Помоги проекту - поделись книгой:
Я расплатился со шкипером за пять дней аренды галеры и дал еще за семь:
— Никому не говори, кого привез. Жди меня здесь неделю. Если не приеду, ты свободен, грузись, чем хочешь.
— Я могу подождать вас и дольше, — предложил шкипер.
А почему бы не подождать?! Галера стоит, а деньги идут. Только мне с лихвой хватит недели, чтобы покинуть пределы королевства Франция. Мне надо, чтобы раньше этого срока не узнали, что я отправился не в Испанию, а на северо-запад. Поэтому пусть галера постоит здесь. Моя безопасность стоит полутора сотен ливров за аренду судна на неделю.
На следующее утро я со слугой отправился в Париж, а потом в Динан. Во Франции все дороги идут через столицу, даже если она не по пути. Вполне возможно, что нам встретится курьер, везущий приказ о моем аресте, но, надеюсь, никому не придет в голову искать именно здесь Александра де Кофлана, виконта де Донж. Тем более, с документами на имя русского капитана, служащего в его полку.
3
Мой тесть Матье де Кофлан очень удивился, увидев меня. До него уже дошло известие о поражении французского флота, но он надеялся, что я не вернусь в сухопутную армию. Я объяснил, что не собираюсь отнимать у него командование полком, после чего тесть перестал печалиться по поводу разгрома французского флота. Поражение не ограничилось лишь сожжением трех линейных кораблей и двух фрегатов в Шербуре. Возле селения Сент-Васт-ла-Хог было уничтожено англичанами еще двенадцать линкоров и множество более мелких судов, количество которых даже не сочли нужным сообщить, как будто сгорели ненужные, пересушенные дрова. Вы поверите, но потерявший большую часть флота адмирал Анн-Илларион де Костентин, граф де Турвиль, был назначен героем и почти победителем. Король Франции даже, немного по-своему, повторил слова своего турецкого коллеги, потерявшего флот под Лепанто: «Счастье, что де Турвиль спасся, а корабли построим новые!» — и произвел горе-флотоводца в маршалы. Наверное, искупал вину за свой дурацкий приказ. Для чего была запущена еще и утка, что адмиралу просто не успели довести до сведения новый королевский приказ, разрешавший уклониться от сражения с превосходящими силами противника. Поэтому во Франции так много маршалов.
О моей дуэли в Динане ничего не знали. Тестя поразило не то, что я проткнул кого-то на дуэли — с кем не бывает?! — а то, что я сделал это с племянником адмирала. По мнению Матье де Кофлана, это то же самое, что и дуэль с самим адмиралом.
— Так он умер? — спросил тесть.
— Понятия не имею, — ответил я. — Как ты понимаешь, я не стал ждать ответ на этот вопрос. Поживу где-нибудь за пределами Франции, пока ситуация не прояснится, чтобы не попасть под горячую руку. Завтра выделишь роту, чтобы проводили меня до вражеской территории. Оттуда поеду в Голландию или Англию. Если племянник умер, придется пробыть там, как минимум, до конца войны, а то и до смерти короля. Так что тебе надо будет помогать Мари-Луизе, потому что она одна со всеми делами не справится.
И я перечислил ему, что, когда и как делать. Понимал, что, скорее всего, не вернусь во Францию, но жалко будет, если разбазарят нажитое непосильным трудом.
— Если хочешь, можешь оставить полк на кого-нибудь и вернуться в Нант, заняться моими делами. Я предупредил Малу. Она будет выплачивать тебе зарплату полковника, — предложил я.
— Не сейчас, — отказался тесть. — Вот возьмем Намюр, может, тогда. Сам Вобан руководит осадой!
Я уже привык, что Франция — страна только героев и выдающихся людей, поэтому даже действительно заслуживающих похвалу воспринимаю скептически. Уверен, что у противников французов есть не менее выдающиеся осадные инженеры, но родились они в странах с маломощным пиар-ресурсом и/или слишком завистливым населением.
На следующее утро в сопровождении роты драгунов я добрался до территории Испанских Нидерландов, которую контролировали враги французов. Там я распрощался с солдатами своего полка и дальше поехал только со слугой Энрике. Встречи с вражескими подразделениями я не опасался. На руках у меня подорожная за подписью полковника Матье де Кофлана на имя русского дворянина, капитана драгунской роты, решившего покинуть службу во французской армии. В Западной Европе все еще в порядке вещей служить там, где хочешь, независимо от твоей национальности и государственной принадлежности. Послужил во французской армии, заработал чин и деньги, а теперь возвращаюсь домой. Если по пути найду теплое местечко, остановлюсь там.
Самое забавное, что меня никто ни разу не остановил и не спросил, куда и почему я еду, не предложил показать подорожную. Благородный и явно не бедный человек путешествует в сопровождении слуги — и пусть себе едет. Представляю, как скучно сейчас быть шпионом.
4
Из-за окружавших его болот Роттердам почти не изменился в размерах, разве что значительно подрос вверх. Раньше трехэтажные дома были редкостью, а теперь почти все в четыре или пять этажей, и видел даже семиэтажные. Двухэтажных в центре почти нет. Остались только на окраинах. Как и раньше, построены дома из кирпичей, покрытых защитным слоем дегтя. В богатых домах есть элементы — карнизы, фронтоны… — из камня-ракушечника, которые выделяются светло-коричневыми пятнами на черном фоне. На улицах попадаются подростки в одежде двух цветов герба Роттердама: левая половина белая, а правая — зеленая. Как мне объяснили, это сироты и подкидыши, которых мэрия содержит и обучает какой-нибудь профессии в специальных приютах. По достижению подростком пятнадцати лет, ему выдают нормальную одежду и немного денег и оправляют в свободное плавание. Большинство мальчиков-сирот становится моряками. Впрочем, и большинство мальчиков, выросших в семьях, тоже посвящают себя морю или, на худой конец, кораблестроению. Есть приюты и для бывших проституток, где они занимаются посильным трудом — плетут кружева или вышивают. Заключенные в тюрьмах тоже не бездельничают, как раньше, а работают на благо свое и города. В общем, голландцы, как и положено скупердяям, первыми поняли, что дешевле потратиться на искоренение причин для возникновения преступности, чем бороться с ней, и начали строить небоскреб под названием «социальное государство». В двадцать первом веке у меня было подозрение, что небоскреб вот-вот рухнет под собственной тяжестью и похоронит под собой Нидерланды. На такой болотистой, во всех смыслах слова, почве опасно строить высокие здания.
Свой дом я не нашел. На месте его и тещиного был пятиэтажный из покрытого дегтем кирпича, без каких-либо украшений, с маленькими узкими окнами, в которых нижняя половина поднималась вверх по принципу гильотины. Ни одного ван Баерле тоже не оказалось в Роттердаме. Говорят, все представители этого богатого рода перебрались в Амстердам, чтобы стать еще богаче. Зато верфь находилась на том же месте, и у хозяина свободного стапеля были такие же уши, похожие на пожухшие лопухи, и стойкий перегар, как и у того, который владел им почти полтора века назад. Может быть, это его потомок. На этот раз мне не удалось удивить корабела необычным заказом.
— Трехмачтовую гафельную шхуну с острыми обводами и соотношением длины к ширине, как шесть к одному, марселями на фок-мачте и грот-мачте, длинным бушпритом под три кливера? — уточнил корабел. — Сделаю. Есть у меня чертежи похожей шхуны на восемьдесят пять ластов (сто семьдесят тонн). Надо будет только немного поработать с обводами и бушпритом. Если подойдет такая, сделаю быстро. Если нет, надо будет подождать, когда рассчитаю нужную.
Ты смотри, они уже рассчитывать научились! Скоро будут знать больше меня.
— Именно такая мне и нужна, — согласился я, потому что хотел получить судно, как можно быстрее.
— Без такелажа и парусов шхуна обойдется тебе в тридцать тысяч гульденов. Треть сразу, треть — когда сделаю половину работы и треть — окончательный расчет, — сообщил корабел.
Когда-то голландский гульден был равен французскому экю, но сильно девальвировал. По реформе тысяча шестьсот восемьдесят первого года он немного дороже ливра. Я учел в «Стадсбанк ван Ленинг» сразу все векселя. Вдруг мне захочется исчезнуть? Странно будет, если покойник вдруг предъявит к учету вексель. Банк располагался в массивном, не похожем на тонкие соседние, трехэтажном здании с крыльцом из камня-песчаника, которое издали было похоже на льдину, прижатую приливом к черному утесу. Как мне сказали, головной офис в Амстердаме располагается в шестиэтажном здании. Я вспомнил времена, когда голландские банки располагались в одноэтажных домишках, где в офисе с трудом помешались хозяин, его помощник и пара посетителей. Отдав корабелу треть за шхуну, остальное разместил на счете под три процента годовых. Хоть что-то, да накапает.
Гостиница, в которой я остановился, находилась неподалеку от рыбного рынка, не изменившегося ни капельки. По крайней мере, вонища там была прежняя, ядреная. Я сразу вспомнил, как шел по рынку к монастырю, чтобы поглубже пообщаться с инквизиторами. Теперь их в Роттердаме не встретишь. На первом этаже гостинцы располагались служебные помещения, включая кухню и ресторан, на втором и третьем — комнаты для иностранцев с длинными и широкими кроватями, а на четвертом — для голландцев, предпочитающих платить меньше и спать сидя. Чем выше этаж, тем комнат больше в полтора раза, но метраж их меньше в те же полтора раза и цена ниже, но не в полтора, а примерно в один с третью. То есть, четвертый этаж был самым доходным. Да и заполнялся лучше. Единственным недостатком гостиницы было отсутствие конюшни, но, как меня заверили, в других тоже нет. Роттердамцы предпочитают держать лошадей в виде вяленого мяса или колбасы. Зато у хозяина гостиницы был договор с загородной конюшней, куда и отвели моих лошадей.
Я выбрал номер на втором этаже. В нем имелась темная комната, типа чулана, где стояла кровать для слуги и через тонкую перегородку находились умывальник и стульчак с ночной посудиной. Слуга должен быть в курсе ароматов своего хозяина. В комнате имелась для благородного человека широкая кровать без балдахина, который здесь уже полностью вышел из моды, а в передовой Франции еще встречался; что-то типа шкафа для одежды и рядом с ним сундук для этой же цели — на любой вкус; на стене между двумя узкими окнами висело большое зеркало в деревянной, резной, лакированной раме, а рядом с ним стояла ширма из четырех частей на шарнирах, чтобы можно было загородиться по своему усмотрению; небольшой овальный стол, накрытый длинной бардовой скатертью, и четыре стула с низкими спинками и кожаными сиденьями, набитыми конским волосом. Под столом спал Гарик. Это был его выбор.
Гостиницу мне посоветовал попутчик, купец из Брюсселя, дотошный сорокапятилетний мужик с лицом неправдоподобно быстро разбогатевшего крестьянина, который при этом был ходячей энциклопедией по экономике Голландии, знал ответы на все вопросы, хоть как-то связанные с торговлей, промышленностью и любым другим способом извлечения прибыли. При таких познаниях одевался, как разорившийся купец средней руки — всё добротное, но далеко не новое. Купец, узнав, что меня интересует морской разбой, рассказал, что штатгальтер Испанских Нидерландов Максимилиан Второй, по совместительству баварский курфюрст, выдает каперские патенты всем желающим разбогатеть за счет французов и берет за это залог в шесть тысяч песо или, как тут говорили, талеро и, в отличие от голландцев, которые загребают треть, всего десять процентов от добычи. Я решил воспользоваться этой информацией, когда строительство шхуны будет подходить к концу. Из-за одной дуэли я не смог устроиться испанским пиратом, а благодаря второй, мечта осуществится. Я так долго захватывал испанские корабли, что пора бы и отблагодарить страну, которой они принадлежали.
5
Строительство шхуны закончили в конце февраля. Все это время я провел в Роттердаме. Развлекался, как умел: фехтовал с разными учителями, не столько обучаясь сам, сколько обучая их и заодно тренируясь, охотился, играл в кегли и шары, катался зимой на коньках. Чтобы не было совсем уж скучно, завел служанку — пятнадцатилетнюю Кристиану Виссер (Рыбакову) или коротко Анне, голубоглазую блондинку с румянцем во всю щеку. Родись она на двести лет позже, рекламировала бы румяна, а на триста — пастеризованное молоко, поскольку приехала в Роттердам на заработки из деревни. Поскольку венерические заболевания в эту эпоху рванули по Европе семимильными шагами, а врачи волоклись за ними, прихрамывая на обе ноги, женщины с непредсказуемым сексуальным опытом стали мне абсолютно неинтересны, переключился на девственниц. Услышав, что в ее обязанности будет входить и ночное обслуживание, Анне задала всего один вопрос: будут ли вычеты из зарплаты по техническим дням? Узнав, что эти дни никак не скажутся на зарплате в тридцать гульденов в месяц (двойной оклад), если не будут превышать разумное количество, сразу согласилась. Ко всем своим обязанностям относилась настолько старательно, словно боялась не доработать хотя бы на дают — самую мелкую, медную, голландскую монету — и лишиться места. Эмоции в постели и не только проявляла крайне редко, когда совсем уж невмоготу было сдержаться, хотя я предупредил, что и за это штрафных санкций не будет. Деньги складывала в кожаный мешочек, который хранила на дне своего дубового сундучка, запираемого на большой висячий замок. Я предлагал положить деньги на счет в банке, чтобы набегали проценты. По мнению Кристианы Виссер, сундучок был надежнее. Получив зарплату, пересчитывала, беззвучно шевеля губами, ее, а потом — отложенное ранее.
— Как объяснишь мужу, куда подевалась девственность? — однажды полюбопытствовал я.
— Невесте с богатым приданым такие вопросы не задают, — наставительно, как неразумному дитяти, сообщила она.
Голландская рассудительность, как образец семейного счастья. Подозреваю, что и жениха будут искать такого, какой сочтет приданое богатым.
Все это время я вел переписку с женой и тестем. Они мне сообщили, что Симон де Костентин приказал долго жить, причем без помощи врачей. Они просто не успели помочь ему в этом. Его дядя, получив вместо втыка маршальский жезл, что, по моему мнению, одно и то же, только с другой стороны, возжелал моей головы. Наверное, именно моя голова помогла бы ему поверить в свои флотоводческие и не только способности. Король Франции пошел ему навстречу. Ко мне домой наведывался сам губернатор Батист де Буажурдан, сеньор де Буэр, чтобы сообщить это пренеприятное известие. Как будто он не знал то, о чем был в курсе весь Нант — о моем отъезде в Испанию. Видимо, позабыл он и то, что я не совсем идиот, иначе бы не отложил выплату трехмиллионной компенсации за фрегат, пока я сам за ней не зайду. В отличие от него, я знал, что покойнику деньги не нужны. Поэтому подожду, когда умрет король Франции Людовик Четырнадцатый. Смерть Людовика под порядковым номером одиннадцать я уже пережил, а четырнадцатому в мае стукнет пятьдесят пять — преклонный возраст по меркам данной эпохи.
Во второй половине февраля я предоставил Кристиане Виссер отпуск оплачиваемый (ползарплаты) и разрешил съездить домой, а сам вместе со слугой Энрике отправился за каперским патентом. Я никогда не бывал в Брюсселе — нынешней столице Испанских Нидерландов, а в будущем — Евросоюза. Видел его только по телевизору. Тогда запомнились толпы чиновников и фонтан в виде писающего мальчика. Пудлил он сутки напролет. Наверное, чтобы хватило на всех еврочиновников. Мальчик этот уже есть. Писюн его надраен до блеска, как и в двадцать первом веке. Говорят, это дело губ чиновников. Примета у них такая: не пососешь — не поживешь с приятным вкусом во рту. Поскольку испанцы не любят принимать решения, чиновников у них намного больше, чем в других странах. Эта испанская болезнь надолго приживется в Брюсселе. Или все дело в любви к сосанию писюнов.
Штатгальтер Максимилиан Второй проживал в замке на острове на реке Сенне и не имел желания видеться с каким-то залетным авантюристом. Выдачей патентов занимался сидевший в ратуше, расположенной на огромной центральной городской площади, чиновник Альберт Ваутерс — человек худородный и, как ни странно, скромный. Другой бы на его посту возомнил себя, как минимум, деревенским старостой, а этот проявлял амбиции, только вымогая взятки — идеальный чиновник по меркам Западной Европы. Шевеля мясистым носом-картошкой, который на худом костистом лице казался архитектурным излишеством, Альберт Ваутерс долго и нудно рассказывал, почему на выписку патента уйдут аж две недели. Главная причина — застать штатгальтера Максимилиана в рабочем кабинете.
Я понял намек и спросил в лоб:
— Пять гульденов сократят срок до одного дня?
— Пять сократят всего лишь на неделю, а вот десять — до завтрашнего дня, — ответил чиновник.
Поскольку у меня богатый опыт общения с чиновниками разных стран, я захватил с собой полсотни монет. Отсчитав десять, подвинул их по столу, накрытому темно-зеленой скатертью, в сторону Альберта Ваутерса. Словно монеты могли скатиться в ненужную сторону, чиновник быстро накрыл их ладонью и переместил по скатерти к своему краю стола, а оттуда ссыпал в другую ладонь.
— Приходите завтра утром, — сказал он, растянув в улыбке тонкие губы, из-за чего нос и вовсе стал казаться образцом неумелого фотомонтажа.
Испанский патент был не так многословен, как французский:
Вместо подписи стояло факсимиле ценой, как догадываюсь, в десять гульденов.
6
Первый рейс я сделал с грузом на Гамбруг, наняв только опытного шкипера Хендрика Пельта и минимальное количество матросов. Голландские матросы все еще лучшие в Европе, что значит и в мире. Как следствие, они одни из худших солдат, в корсары не годятся. С работой сейчас были проблемы, потому что фрацузские корсары захватили много голландских и английских торговых судов, поэтому я отобрал лучших матросов. Поскольку груз мне никто не хотел доверять, набил трюм на свои. Вспомнил, что возил когда-то в Гамбург из Роттердама, и нагрузил то же самое. Северное море встретило меня сперва туманом, а потом легким штормиком баллов на семь при юго-западном ветре, попутном и отжимающим от берега. Я в очередной раз привыкал к пятидесяти оттенкам серого, свойственным Северному морю и его берегам. Лоцмана в устье Эльбы не брал, потому что вода была высокая, в горах в центре Европы все еще таял снег.
Гамбург тоже, как квашня, выполз за остатки крепостных стен. В нем стало больше зданий из красного кирпича, а у этих зданий — этажей. Человечество устремилось вверх, как будто ничего не слышало о Вавилонской башне.
Товары распродал быстро, потому что не накручивал много. Голландские товары ценятся в регионах, которые восточнее ее. Так уж повелось в Европе: чем западнее, тем лучше. Но стоит помнить, что на меридиане франко-испанской границы лучшее начинает движение в обратную сторону. Впрочем, торговая прибыль была вторична для меня. Я приплыл сюда, чтобы набрать корсарский экипаж.
Первым делом нанял боцмана. Как-то вечером зашел в припортовую таверну и просидел там пару часов, наблюдая, как развлекаются безработные моряки. Поскольку денег на вынивку было меньше, чем кулаков, дрались чаще, чем пили. Кстати, пьют немцы сейчас так, что русским придется еще несколько веков догонять их. Основными напитками были пиво и дешевая картофельная самогонка, мутная и с пресквернейшим вкусом. За одним из длинных дубовых столов с толстой столешницей, изрезанной ножами и залитой пивом, сидела компания из шести человек, вожаком которой был крепкий мужчина лет сорока пяти со светло-русыми волосами на голове, обветренной мордой бурякового цвета, рыжеватой короткой бородой, которую в будущем будут называть шкиперской, и тяжелыми кулаками, густо поросшими рыжеватыми волосинами. Одет в кожаную куртку с длинными рукавами и кожаные штаны, босой, хотя по ночам холодновато. Если на куртку нацепить пару цепей, то походил бы на байкера, потерявшего сапоги вместе с байком. Он что-то не поделил с таким же крепышом, сидевшим за соседним столом, после чего они пару минут выясняли, кто круче. Крепыш оказался слабаком. По приказу хозяина таверны приятели вытащили его безчувственное тело на улицу. Если кто-либо умрет в таверне, у хозяина будут проблемы, а если под ее стенами, то нет.
Я подошел к победителю, который залпом допивал пиво из оловяной кружки емкостью в литр, и, когда она была припечатана днищем к столешнице, спросил:
— Ты — боцман?
Он посмотрел на меня покрасневшими то ли от алкоголя, то ли от ярости глазами и, правильно угадав, с кем имеет дело, ответил тоном подчиненного, приученного к дисциплине и субординации:
— Да, господин капитан.
— У меня испанский каперский патент, набираю экипаж. Нужны человек тридцать — сорок отчаянных парней, — сообшил я и задал второй вопрос: — Сумеешь набрать таких?
— Конечно, господин капитан, — произнес он.
Я рассказал, где стоит шхуна, и добавил:
— Если наберешь за четыре дня, будешь получать три доли от добычи, как офицер.
Боцман, которого звали Магнус Неттельгорст, справился с поставленной задачей за три дня. Парней он набрал под стать себе. Я бы предпочел не встречаться с такими в темном переулке. За это время я нашел артиллерийского лейтенанта, двадцатитрехлетнего англичанина Годдарда Оксбриджа, которому, по пока неизвестным мне причинам, заказан путь на любимый кислый остров.
— Мы будем заходить в порты Англии? — первым делом спросил он.
— Разве что бурей загонит, — ответил я
— Тогда я согласен, — сказал артиллерист.
А чего бы ему не согласиться?! Судя по потрепанному черному камзолу, явно с чужого плеча, на размер меньшего, грязной нижней рубахе, потертым черным кюлотам и сабо, обутым на босу ногу, с деньгами у него большие проблемы. Если не со мной в море, то в ближайшие дни — на большую дорогу. Тем более, что у меня всего-то четыре бронзовые карронады калибром двенадцать фунтов и две шестифунтовые, с нарезными стволами, погонные кулеврины, которые легко перенести на корму и сделать ретирадными. Ему, как и шкиперу, и боцману, полагались три доли от добычи. Помощнику боцмана и плотнику — по две, матросам и солдатам — по одной, а двум юнгам — по полдоли. Голландским матросам я разрешил уйти, если бояться. Испугался всего один. Я, как капитан, буду получать пять долей и, как судовладелец и снабженец, еще две трети добычи после выплаты королевской десятины.
7
В Северном море французских судов не увидели. В Ла-Манше повстречали пару французских корсаров на одномачтовых суденышках водоизмещением тонн пятьдесят. Наверное, рассчитывали захватить такие же большие призы, как сами. Я не стал тратить на них время. За такое судно много не выручишь, тем более, что не потащишь же их до бельгийского порта. Продавать придется в Англии, где отберут двадцать процентов в казну.
Добыча поджидала нас в Бискайском заливе. Во второй половине дня впередсмотрящий заметил караван из тридцати двух купеческих судов, шедших от мыса Финистерре в сторону Бреста курсом бакштаг левого галса, подгоняемые западным ветром. Почти все были голландской или английской постройки, но под французским флагом. Строй не держали. Такое впечатление, что у них регата, и победитель получит приз, поэтому рвались к финишу толпой. Я решил, что эти суда захватили в предыдущие годы, а теперь заставляют трудиться на экономику Франции. Их охраняли всего два фрегата, которые шли мористее, держа караван под ветром.
Моя шхуна под французским флагом пересекла их курс по носу на дистанции мили три, оказавшись ближе к берегу, после чего взяла правее и пошла навстречу. Косые паруса позволяли ей идти курсом крутой бейдевинд правого галса. Из такой позиции трудно нападать на находящиеся на ветре суда, поэтому французские фрегаты не обратили на нас внимание. Да и кому могло прийти в голову, что мы отважимся напасть на такой большой караван?! Даже мой экипаж был уверен, что я всего лишь пытаюсь проскочить мимо фрегатов. Корсары мечтательно смотрели на проходившие мимо нас, нагруженные суда и огорченно вздыхали про себя
Замыкал караван флейт водоизмещением тонн на пятьсот. При этом он шел ближе всех к берегу, и мы могли без труда сблизиться с ним вплотную. Наверное, боится утонуть, потому что нагружен знатно, осев ниже ватерлинии. В будущем в европейских портах за такие перегрузы будут штрафовать старшего помощника, который отвечает за погрузку. Обычно сумму штрафа исчисляют из расчета сто евро за каждый сантиметр выше ватерлинии. Поскольку даже в порту есть волны, точно определить количество сантиметров невозможно, что отдает старпома в руки портового чиновника. Не понравится ему твоя морда или славянский (филиппинский, китайский…) акцент — и насчитает тысячу евро или даже полторы.
— Приготовиться к бою! Пушечные порты пока не открывать! — отдал я команду.
Экипаж не поверили своим ушам. Стояли и тупо смотрели на меня.
— Два раза повторять?! — грозно крикнул я.
Это заставило их поверить в мечту. Мигом достав и зарядив оружие и приготовив «кошки», они заняли места по боевому расписанию. На флейт, с которым мы сближались встречными курсами, теперь смотрели очень даже приземленно, точнее, приводнённо. Когда до него осталась пара кабельтовых, я приказал спустить французский флаг и поднять испанский. От фрегатов нас скрывали другие суда каравана, поэтому я надеялся, что помощь жертве придет не скоро.
На флейте повели себя довольно странно. Вместо того, чтобы взять мористее, в сторону своей охраны, он вдруг повернул вправо, в нашу сторону, пошел на фордевинд, с полным ветром, облегчая нам задачу. Я бы подумал, что капитан флейта надеется на таком курсе удрать от нас, но у шхуны на любом курсе скорость выше.
Минут через двадцать мы нагнали его. За это время на предпоследнем французском судне выстрелили из пушки в нашу сторону. Не попали, да, наверное, и не выцеливали, а привлекали внимание фрегатов, потому что подняли на грот-мачте красный флаг. Мы тем временем опустили паруса и перенесли гики на противоположный борт, чтобы не мешали швартоваться. Продолжая двигаться по инерции, поджались к борту флейта, на палубе которого не было видно ни души. Экипаж явно не собирался сражаться, не щадя живота своего. Зацепившись «кошками», подтянулись. Поскольку первый, шагнувший на борт приза, получает две доли, сразу с десяток матросов перевалились через высокий фальшборт флейта. И все остались живы, потому что никто по ним не выстрелил.
Экипаж флейта состоял из унтер-офицера и трех матросов французских и трех десятков пленных голландцев, включая шкипера — пожилого доходягу с трясущейся, лысой головой. Я бы такому ни в жизнь не доверил свое судно. У моряка голова должна качаться, а не трястись.
— Слава тебе, господи! Я уж думал, окажемся надолго в плену! — первым делом выпалил голландский шкипер.
— А как вас захватили?! — удивленно спросил я, поскольку даже пяти фрегатам такая добыча была не под силу.
— Мы шли в Смирну караваном из ста тридцати судов под охраной небольшой нашей эскадры адмирала ван дер Гоза и такой же английской адмирала Рука. Нас заверили англичане, что французский флот блокирован в Бресте. Возле Гибралтарского пролива на нас напал адмирал де Турвиль. У него семьдесят линейных кораблей. Наши эскадры постреляли немного, пока два линкора не попали в плен. После чего остальные удрали. Французы захватили вот эти торговые суда и еще десятка три сожгли или потопили, — рассказал шкипер, перестав трясти головой.
Воевать с купцами и слабым их охранением у адмирала де Турвиля получалось лучше. Судя по всему, у него не было возможности выделить большое количество матросов на столько призов, поэтому дал, сколько мог, и получил в итоге на один приз меньше. Это если никто больше не нападет, ведь идти до Бреста им еще дня два.
Я забрал документы на груз, закрыл пленных французов в карцере, а шкиперу приказал лечь на курс бейдевинд настолько круто, насколько сможет, и следовать к испанскому берегу. Опасался, что французские фрегаты не отпустят нас без боя. Замыкающий, действительно, развернулся в нашу сторону и начал преследование. Я повел шхуну мористее флейта, чтобы прикрыть его. Само собой, тягаться с фрегатом, у которого полсотни пушек, нам не по зубам. Расчет был только на то, что перетащенными на корму, нарезными кулевринами удастся повредить его паруса или мачту. Впрочем, гнался фрегат не долго. Дистанция между нами была мили две и, хотя скорость у него была выше, чем у флейта, идти так круто к ветру, как мы, он не мог. Придется ему идти галсами, что сразу нивелировало его преимущество в скорости. Следовательно, догонять нас придется часа три-четыре, если не дольше. К тому времени стемнеет, и он сильно оторвется от каравана. Видимо, французский капитан решил, что потеря одного судна из тридцати двух — это не потеря, а дань богам за богатую добычу, и адмирал де Турвиль простит его. У англичан адмирал получает восьмую часть добычи, захваченной его подчиненными. У французов по-разному, зависит от адмирала, но обычно десятая часть. Анн-Илларион де Костентин, граф де Турвиль станет богаче на четыре судна или пару миллионов ливров и вряд ли пожалеет о потере еще тысяч пятидесяти, которые обломились бы ему с захваченного нами флейта, тем более, что поделится с тем, которому задолжал три миллиона.
8
Порт Сантандер небольшой, но, так сказать, цивильненький. Гавань защищают от штормов два волнолома, причем один вдается в море на несколько десятков метров. Есть два мола и один пирс с каменными пакгаузами. В будущем морской порт переместят из центра города ближе к аэропорту. Сейчас в Сантандере много деревянных домов, а потом, после большого пожара, который не знаю, когда случится, будут только каменные. Уже есть странный собор, который я в первый раз принял за элеватор. Сейчас, правда, собор поменьше того, что будет лет через триста, когда я заходил сюда. Пока что нет королевского дворца на полуострове, казино, штаб-квартиры банка «Сантандер», который будет входить в десятку самых крупных в мире, многочисленных парков и музеев. Знаменитые пляжи, ради которых сюда будут приезжать толпами туристы, уже есть, но необорудованные, из-за чего кажется, что их все еще нет. В общем, тихий испанский городок, для которого приход корсара с призом стал событием, о котором будут рассказывать годами. Впрочем, может быть, я льщу себе. В этих краях орудуют баскские корсары, наверняка заходят и в Сантандер. Говорят, отмороженные парни: на борту корсарского судна не наказывают никого ни за какие преступления.
Я был уверен, что продажа такого большого количества одинакового груза уронит цены, что получим не так много, как хотелось бы, поэтому еще в открытом море спросил у шкипера:
— Судовладелец не захочет выкупить судно?
— Судовладелец не один, флейт принадлежит компании. У нее есть представительство в Мадриде. Надо у них спросить, — ответил голландец. — Я напишу им письмо, изложу обстоятельства. Но ответ придется подождать.
— Мне теперь спешить некуда, — сказал я.
Поделиться книгой: