Гезат

Александр Чернобровкин

Гезат

Глава 1

1

Вода была теплая, а вылез на берег, затрясся в ознобе. Чтобы согреться, быстрым шагом пошел к лесу, который начинался метрах в ста от кромки океана. В сапогах противно чавкала вода. Выйдя на траву, подумал, что на берегу могли остаться мои следы, поэтому прошел вправо метров двести, после чего повернул в лес. Луна, если и была, скрылась за тучами, и в потемках первое время с трудом различал деревья. Постепенно глаза привыкли, настроились на ночное виденье. Сказались предки-шахтеры или детство в подвалах. Иногда кажется, что у меня, как у кошек, глаза светятся в темноте. Углубившись в лес метров на пятьдесят, перестал чувствовать дуновения ветра. К тому времени озноб прошел, но сказать, что согрелся — это вряд ли. Прошел еще немного вперед, пока не наткнулся на широкую ель, под которой и устроил лежку из лапника. В изголовье положил сидор с продуктами и вещами. Достал из сагайдака лук, прислонил к стволу, чтобы высох до утра. Кто его знает, где я очутился. Вполне возможно, что сразу придется вступать в бой. Опять оказаться рабом мне никак не тарахтело. Сапоги набил мхом и прошлогодней хвоей, а потом надел на длинные сучки от обломанных веток. Рядом повесил сушиться портянки. Ноги укрыл спасательным жилетом, мокрым и тяжелым.

Я лежал в темном лесу и думал думы. Лучшей их иллюстрацией было протяжное и печальное уханье филина. Только устроишься, только начнешь жить в свое удовольствие — и на тебе! — наша песня хороша, начинай сначала! С другой стороны сам виноват. Если бы не шлялся по морям, то вел бы сейчас спокойную жизнь римского латифундиста. На кой черт мне понадобилось это олово?! Второй раз из-за него влипаю!

Как вырубился, не помню. Снился типичный сон судоводителя — вел судно на приличной скорости по узкому ручью и почему-то не садился на мель. Борта судна как бы раздвигали берега. При этом сердце колотилось от испуга, что вот-вот застряну.

Проснулся от стрекота сороки. Надрывалась она неподалеку от меня. Сперва подумал, что обо мне сообщает. Затем понял, что, во-первых, я неподвижен, а сорока реагирует только на идущих; во-вторых, вряд ли видит меня сверху под густыми еловыми ветками. Я беззвучно вытянул саблю из ножен, положил под правую руку. Не вставал, ждал, когда приблизятся, чтобы оценить силы и выбрать вариант защиты. Надеюсь, замечу их раньше, чем они меня. Сорока продолжила предупреждать о движении кого-то, хотя я слышал только ее. Может быть, портила охоту какому-нибудь хищнику, не очень крупному, рыси или волку. Они пока что есть в этих лесах. Постепенно стрекотание начало удаляться в сторону океана, а потом и вовсе стихло. Дикому зверью в светлое время суток на открытом берегу делать нечего. Скорее всего, это были люди, небольшая группа, иначе бы шумели громче, и искали они меня, пройдя по следам на берегу. Или меня косит мания преследования. Может, я не переместился, и это мои матросы искали меня или приходили в лес за валежником для костра.

Портянки высохли, а сапоги были сыроваты. Ничего, досохнут на ногах и будут плотнее облегать ногу. Спасательный жилет тоже не досох, но избавился от большей части воды и стал заметно легче. Я подумал, не выкинуть ли его? Если пойду пешком, каждый лишний килограмм будет в тягость. Решил оставить. Вдруг придется путешествовать по морю? Да и спасательный жилет можно использовать в роли дополнительного доспеха. Стрелы вязнут в пробке, и гладиус пробивает ее с трудом. Надел жилет поверх панциря. Лук высох, набрал жесткости. Я натянул навощенную тетиву, приготовил стрелы. Теперь готов встретиться с небольшим отрядом.

У меня была смутная надежда, что выйду на берег океана и увижу застрявшую на камнях шхуну. Увы, ни своего судна, ни даже камней разглядеть не сумел, хотя был отлив, и вода отступила далеко. Зато обнаружил на открывшемся океанском дне отпечатки босых ног трех человек, двух взрослых мужчин и подростка или взрослого с маленькими ступнями. Кто-то вышел на отмель со стороны леса и направился на север, туда, где будет Ла-Рошель. Вскоре следы пересеклись с другими, оставленными этой троицей ранее, которые шли с севера, а потом повернули к лесу по моим следам. Наверное, собирая на оголившемся дне моллюсков, наткнулись на мои следы и решили поискать выжившего моряка. Так что очковал я не зря.

Была у меня мысль отправиться на место будущей Ла-Рошели. Наверняка там есть какое-нибудь поселение, пусть и маленькое. Место для меня когда-то будет удачным. Следы искавшей меня троицы отбили желание испытывать судьбу. Пойду на юг. Не знаю, на сколько лет меня переместило, но до Средневековья на берегу Бискайского залива городов, вроде бы, не будет, а мне нужен именно город с многонациональным населением, где более терпимы к чужакам. В сельской местности одинокий путник — законная добыча каждого, кто рискнет напасть. Может быть, удастся украсть лодку в какой-нибудь рыбацкой деревеньке и добраться до Олиссипо (Лиссабона).

2

Это поселение я заметил вчера вечером. Оно располагалось на плоской вершине большого холма метрах в трестах от берега океана. Защищено валом высотой метра три, поросшего густыми кустами и деревьями, из-за чего не видны были даже крыши домов, только дымы. На берег были вытащены за зону прилива лодки длиной метра три-четыре с высокими бортами. Скорее всего, это рыбацкая деревенька. Ночью я посмотрел лодки. Не супер, конечно, но доплыть до Олиссипо можно. Осталось разжиться веслами и парусом. Вот и я ждал, спрятавшись в кустах неподалеку от холма, когда рыбаки выйдут на берег, чтобы отправиться на промысел. Надеюсь, договоримся по-хорошему, не придется их убивать.

После восхода солнца открылись ворота, ведущие вглубь материка. Из деревеньки вышли пастухи с собаками, крупными, с длинной шерстью, и одни погнали стадо коз и овец по дороге, наверное, на луг, а другие — свиней сразу в лес. Вслед за ними появилась большая группа мужчин, человек двадцать, вооруженных копьями и луками, которых тоже сопровождала стая крупных длинношерстных собак. Скорее всего, охотники. Эти тоже пошли по дороге. Ворота, ведущие к морю, оставались закрытыми, что было странно, потому что погода прекрасная, океан спокоен. Или я не знаю какую-то местную примету, которая предвещает шторм в ближайшее время.

На лай собак в лесу я не сразу обратил внимание. Думал, свиней пасут. Только когда услышал, что по лесу идет еще и группа мужчин в мою сторону, сообразил, что ищут меня. Видимо, лодки кто-то охранял ночью, а я прощелкал его. Или заметили меня еще вчера. В любом случае надо было делать ноги. На открытом месте меня легко окружат, поэтому побежал вглубь леса. Лай собак стал громче и заливистее. Может, вышли на мой след, а может, услышали меня. Старался бежать тихо, но постоянно наступал на сухие ветки, которые ломались с громким треском. К счастью, это были не овчарки, притравленные на человека, иначе бы давно уже догнали меня, и пришлось дать бой, который, как подозреваю, будет коротким. Лук плохой помощник в лесу, а с саблей против нескольких копий я продержусь не долго, даже доспехи не помогут.

Спасла меня речушка шириной метров восемь и глубиной чуть выше колена. Я, не раздеваясь и не разуваясь, пересек ее. На противоположном берегу прошел метров пять, после чего вернулся по своим следам и пошел посередине русла против течения, чтобы ветер с океана дул мне в спину. Речушка повернула в сторону моих преследователей, и стали громче слышны собачий лай и короткие фразы мужчин, затем начала подворачивать в противоположную сторону. Я шел по ней, с трудом передвигая ноги, которые вязли в илистом дне. Пот катил с меня градом. Взмок так, будто брел по шею в воде. Постепенно лай собак стал стихать, и я замедлил шаг. Метров через триста увидел скалистый мысок, который речушка огибала по сложной кривой. На него и вылез. Если догадаются, куда я пошел, то пусть поищут, где я выбрался из реки. Мокрые пятна от моих сапог должны быстро высохнуть, а других следов на камне не должно остаться. Стараясь шагать по камням и веткам, добрался до невысокого холма, поросшего соснами, где и сделал привал, потому что силы были на исходе. Завалившись на редкую траву, пробившуюся через толстый слой прошлогодних иголок и отломавшихся веточек, долго лежал неподвижно. Дыхание было тяжелое, хриплое, из-за чего сам себе напоминал загнанного коня. Вот и сплавал на лодке в Олиссипо!

Отдышавшись и успокоившись, разулся. Мокрые портянки выкрутил и развесил на кустике цветущей малины. Сапоги набил иголками и насадил на воткнутые в землю ветки. На сегодня отбегался. Если погоня не найдет, пробуду здесь до следующего утра, отосплюсь за предыдущую ночь, потому что кемарил в полглаза, боясь пропустить выход рыбаков на промысел.

Заодно обдумаю, куда идти дальше. Искать другую рыбацкую деревню и испытывать судьбу еще раз не хотелось. Может, это мне знак судьбы, чтобы не совался больше в море?! Как-то обидно становится: только налажу жизнь — и начинай сначала! Наверное, попробую в эту эпоху посидеть на берегу, посмотреть, чем всё кончится. Я помнил, что в этих краях города основывали на берегах рек километрах с тридцати-сорока от моря, чтобы пираты не могли напасть внезапно. Я сейчас находился южнее будущей Ла-Рошели. Севернее впадает в океан самая большая в этих краях река Луара, на берегу которой будет город Нант, основанный, как я знал, до нашей эры, но понятия не имел, какой сейчас год до или после нее. Южнее и намного ближе течет река поменьше под названием Шаранта. Хоть убей, не помню, будут ли на ней какие-нибудь очень древние города. Решил продвигаться на северо-восток, в сторону Нанта. Пусть идти дальше, зато больше шансов на успех.

3

Места тут, конечно, живописные. Не удивительно, что у французов будет врожденное чувство прекрасного. Впрочем, к тому времени, когда они осознают себя французами, большая часть лесов на территории их страны уже будет вырублена. Пока что много зверей и птиц, так что я не голодал, продвигаясь по звериным тропам генеральным курсом на северо-запад. Иногда выходил на лесные дороги, в основном лунными ночами, когда было мало шансов встретить кого-нибудь.

Доконало меня болото. Я не боюсь пересекать их. Надо лишь найти кабанью тропу и пройти строго по следам животных. С трудом переставляя ноги, я одолел довольно широкий участок. Дважды терял сапоги, которые засасывало в липкую грязь, находил их руками, высвобождал, выливал из них воду, после чего опять натягивал на ноги. В результате часа через четыре оказался на острове, поросшем березками. Дальше был еще более широкий участок, и березки, едва заметные вдали, в сторону которых уходила кабанья тропа, могли расти на таком же острове. Месить грязь еще несколько часов с непредсказуемым результатом у меня не было желания, поэтому, отдохнув, пошел в обратную сторону. На следующий день попытался обойти болото, которое заворачивало на юг и не собиралось заканчиваться. К вечеру вышел на лесную дорогу и решил топать по ней, причем днем. Дорога была укатанная, что говорило об интенсивном движении по ней. Осталось дождаться какого-нибудь обоза и примкнуть к нему. Риск, кончено, был, но путешественники реже нападают на попутчиков, потому что их сила в количестве: чем больше вас идет, тем меньше шансов быть убитыми и ограбленными.

Расположился я на холмике на краю болота. Он был покрыт кустарником, в котором легко спрятаться, особенно на той стороне, что обращена к болоту. С холмика дорога просматривалась в обе стороны примерно на километр. Я первым увижу путников и определю, хочу иметь с ними дело или нет. Ждать пришлось долго. С утра в сторону океана прошли три крестьянина с корзинами за спиной, наполненными чем-то легким, потому что шли бодренько. Где-то через час вслед за ними отправилась вторая группа из пяти человек. Потом первая группа прошагала в обратную сторону с пустыми корзинами, а вскоре и вторая. Обоз в нужную мне сторону появился после полудня. Я уже собирался перебраться на склон, обращенный к болоту, когда заметил выезжающих из-за поворота всадников. Было их шестеро. У четверых были усы, а у двоих еще и борода. Все в кожаных куртках с рукавами по локоть, штанах и сапогах. У предводителя еще и закинутый за спину плащ — прямоугольный кусок тонкой шерстяной материи в зеленую и коричневую клетку, застегнутый спереди блестящей заколкой, а также блестящая гривна на шее и по браслету на каждой руке. Для золотых украшения были слишком массивными, не по карману охраннику караванов. Скорее всего, из бронзы, надаренной до золотого блеска. Шлемов или каких-либо других головных уборов ни у кого не было. Длинные светло-русые или рыжие волосы собраны на макушке в конский хвост, свисающий назад. Вооружены охранники копьями длиной метра два с половиной и длинными мечами-спатами. Щиты круглые, из лозы, обтянутой кожей. Ехали медленно, лошади лениво переставляли неподкованные копыта. Подумал, не завалить ли всадников, чтобы обзавестись конем? И увидел, почему они не спешили — следом ехал обоз из арб, запряженных парами серых волов, довольно крупных. Несмотря на то, что арбы были нагружены всего лишь вровень с высотой кузова, без горки, волы тянули их с трудом. Что именно везли — не разглядишь, груз накрыт шкурами. Арб было семнадцать. На каждой по одному или два человека, одетые в льняные рубахи с V-образным вырезом спереди и длинными, ниже локтя, рукавами и штаны длиной чуть ниже колена. Все бородатые и босые. На каждой арбе у переднего борта были вставлены вертикально или положены на груз короткие копья и круглые кожаные щиты, но с первого взгляда было понятно, что это не профессиональные воины, как всадники. Замыкали обоз еще четверо конных. Видимо, крестьяне или ремесленники везли на продажу товар, наняв охрану.

Я сел так, чтобы меня заметили метров за сто и сразу поняли, что опасности не представляю. Путник решил отдохнуть и перекусить в тени деревьев. Холмик слишком мал, чтобы на нем спрятался отряд, представляющий опасность для обоза. Если вдруг сами решат напасть, у меня будет время расстрелять их в упор из лука, который лежал приготовленный к бою слева от меня. Расположился я так, что с дороги копьем меня не достанешь, придется сперва продраться через густые кусты.

Заметив меня, всадники придержали было коней, но сразу продолжили путь. Разве что поправили копья, лежавшие наискось на спине коня сразу за шеей. Это подсознание заставило убедиться в своей боеготовности. К холмику приблизились без явных признаков агрессии, хотя взгляды от меня не отрывали, пока я не поздоровался на иберском диалекте кельтского языка. Всадники вразнобой ответили и сразу расслабились. Меня легко перепутать с кельтом. Я такой же сероглазый овальноликий блондин высокого по нынешним меркам роста, как и многие из них. Говорю с акцентом, но кельты из разных племен иногда с трудом понимают друг друга. Помыслы у меня вроде бы мирные. Да и какую опасность один человек может представлять им, таким крутым воякам?!

Я подождал, когда мимо начали проезжать первые арбы, после чего собрал свое барахлишко и спустился на дорогу. На предпоследней ехал один возница, лицо которого прямо-таки излучало доброту и сердечность. На таких обычно без зазрения совести ездят односельчане, и все, включая добряка, считают, что так и надо.

Я поздоровался с ним и, без разрешения закидывая свои вещи в арбу, спросил:

— Подвезешь?

— Садись! — радостно произнес возница, будто это я согласился помочь ему, а не наоборот, и представился: — Меня зовут Таранис (Гром).

Я верю в проклятие имени. Родители по неясным пока мне причинам дают детям имена, за редким исключением, прямо противоположные тому, чем вырастет их чадо. Сидевший рядом со мной Гром, если исходить из ассоциаций с дождем, был, скорее, Радугой. К тому же, это еще и имя кельтского бога, аналога римского Зевса, а хоть что-либо божественное в вознице я так и не сумел разглядеть. Да и сам не тяну на защитника слабых, как переводится Александр с греческого.

Я назвал свое настоящее имя и объяснил:

— Мать у меня гречанка. Двум старшим братьям дал имена отец, а я родился после его гибели в бою и получил от матери греческое.

— Куда направляешься? — полюбопытствовал Таранис.

— Ищу, к кому наняться на службу, — расплывчато ответил я.

— Гезат? — задал уточняющий вопрос возница.

Гезатами (от гез — полутораметровое копье/тяжелый дротик с длинным листовидным наконечником, заточенным и с боков, благодаря чему можно наносить не только колющие, но и режущие удары) кельты называют воинов, которые отказались от семьи и племени, стали профессиональными вояками, продающими услуги любому, кто предложит хорошую плату; короче, наемники, псы войны.

— Да, гезат, — согласился я, потому что этот статус объяснял мое появление вдали от родных краев и владение дорогими доспехами и оружием.

— Едешь с гельветами воевать? — продолжил выспрашивать Таранис.

— С кем скажут, с тем и буду воевать, — опять дал я уклончивый ответ.

В предыдущую мою эпоху гельветы были союзниками кельтов в войнах с римлянами, даже били вместе последних, но от любви до ненависти путь короче, чем от стола до порога.

— Я слышал, в Бибракте вождь эдуев Дивитиак (Мститель) созывает воинов, чтобы вместе с римлянами дать отпор гельветам, — сообщил возница.

— Если возьмет меня в свое войско, примкну к нему, — сказал я и спросил в свою очередь: — А где сейчас римляне, не знаешь?

— Говорили, что их армия стоит возле Генавы, но, пока слухи до нас добираются, многое успевает измениться, — ответил он.

Генава — это будущая Женева. В предыдущую мою эпоху она уже была римским городом.

— Что ты знаешь о Дивитиаке? — поинтересовался я.

— Говорят, самый проницательный друид среди эдуев и мудрый их правитель. Он дружит с римлянами, позвал их на помощь. Боги сказали ему, что только вместе с римлянами эдуи одолеют гельветов. Его младший брат Думнорикс (Правитель подземного мира) командует армией эдуев, — рассказал Таранис.

Мне кажется, братьям-эдуям родители, как обычно, перепутали имена.

— А ты не эдуй? — полюбопытствовал я.

— Нет, мы — пиктоны! — с гордостью заявил он.

— Вас больше, чем эдуев? — продолжил я опрос.

— Меньше, но все равно мы сильнее! — похвастался возница.

— Вы в Бибракту едете? — задал я следующий вопрос.

— Нет, что ты! — воскликнул он. — Бибракта очень далеко. Мы едем в главный город нашего племени Пиктавий, везем туда соль. Большую часть отдадим вождю, как оброк, а остальное продадим.

На ночь остановились неподалеку от озера, которое плавно переходило в болото. У ближнего к нам берега глубины были метра три, а метров через пятьдесят вся поверхность была покрыта зелеными листьями-блинами кувшинок. Я прогулялся вдоль его берега, подстрелил и выпотрошил двух селезней. Обмазав обоих толстым слоем глины, положил в угли костра, на котором Таранис готовил в бронзовом котелке бобовую похлебку, и подкинул валежника, чтобы жара было больше. Пиктон наблюдал за мной с интересом. Такой вариант приготовления дичи был для него в диковинку. Когда обе глиняные «куклы» запеклись до твердости камня, выкатил обе из костра, дал остынуть, после чего кинжалом расколотил их сверху. Утиные перья прилипли к запекшейся глине, удаляясь вместе с ней и открывая мясо, тушеное в собственном соку. Оно парило, источая такой аппетитный аромат, что слюни потекли у всех, кто находился по соседству. Мы поделились с соседями, а они дали нам по куску копченого окорока. К наступлению темноты я стал полноправным членом пиктонского отряда.

4

Мой наметанный глаз сразу опередил, что впереди опасный участок. Узкая дорога проходила там между двумя холмами, поросшими густыми кустами и деревьями. Быстро не развернешься, удрать будет трудно. Если бы я был грабителем караванов, то именно здесь устроил бы засаду, перекрыв этот участок с двух сторон. На походе к нему дорога шла по большому лугу, так что у грабителей было бы время оценить наш потенциал и принять решение. Когда подъезжали к холмам, я почувствовал взгляд, враждебный, острый. Не стал говорить об этом Таранису, но с арбы спрыгнул, приготовил лук и пододвинул открытый колчан к ближнему борту, чтобы было легко вытягивать стрелы.

— Собираешься поохотиться? — спросил пиктон.

— Типа того, — уклончиво ответил я, потому что не хотелось выглядеть пугливым, потому что, если нападения не будет, на привале я стану объектом для подковырок.

Обоз медленно катил между холмами, а никто на нас не нападал. На обоих склонах беспечно щебетали птицы, что указывало на отсутствие там людей. Прошли, как по мне, самое удобное место для налета. Впереди стал виден выезд на следующий луг, такой же большой, как и предыдущий. И оба не используются. Может быть, из-за близости болот — генератора самых разных болезней.

Налет начался внезапно. Впереди из-за холма выехали десятка три всадников и понеслись рысью на наших охранников. Это тоже были кельты в кожаных доспехах и с длинными копьями. Отличались от наших охранников только тем, что плащи были у всех, причем самых разных цветов, но обязательно в клетку. Гикали они одни в один, как и те, что в предыдущую эпоху служили под моим командованием.

— Туроны! — испугано воскликнул Таранис и завертелся на сиденье, решая, что первое схватить — копье или щит?

Обоз сразу остановился. Возницы с передних арб похватали оружие и щиты и заспешили на помощь охранникам, скакавшим во главе обоза. Скакавшие в хвосте тоже рванули туда по обочине дороги.

Я остался на месте. Если это все нападающие, то с ними справятся и без меня, а если не все, то остальные должны ударить с тыла. Что и случилось. Во втором отряде было человек двадцать. Как догадываюсь, силенок у них было маловато, поэтому первый отвлекал внимание, оттягивал на себя охрану, а второй должен был легко захватить несколько арб с товаром и отступить с ними. Но что-то пошло не так. Точнее, на их пути оказался я.

Первая стрела завалила налетчика, скакавшего впереди. Он был без шлема. Длинные густые русые волосы были уложены в замысловатую прическу, из-за чего напоминали ореол, какой будут рисовать а иконах вокруг лика святого. Картинно раскинув руки, которыми держал копье и щит, налетчик завалился на круп своего коня, а потом — на землю. К тому времени по стреле получили еще два его соратника. Один сразу свалился с лошади, а другой начал разворачиваться и получил вторую стрелу в район поясницы. Следующий налетчик успел подставить щит. Стрела пробила его, но нанесла ли серьезную рану — не знаю, потому что вперед вырвались два других всадника и закрыли его. Я расстрелял их уже перед цепью возниц, выстроившихся поперек дороги и образовавших хиленькую стену щитов. К тому времени остальные нападавшие решили, что не так уж им и нужна добыча. Проехались, размялись — пора и честь знать!

Впереди тоже отбили атаку. Нападавшие еще вертелись на безопасном расстоянии перед нашими охранниками, усиленными отрядом возниц, но было понятно, что тянут время. Скоро они увидят, что второй отряд отступил, и последуют его примеру.

Не зная, какие обычаи у пиктонов насчет добычи, захваченной в бою, я решил не щелкать клювом, пошел собирать трофеи. Оба ближних налетчика были еще живы, но у обоих раны в живот. Чтобы не мучились долго, перерезал им сонные артерии. Алая кровь вырывалась толчками, быстро впитываясь в сухую светло-коричневую землю. Снял с них ремни с бронзовыми бляшками, у одного овальными, а у другого квадратными, и ножнами со спатой слева и ножом справа. Щиты их сложил стопкой и сверху кинул копья и ремни. Шлемы, куртки, штаны и сапоги меня не интересовали. А вот лошади — да. У обоих жеребцов расстегнул повод и привязал его к ветке деревца, росшего на склоне холма у дороги. Затем перешел к дальним неудачникам. Эти все были мертвы. У первого убитого мной налетчика снял с шеи гривну из электрона — сплава золота и серебра — и два бронзовых браслета с рук. Еще три браслета снял с остальных двух. Собрав щиты и оружие, погрузил на двух лошадей, а на третью, принадлежавшую командиру, сел сам.

Возницы все еще стояли перед обозом, хотя строй уже распался. Никто из них не подошел к убитым мной налетчикам. Видимо, делить между всеми добытое в бою не принято.

— Остальное ваше, — сказал я им.

— Тебе больше ничего не надо? — задал уточняющий вопрос Таранис.

— Нет, — ответил я. — Вся добыча с одного убитого твоя, а остальное пусть поделят между собой.

Повторять не пришлось. Бросив на землю щиты и копья, возницы кинулись шмонать жмуриков. Забрали все, вплоть до грязных портянок. Оказалось, что я недоглядел бронзовые сережки. Таранис забрал их себе, хотя и так получил больше всех.

Не обошлось без потерь и с нашей стороны: погибли два охранника и два возницы. Мне тут же предложили занять место одного из охранников, пообещав заплатить солью. Я согласился, хотя при тех деньгах, что у меня есть, и тех трофеях, что захватил сегодня, именно щепотки соли мне и не хватало для полного счастья. Мое место было в хвосте обоза вместе с двумя охранниками. Два других перешли в передовой отряд.

— А кто такие туроны? — спросил я Тараниса вечером на стоянке.

— Племя, которое живет севернее нас, за болотами. Они нападают на нас, мы — на них, — рассказал возница.

— Да, скучать друг другу вы не даете, — сделал я вывод.

Глава 2

5

Чтоб я сдох, если Пиктавий — это не будущий Пуатье! Не так уж и много в этих краях известковых плато, омываемых с севера и востока одной рекой и с запада другой, названия которых я забыл. На части этого плато и расположен сейчас город. В предыдущий мой визит сюда он был намного больше и защищен каменными стенами и башнями. Сейчас и то, и другое деревянное, и ниже. Зато три надвратные башни уже сложены из камня, плохо обработанного.

Обоз расположился на затоптанном лугу возле городских стен. На этом месте проводят ярмарки, одна из которых и началась через два дня после нашего прибытия. Съехались продавцы и покупатели со всей территории пиктонов и из прилегающих земель. Я оставил себе двух лошадей, а остальных и другие трофеи продал, заработав приличную сумму серебряных монет, отчеканенных в разных местах. Преобладали, конечно, римские, но были и кельтские, в том числе и эдуйские, на аверсе которых была стилизованная голова воина в шлеме, а на реверсе — странный конь с тоненькими ножками, из-за чего был похож на кузнечика. Часть выручки потратил на доспех для коня, заказав шанфрон (защиту головы) и пейтраль (защиту груди). Кельты славятся, как отменные кузнецы. Некоторые знают секрет изготовления булата. Само собой, конский доспех мне сделали из обычного железа, но хорошо прокованного и закаленного. Шорник сделал из тонкой шкуры внутренний слой, чтобы не натирали коню тело. Затем шорник изготовил под моим руководством седло, а кузнец — стремена и шпоры. Пока что всё это в диковинку. Почти все мужское население Пиктавии пришло посмотреть на седло со стременами.

Поскольку задерживаться надолго в этих местах не собирался, пока кузнец и шорник выполняли заказ, я начал искать караван, который отправится после ярмарки в сторону Бибракты, и наткнулся на римского купца. Точнее, это был потомок воина-галла, выслужившего гражданство и надел земли возле Массалии — сутулый мужчина с длинными носом и усами и печальными глазами. Я еще подумал, что покупали товар у него из жалости. Звали купца Кайден (с кельтского — Воин) Туллий. Видимо, папаша служил в легионе, которым командовал кто-то из патрицианского рода Туллиев, и был уверен, что сын пойдет по его стопам. Привез купец римские товары, в основном предметы роскоши: дорогие ткани, украшения, посуду, в том числе стеклянную. Как ни странно, покупателей на такой товар было много, хотя большая часть пиктонов жила довольно бедно.

Заодно он развеял мои последние надежды, проинформировав о ситуации в Римской республике:

— Консулами в этом году два плебея — Авл Габиний и Луций Кальпурний Пизон Цезонин. Проконсул обеих Галлий — Гай Юлий Цезарь.

Услышав последнее имя, я огорчился, поняв, что перемещение произошло, и обрадовался, будто встретил старого знакомого. По крайней мере, теперь я знал примерно, в каком историческом отрезке нахожусь, и помнил о Гае Юлии Цезаре главное — что он победит всех, кроме Брута.

— Проконсулу постоянно нужны воины. Если хочешь, нанимайся ко мне охранником. После ярмарки поеду домой через те земли, где сейчас его армия, — предложил Кайден Туллий, которому я представился, как галл из Иберии, который ищет, к кому бы поступить на службу.

Я, конечно, согласился. От безделья занялся изучением нравов и обычаев кельтов. Раньше имел дело с ушедшими из своего племени на службу в римскую армию, которые уже были романизированными и жен имели других национальностей, поэтому не глубоко вникал в их менталитет и традиции. Сейчас находился в, так сказать, естественной среде обитания, имел возможность наблюдать и уточнять непонятные моменты. Увиденное удивило меня. Был уверен, что классовое расслоение в кельтском обществе, конечно, есть, но не ожидал, что такое глубокое, почти не уступающее римскому. Наверху находилась военно-религиозная элита, которой принадлежала власть и большая часть земель. Несмотря на то, что друидом мог стать только имеющий необходимые способности (какие именно — чужакам знать не положено), главным священнослужителем всегда был человек из знатного рода. То есть черновую религиозную работу выполняли способные, а административную — знатные. На втором уровне находились воины, которые служили знати, были ее параситами или, на римский манер, клиентами. Приходил бедняк к вождю и предлагал свои услуги, обязуясь служить, не щадя живота. За это получал скот или доспехи и оружие на раскрутку, за которые, в придачу к службе, каждый год отдавал «проценты», а потом и «тело» ссуды. В итоге, если парасит не погибал в бою, вождь нехило наваривался на нем. Выживший воин тоже не жаловался, потому что становился богаче, чем был, и приобретал более высокий статус, освобождающий, к тому же, от всяких поборов, которыми облагались все остальные. На третьем уровне были свободные землевладельцы не из знатных родов, купцы и богатые ремесленники, в первую очередь кузнецы. Этих стригли, но в щадящем режиме. На следующем находились крестьяне и наемные рабочие, с которыми обходились даже хуже, чем римляне со своими. Хотя беднота тоже называла себя кельтами, по большей части были представителями покоренных народов. Я заметил, что иногда с рабами обращались лучше, чем со свободными крестьянами. Видимо, исходили из принципа «Кто не воин, тот не достоин уважения», хотя крестьяне постоянно привлекались в ополчение. Так что принципы будущего феодального общества, которое ярче всего расцветет именно на занимаемых кельтами землях, уже имелись в полном объеме. Видимо, феодализм — это не общественно-экономическая формация, а образ жизни кельтов, который переймут соседи.

Второй яркой чертой была тяга кельтов к поединкам. Рыцарские турниры появятся в этих местах не на пустом месте. При врожденной тяге кельтов к скандалам, разборкам, бои происходили постоянно. Само собой, ни одна попойка не проходила без определения, кто сильнее. Между друзьями-приятелями выяснение отношений происходило на дрынах или деревянных мечах, но иногда сражались и по-настоящему, со смертельным исходом.

Еще одним совпадением с рыцарским обществом была традиция у знати отдавать своих детей в подростковом возрасте на воспитание в чужие семьи. Девочек до достижения четырнадцати лет, после чего быстро выпихивали замуж, а мальчиков — до семнадцати. Только в этом возраста сын получал от того, у кого жил и учился военной премудрости, щит, копье и спату, и с этого дня имел право прийти вместе с отцом на площадь, где проходило вече, или на религиозный праздник

Красноречие у кельтов считается вторым по важности талантом после воинского искусства. Бахвалиться могут долго и с упоением. Поливать грязью врагов тоже. Писать, читать и считать, кроме друидов, умеет мало кто, в основном купцы, торгующие с римлянами. Для записей обычно используют латынь и римские цифры. При этом собственная архаичная письменность у кельтов есть. Буквы представляют собой вертикальную черту, на одной или обеих сторонах которой добавлены горизонтальные или косые черточки. Пользуются ей редко, потому что знания передаются в устной форме, в виде незамысловатых тонических стихов. У друидов обучение может продолжаться лет двадцать, пока ученик не запомнит все, что обязан знать. Кстати, календарь у кельтов лунный, сутки начинаются в полночь. Поэты в большом почете, путешествуют без опаски, потому что обычные люди боятся нападать на них, иначе будут наказаны богами. Главный поэт племени назывался аллав. Его свита могла состоять из двадцати четырех человек, и каждый, у кого они соизволят остановиться, сочтет за честь накормить, напоить и уложить спать эту ораву халявщиков.

В одежде кельты большие щеголи, если этим словом можно обозначить склонность ко всему яркому, блестящему. К головным уборам относятся с презрением. Исключение делалось для шлема в бою, да и то не всегда. Почти у всех были красивые, густые, длинные волосы. В отличие от римлян, лысые среди кельтов встречались очень редко. Мужчины ходили с распущенными гривами или собранными на макушке или сзади в конский хвост. Многие мыли волосы в известковом растворе, иногда подкрашенном красной краской, и потом сооружали замысловатые, высокие прически цвета светлой ржавчины, которые в сухую погоду держались по несколько дней. Женщины заплетали волосы в косы: незамужние в одну-две, замужние в три и больше. Обязательным элементом одежды мужчины были штаны, кожаные или шерстяные, длиной до колена или ниже. Рубахи или, как называли римляне, туники имели рукава длиной до локтя или запястья, причем носили их и мужчины и женщины, но у последних были длиннее, иногда до ступней. В холодную погоду или во время торжественных мероприятий и мужчины, и женщины носили плащи с капюшоном, которые были самых разных цветов, но обязательно ярких и не менее двух, чаще в клетку, но и в полоску тоже встречаются не редко. Одежда украшалась бляшками, бусинками, бисером, вышивкой, вставками другого цвета, бахромой. Количество украшений не поддавалось подсчету: гребни и заколки для волос, шарики в первую очередь из золота и серебра на концах кос или отдельных локонов, диадемы, серьги, причем и у мужчин тоже, гривны, бусы и ожерелья, заколки для плащей, перстни и кольца, иногда по два на пальце, браслеты, как ручные, так и ножные, пряжки и пластинки на ремнях… Про украшение оружия, ножен, щитов, конской сбруи и вовсе молчу. Чем богаче был кельт, тем больше на нем висело блестящих побрякушек. Женщины в придачу злоупотребляли косметикой: румянились, выбеливали мукой лицо и шею и подводили сажей глаза так, что я иногда пугался, увидев такую маску. Римские модницы на фоне кельтских выглядели скромницами. При этом кельты, особенно знать, были очень чистоплотны, часто посещали бани, используя вместо мыла растительные масла. Бедняки ходили босиком, а те, кто жил лучше, носили кожаные сандалии или башмаки. Иногда верх башмаков делали из льняной ткани яркого цвета, а подошву из кожи.

Зато образ жизни у всех слоев общества был довольно простой, я бы даже сказал, спартанский. Мебели в домах было минимальное количество — топчаны и сундуки. Ни стульев, ни табуреток. Едят, сидя на полу. Может быть, поэтому пол всегда застелен соломой или тростником. Дома — одноэтажные постройки, возведенные из камня и дерева и с соломенными или камышовыми крышами, иногда круглые и разделенные на отсеки, выходящие открытой стороной к центру, в котором горел костер для приготовления пищи и обогрева помещения, причем дым выходил через дыру в крыше — были малы, даже у знати всего в три-четыре комнаты. Исключением были длинные воинские дома, в которых вожди пировали со своей дружиной, и большие храмы, которые называют неметонами и которые представляют собой две стены, сложенные по кругу, внешняя из крупных камней с низким и узким входом с востока, а внутренняя из маленьких с входом с запада. В общем, примитивненький лабиринт. Как мне сказали, с внутренней стороны во второй стене много ниш, в которых выставлены черепа и забальзамированные головы убитых врагов, принесенные в жертву богам. Особо ценных пленников умерщвляли прямо в храмах, расстреливая из луков или распиная на кельтских крестах, у которых перекрестье охватывало кольцо. Кельты верят в переселение души, а место ее, по их верованию — в голове. Если отрезать голову и увезти подальше от тела, то переселение не случится. Душа будет существовать в черепе и помогать тому, кому он принадлежит. Поэтому часто можно увидеть череп, прибитый к стене дома, или забальзамированную голову в нише в доме, или, у очень богатых, покрытую золотом и превращенную в чашу для питья вина. Изображение ее, по мнению кельтов, тоже помогает, и у многих воинов навершие спаты в виде человеческой головы. По слухам, в неметонах стоят истуканы, изготовленные из сердцевины дуба, которые являются воплощением богов, но я их не видел, поэтому ни подтвердить эту информацию, ни опровергнуть не могу, как и рассказать что-либо о друидских ритуалах, потому что представителей других племен не пускали в храмы, чтобы, наверное, не занесли порчу.

Кстати, то, что узнал здесь о друидах, сильно отличалось от того, что мне втюхивали в двадцать первом веке. На самом деле подавляющая их часть была обычными шарлатанами, изучившими обряды и мифологии и ничем не отличавшимися от тех же попов или мулл. Обладающие провидческим даром или другими экстрасенсорными способностями встречались редко, как и у любого другого народа, и их называли великими друидами. Славу этих исключений и перенесли потомки на всех служителей культа.

Год у кельтов начинается в ночь на первое ноября. Сейчас этот праздник называется Самайн. В это день открываются ворота в Иной Мир, и вся нечисть шляется среди людей. Символ этого праздника — голова с двумя лицами: одно смотрит в наш мир, а другое — в иной. Видимо, будущий Хеллоуин — это модификация Самайна с заменой головы на тыкву. У кельтов четыре времени года, которые не совпадают с нашими зимой, весной, летом и осенью. С ночи на первое ноября и начинается первое время года. В ночь на первое февраля — второе. Это праздник богини Бригиты, покровительницы пастухов. С этого дня начинают доить овец. Третий период — в ночь на первое мая, в праздник бога Белена, покровителя земледельцев. Везде зажигают по два костра и прогоняют между ними скот, чтобы отогнать злых духов. Четвертый период начинается в ночь на первое августа, но празднуется дольше предыдущих — пятнадцать дней до и пятнадцать после. Это праздник бога Луга, отвечающего за сохранность собранного урожая, сытую жизнь до следующего. Остальные боги, а их у кельтов множество, причем у каждого племени свой главный, выполняли какую-то одну функцию или были, так сказать, многостаночниками. Пожалуй, общим был только Сукелл (Добрый Воин) — бог войны, женатый на Нантосвелте (Деве Извилистого Потока), которая прилетала в мир людей в виде ворона — обязательного спутника всех войн и, пожалуй, главного выгодополучателя.

Вот такие они — нынешние кельты, которых я буду встречать в Уэльсе, Шотландии, Ирландии, Бретани, и не только в двенадцатом веке, но и в двадцать первом. Они сохранят свой язык и кое-какие обычая, традиции и национальные черты, в первую очередь любовь к блестящим предметам и склонность к позерству и хвастовству. Впрочем, и французы, которые будут гордо называть себя галлами, но в большинстве своем окажутся потомками германцев, возведут дешевые понты в национальную религию.

5

До Бибракты мы добирались двадцать семь дней, сделав трехдневные остановки в расположенной между рекой и болотом столице битуригов Аварикуме, будущем Бурже, и эдуйском городе Горгобине, который я не смог идентифицировать ни с каким городом будущего. Столица эдуев — это, скорее, большая крепость, а не город. Находилась она на плато высокого и труднодоступного холма с тремя вершинами, обдуваемого всеми ветрами, довольно сильными и холодными даже летом. Как догадываюсь, выбрали это место для крепости не только из-за того, что нелегко ее будет захватить, но и отсюда можно контролировать верховья рек Луары и Соны, которые сейчас называются Лигер и Арар, и Роны (Родана). Защищена Бибракта где рвом и валом с палисадом, где стеной из камня и дерева. Башни каменные, но низкие, почти вровень со стеной, только фронтальные у главных ворот выше метра на два. Внутри на площади около полутора квадратных километров размещалось много амбаров, сеновалов и складов, забитых до отказа, и больших домов-казарм, сейчас пустующих. Воины, собиравшиеся дать отпор гельветам, предпочитали жить в палатках и шалашах в долине у подножия холма, на берегу сильно обмелевшей речушки, где было теплее и безветреннее. На вершине в большом двухэтажном доме постоянно обитал только вождь эдуев Дивитиак и его параситы и слуги. Видимо, таким образом, оправдывая имя, мстил самому себе и им. Я так и не увидел его ни разу за все время пребывания в крепости и ее окрестностях.

Зато с Думнориксом встретился на второй день. Был он высокого роста и крепкого сложения. Светло-русые волосы эдуйского командующего были помыты в известковом растворе и уложены в прическу, напоминающую шлем, который римляне называли кельтским, хотя это была, скорее, упрощенная модификация коринфского, нижний край которого опирался на плечи. Волевое лицо выбрито недавно, кроме усов, широких, западавших в рот, и длинных. Глаза серые. Нос прямой длинный с широкими ноздрями. На Думнориксе висели золотые серьги в виде колокольчиков, золотая гривна со змеиными головами на обоих концах, золотая застежка пурпурного плаща в виде вставшей на дыбы лошади, по два золотых браслета с растительным орнаментом на каждой руке, по золотому кольцу или перстню с красной с черными пятнышками яшмой на каждом пальце, кроме больших, широкий ремень с овальными золотыми пластинками, на которых барельеф дерева с низким толстым стволом и широченной кроной, из-за чего сперва принял за гриб, висевшая справа метровая спата с рукояткой из слоновой кости и навершием в виде золотого шара, скрытая в ножнах, выложенных золотыми пластинами с барельефом в виде сражающихся кельтов-копейщиков, золотые пластинки в виде прилегшего кабана, прикрепленные к подъемам сапог. К украшениям, наверное, надо отнести и разноцветный бисер по вороту белой рубахи, ее подолу и краям рукавов, которые были длиной до локтя, и золотого цвета бахрому по боковым швам черных шерстяных штанов. В общем, во всех отношениях блестящий представитель кельтского народа. Сопровождали его десятка два чуть менее блестящих.

Проходя мимо меня, завтракавшего стоя возле тележки, с которой пожилая эдуйка продавала молоко и свежие лепешки, Думнорикс скользнул по мне взглядом, потом остановился, посмотрел пристально. Наверное, я был для него таким же диковинным экземпляром, как и он для меня. Я похож на кельта, одет не бедно и при этом не обвешан блестящими предметами, даже рукоять и ножны сабли из недорогих материалов.

— Новенький? — спросил он.

— Вчера вечером прибыл, — ответил я.

— Откуда? — задал Думнорикс следующий вопрос.

— Из Иберии, — дал я ответ.

— Хочешь стать моим параситом? — то ли поинтересовался, то ли предложил он.