его лице появилось задумчивое выражение.

— Хорошо, — сказал я. — А теперь дай мне себя усыпить, чтобы я смог исправить эту руку.

Глава 3

Вскоре я нашёл Пенни в нашей спальне. Она успокоила детей, и посадила близнецов присматривать за Коналлом. Грэма я оставил спящим, когда починил его руку, и, по счастливому стечению обстоятельств, маленькая Айрин заснула после кормёжки. Впервые за несколько дней мы с женой были совершенно одни.

Я закрыл за собой дверь спальни, и, когда Пенни бросила взгляд в мою сторону, заметил её покрасневшие по краям глаза. Это редко было хорошим знаком. Пройдя через комнату, я положил ладони ей на плечи, и начал мять её плечевые мышцы, чтобы снять её напряжение. Я ждал, пока она заговорит первой. Годы научили меня, что небольшое количество терпения часто было более продуктивным, чем попытки вытянуть из неё ответы.

— Грэм в порядке? — спросила она.

Я наклонился вперёд, и положил свой подбородок ей на голову, вдыхая сладкий запах её волос.

— Он в порядке, — начал я. — Смотрелось скверно, но там не было ничего, что я не мог бы легко исправить.

— Это хорошо. Я не знаю, что я сказала бы Роуз, если бы мне пришлось объяснять ей, что наш сын сломал ему руку, — ответила она.

Я фыркнул:

— Дети, особенно мальчики, совершают много глупостей.

— Некоторые из этого так и не вырастают, — парировала она с толикой юмора в голосе.

— А что сделал Мэттью?

Пенелопа сделала глубокий вдох:

— Судя по всему, они играли в прятки, и Мойра заметила его на облицовке камина. Когда он отказался спускаться, твой сын решил подпрыгнуть, и схватить его за ногу. Результат ты видел. Конечно, вина не полностью лежит на Мэттью… Грэму не следовало туда забираться.

— Это действительно казалось плохой мыслью, — согласился я с ней.

Она повернулась, хмуро посмотрев на меня снизу вверх:

— Казалось?

— Он был там, когда я вернулся домой.

— И ты его там оставил? — недоверчиво сказала она.

— Близнецы были рады меня видеть, и я не хотел портить им их игру, — ответил я. В конце концов, прятки — дело серьёзное.

— Ты оставил шестилетнего мальчика на такой верхотуре? Ты разве не думал, что может что-то случиться? А что, если бы было хуже? — воскликнула она. Напряжение в голосе Пенни поднялось на несколько делений. Я начал подозревать, что упустил какой-то важный момент.

Я внимательно изучил её, наблюдая за её лицом и языком тела, в то время как мой разум нёсся вскачь, пытаясь понять мою ошибку. За прошедшие годы моё владение этим ключевым супружеским навыком сильно повысилось, но сегодня я не находил ничего. Я вернулся к своему старому подспорью, рационализации, хотя мои инстинкты и прошлый опыт говорили мне, что это было ошибкой:

— Мы не можем защитить их вообще от всего, и я действительно не думаю, что это было настолько опасно. Они больше рискуют, карабкаясь на тот корявый падуб снаружи, чем на шестифутовую облицовке. Это был причудливый несчастный случай.

Пенни тоже изменилась за годы. В частности, её нрав смягчился — или, точнее, она лучше научилась его подавлять. Однако это не всегда было чем-то хорошим, поскольку иногда это значило, что мы сметали наши проблемы под ковёр, а не разбирались с ними напрямую. Её рот закрылся, и она крепко сжала губы вместе, прежде чем снова открыть его, отвечая лишь с толикой сарказма:

— Наверное, здорово, когда можешь положить свои страхи в коробку, и так просто их изучить.

— У нас с тобой разные определения слова «риск», дорогая, но всё обернулось к лучшему. Давай не будем портить этот вечер, — добавил я.

Через неё прошёл неуловимый вихрь эмоций. Я видел его по её ауре, и по лёгким движениям её губ и глаз.

— Ты прав. Я устала, и в последнее время всё беспокоит меня больше, чем следует, — говорила она и, казалось, почти видимым образом проецировала искренность. Если бы в комнате был Маркус, то он сказал бы, что она «переигрывает».

Шагнув вперёд, я начал было обнимать её, но Пенни уклонилась от меня:

— Давай я сперва пойду уберу это стекло. Оно меня очень беспокоит, — сказала она. Я неуклюже остановился, наполовину разведя руки, в то время как она развернулась, и вышла из комнаты, направившись чулан с мётлами.

Сев на кровать, я начал пересматривать у себя в голове последние несколько минут, одновременно следя за её передвижением своим магическим взором. Она взяла метлу, и теперь сметала осколки висевшего над камином зеркала. Миг спустя она остановилась, и опёрлась на метлу. Вздрагивание её плеч сказало мне, что она плакала, и я перестал за ней следить. Наблюдение лишь расстроило бы меня ещё больше. «Почему она так расстроилась?»

Дело было не в несчастном случае. За последние несколько лет она справлялась и со случаями похуже. Это было лишь стимулом и отговоркой. Возможно, дело было в зеркале, хотя это не имело особого смысла. Я был одним из богатейших людей в Лосайоне. Я легко мог купить её другое зеркало. Где она вообще взяла это зеркало? Этот вопрос немного покатался у меня в голове, прежде чем ответ напрыгнул на меня подобно ждущей в засаде камышовой кошке… «её мать. Это зеркало было одной из немногих вещей, которые у неё остались от её матери», — осознал я.

Вскочив, я поймал её у двери в кухне. Та выходила в наш маленький сад, и была нашим самым предпочитаемым выходом, через который мы ходили к мусорной куче. Куски стекла она собрала в тяжёлую кучу на куске ткани. Я остановил её, встав у неё на пути, пока она пыталась дойти до двери.

— Подожди, дай их мне, — сказал я.

Её щёки уже высохли, когда она подняла на меня взгляд:

— Морт, пропусти. Мне нужно это выбросить.

— Это было зеркало твоей матери. Я только что наконец вспомнил об этом. Дай его мне, и я попробую его починить.