Помоги проекту - поделись книгой:
Потому что группы двадцать в составе значимого слов легче разбить на запомнить предложения, знакомые можно гораздо.
Та-ак, попробуем еще раз:
Двадцать слов гораздо легче запомнить в составе значимого предложения, потому что их можно разбить на знакомые группы.
Это все те же двадцать информационных элементов, но с течением жизни вы запоминаете определенные схемы, которые позволяют моментально группировать слова и таким образом легче запоминать их. Официант, обслуживающий вас в ресторане, не просто обладает феноменальной памятью: подобно музыкантам или футбольным защитникам они учатся объединять повторяющиеся сведения в значимые группы.
Запоминание огромного количества повторяющихся комбинаций в шахматах настолько важно, что ранний старт и специализация в этой сфере – определяющий фактор. Психологи Фернан Гобе (мастер международного класса) и Гильермо Кампителли (наставник будущих гроссмейстеров) установили, что шансы подающего надежды шахматиста на то, чтобы стать мастером международного класса (следующий уровень после гроссмейстера), снижаются в 13 раз, если не начать планомерные, упорные тренировки к двенадцати годам. Умение разбивать на значимые группы со стороны кажется волшебством, но это результат масштабной, регулярной практики. Ласло Полгар не зря в это верил, хотя его дочери – не самое наглядное подтверждение этой теории.
Психиатр Дарольд Трефферт посвятил более пятидесяти лет изучению феномена савантов – людей с неиссякаемой тягой к самосовершенствованию в определенной области, навыки в которой многократно превышают их способности во всех прочих сферах. Треффер назвал это явление «островками гениальности»[8]. Трефферт зарегистрировал практически невероятные случаи савантизма – такие, как Лесли Лемке, которые может по памяти воспроизводить тысячи песен. Ввиду того, что Лемке и другие саванты обладают на первый взгляд ограниченной способностью к воспроизведению информации, Трефферт изначально приписывал подобные умения отличной памяти, полагая их «диктофонами в человеческом обличье». Вот только в процессе тестирования, впервые прослушав отрывок из музыкального произведения, музыкальные саванты повторяли «тональные» примеры – то есть практически все популярные и большую часть классических произведений – гораздо легче, чем «атональные», в которых последовательность нот не выстроена в соответствии с привычными гармоническими схемами. Если бы саванты и в самом деле представляли собой ходячие диктофоны, то в ответ на просьбу воспроизвести музыкальное произведение не делали бы различий между ними и не задумывались бы о том, соблюдены ли в них общепринятые правила композиции. На деле же разница для них существует, и она огромна. Автор одного из исследований, изучавший феномен саванта-пианиста, способного безупречно воспроизвести сотни песен, был поражен, когда объект его исследования даже после тренировки не смог повторить «атональное» произведение. «То, что я услышал, было настолько не похоже на оригинал, что я уж было усомнился: не перешла ли клавиатура в режим транспонирования? – писал исследователь. – Но он и в самом деле ошибся, и не единожды».
Схемы и привычные структуры служили определяющим фактором для запоминания савантом услышанного материала. Аналогичным образом, когда таким людям с феноменальными способностями в области изобразительного искусства показывают художественные произведения и просят их воспроизвести, воссоздание зарисовок из реальной жизни удается им гораздо лучше, чем репродукция абстрактных изображений. Трефферту понадобилось не одно десятилетие, чтобы понять, как он ошибался, и прийти к заключению, что у савантов больше общего с вундеркиндами, вроде сестер Полгар, чем он предполагал. Они не просто извергают из себя переработанную информацию – их гениальность, подобно гениальности Полгар, зависит от повторяющихся структур; благодаря им сестрам удалось довести собственные умения до автоматизма. Благодаря достижениям шахматной программы AlphaZero, пожалуй, даже лучших из «кентавров» теперь можно победить в турнире «свободного стиля». В отличие от шахматных программ предыдущих поколений, которые задействовали силу автоматизма для просчета огромного количества возможных ходов и формирования рейтингов в соответствии с критериями, заложенными в них программистами, AlphaZero и в самом деле научилась играть. Для этого ей нужно было всего лишь выучить правила, после чего она могла играть сама с собой до бесконечности, самостоятельно регистрируя успешные и ошибочные приемы и тактики и таким образом совершенствуясь. Вскоре она стала одерживать победу над лучшими шахматными программами, а затем проделала то же самое с игрой го, где возможных комбинаций гораздо больше.
Однако вывод, извлеченный из опыта «кентавров», остается неизменным: чем больше фокус задачи смещается в сторону глобальной стратегии, тем больше усилий требуется от человека.
В хвалебных одах своему впечатляющему детищу разработчики AlphaZero заявили, что программе удалось самостоятельно пройти весь путь развития от уровня tabula rasa («чистый лист») до мастера. Однако начало игры вряд ли можно назвать чистым листом. Ведь программа, как бы то ни было, действует по определенным правилам, оперируя внутри четких рамок. Даже в играх, в меньшей степени подчинененных тактическим схемам, компьютеры должны решать куда более серьезные задачи.
Одним из последних примеров стала компьютерная игра StarCraft – франшиза стратегий реального времени, где вымышленные расы сражаются за первенство где-то на краю Млечного Пути. Решения, которые принимаются в этой игре, гораздо сложнее шахматных задач. Здесь нужно вести сражения, планировать инфраструктуру поселений, исследовать местность, накапливать ресурсы – и все эти виды деятельности находятся в тесной взаимосвязи. Компьютерам нелегко одержать победу в
«Существует огромное множество слоев мышления, – говорит он. – Люди одинаково плохо понимают каждый из них в отдельности, но в то же время мы имеем приблизительное представление обо всех этих слоях, можем сочетать их, и таким образом адаптироваться к различным ситуациям. А ведь именно в этом и заложен ключ к разгадке».
В 2019 году искусственный интеллект впервые одержал победу над профессиональным геймером в ограниченной версии
В узком и упорядоченном мире шахмат, с его моментальной отдачей и безграничной базой данных, искусственный интеллект совершил рывок вперед в геометрической прогрессии. В сфере вождения, которая имеет множество правил, но при этом гораздо более беспорядочна, ИИ также достиг серьезных успехов, хотя нерешенные задачи еще остались. Однако в реальном, открытом мире, свободном от строгих правил и идеальных исторических данных, искусственный интеллект пока терпит самое настоящее фиаско. Так, после победы суперкомпьютера IBM Watson в игре
В 2009 году уважаемое издание
Когда узкая специализация сочетается со «злой» средой, привычка человека полагаться на знакомые схемы может сослужить ему дурную службу – так опытные пожарные принимают неверные решения, оказавшись в непривычной обстановке.
Крис Арджирис, один из учредителей Йельской школы менеджмента, отметил опасность, которую представляет собой привычка относиться к недружелюбной среде так, как если бы она была дружелюбной. В течение пятнадцати лет он наблюдал за поведением успешных консультантов топовых бизнес-школ и заметил, что они отлично справлялись с решением четко поставленных задач, которые можно было быстро оценить. Но в своей работе они задействовали то, что Арджирис назвал «единичной петлей обучения». Когда решение приводило к нежелательному результату, консультант занимал оборонительную позицию. Крис находит их «хрупкую натуру» весьма удивительной, учитывая, что суть их работы заключается в том, чтобы «учить других людей правильно делать свою работу».
Психолог Барри Шварц отмечал похожее отсутствие гибкости у опытных специалистов. В качестве теста он поручил студентам колледжа решить головоломку, в которой нужно было нажимать выключатели в определенной последовательности, чтобы зажигать и выключать лампочки. Головоломку можно было решать снова и снова, семьюдесятью различными способами, и за каждое успешное решение предполагалось небольшое денежное вознаграждение. Никаких правил не было, и студенты должны были руководствоваться методом проб и ошибок[10]. Если студент находил решение, он повторял его снова и снова, чтобы заработать больше денег, даже если сам принцип был ему непонятен. Вскоре к эксперименту присоединились новые студенты, и теперь они должны были вывести общее правило всех решений. Невероятно, но все студенты-новички поняли принцип всех семидесяти решений, тогда как только один «старичок» из получивших ранее награду за одно решение справился с этой задачей. Подзаголовок работы Шварца гласит: «О том, как не нужно учить людей выводить правила» – то есть через вознаграждение за повторяющийся краткосрочный успех при узком спектре решений.
Все вышесказанное будет не очень хорошей новостью для тех, чьи истории стали примером успешной стратегии обучения – семейства Полгар, Тайгера и ряда других представителей различных видов спорта и игр. По сравнению с гольфом, теннис гораздо более динамичен, игроки в нем ежесекундно подстраиваются под своих противников, адаптируются к местности, а иногда – и к соратникам по команде. (В 2008 году Федерер завоевал золотую олимпийскую медаль в парной игре.) Однако теннис все равно находится в «доброй» половине спектра по сравнению, скажем, с палатой скорой помощи, где врачам и медсестрам требуется некоторое время, чтобы понять, что случилось с пациентом. Им приходится искать способы развития собственного опыта за пределами медицинской практики, и подчас эти уроки извне могут противоречить непосредственно их медицинскому опыту.
Мир – это не гольф и даже не теннис. Как сказал Робин Хогарт, во многом наш мир напоминает «марсианский теннис». Есть теннисный корт, а на нем – игроки с мячами и ракетками, но правила нам никто не объяснил. Вывести их нужно самостоятельно, а кроме того, они порой меняются незаметно для нас самих. Всю жизнь мы руководствовались неправильными историями. Так, история Тайгера и Полгаров способствует созданию ложного впечатления, что человеческие навыки всегда формируются в исключительно «доброй» среде обучения. Если это так, те, кто рано начинает оттачивать узкие технические умения, как правило, добивались бы успеха. А между тем так случается далеко не во всех видах спорта.
Если бы объем специализированных тренировок в узкой сфере, которые начали проводиться в раннем возрасте, был ключом к инновационному выступлению, саванты с легкостью овладели бы всеми сферами знаний, а вундеркинды поражали бы всех, даже повзрослев. Как отметила психолог Эллен Уиннер, один из наиболее авторитетных специалистов по одаренным детям, ни один савант пока не изобрел ничего, что в корне изменило бы ту сферу, в которой он силен.
Есть сферы и помимо шахмат, где продолжительная отработка узких навыков помогает развить гроссмейстерскую интуицию. Подобно гольфистам, хирурги совершенствуются в результате многократного проведения похожих операций. Бухгалтеры, игроки в бридж и покер развивают точную интуицию за счет регулярной однообразной деятельности. Канеман назвал эти сферы «устойчивыми статистическими закономерностями». Но стоит правилам хоть немного поменяться, и кажется, что эксперты применяли гибкость своего ума на узкие навыки. Анализ игры в бридж со слегка измененными правилами показал, что опытным игрокам гораздо сложнее адаптироваться к ним, чем новичкам. Когда в рамках одного исследования опытных бухгалтеров попросили руководствоваться в своих вычислениях новым налоговым законодательством, они справились с этой задачей хуже новичков. Эрик Дейн, профессор Университета Райса, изучает организационное поведение и называет это явление «когнитивное укрепление». Чтобы избежать его, он рекомендует точную противоположность методики десяти тысяч часов тренировки – то есть резкое переключение с одного вида деятельности на другой в рамках одной области, а также, по выражению его коллеги-исследователя, «быть одной ногой за пределами своего мира».
Ученые и представители широкой общественности с равной вероятностью могут иметь творческие увлечения, но у ученых, занятых в крупнейших национальных академиях, гораздо чаще наблюдаются хобби за пределами их основной сферы деятельности. А у лауреатов Нобелевской премии – и того чаще. По сравнению с другими учеными эти последние по крайней мере в двадцать два раза больше участвуют в любительских спектаклях, увлекаются танцами, фокусами и тому подобной деятельностью. Кроме того, ученые национального масштаба гораздо чаще других становятся музыкантами, скульпторами, художниками, граверами, плотниками, механиками, изобретателями всякой электронной всячины, стеклодувами, поэтами или авторами художественных и документальных произведений. Но и в этом Нобелевские лауреаты их превосходят. Самые успешные из экспертов также активно вращаются в большом мире. «Со стороны кажется, будто бы они попусту расходуют свои силы и энергию, тогда как на самом деле они лишь направляют их в нужное русло, многократно усиливая свои возможности», – считает испанский Нобелевский лауреат Сантьяго Рамон-и-Кахал, отец современной нейробиологии. Основной вывод из работы, для написания которой потребовались многолетние исследования и наблюдения за поведением ученых и инженеров (которых собственные коллеги считали настоящими экспертами в области технологий), состоял в том, что люди, которые не внесли творческого вклада в собственную область, не имели эстетических интересов за пределами своей узкой специальности. Психолог и видный исследователь творческого потенциала Дин Кейт заметил по этому поводу, что «вместо того, чтобы самозабвенно концентрироваться на некой узкой тематике», творчески активные личности, как правило, имеют широкий круг интересов. «Подобная широта увлечений часто способствует тому, что они принимают нестандартные решения, для которых недостаточно было бы одного знания их узкоспециальной сферы».
Подобные заключения перекликаются с речью Стива Джобса, в которой он подчеркивал важность занятий по каллиграфии в формировании у него чувства прекрасного. «Я вспомнил их, когда мы разрабатывали первый компьютер «Макинтош», – рассказывал он. – Если бы в свое время я не оказался случайно на этом курсе в колледже, у «Маков» не было бы такого количества пропорциональных шрифтов».
Или инженер-электротехник Клод Шэннон, положивший начало «информационному веку» благодаря обязательному курсу философии при Мичиганском университете. В рамках этого курса он познакомился с работой английского логика-самоучки XIX века Джорджа Буля, который первым присвоил значение «1» верным утверждениям и «0» – ложным и доказал, что логические задачи можно решать как математические уравнения. Подобный вывод не имел абсолютно никакой практической важности до тех пор, пока спустя семьдесят лет после смерти Буля Шэннон не попал на летнюю стажировку при Лабораториях Белла. Там он понял, что можно объединить технологию распределения вызовов, применяемую в телефонной связи, с Булевой логической системой и таким образом кодировать и передавать любые сведения электронным путем. Это было фундаментальное открытие, на котором и по сей день основана работа компьютеров. «Просто так получилось, что никто больше не был знаком с обеими этими областями знаний одновременно», – сказал Шэннон.
В 1979 году Кристофер Коннолли стал соучредителем британской психологической консультации для помощи тем, кто стремится достичь больших высот (изначально – спортсменам, но позже и специалистам других сфер). С течением лет Коннолли задался вопросом, почему некоторые профессионалы с трудом ориентировались за пределами своей узкой области, тогда как другие были твердо намерены расширить поле деятельности – например, перейдя из оркестра мирового класса в передвижной. Спустя тридцать лет с начала своей деятельности Конноли вернулся в академическую сферу, чтобы писать исследование именно на эту тему под руководством Фернана Гобе, психолога и мастера спорта по шахматам мирового класса. Прежде всего Конноли установил, что на заре своей карьеры те, кто впоследствии успешно сменил вид деятельности, проходили обширную тренировку и были заняты в различных сферах, даже если у них и была некая приоритетная специальность. По выражению Коннолли, «они следовали по восьмиполосному шоссе», а не по улице с односторонним движением. У них был широкий спектр интересов. Те, кому лучше всего удавалось адаптироваться, умели творчески применять знания из одной области к решению задач из другой, и это помогало избежать когнитивного укрепления. Они использовали то, что Хогарт назвал «предохранителем»: черпали вдохновение из внешнего опыта и аналогий, чтобы избежать повторения устаревших решений, утративших свою эффективность. Их мастерство заключалось в том, чтобы избегать отжившие схемы.
В этом «злом» мире с мутно очерченными задачами и набором жестких правил именно широкий спектр навыков может стать ключом к успеху.
Разумеется, мысль о том, что мир устроен как шахматы или гольф, вселяет определенное утешение. Подобная установка подходит тем, кто твердо верит в «добрый» мир и находится под влиянием убедительных книжек. Но там, где их влияние кончается, начинается измерение, где самый популярный вид спорта – «марсианский теннис», а вместе с ним приходит осознание того, как современный мир стал таким «злым».
Глава 2
Как появился «злой» мир
Город Данидин расположен в долине холмистой части Южного острова Новой Зеландии, посреди Тихого океана. Эта земля славится желтоглазыми пингвинами, а жители Данидина, не скромничая, заявляют о том, что именно в их городе находится жилая улица с самым крутым рельефом. Еще здесь расположен Университет Отаго – старейший в Новой Зеландии – и дом Джеймса Флинна, профессора политологии, который радикально перевернул представление психологов о мыслительном процессе.
Он начал свои изыскания в 1981 году, обнаружив работу тридцатилетней давности, в которой приводились результаты IQ-тестирования солдат Первой и Второй мировых войн. При этом солдаты Второй мировой показали себя намного лучше. Один из участников Первой мировой, набравший 50 %, не заработал бы и 22 %, случись ему выполнять задание вместе с солдатами Второй мировой. Тогда Флинн задался вопросом: а не произошла ли и среди гражданских подобная эволюция? «Я подумал: если уровень IQ повысился повсеместно, может быть, и сами они рассыпались по миру, – писал он. – И если это так, то психологи явно не замечали чего-то очень важного прямо у себя под носом».
Флинн стал писать исследователям из других стран, прося их об информации, и вот однажды, в ноябре 1984 года обнаружил в своем почтовм ящике письмо. Оно было от голландского ученого, и в нем были данные, полученные за годы проведения IQ-тестов среди молодых нидерландцев. Данные были результатом теста под названием «Прогрессивные матрицы Рейвена», разработанные с целью проверки способности участников находить смысл в сложности. Каждый вопрос теста включает серию абстрактных рисунков, при этом один рисунок отсутствует. Испытуемый должен постараться заполнить недостающие участки, чтобы получить готовую картинку. Тест Рейвена задумывался как наглядная демонстрация «урезанного» культурного теста; при этом производительность не должна страдать от материального знания жизни как внутри школы, так и за ее пределами. Если бы марсианам вдруг вздумалось высадиться на Земле, Рейвен не упустил бы возможности проверить их умственные способности. И все же Флинн сразу понял, что молодой голландец совершил невероятный скачок между одним поколением и другим.
В руководствах по прохождению теста Флинн обнаружил дополнительные подсказки. Все тесты на IQ стандартизированы, чтобы среднее количество очков всегда составляло 100 (очки присваиваются на основании графика, и отметка 100 находится ровно посередине). Флинн заметил, что для сохранения среднего показателя – 100 очков – стандарты тестирования время от времени менялись: при каждой последующей проверке испытуемые давали более точные ответы, чем в прошлый раз. За год с момента получения письма от голландца Флинн сумел собрать данные из четырнадцати стран. Каждый отчет показывал серьезный скачок как для детей, так и для взрослых. «Наше преимущество перед предками от колыбели до могилы», – так сказал об этом Флинн.
Он не ошибся: улучшение показателей
Эффект Флинна – увеличение количества правильных ответов в IQ-тестах с каждым новым поколением XX века – зарегистрирован теперь более, чем в тридцати странах. Темпы роста поражают: три очка каждые десять лет. В перспективе эти данные означают, что если показатели взрослого человека, набравшего сегодня средний балл, сравнить с результатами взрослых сто лет назад, его IQ был бы 98 %.
Открытие Флинна, опубликованное в 1987 году, произвело в сообществе исследователей когнитивных способностей эффект разорвавшейся бомбы. Американская психологическая ассоциация организовала по этому вопросу целый форум. Те, кто настаивал на неизменности показателей IQ-тестов, высказали ряд предположений, объясняющих это явление со своей точки зрения, одновременно опровергнув заключение Флинна. Среди их доводов были более высокий уровень образования и лучшее питание, которые, предположительно, способствовали повышению показателей. Но ни один из этих факторов не мог в полной мере оправдать столь необычного поведения. Результаты тестов по материалам, пройденным в школе, при самообразовании или внеклассном чтении – то есть область общих знаний, арифметика, словарный запас – практически не изменились. Однако показатели по более абстрактным материям, официально не изучающимся в школе, – таким как тесты Рейвена, тесты на установление сходства, требующих описания общих черт предметов, – взлетели до небес.
Если современного молодого человека спросить, что общего между словами «закат» и «рассвет», он немедленно ответит, что оба эти понятия обозначают время суток. Однако он с гораздо большей вероятностью, чем его бабушки и дедушки, уточнит, в чем состоит их сходство: оба они разделяют день и ночь. Современный ребенок со средним уровнем, во времена своих бабушек и дедушек набрал бы в подобном тесте не более 94 очков. Группа эстонских ученых, сравнив национальные показатели восприятия слов среди школьников 1930-х и 2006-х годов, пришли к выводу, что уровень восприятия большинства абстрактных понятий за это время значительно улучшился. При этом дети почти не превзошли своих родителей в понимании обозначений осязаемых предметов или явлений («курица», «питание», «болезнь»), однако намного лучше понимали неосязаемые понятия («закон», «клятва», «гражданин»).
Наиболее серьезный скачок показателей по всему миру наблюдался по результатам тестов Рейвена – как раз там, где изменений ожидали меньше всего. «Резкий рост показателей по тесту Рейвена – знак того, что современным детям гораздо лучше дается решение задач «с листа», без предварительной подготовки», – заключил Флинн. В них сильнее развита способность выводить правила и находить закономерности, которых им никто не объяснял. Даже в тех странах, где наблюдается снижение результатов по математике и словесным заданиям, показатели по тестам Рейвена растут. Причиной было нечто неуловимое и непостижимое, витавшее в воздухе современного мира. Более того: это загадочное вещество подпитывало современный мозг главным образом в области решения абстрактных задач. Флинн недоумевал: чем вызвана столь масштабная и в то же время столь сфокусированная перемена?
В конце 1920-х – середине 1930-х годов на окраинах Советского Союза произошли усиленные социально-экономические перемены, которые при нормальных обстоятельствах заняли бы не одно поколение. Частные фермеры отдаленных районов нынешнего Узбекистана испокон веков питались плодами собственных садов и выращивали хлопок. В соседнем Кыргызстане на горных пастбищах пастухи пасли скот. Население этих регионов было абсолютно неграмотно, а социальная иерархия держалась на строгих религиозных нормах. Социалистическая революция перевернула привычный уклад практически в одночасье.
Советское правительство превратило частные хозяйства в колхозы и дало толчок промышленному развитию. Вскоре экономика страны стала сложной системой с тесно взаимосвязанными элементами. Крестьянам приходилось обдумывать стратегии коллективной работы, планировать производство заблаговременно, распределять обязанности и оценивать результаты труда. Глухие деревушки постепенно стали сообщаться с отдаленными городами. В неграмотных прежде поселениях открывались школы, а взрослые люди стали учиться связывать звуки с символами. Деревенские жители и раньше умели считать, но только в практических целях. Теперь же им мало-помалу объясняли понятие числа как абстракции, существующей даже без привязки к конкретному количеству животных или партий еды. Некоторые женщины так и остались неграмотными, но прошли краткий курс по воспитанию детей дошкольного возраста. Другие же поступили в педагогические училища. Даже студенты без формального образования какого-либо уровня смогли получить подготовку в области дошкольного воспитания, естественных наук, технологии сельского хозяйства. За ними последовали средние школы и техникумы. В 1931 году, в эпоху невероятных преобразований, молодой психолог Александр Лурия провел «естественно-научный эксперимент» – уникальный в мировой истории. Он решил выяснить, способна ли смена рода занятий привести к изменению мировоззрения.
К началу эксперимента Лурии еще оставались глухие деревушки, не затронутые ураганом перемен в традиционном укладе. Население этих деревушек и стало его контрольной группой. Он выучил местный язык и вместе с коллегами-психологами стал общаться с деревенскими жителями в расслабленной обстановке – в чайных домах или поле. В ходе этих бесед испытуемым задавались вопросы и были даны задания для выяснения их образа мыслей.
Некоторые из задач были предельно просты: разложите 6 мотков шерсти или шелка в один ряд и попросите участников их описать. Колхозники и председатели, а также женщины и девушки, не задумываясь, говорили: «синий, красный, желтый», иногда с небольшими вариациями. В самых глухих деревушках, где все еще царил средневековый уклад, ответы были более разнообразными: «хлопок в цвету», «гнилой зуб», «много воды», «небо», «фисташка». После этого нужно было рассортировать мотки по группам. Колхозники и мало-мальски образованные молодые люди с легкостью раскладывали их по цветам. Даже когда они не знали названия конкретного цвета, им не составляло труда сгруппировать вместе более темные и более светлые оттенки. В то же время, жители глухих деревушек – даже профессиональные вышивальщицы – отказались. «Так нельзя», – говорили они, или же: «Они все разные, их нельзя класть вместе». После настойчивых уговоров и только при условии, что они смогут группировать пряжу на отдельные малые группы, кто-то все же согласился, но их подборки на первый взгляд казались совершенно случайными. Некоторые участники сортировали мотки по насыщенности цвета, совершенно не обращая внимания на сам цвет.
Потом начались геометрические формы. Чем выше был уровень развития, тем более вероятно было то, что отдельные участники поймут такое абстрактное понятие, как «формы», и начнут группировать между собой треугольники, прямоугольники и круги, даже не имея школьного образования и не зная названий фигур. В то же время, жители глухих деревушек не видели ничего общего между квадратом, нарисованным жирными линиями, и точно таким же, нарисованным точками. По мнению Алиевой, двадцатишестилетней крестьянки из дальней деревни, квадрат из жирных линий, разумеется, был картой, а квадрат из точек – часами. «Разве можно часы и карту положить вместе», – недоверчиво спросила она. Двадцатичетырехлетний крестьянин Хамид утверждал, что круги из точек и из соединенных линий нельзя группировать вместе – потому что один из кругов был монетой, а второй – луной.
Подобные ответы давались на любые вопросы. Вынужденные создавать концептуальные группы – подобные объединению предметов по общему признаку в IQ-тестах, – жители глухих деревень предпочитали практические истории о своем непосредственном опыте. Психологи попытались объяснить тридцатидевятилетнему Рахмату принцип упражнения «лишний». В качестве иллюстрации был дан пример трех взрослых и одного ребенка, причем ребенок явно не был похож ни на кого из них. Вот только Рахмат видел все совершенно иначе. «Мальчик должен играть вместе со всеми!» – утверждал он. Взрослые работают, «и если они будут бегать по мелочам, то никогда не успеют сделать свою работу, но мальчик может бегать за них». Отлично; теперь – молоток, пила, топор и бревно – три из них инструменты. «И это не группа, – ответил Рахмат, – потому что без бревна они бесполезны, так зачем им быть вместе?»
Прочие деревенские жители убирали либо молоток, либо топор – словом, инструмент, казавшийся им менее гибким по отношению к бревну; если, конечно, не стукнуть молотком по топору, чтобы он вошел в бревно – тогда пусть остается. Тогда, может быть, птица/винтовка/кинжал/пуля? И в этом случае, по мнению деревенских жителей, убрав один предмет, нельзя получить однородную группу. Пулю нужно заряжать в винтовку, чтобы убить птицу, а потом «зарезать птицу кинжалом – как же иначе?».
Но то были лишь пояснения к заданиям, а не сами задания. Никакие хитрости и примеры не помогали, объяснять было бесполезно: деревенские жители напрочь отказывались оперировать какими-либо понятиями, кроме тех конкретных вещей, что составляли их повседневный быт. Крестьяне и студенты, уже начавшие мало-помалу вращаться в современном мире, могли применить на практике то, что называется «индукцией», – самостоятельно выводить базовые принципы, основываясь на фактах или материалах, не имея инструкций и даже в тех случаях, когда видели материал впервые. Оказывается, в этом и состоит суть теста Рейвена. Представьте себе деревенских жителей, живущих практически на уровне Средневековья, и абстрактные рисунки из теста Рейвена.
Некоторые изменения, сопутствующие современной жизни и коллективной культуре, носят почти что магический характер. Лурия выяснил, что оптические иллюзии у жителей глухих деревень и людей из промышленно развитого мира различаются – например, иллюзия Аббингхауза. Какой из кругов кажется вам больше?
Если вы выбрали правый, вероятно, вы живете в промышленно развитом обществе. Деревенские жители правильно поняли, что они одинаковые, а колхозники и студентки педагогического училища указали на правый. Подобные результаты повторились и в других традиционных обществах, тогда ученые предположили, что это может быть связано с тем фактом, что средневековые люди не так тяготеют к объединяющему контексту – то есть к отношениям между различными кругами – и на их восприятие не повлияло наличие дополнительных кругов. Выражаясь языком метафор, средневековые люди не увидели за лесом деревьев; современные же люди не видят за деревьями леса.
После путешествия Лурии в глухие деревушки ученые пытались повторить его опыт в других культурах. Так, либерийская народность кпелле на протяжении всего своего существования выращивала рис; однако в 1970-х земля под ними задрожала, и от их деревушек до городов пролегли дороги. При решении теста на сходство подростки, проходившие обучение в современных заведениях, сгруппировали предметы по абстрактным категориям (все это дарит нам тепло), тогда как традиционные подростки сформировали группы, основываясь на субъективных ощущениях, и часто меняли стратегию, даже когда их просили выполнить такое же задание.
Поскольку подростки, которые соприкоснулись с современной реальностью, уже сформировали значимые тематические группы, они демонстрировали лучшие результаты и в задании на пересчет предметов. Чем больше они приближались к современности, тем сильнее было их абстрактное мышление и тем меньше они полагались на конкретный опыт мира как точку отсчета.
Выражаясь языком Флинна, сейчас мы смотрим на мир через «научные очки». То есть вместо того, чтобы полагаться на свой непосредственный опыт, мы загоняем реальность в рамки классификаций, используя множество слоев абстрактных концептов для понимания того, как различные элементы информации связаны между собой. Мы выросли в мире классификаций, абсолютно чуждом жителям деревушек. Мы относим некоторых животных к млекопитающим и уже внутри этого класса формируем более мелкие группы на основе сходства их физиологии и ДНК.
Слова, которые обозначают явления, за несколько поколений превратились из научных терминов в широко известные понятия. Так, слово «процент» практически отсутствует в книгах начала ХХ века, но к 2000 году встречается уже раз в пять тысяч слов (длина этой главы – 5500 слов). Программисты создают многослойные абстракции (вот у кого блестящие результаты по тестам Рейвена). В полосе загрузки вашего компьютера, заполняющейся по мере завершения загрузки, присутствует бесчисленное количество абстракций, от фундаментальных (язык программирования, на котором она написана, представляет собой бинарный код – ряд из нулей и единиц, используемый компьютером,) до психологических (сама по себе полоса – визуализация времени, которая успокаивает пользователя, давая ему информацию о степени завершенности множества второстепенных видов деятельности).
Юристы могут задуматься о том, почему результаты одного дела – возбужденного по иску человека из Оклахомы, – имеют значение для принятия решения по совершенно другому, где истцом выступила компания из Калифорнии. В процессе подготовки они могут пробовать различные гипотезы, воображая себя на месте адвоката противоположной стороны и представляя их доводы. Концептуальные схемы обладают гибкостью, позволяют структурировать сведения и мысли в самых разных ситуациях, а также осуществлять обмен знаниями между различными сферами. Для работы в современном мире необходима постоянная передача знаний – способность применять их в новой ситуации и области. За последнее время изменились фундаментальные мыслительные процессы, адаптируясь под возросшую сложность окружающей действительности и потребность выведения новых закономерностей вместо того, чтобы пользоваться старыми. Схемы классификаций, основанные на базовых понятиях, служат своего рода подложкой и связующим материалом для знаний, обеспечивая им более легкую усваиваемость и гибкость. Результаты исследования тысяч взрослых из шести развивающихся стран показали, что готовность заниматься современными видами деятельности, которые подразумевают автоматическую функцию решения проблем и регулярное возникновение новых видов задач, сопряжена с так называемой «когнитивной гибкостью». Однако, отмечает Флинн, это вовсе не означает, что в мозгах современного человека от рождения заложен больший потенциал, чем поколение назад, просто теперь на смену утилитарной пришла призма, через которую весь мир представляется в виде набора понятий[11]. Даже относительно недавно, в ряде особенно традиционных или ортодоксальных религиозных сообществ, сделавших шаг вперед в направлении модернизации (но все же недостаточный, ибо женщина по-прежнему не может заниматься современной работой), эффект Флинна гораздо быстрее проявлялся у мужчин, нежели у женщин, принадлежавших к одному сообществу.
Жизнь в современном мире немало способстовала нашему умению адаптироваться к сложностям, что проявляется в виде гибкости и, как следствие, отражается на широте нашего интеллектуального кругозора.
Мозг средневекового человека привык работать внутри жестких рамок конкретного мира, зримого и осязаемого, и это распространялось на все сферы. После долгих уговоров некоторые из крестьян все же согласились решить следующую задачку: «Хлопок хорошо растет там, где сухо и тепло. В Англии холодно и сыро. Может ли там расти хлопок?» Они обладали непосредственным опытом выращивания хлопка, и потому некоторые смогли дать ответ (робко и после наводящих вопросов), хотя и никогда не были в стране, о которой спрашивалось в задачке. Однако точно такая же задача, но с несколько измененными данными, поставила их в тупик: «На Крайнем Севере, где лежат снега, все медведи белые. Новая Земля – на Крайнем Севере, и там всегда снег. Какого цвета там медведи?» На этот раз даже после многочисленных наводящих вопросов деревенские жители не смогли даже приблизиться к правильному ответу. Они придерживались строгого принципа. «Только тот, кто был там, сможет вам ответить», – заявил один из них, хотя в Англии он тоже не был, и это не помешало ему правильно ответить на предыдущий вопрос. Но достаточно было легкого соприкосновения с современным миром, и эта проблема была решена. На вопрос о белых медведях Абдул – сорокапятилетний и почти безграмотный, но все же председатель колхоза – ответил неуверенно, но все же применил формальную логику: «Если все так, как вы говорите, то они все должны быть белые».
Переход к новому строю кардинально изменил внутренний мир деревенских жителей. Когда ученые из Москвы спросили их, что они хотели бы узнать о них или месте, откуда они приехали, хуторяне и пастухи не смогли дать единодушного ответа: «Я не видел, чем занимаются люди в других городах, так как я могу спрашивать?» Те же, кто работал в колхозах, продемонстрировали любопытство.
– Вот вы только что говорили о медведях, – заговорил тридцатиоднолетний колхозник Ахметжан. – Я вот чего не понимаю: откуда они взялись? – Он немного подумал. – И вот еще про Америку: у нее свои власти или там тоже мы?
Девятнадцатилетний Сиддах, работавший в колхозе и окончивший два класса начальной школы, просто сыпал творческими вопросами, подтверждающими саморазвитие и смещение внутреннего фокуса с личного на местное и глобальное.
– Что нужно сделать, чтобы наши колхозники стали лучше? Как добиться того, чтобы растения росли выше, чтобы они были высокими, как деревья? И еще я бы хотел знать, как устроен мир, откуда что берется, как богатые богатеют и почему бедные остаются бедными?
В отличие от примитивных деревенских жителей, чей кругозор ограничен их непосредственным бытом, мышление современного человека относительно свободно. Это не означает, что один образ жизни однозначно лучше другого. Ведь давно подмечено: городской житель, путешествующий по пустыне, полностью зависит от кочевника. А потому в пустыне кочевник – и есть гений.
Но, несомненно, то, что для современной жизни требуется широкий диапазон навыков, умение находить точки соприкосновения и связывать воедино параллельные сферы и идеи.
Лурия рассматривал тот «категорический» образ мышления, который Флинн впоследствии назвал «научной призмой». «Как правило, оно довольно гибко, – писал Лурия. – Люди легко меняют определения, составляя соответствующие категории. Они классифицируют объекты по их сути (животные, цветы, инструменты), материалу (дерево, металл, стекло), размеру (большой, маленький) и цвету (темный, светлый) или по иному качеству. Способность легко смещать фокус, переключаться с одной категории на другую – одна из основных характеристик «абстрактного мышления».
Флинн был немало обескуражен тем, что общество, и в частности сфера высшего образования, в ответ на расширившийся кругозор усилило упор на специализацию, вместо того чтобы начать развивать концептуальное мышление и способность переключаться.
Он провел исследование, в ходе которого сравнил средний балл старшекурсников разных специальностей одного из лучших государственных университетов Америки с их же результатами теста на критическое мышление. Целью была проверка способности студентов применить фундаментальные абстрактные понятия из области точных наук в распространенных жизненных ситуациях. К своему удивлению, Флинн установил, что связь между результатами теста по пространному концептуальному мышлению и средним баллом была практически равна нулю. По его словам, «способности, которые помогают студентам получать хорошие оценки, не включают в себя критических навыков в широком смысле этого слова»[12].
Каждый из двадцати вопросов был направлен на проверку определенной формы концептуального мышления, широко применимого в современном мире. С теми частями теста, где задействовалась форма концептуального мышления, не требовавшая особой подготовки – например, выявление циркулярной логики, – студенты справились хорошо. Однако в том, что касается практического применения навыков концептуального мышления, результаты были ужасны. Студенты, выбравшие профильным предметом биологию и английский, одинаково плохо отвечали на все вопросы, не связанные напрямую с их областью. Ни в одном из профильных направлений, включая психологию, студенты не понимали методы социологии. Студенты-естественники заучивали факты из своей профильной области, не понимая принципа работы науки и не умея делать правильных выводов. Те, кто специализировался на нейробиологии, не справились почти ни с чем. Результаты студентов, выбравших предпринимательство, были плачевны по всем предметам, включая экономику. Лучше всех справились экономисты. Экономика, по сути своей, имеет довольно широкий охват, и студенты продемонстрировали умение применять усвоенные навыки рассуждения к задачам, лежащим за пределами их области[13]. В то же время химики, несмотря на исключительный ум, испытывали определенные трудности в применении научного мышления к задачам, не имеющим отношения к химии.
Студенты, среди которых Флинн проводил свое тестирование, часто принимали тонкие оценочные суждения за научные заключения, и в той части задания, где ситуация была неоднозначной, а студенты
«Похоже, ни в одном направлении преподаватели даже не пытаются развить в студентах какие-либо навыки, помимо узкого набора, необходимого для их профессии».
Флинну уже за восемьдесят. У него пышная белая борода, обветренные щеки человека, который всю жизнь бегает, и пышные белые кудри, обрамляющие голову, словно кучевое облако. Из его дома на холме в Данедине открывается вид на нежно-зеленые фермерские луга. Когда речь заходит о его собственном обучении в Университете Чикаго, где он был капитаном команды по бегу, Флинн воодушевляется. «Даже в лучших университетах не развивают критическое мышление, – говорит он. – Студентам не дают инструменты для анализа современного мира за пределами области их специализации. Их образование слишком узко». При этом он имеет в виду не то, что у студентов факультета информатики должен быть курс искусствоведения, а то, что всем студентам необходимо прививать навыки, позволяющие им комфортно чувствовать себя в любой дисциплине.
Чикагский университет всегда гордился тем, что уделяет большое внимание развитию междисциплинарного критического мышления. Обязательная двухлетняя программа, по словам руководства учебного заведения, «направлена на ознакомление студентов с поисковыми инструментами, которые используются в каждой дисциплине – естественных науках, математике, гуманитарных сферах и социологии. Цель в том, чтобы не только передать знания, но и научить задавать фундаментальные вопросы и познакомить с идеями, сыгравшими определяющую роль в формировании нашего общества. Но даже в Чикаго, по словам Флинна, программа, по которой он учился, не была направлена на развитие и применение навыков концептуального мышления в различных сферах. Профессора попросту горят желанием поделиться со студентами интересными фактами, почерпнутыми за годы все более сужающейся специализации. Он сам преподавал на протяжении пятидесяти лет в самых разных учебных заведениях – от Корнелла до Кентербери – и с готовностью относит самого себя к тем, кого критикует. В рамках курса по введению в моральную и политическую философию он не мог удержаться от того, чтобы не начать рассказывать во всех подробностях о Платоне, Аристотеле, Гоббсе, Марксе и Ницше.
Флинн учил студентов и более широким понятиям, но не отрицает того, что часто подавал их под обильным соусом другой информации, необходимой только в рамках конкретного предмета, – и от этой привычки он долго избавлялся. В результате исследования, которое он проводил в государственном университете, он уверился в том, что местные преподаватели стремятся во что бы то ни стало развить навыки студентов в узкой области, но ничего не делают для того, чтобы отточить инструменты мышления, которые могут пригодиться в любой сфере. Подобную ситуацию, по его мнению, необходимо менять, если студенты хотят научиться максимально эффективно применять абстрактное мышление. Их необходимо учить
В настоящее время профессора все чаще принимают вызов. Примером может служить курс при Университете Вашингтона под названием «Как отсеять ерунду» (
Джанетт Винг, профессор информатики Колумбийского университета и бывший вице-президент компании Microsoft Research, представила вычислительное мышление как «ментальный швейцарский нож». По ее словам, оно стало не менее важно, чем чтение, даже для тех, кто не имеет никакого отношения к компьютерам и программированию. «Вычислительное мышление заключается в том, чтобы использовать абстракцию и декомпозицию при решении масштабных, сложных задач, – пишет она. – Это умение выбрать подходящее решение задачи».
Однако большинство студентов получают то, что экономист Брайан Каплан назвал «узкой профессиональной подготовкой к работе, которую мало кто из них получит». Три четверти американских выпускников выбирают карьерный путь, никак не связанный с их университетским профилем, и эта же тенденция наблюдается среди студентов математических и естественно-научных факультетов, после того как они получили навык использования инструментов только в одной области.
Но одного хорошего инструмента почти никогда не хватает для решения всех сложных задач, связанных между собой, в быстро меняющемся мире. Как сказал историк и философ Арнольд Тойнби, описывая анализ мира в эпоху технологических и социальных перемен: «Не существует универсальных инструментов».
К счастью, на последнем курсе у меня был профессор химии – воплощение идеала Флинна. На каждом экзамене, помимо классических вопросов из области химии, было и нечто вроде: «Сколько в Нью-Йорке настройщиков пианино?» Студентам приходилось оценивать, исходя исключительно из субъективного суждения, пытаясь найти правильный порядок величин. Позже профессор объяснил, что это были «задачи Ферми», потому что Энрико Ферми, создавший первый ядерный реактор под футбольным полем Университета Чикаго, постоянно вел несложные подсчеты, чтобы облегчить себе процесс решения задач[14]. Основным выводом из этого вопроса было то, что подробные знания, полученные прежде, были гораздо менее важны, чем сам образ мышления.
На первом экзамене я действовал наугад («Понятия не имею – может быть, десять тысяч?») – и чутье меня не подвело. К концу курса в моем концептуальном «швейцарском ноже» появился новый элемент – умение использовать то немногое, что я по-настоящему знал, чтобы сделать предположение о том, чего не знаю. Я знал численность населения Нью-Йорка; у большинства одиноких людей, живущих в однокомнатных квартирах, вряд ли есть фортепиано, которые нужно настраивать; в то же время у родителей большинства моих друзей было от одного до трех детей; так сколько домов в Нью-Йорке? И в скольких из них есть фортепиано? Как часто их настраивают? Сколько времени может занять настройка фортепиано? Сколько домов может обойти настройщик за день? Сколько дней в году работает настройщик? Для того, чтобы получить правдоподобный общий ответ, вовсе не обязательно производить точные расчеты. Положим, жители глухих узбекских деревушек не слишком хорошо решают «задачки Ферми», но и я справлялся неважно до этого курса. Но освоить их было легко. Как человек, выросший в XX веке, я уже носил те самые «очки» – мне просто нужна была помощь, чтобы задействовать их нужным образом. Я совсем не помню стехиометрию, зато регулярно пользуюсь методом Ферми, разбивая задачу на составные части, чтобы через свои малые знания выяснить то, чего я не знаю совсем, – своего рода задача на подобное.
К счастью, в ходе ряда исследований было обнаружено, что незначительная подготовка в области стратегий широкого мышления – например, по методу Ферми, – может принести серьезную пользу и применяться в самых разных областях. Неудивительно, что именно «задачи Ферми» стали темой курса «Как отсеять ерунду». В этом курсе на примере новостного репортажа с искаженными сведениями было продемонстрировано, «как через предположения по методу Ферми можно отсечь ерунду, подобно тому, как нож разрезает масло». Любой человек, получающий численную информацию, – из статей или объявлений, – может таким образом очень быстро научиться улавливать подвох. И этот «нож для масла» весьма полезен. Я достиг бы гораздо большего успеха в исследовании любой области, в том числе в области физиологии арктических растений, если бы научился широко применять практичные инструменты рассуждения вместо интересных подробностей из физиологии.
Подобно гроссмейстерам и пожарным, деревенские жители, застрявшие в Средневековье, твердо верили в то, что было вчера и останется неизменным завтра. Они имели исключительную подготовку в том, что касается предыдущего опыта, и совершенно ничего не знали о будущем. Все их мысли были сосредоточены на одном предмете таким образом, какой наш современный мир считает стремительно устаревающим. Они идеально владели навыком получения знаний из опыта, но совершенно не умели учиться
Чем более узки рамки, чем чаще повторяется задача, тем выше вероятность доведения решения до автоматизма, в то время, как гораздо большую награду получает тот, кто способен извлечь концептуальное знание из одной сферы или типа задач и применить его в совершенно новой.
Навык широкого применения знаний формируется в результате многопрофильного обучения. Группа исполнителей, обладающих чрезвычайным талантом в другом месте и в другое время, превратила многопрофильное обучение в особое искусство. Их история старше и намного более иносказательна, чем сказка о современных вундеркиндах.
Глава 3
Лучше меньше, да лучше
Если какой-нибудь путешественник XVII века вздумал бы отправиться в Венецию, то всюду, куда бы он ни пошел, он услышал бы, как с треском разрываются рамки музыкальных традиций. Даже само название эпохи – барокко – происходит от термина ювелиров и обозначает необычайно крупную, причудливых форм жемчужину.
В инструментальной музыке – той, которой не нужны были слова, – в ту пору происходила небывалая и всеобъемлющая революция. Вводились совершенно новые инструменты – такие как фортепиано; те, что существовали прежде, совершенствовались – так, скрипки работы Антонио Страдивари спустя века можно продать за миллионы долларов. Зародилась современная мажорно-минорная система. Провозглашались виртуозы – авторы оригинальных музыкальных произведений. Композиторы старались максимально реализовать свои умения, сочиняя сложные сольные партии, дабы расширить границы способностей лучших исполнителей. Тогда же появилось понятие концерта – особого типа выступления, в ходе которого виртуоз-солист играл в сопровождении оркестра, а венецианский композитор Антонио Вивальди завоевал в этом жанре неоспоримое первенство. Его «Времена года» и по сей день являются безусловным хитом – насколько это можно сказать о произведении, которому почти триста лет (фанатский ролик по мультфильму «Холодное сердце», где «Времена года» были использованы в качестве саундтрека, набрал девяносто миллионов просмотров в YouTube). Реализации творческого потенциала Вивальди содействовал ансамбль талантливых музыкантов, способных очень быстро разучивать новые партии для самых разных инструментов. Именно ради них со всей Европы съезжались императоры, князья, кардиналы и графини, чтобы насладиться музыкой, написанной в духе последних тенденций эпохи. Все участники были женщинами и известны как figlie del coro – буквально «дочери хора». Такие занятия, как верховая езда и спорт на открытом воздухе, в плавучем городе были недоступны, и главным развлечением горожан была музыка. Звуки скрипок, духовых инструментов и вокала доносились с каждой лодочки и гондолы. И весь этот век, пронизанный музыкой, был веком царствования «дочерей хора».
«Только в Венеции, – писал один из важных гостей города, – можно лицезреть это музыкальное чудо».
Они были одновременно родоначальницами музыкальной революции и небывальщиной. Во всех прочих местах на их инструментах могли играть только мужчины. «Они поют, словно ангелы, играют на скрипках, флейтах, на органе, гобое, виолончели, – писал потрясенный французский политик. – Иными словами, им не страшен никакой инструмент».
Другие современники были менее дипломатичны. Так, британский писатель-аристократ Гестер Трэйл сетовал: «Вид девиц, пиликающих на контрабасе и дудящих в фагот, не доставил мне большого удовольствия». В конце концов, в ту пору «женщинам подобало» играть на инструментах вроде клавесина или стеклянной гармоники.
Зато король Швеции пришел от «дочерей хора» в совершеннейший восторг. Известный авантюрист Казанова был потрясен переполненными залами. Один суровый французский критик особенно отмечал одну скрипачку: «Она – первая представительница своего пола, осмелившаяся бросить вызов успешным состоявшимся артистам». Даже те из слушателей, кто явно не выказывал готовности покровительствовать искусствам, были тронуты. Франческо Колли писал об «ангельских сиренах», превзошедших «даже самых возвышенных птиц» и «распахнувших пред слушателями врата Рая». Эта похвала особенно неожиданна, поскольку Колли был официальным книжным цензором Венецианской инквизиции.
Лучшие из «дочерей» прославились на всю Европу. Среди них была Анна-Мария делла Пьета. Один немецкий барон назвал ее ни больше ни меньше «первой скрипкой Европы». Председатель парламента Бургундии заявил, что ей «не было равных» даже в Париже. Отчет о расходах, составленный Вивальди в 1712 году, свидетельствует о том, что он потратил двадцать дукатов на скрипку для шестнадцатилетней Анны-Марии. Пожалуй, эту сумму легко можно счесть эквивалентом помолвочного кольца; сам же Вивальди заработал ее за четыре месяца. Из сотен концертов, написанных им для figlie del coro, двадцать восемь сохранилось в «записной книжке Анны-Марии». На кожаной обложке алого цвета – цвета Венеции – изящными золотыми буквами выведено ее имя. Концерты, написанные с главной целью – подчеркнуть вершину ее таланта, полны энергичных пассажей, для исполнения которых необходима одновременная игра разных партий на нескольких струнных инструментах. В 1716 году Анна-Мария и другие «дочери» получили заказ Сената на более интенсивную артистическую деятельность, дабы призвать милость Божью на венецианскую армию, которая тогда сражалась с Османской империей на острове Корфу (во время осады венецианская скрипка и вовремя разразившаяся буря оказались сильнее турецких пушек).
В 40-х годах восемнадцатого столетия Анна-Мария достигла среднего возраста. Тогда-то с ней и познакомился Жан-Жак Руссо. Философ-бунтарь, вдохновитель французской революции, был также и композитором. «Из Парижа я привез с собой национальную предубежденность против итальянской музыки», – писал Руссо. И все же он признал, что музыка, которую играли
Однако было нечто, что повергло Руссо в отчаяние: он не видел женщин. Они играли за занавесом из тончайшего крепа, свисавшего поверх кованой железной решетки, в высоких церковных ложах. Слышать их можно было, но лишь тени их угадывались из-за занавеса. Эти тени изгибались и колыхались в такт музыке, словно силуэты в водевиле. Решетки «скрывали от меня их ангельскую красоту, – писал Руссо, – и я ни о чем больше не мог говорить».
Однако он говорил об этом так часто, что в конце концов рассказал одному из видных покровителей «дочерей». «Если уж вы так жаждете увидеть наших девочек, – сказал тот Руссо, – мне будет легко удовлетворить ваши желания».
Руссо и в самом деле обуяло желание. Он не оставлял в покое этого человека до тех пор, пока тот не устроил ему встречу с музыкантами. И там Руссо, чьи бесстрашные письмена подвергнут запрету и сожгут до того, как они удобрят собой почву демократии, совершенно потерял терпение. «Когда мы вошли в залу, где были мои долгожданные красотки, – писал он, – я ощутил любовную лихорадку, какой никогда прежде не испытывал».
Покровитель представил женщин – чудесных сирен, чья слава, словно травяной пожар, распространилась по Европе, – и Руссо был поражен. Тут была София – «ужасная», написал о ней Руссо; Катина, «у которой был всего один глаз»; Беттина – «чье лицо было полностью изуродовано оспой». «Едва ли хоть на одну из них можно было смотреть без содрогания», – заключил Руссо.
Недавно об одной из лучших певиц написали такие строки: «На левой руке ее нет пальцев, как нет и левой ноги». Эта заслуженная артистка была «бедной хромой женщиной». Прочие гости оставили еще менее лестные отзывы.
Как и Руссо, английская гостья леди Анна Миллер была очарована музыкой и умоляла взглянуть на женщин без скрывающей их ширмы. «Мой запрос приняли, – писала Миллер, – но когда я вошла, меня охватил такой жестокий приступ смеха, что я и сама удивляюсь, как меня не выгнали. Моим глазам предстали десять – четырнадцать ведьм – старых и молодых… и несколько девиц». Миллер изменила свое мнение об их выступлении: «Настолько вид музыкантов вселил в меня отвращение».
Девушки и женщины, услаждавшие нежные уши слушателей, в реальной жизни вынуждены были влачить жалкое существование. Матери многих из них работали в процветающей венецианской секс-индустрии и заразились сифилисом прежде, чем у них появились дети, которых они впоследствии оставили в Ospedale della Pietà. Название это буквально означает «Приют милосердия», но на деле в этом приюте девочки не просто воспитывались, а обучались музыке. Это был крупнейший из четырех венецианских богоугодных заведений – ospedali, – созданных с целью искоренения вполне конкретных недугов общества. В частности, многие воспитанники (а чаще – воспитанницы) Ospedale della Pietà, рожденные без отца, оказывались выброшены в каналы. Большинству из них так и не суждено было найти своих матерей. Их оставляли в скаффетте – специальном ящике, встроенном во внешнюю стену приюта. Ящик этот был размером с ячейку камеры хранения аэропорта, и если ребенок был достаточно мал, чтобы поместиться в него, приют брал на себя его воспитание.
Гениальная Анна-Мария была ярким примером подобной судьбы. Кто-то, – вероятно, ее мать, которая, скорее всего, была проституткой, – оставил маленькую Анну-Марию на крыльце приюта Ospedale della Pietà, на берегу бухты Святого Марка, у оживленной набережной. Колокольчик, привязанный к скаффетте, возвестил работниц приюта о новенькой. Вместе с детьми частенько оставляли лоскуток ткани, монетку, кольцо или какую-нибудь безделушку – на случай, если кто-нибудь вдруг придет за ними, чтобы забрать обратно. Одна мать оставила половину замечательно иллюстрированой метеорологической карты – в надежде когда-нибудь вернуться со второй половиной. Но, как многие девочки и многие вещи, она навсегда осталась в приюте. Подобно Анне-Марии, многие найденыши так и не узнали своих настоящих родственников, и им давали фамилии в честь приюта – например, Анна-Мария делла Пьета (Анна-Мария из Приюта милосердия). Сохранился и список приемных сестер Анны-Марии, составленный тогда же, в XVIII веке: Аделаида делла Пьета, Агата делла Пьета, Амброзина делла Пьета и так далее, вплоть до Виолетты, Вирджинии и Виктории делла Пьета.
Эти приюты, ospedali, представляли собой частно-государственные объединения, и за каждым из них велся надзор со стороны совета знатных венецианцев. Заведения официально были светскими, но при этом примыкали к церкви, и внутри их царил почти что монашеский уклад. Воспитанники разделялись по возрасту и полу. Каждое утро перед завтраком служили мессу, регулярно исповедовались. Все, даже дети, неустанно трудились для поддержания работы приюта. Один день в году девочки выезжали на пикник, в деревню – разумеется, в сопровождении воспитательниц. Правила были строгими, но у такой жизни были и свои преимущества.
Поделиться книгой: