Помоги проекту - поделись книгой:
— А в чем проявляется ваша отмеченность? — спросил Левенгаупт. — Штайнхафт об этом не пишет…
— Я часто предвижу действия окружающих, особенно, если они направлены на меня лично. Понимаю, что пишут рядом со мной, даже не видя этого.
— Интересно, — кажется, он и вправду заинтересовался. — Что же, с вашим предвидением мы еще поработаем.
Профессор встал (я, ясное дело, сразу же подскочил со стула), вышел из-за стола и протянул мне свою здоровенную лапищу.
— Я рад, что вы будете у нас учиться, — он даже проводил меня до двери. — До встречи на занятиях!
Легкое обалдение, в котором я вышел из профессорского кабинета, скрыть от Альберта мне не удалось.
— Побеседовал с небожителем? — ехидно спросил граф.
— Да, — признал я. — После небес что-то тут у вас скучновато… Ну что, пойдем разгонять скуку клинками?
— Пойдем, конечно, — Альберт коротко хихикнул.
До фехтовальной залы никто пока, кроме нас, не добрался, и Альберту пришлось поискать служителя, чтобы он нам открыл. Как я и предполагал, граф выбрал саблю, так уж саблю. Настоящую боевую кавалерийскую саблю, длинную, изогнутую, с прикрывающей руку гардой. Мы вместе убедились, что сабля должным образом затуплена, сбросили кафтаны и шапки, надели защитные очки, кожаные фартуки и перчатки с крагами, после чего встали в позицию, договорившись сражаться до шести пропущенных одним из нас ударов и уколов.
Памятуя науку есаула Турчанинова, я старался уклоняться от ударов и выпадов Альберта, тем более парировать их, даже предчувствуя, как и куда они будут нанесены, оказалось не так-то просто. Все же длина и вес оружия увеличивают силу удара, а изрядная кривизна сабельного клинка позволяет наносить очень хитрые и коварные уколы. Однако же легкость и меньшая длина клинка шашки давали мне возможность быстро им вертеть, так, что Альберт иной раз не успевал уследить за моим оружием и пропускал удары и уколы, пусть и довольно легкие.
При счете два-два я обнаружил, что в зале мы уже не одни. Несколько человек следили за нашим поединком и вполголоса его комментировали. Ну да ладно, пусть себе смотрят…
Я успел еще дважды уколоть Альберта в корпус, едва увернулся от мощного рубящего удара, направленного в мое левое плечо, а потом изловчился от души рубануть графа по запястью оружной руки. Фон Шлиппенбах вскрикнул, отступил, но показал готовность продолжать. Силен, однако…
— Остановить бой! — неожиданно приказал один из зрителей, постарше, пожалуй, Альберта, высокий и атлетично сложенный парень со столь же породистым лицом. Кажется, его приказы здесь принято было исполнять, потому что Альберт тут же отступил снова и отсалютовал мне саблей. Пришлось и мне сделать то же самое.
— Ты что, Фриц?! — возмутился граф. — Почему ты нас остановил?
— Потому что ты уже проиграл.
— С чего ты взял? — хм, возмущаться-то Альберт возмущался, но нарушить приказ, похоже и не думал. — Мы договорились до шести поражений!
— Кто из нас изучает медицину, ты или я? — вопросил вмешавшийся в наши дела Фриц.
— Ты, — признал Альберт.
— Именно, что я, — подтвердил Фриц. — И как почти что врач я тебе говорю, что будь у вас не затупленное оружие, последний удар просто срубил бы тебе кисть вместе с саблей. Хотя, пожалуй, и он бы не потребовался — ты и так бы истек кровью и сражаться уже не смог. Представь меня победителю.
— Алексис, позвольте представить вам Фридриха Александра барона фон Мюлленберга. Барон, рад вам представить боярина, по-нашему, графа Алексиса Филипповича Левского, — надо же, из бояричей в бояре меня перевел, а отчество все-таки запомнил правильно.
— Вы русский? — спросил барон, как будто и так не понятно.
— Русский, — каков вопрос, таков и ответ.
— Граф, вы позволите поближе рассмотреть ваше оружие? — какой-то этот барон прилипчивый. И явно не просто так…
— Прошу, — я передал ему шашку.
— Никогда не видел и не слышал о таком, — удивился барон. — Это русская сабля?
— Это называется шашка, — пришлось повторить ликбез. — Оружие диких горцев Кавказа. И наших кавалеристов в тех местах тоже. В горах кавалерия часто спешивается, и в этом случае шашка намного удобнее обычной сабли. Я взял у барона шашку обратно, вложил ее в ножны, повесил их через плечо, показав, как именно должна висеть шашка на боку, и тут же обнажил ее снова, продолжив движение рубящим ударом. — Попробуйте сами, барон — я повторно убрал шашку в ножны и передал ее фон Мюлленбергу.
Барон попробовал. Первый раз с непривычки получилось у него не очень, но товарищ оказался упорным и раза с четвертого у него вышло как надо. Он еще так и этак покрутил шашку в руках, вложил ее в ножны и вернул мне.
— Да, для спешенного кавалериста, пожалуй, идеальное оружие. Но в поединке против сабли с ним нужно особое умение…
— Шашка вообще оружие не для поединка, — я пожал плечами. Они что, не понимают очевидных вещей? — Это оружие для боя. Ударил, поразил, увернулся и рубишь или колешь следующего.
— Признаю вашу правоту, граф, — легким кивком барон подтвердил свои слова. — И, простите, но я вас раньше не видел. Вы новенький?
— Да, начну учиться с пятнадцатого сентября.
— Поздравляю! Кстати, Шлиппенбах рассказывал вам о нашем братстве святого Георга?
Я изобразил нечто среднее между кивком и коротким поклоном, подтверждая, что да, рассказывал.
— Я приглашаю вас к нам в братство. Должен сказать, что здесь это единственное студенческое общество, в которое не зазорно вступить человеку вашего положения. Граф Шлиппенбах, тебе поручается рассказать графу Левскому все, что необходимо и что он пожелает знать о братстве.
— Ты что это так резко на «вы» перешел? — спросил я Альберта, когда мы покинули прибежище любителей и мастеров скрещивать клинки.
— Спасибо, что поддержал, — поблагодарил он. — Откровенно говоря, на «ты» считается пристойным общаться только членам братства между собой. Если бы ты не сообразил ответить тем же, меня бы оштрафовали. Но давай поговорим дома? Сейчас у меня есть кое-какие дела личного свойства…
Ага, мой товарищ решил, стало быть, двинуть к подружке? Ну да и ладно, пусть бежит, а меня, кажется, можно и поздравить. Получить приглашение в братство — это куда солиднее, нежели подавать прошение самому. Только вот драться с шашкой против сабли мне не сильно понравилось. Да, Альберта надо было маленько охолонить, да и с фон Мюлленбергом неплохо вышло, но лучше уж я вспомню, чему меня в гимназии со шпагой и саблей учили…
[1] Баварский крендель довольно крупного размера
[2] Традиционные баварские колбаски из смеси телячьего фарша и свиного жира, обильно уснащенные специями и травами
[3] Löwenhaupt — львиная голова (нем.)
Глава 3. Студенческие будни
В прошлой жизни высшее образование у меня было, куда ж без него-то. И пусть по специальности, полученной после пяти лет просиживания штанов в институте, я ни единого дня потом не работал, само наличие «вышки» всегда считал полезным, и вовсе не только из-за диплома. Просто в институте меня приучили к систематическому умственному труду, научили добывать и обрабатывать информацию, привили мне основы самодисциплины и так далее. Подробности учебы уже и в той жизни из моей памяти как-то выветрились, а уж здесь-то, пусть моей второй жизни еще и года не прошло, вообще задвинулись куда-то далеко. Помню, в институте были друзья, были подруги разной степени близости, были загулы и все такое прочее. Помню главное правило институтской жизни: «От сессии до сессии живут студенты весело». Собственно, и все.
Здесь и сейчас все иначе. Начнем с того, что нет сессий. Вообще нет. Качество усвоения знаний проверяется по результатам семинаров и практикумов. Выпускных экзаменов тоже нет. Прослушал полный курс лекций, поучаствовал в положенном количестве семинаров — все, свободен. Экзамены будешь сдавать потом, при попытке получить должность, на которой требуется университетское образование. Нет, конечно, если захочешь заиметь не просто бумагу об прохождении университетского курса, а диплом бакалавра или магистра — тогда сдавать надо. Не захочешь — смотри выше. Я вот, например, о дипломе уже подумывал, причем о магистерском. А что, как говорится, гулять, так гулять!
Но пока что все больше и больше мне нравилась сама учеба — предмет изучения уж больно непривычный, зато дающий возможности, о которых раньше и мечтать не приходилось. Артефактура, наука об изготовлении артефактов, из-за которой я тут и оказался, неожиданно для меня показала некоторое сходство с программированием еще с самого начала, когда профессор Хюбнер, эту самую артефактуру преподававший, в первой же лекции изложил последовательность создания артефакта, а в последствии нам предстояло подробно изучать и на практике осваивать каждый шаг в этой цепочке действий.
Для начала следовало четко представить, какими желаемыми свойствами должен будущий артефакт обладать, записав их на бумаге. Затем подобрать подходящие материалы, из коих артефакт должен быть изготовлен. Потом нужно было вооружиться соответствующими справочниками и описать процедуру трансформации выбранных материалов для получения требуемых свойств, после чего взять другие справочники и составить текст заклинания, исполнение которого и должно привести имеющуюся задачу к решению. Ну точно, программирование! Причем для ускорения и усиления инкантации ее следовало дополнять мануалом либо использованием другого артефакта. Да уж, хорошо, что за те столетия, что магия существует и развивается, тут понаписали десятки, если не сотни, томов справочников, что, для чего и как использовать в артефактуре. Например, наиболее универсальным материалом для артефактов являлись металлы, прошедшие обработку. Золотой самородок или кусок железного метеорита никакой ценности в этом плане не представляли, но если самородное золото переплавить в слиток, а метеоритное железо пустить на какую-нибудь поковку, получался отличный полуфабрикат для многих артефактов. Различные минералы и в необработанном виде тоже подходили для производства артефактов, но такой универсальности тут не наблюдалось. Впрочем, какие артефакты и из каких минералов можно изготовить, тоже нетрудно было найти в тех же справочниках.
Беда в том, что почти все эти справочники написаны по-латыни, как по-латыни требовалось составлять и необходимые для инкантирования заклинания. Оно, конечно, понятно, не на русском же, тем более не на церковнославянском их в европах писать, но вот дома предстояло разбираться, насколько все это можно перевести на более привычные для нас языки — тот же церковнославянский или русский. А еще разбираться с тем, что переводить нужно, а что и так есть свое. Но, как мне кажется, главный секрет немецких артефакторов я узнал, если, конечно, вообще можно назвать его секретом. Заключался он в системе. Немцы работали и работают по четкой, грамотно выстроенной системе, не допуская никаких от нее уклонений, и все этапы их работы настолько тщательно и подробно прописаны, что контролировать добросовестность немецких артефакторов мог бы, в принципе, даже человек, магической одаренности не имеющий — просто стой и слушай, какие заклинания артефактор произносит и посматривай в книжку, проверяя, то ли он говорит, что положено. Короче, система плюс порядок равно качество.
Крайне интересными оказались и занятия по мануалистике с инкантацией. Занимаясь мануалистикой, я мысленно возносил благодарность гимнастическому наставнику Леграну, нещадно тиранившему нас в гимназии физическими упражнениями и фехтованием. Умение совершать четкие, быстрые и выверенные движения, привитое Евгением Леопольдовичем, оказалось тут как нельзя кстати, и многих местных мне частенько удавалось превзойти. А осваивая инкантирование, я добрым словом вспоминал словесника Кирилла Матвеевича, ставившего нам правильную устную речь. Да уж, соваться в университет без гимназического образования даже и пытаться не стоит…
Кстати об устной речи. Случайно выяснилось, что мой приятель и сосед не чужд изящной словесности и на досуге пописывает стихи. Как-то на очередных наших вечерних посиделках за пивом (вроде как не вино, по кружке пропустить вечерком не грех) [1] на него нашло лирическое настроение, вот он и прочитал мне вслух несколько своих сочинений. Я, в общем-то, не мастер стихосложения и не литературный критик, но отличать хорошие стихи от плохих умею. На мой взгляд, стихи Альберта грешили массой излишних и не всегда уместных красивостей при чрезмерной простоте, я бы даже сказал, примитивности своего содержания. Впрочем, злобно каламбурить, называя графа графоманом, я не стал, вместо чего коварно дал товарищу совет, который, как я надеялся, должен был надолго избавить меня от прослушивания явно не лучших образцов любовной лирики.
— Альберт, дружище, а ты не пробовал сочинять песни? — проникновенно спросил я, всячески показывая интерес к его, хм, творчеству.
— Песни? — удивился он.
— Ну да, песни, — повторил я. — Стихи у тебя душевные, сделай их чуть попроще, придумай какой-нибудь залихватский припев и вперед!
— Да? — граф задумчиво почесал щеку. — А где взять мелодию?
— Ой, да этого добра тут избыток! — поспешил я его успокоить. И то верно, музыку баварцы любят. В каждой уважающей себя пивной играют музыканты, на площадях по выходным выступают оркестры, музыку тут можно услышать где угодно. — Попалась тебе мелодия, понравилась, сочинил под нее слова — вот и песня готова!
— Я не знаю… — Альберт колебался и я решил нажать.
— Да ты не сомневайся! У тебя обязательно получится! Твои песни будут петь в народе, а я еще буду хвастаться, что знаком с их автором! — я разливался соловьем, уже мысленно радуясь, что Шлиппенбах погрязнет в безуспешных попытках песенного сочинительства и надолго избавит меня от тягостной необходимости слушать его кривые рифмы и вычурные словесные конструкции. Господи, как же я ошибался!..
В братство меня приняли как раз перед Рождественскими каникулами. Не могу сказать, что я прямо так уж к этому стремился, но меня же приглашали, да и примеривать на себя оперение белой вороны не хотелось, тут почти каждый студент в каком-нибудь братстве да состоит. Исключение составляют разве что евреи и магометане, но магометанин на весь университет у нас один-единственный, а у евреев, по слухам, есть свое собственное братство, куда они чужих не допускают. Опять же, предвидение почти криком кричало, что немецкая артефакторика мне в жизни еще понадобится, а раз так, то лучше иметь в Германии людей, к которым можно запросто обратиться на «ты» и попросить о некой услуге, пусть даже и не бесплатной. Да и люди эти со временем станут чиновниками, учеными, врачами, а то и государственными деятелями, причем будут подниматься по службе, а значит, будет расти и польза от их услуг. Конечно, за услугой могут обратиться и ко мне, но я уже говорил, что такие услуги не обязательно должны быть бесплатными. Добавлю, что взаимопомощь сама по себе никогда и никому еще не мешала. Одно дело, если я, пропустив лекцию, попрошу переписать конспект просто у другого студента, он может дать, а может и не дать. А если мы с ним будем состоять в одном и том же братстве, то дать мне списать он просто обязан. Как, впрочем, и я ему. Кстати, по здешним понятиям это почти что героизм, потому что за списывание конспектов, если, конечно, оно вскроется, можно поиметь кучу неприятностей вплоть до отчисления — именно плата, вносимая студентами за посещение лекций, является основной частью профессорских доходов. Взять взаймы денег в братстве, опять же, куда проще и не так разорительно, как в банке или ломбарде. Для меня это особой актуальности не имело, но некоторые пользовались. Да и вообще…
Вот поэтому на околыше моей студенческой фуражки теперь закреплена лента в цветах братства — черном, белом и голубом, а на донце тульи красуется вышитый серебром вензель из переплетенных букв SGSB — Sankt-Georg-Studenten-Bruderschaft. [2] Братство у нас имеет, в отличие от многих других подобных организаций, две очень примечательные особенности — оно действует по всей Германии, не будучи привязанным к какому-либо отдельному университету, и принимают в него только студентов из благородного сословия. Элита, знаете ли, не просто так погулять вышли…
Так что теперь я «фукс», как называются новички братства. Расходы и обязанности несу наравне со всеми, но права у меня появятся, когда наш господин фукс-майор [3] сочтет меня доросшим до «брудера», то есть полноценного брата. Для этого мне следует сдать нечто вроде экзамена на знание правил и традиций братства, выучить тексты нескольких песен, обязательных к исполнению на устраиваемых братством пирушках, построить за свой счет парадную форму, состоящую из черного кафтана, или, по-здешнему, «рокка», белых панталон на лето и черных на зиму, новомодной шляпы-цилиндра, обтянутой черным шелком, да ленты через плечо — широкой, атласной, все в тех же черно-бело-голубых цветах и с серебряным вензелем. Это еще ладно, тем, кого братья избрали на руководящие должности, положено еще также за свой счет пошить так называемый «церевис» — несерьезного вида шапочку с обилием золотой и серебряной вышивки, жесткую к парадной форме и мягкую для ношения на прочих мероприятиях братства, а фукс-майору раскошелиться еще и на лисий хвост, который он обязан прицеплять к парадному церевису. Ну немцы, что с них взять, все-то у них регламентировано…
Что до деятельности братства, то выражалась она в нечастых парадных шествиях на праздниках общеуниверситетского, городского или государственного масштаба, в куда более частых сборищах самого братства с обязательным распитием изрядных количеств пива и пением песен, а также в регулярном фехтовании. Насыщенная, разносторонняя и бьющая ключом жизнь, короче. Я, конечно, слегка издеваюсь, но развеять скуку господам студентам это и правда помогает.
Фехтование, кстати, тут практикуется двух видов. Один из них — обычные поединки на тупых шпагах и саблях, чисто спортивные, а вот другой… Другой называется «мензур» и представляет собой что-то среднее между дуэлью и мазохизмом. Бойцов одевают в доспехи из бычьей кожи, заматывают им шеи толстыми шарфами во много слоев, глаза защищают очками со стальной сеткой, в руки дают «шлегеры» — рапиры с огромными чашками-гардами, и ставят друг против друга биться до первой крови. [4] Поскольку ниже пояса наносить удары нельзя, единственный способ эту самую кровь сопернику пустить — это внести некоторые изменения в его портрет, поразив в лицо. Теперь мне понятно, почему многие студенты ходят со шрамами, а то первое время как-то диковато смотрелось. Шрамы эти являются для их обладателей предметами гордости, свидетельствами неустрашимости и мужественности. Опять же, считается, что настоящего мужчину шрамы красят. Говорят даже, правда, ни на кого конкретно не показывая, будто некоторые студиозусы сами наносят себе порезы на лице, а потом многозначительно отмалчиваются, когда кто-нибудь интересуется, с кем это у товарища был поединок. Честно говоря, получается как-то не очень справедливо — знаки доблести достаются исключительно побежденным, а победителям приходится довольствоваться моральным удовлетворением. По этой, кстати, причине, правила братства предусматривают мензур между братьями в два захода — чтобы оба участника имели равные шансы на преходящую славу и вечные украшения. Интересно, а что бы больше понравиось мне — шрам или вкус победы?
Я почему этим вопросом задаюсь, так это потому, что мне такое скоро предстоит, как я понимаю. Завелся у меня, скажем так, недоброжелатель, что особенно неприятно, в рядах нашего же братства. Некий Эдмунд Орманди, имперский рыцарь, студент филологического факультета. Сей венгерский дворянчик как-то сумел убедить меня изменить своему решению не вставать с шашкой против сабли. Ну как убедить? Достал меня неуклюжими шутками на тему «дикарского оружия» и «сабли-недомерка». Ох, и пришлось же мне тогда ужом изворачиваться — саблей Орманди владел куда как лучше Альберта. Мое вполне естественное стремление не попадать под его удары Орманди почему-то расценил как трусость и всячески призывал меня прекратить танцевать и начать сражаться всерьез. Ну, на такие дешевые заходы я перестал обращать внимание, еще когда в гимназии бился на кулаках с Мишкой Селивановым, так что и у рыцаря Эдмунда тоже ничего не выходило. А вот дыхалку он себе этими неуместными разговорчиками подсадил… В общем, когда Орманди порядком умотался, я начал потихоньку проводить контратаки и быстренько насовал ему положенные полдюжины ударов и уколов. После этого Орманди вроде как притих, хотя и пытался время от времени отпускать в мой адрес какие-то неуклюжие шуточки, которые сам, должно быть, считал очень остроумными. Так, однако, продолжалось недолго — я как-то побеседовал по душам с нашим фукс-майором бароном фон Мюлленбергом, когда тот выпил слегка больше обычного, и по итогам той беседы обычно отвечал на нападки Орманди вопросом, когда же сей храбрый рыцарь изволит погасить задолженность по своим взносам в кассу братства. А то, мол, мне надоедает оплачивать пирушки, на которых мой оппонент подпитывает свое остроумие пивом, покупаемым не на свои деньги. Орманди такие заходы ужасно злили, но возразить ему было нечего.
В общем, при такой взаимности в отношениях избежать мензура с Орманди шансов практически не было. Да и ладно. Ну подумаешь, он мне портрет попортит, я ему попорчу, это не так и страшно. А вот то, что человечек Орманди гнилой, и очень даже может устроить мне какую-то неприятность, причем исподтишка, это уже хуже. А он, чтоб его, может. Вот чувствую — может. И, черти бы его выпотрошили, еще и хочет. Так что бдительность не теряем, но и не перестраховываемся…
[1] Алексей стыдливо умалчивает, что в его мире объем баварской пивной кружки составляет 1 масс (1,069 литра), да и в нашем мире почти столько же — 1 литр ровно. Кстати, само слово «масс» на баварском диалекте означает пивную кружку, а также руку (видимо, баварцы считают, что рука и кружка созданы друг для друга).
[2] Свято-Георгиевское студенческое братство (нем.).
[3] Фукс-майор — лицо в немецких студенческих братствах, отвечавшее за подготовку новичков к полноправному членству, т. е. за усвоение ими правил, обычаев и традиций братства, заучивание слов песен, обязательных к исполнению за столом, и т. д.
[4] В нашей истории правила мензура неоднократно менялись. И да, он существует до сих пор и вполне себе официально.
Глава 4. С песней по жизни
Еще в прошлой своей жизни приходилось слышать, что главный праздник у немцев — Рождество. Что ж, если судить по тому размаху, с которым его отмечали в Мюнхене, то так оно и есть. Две седмицы рождественских каникул были под завязку заполнены весельем, пивом и всяческими вкусностями. Что на квартире, что в пивных, где собиралось братство, что на праздничных ярмарках, куда я пару раз заглянул из интереса — везде можно было от всей души повеселиться, а заодно от пуза наесться и напиться. Честно говоря, к концу каникул я уже боялся даже просто смотреть на еду и на пиво — что-то больно уж трудоемким делом стало застегивать на себе штаны.
Но каникулы кончились, и у нас пошла череда семинаров и практикумов, где господа профессора старались привить нам навыки самостоятельной научной работы — все-таки главной своей задачей германские университеты считали именно подготовку научных кадров, и Мюнхенский университет исключением тут не был. Пока что мы на семинарах больше интеллектуально разминались, проводя под руководством профессоров развернутое обсуждение их же лекций, но скоро каждому студенту предстояло подготовить самостоятельный доклад и вынести его на общее обсуждение. Кое-какие соображения на этот счет у меня уже появились, и я потихоньку начал готовиться.
Что же касается практикумов, то на них мы сначала должны были под руководством профессоров составить план эксперимента или иной практической работы, с указанием того, что требуется узнать, подтвердить или опровергнуть практическим путем, затем, под внимательным присмотром (именно присмотром, без мелочных подсказок и опеки) тех же профессоров этот эксперимент или работу выполнить, после чего полностью самостоятельно изложить полученные результаты с объяснением смысла и последствий своих действий.
Честно говоря, когда из горсти песка и нескольких стеклянных осколков я сам смог изготовить световой камень, и он после приложения стальной лабораторной лопатки засветился, ощущение было непередаваемым. Я чувствовал себя создателем, настоящим магом, да Бог его знает кем еще. Ну да, светился он, конечно, не так ярко, моргал, зараза, но ведь работал же!
Лично у меня появился и свой, персональный, если можно так выразиться, формат занятий. Сам великий и ужасный профессор Левенгаупт заинтересовался моим предвидением и стал периодически заниматься со мной именно его изучением и развитием. Он дотошно расспрашивал, как именно предвидение проявляется, как я его чувствую и как отличаю (или пытаюсь отличить) его от иных своих ожиданий и ощущений, давал полезные советы, как именно следует в тех или иных случаях поступать. После не то шестого, не то седьмого такого индивидуального занятия я мог уже сам более-менее четко отличать, когда у меня действительно работает предвидение, а когда я просто представляю себе один из возможных вариантов своих или чужих действий. Основным правилом тут стало право первенства — какая мысль приходит в голову первой, у той и больше прав считаться предвидением, а не попыткой просчитать варианты. Впрочем, в том же фехтовании предвидение работало куда как лучше — видимо, из-за более высокой скорости движений, на которые и мозг быстрее отзывался.
Но если кому-то покажется, что Левенгаупт успокоился на достигнутом, то совершенно напрасно. Он буквально за несколько дней разработал целую систему упражнений для тренировки предвидения, и догадайтесь с трех раз, кому эти упражнения приходилось выполнять? Вот-вот, вы не ошиблись. Но я не противился. И самому интересно было, и пользу от этих упражнений я почувствовал уже довольно быстро. Нет, гений это гений, и раз уж мне выпала удача у него учиться, упускать такую удачу я не собирался. Дураком надо быть, упустить такое, а это уж точно не ко мне.
…К середине зимы мы с Альбертом обнаружили, что пить пиво в пивной обходится заметно дешевле, чем на квартире. В принципе, ничего неожиданного в таком повороте не было — фрау Штайнкирхнер заказывала пиво у той же пивоварни, которая держала ближайшую к нашему дому пивную, так что к стоимости самого пива прибавлялась оплата его доставки, залоговая цена бочонка, да лишние пфенниги слугам, разливавшим пиво по кружкам и разносившим наполненные кружки жильцам. Это открытие оказалось как нельзя кстати — пусть мы оба и получали ежемесячные денежные переводы от любящих родителей, но прусские аристократы своего младшего сына хоть и не держали в черном теле, однако же и совсем не баловали, поэтому к концу очередного месяца Альберт вынужден был переходить в режим экономии, иногда и весьма жесткой, а на мои предложения угостить его пивом соглашался далеко не всегда. Гордость, что вы хотите… И вот как-то вечером, когда мы сидели за столиком в тихом уголке малолюдной по случаю буднего дня пивной, я осторожно поинтересовался, нет ли у моего приятеля известной связи с Анной Грау, которую для себя я мысленно переименовал в Аню Седову, просто переведя ее имя и фамилию на русский язык. В последнее время Аня с завидной регулярностью намекала на то, что ее постельные услуги обойдутся мне весьма недорого, потому как она даже рада будет оказать их такому симпатичному и обходительному молодому господину. Мой организм настойчиво требовал правильно оценить эти намеки и сделать из них соответствующие выводы, и удерживало меня от полного и незамедлительного исполнения этих требований исключительно нежелание делить Аню с Альбертом.
— О, нет, Алекс, можешь быть спокойным! — заверил меня граф. — У меня уже есть подружка. Но, извини, должен тебя предупредить, чтобы верности от Анны ты не ждал — ко мне она уже пыталась пристроиться.
— Спасибо, Альберт, вот на ее верность я как-то особо и не надеялся. Мне от Ани нужно совсем другое, — ответил я, и мы оба понимающе хмыкнули.
— Я смотрю, тебе тоже нравятся девицы из простого народа? — подначил Альберт.
— Как и тебе, дружище, — вернул я ему этот мяч.
—
продекламировал граф.
— Да уж, — согласился я.
— А у тебя дома, в Москве, была такая подружка? — спросил Альберт. — Она, наверное, ждет тебя…
— Была, — признал я. — Но не ждет. Ее убили за два месяца до моего отъезда.
— Прости, Алекс, — стушевался Альберт.
— Да ладно, — я вяло отмахнулся. — Я уже привык к этой потере, а ты и не знал…
И нашло на меня что-то такое, что я просто рассказал графу всю эту историю. Слушал Шлиппенбах, что называется, раскрыв рот, да еще и глядел на меня при этом, как на какого-то прямо-таки героя.
— Да… — преисполнившись восхищения, Альберт даже пива отхлебнуть забыл, — вот бы такое дело раскрыть…
— Слушай, а что тебя вообще в полицию потянуло? — мне и правда стало интересно. Граф — и вдруг в полицейские чиновники. Как-то не совсем обычно, не сказать бы сильнее.
— Так я же младший сын, — невесело усмехнулся Альберт. — Денег сколько-то отец мне, конечно, оставит, но поместье и прочее родовое добро мне никак не светят. В армию идти — там среди офицеров таких четверо из пятерых, потеряюсь. А в полиции я со своим титулом на виду всегда буду, карьеру сделать такому лентяю, как я, проще выйдет.
Мы посмеялись и запили это дело пивом. Нет, с юмором и самокритикой у товарища все в порядке. Что уж там у него получится, не знаю, вряд ли ему за один титул карьерную лестницу построят, с перилами и ковровой дорожкой, но если бы служебный рост будущего полицейского чиновника фон Шлиппенбаха зависел от моих пожеланий, он получился бы очень даже впечатляющим… А вечером ко мне в постель с радостным визгом запрыгнула Анька, ставшая за пару минут до того аж на полгульдена богаче.
В братстве жизнь шла своим чередом, иной раз выдавая совсем уж неожиданные повороты. Когда в начале марта мы собрались в хоровом классе, чтобы заслушать отчет казначея по итогам февраля, собрать взносы за начавшийся март, а потом организованно отправиться в пивную, Орманди потряс всех присутствующих тем, что почти полностью погасил задолженность по членским взносам. Я, правда, из разговора с нашим фукс-майором знал, что такое уже было — в тот раз венгр избавился от долгов перед братством накануне голосования о его приеме в полноправные братья. Что ж, что бывало однажды, вполне может случиться и второй раз, и третий, и с той или иной степенью регулярности повторяться в дальнейшем. Кстати, а деньги у него откуда? Многие студенты, даже из благородных, как я знал, подрабатывали — как правило, домашними учителями, но что-то не верилось, что имперский рыцарь с его гонором был бы на такое способен.
Обратил я внимание и на другое — Орманди, на каникулы уехавший домой, по возвращении как-то притих и отпускать свои шуточки в мой адрес пока что не пытался. Не могу сказать, что это сильно меня опечалило, но и радости особой не принесло. Во-первых, плевать я хотел и на самого Орманди, и на его неуклюжие наезды, чтобы тут нашлось место для печали или радости, а, во-вторых, я, честно говоря, даже немного забеспокоился, подозревая, что за своей неожиданно прорезавшейся белизной и пушистостью он прячет подготовку какой-нибудь гадости — уж с него-то станется… Впрочем, со временем это беспокойство само собой утихло, мне более чем хватало и других забот.
— Господа, прошу внимания! — ого, вот уж не подумал бы, что Альберт может так громко крикнуть. Судя по наступившей тишине, такое стало неожиданностью не для меня одного.
— Позвольте мне исполнить новую песню! Я сочинил ее вот только на днях и прошу всех вас стать первыми ее слушателями!
Приехали… С того дня, когда я решил заткнуть поток Альбертова творчества, присоветовав ему сочинять песни, не прошло и двух месяцев, а он уже выдал! М-да, кажется, идея была ошибочной и теперь мне все-таки придется это слушать…
Альберт тем временем уселся за рояль, пробежался по клавишам, разминая пальцы, и на удивление сильным и хорошо поставленным голосом запел на бодрый маршевый мотив:
Поделиться книгой: