Корни зла

Путь домой был долгим. Дождь по-прежнему лил, но Эдмунд ничего не замечал. Машин на шоссе было мало. Он отлично знал дорогу, не сомневался и не сворачивал в неправильных местах. И с каждой милей он все дальше и дальше удалялся от Ашвуда. К середине вечера Эдмунд добрался до дома, принял горячую ванну и кинул вещи в стиральную машину. Толстый дождевик и перчатки нужно сжечь. Он положил их под навес для завтрашнего костра. Затем приготовил себе на ужин омлет с тертым сыром. А перед тем как идти спать, выпил виски с содовой и проглотил пару таблеток аспирина. В юности, особенно после смерти отца, он страдал от жутких кошмаров. Оставалось надеяться, что этой ночью он будет спать спокойно.

Засыпая, он не мог не вспомнить тот последний мимолетный взгляд, который бросил на Трикси Смит, на ее изувеченные глаза и кровь, превращающуюся в темную корку на ее лице.

Глава 8

Было важно не думать об этих ужасных кровавых ямах вместо глаз во время путешествия в Момбрей-Фэн. «Скорая помощь» наверняка уже добралась до Педлар-ярда, и если еще можно было что-то сделать для внушающего страх слепого существа, рыскающего по темному дому, то помощь уже точно была оказана. Остались лишь неприятные воспоминания о последних минутах, проведенных в доме: о том, как я сидел, свернувшись в клубочек в темном чулане под лестницей, не смея дышать, когда окровавленная голова появилась в дверном проеме. Это было воспоминание, которое останется в памяти надолго, возможно, на долгие-долгие годы. Но подобные мысли были недопустимы на пути из Лондона в Момбрей-Фэн.

И хотя было страшно в совершенном одиночестве уходить в неизвестность, это было не так страшно, как спать в доме в Педлар-ярде, пытаясь не слышать спотыкающиеся шаги на лестнице. Что ж, я сумею побороть страх и буду думать лишь о поиске того дома на болоте с блуждающими огоньками.

Не так давно ребенок, путешествующий в одиночестве, привлек бы всеобщее внимание: «А где твоя мама?», «Неужели с тобой не поехал никто из взрослых?» Но это было время так называемых свободных семидесятых: дети ходили там, где им нравилось, и делали то, что им хотелось, уважать старших было «не клёво», скучно и старомодно. «Какое вам дело, мистер, куда я иду!»

Мама всегда говорила, что употреблять подобные слова — дурной тон. Но это означало, что никто не обратит внимания на ребенка, путешествующего в одиночестве. Было просто проскользнуть на большую железнодорожную станцию и прятаться в уборных, пока не наступит утро и не будет достаточно людей, снующих вокруг, которые и не взглянут дважды на ребенка. Также было нетрудно тщательно изучить расположенные под стеклом карты на железнодорожной станции, а затем купить билеты на поезд до Питерборо, который, кажется, был ближайшим большим городом к Момбрей-Фэн, хотя я настолько нервничал, сидя и ожидая поезда, что сердце колотилось в груди. Что если полиция в поисках меня появится раньше, чем прибудет поезд? Что я тогда буду делать?

Но поезд прибыл, и, когда он отъехал прочь от станции, я почувствовал себя почти в безопасности.

Я уезжаю из Педлар-ярда. Чем дальше я еду, тем меньше опасностей мне угрожает, и нечего мне больше делать в северной части Лондона. Я — человек, отправившийся в путешествие в графство Линкольншир, и я собираюсь навестить свою бабушку. Слова приносили чувство глубокого удовлетворения. Так же как раньше, названия деревень и городов, рассказанные мамой, были молитвой, защищающей от жестокости, так теперь и фраза «Собираюсь навестить бабушку» была заклинанием, которое могло служить ответом любопытным взрослым. Я еду навестить свою бабушку, которая живет в Момбрей-Фэн. Колеса поезда выстукивали названия мест из маминых историй. Торни и Витчфорд, лес Рокингем — я еду к бабушке.

В Питерборо поезд прибыл после ланча. Оттуда нужно было ехать на автобусе, что также оказалось легко. У людей на автобусной станции можно было вежливо спросить о направлениях. Хотя, как только тучная властная женщина резко спросила: «Разве ты не должен быть в школе?» — у меня перехватило дыхание. Но было очень просто указать на хорошо одетую женщину на другой стороне площади и сказать, что это моя мама и что сегодня днем у меня назначен прием к дантисту.

Указатель с надписью «Вы въезжаете в графство Линкольншир» сильно меня обрадовал. Линкольншир. Робин Гуд и Шервудский лес. Педлар-ярд остался далеко позади, и я понял, что денег на путешествие хватит, а это означало, что одной огромной заботой стало меньше. Теперь можно было найти себе занятие, например — читать заголовки газет. «Космическая гонка — Америка и Россия посылают „Аполлоны“, „Союзы“ и исследовательские корабли на Марс». Были истории о возмутительном мюзикле «Иисус Христос — суперзвезда» и о поистине непристойных фильмах, таких как «Последнее танго в Париже» и «Глубокая глотка». В школе хихикали, когда говорили о «Глубокой глотке», но кино и мюзиклы не играли никакой роли в жизни Педлар-ярда. Потому что на это не было денег или потому, что было непонимание того, что могут быть изумительные вещи, подобные этому? Да, но однажды я вырасту, и тогда я узнаю о фильмах, музыке и книгах.

Затем наконец автобус покинул Грантам, загрохотал по дороге и повез меня через все места со сказочными названиями. Торни и Витчфорд. Колливестон... Казалось, будто я все глубже и глубже погружался в мамины истории.

И вот Момбрей-Фэн — самая крошечная деревня на краю Линкольнширских пустошей — была всего в нескольких милях отсюда, а это означало, что дом на болотах тоже был всего в нескольких милях. И добравшись туда, я на самом деле сбегу от прошлого и шагну в новую жизнь.

Нужно ли мне изменить свое имя для другого мира? Стоит ли разорвать свидетельство о рождении и назваться совершенно по-новому? Было ли безопаснее сделать так, чтобы никто и никогда не узнал о Педлар-ярде? Как бы мне назваться?

Я ни на секунду не усомнился в правдивости историй, нашептанных мамой. Дом на болоте должен существовать. Я так долго мечтал о встрече с леди из маминых историй, что она не могла быть просто сказочной феей.

Однако, после того как я сошел с тряского загородного автобуса и начал искать указатель на Момбрей-Фэн, меня охватила новая волна паники. А что если такого указателя нет? Что если вся эта идея окажется такой же ускользающей, как поиск конца радуги, нашедшему который полагается горшок с золотом? Что если письмо, показанное мамой, было старым и леди уже больше не жила в том доме на болотах? Что если я запомнил все неправильно и приеду не туда, куда должен?

Но вскоре я успокоился, ведь это была страна тыкв с вырезанными рожицами и со свечками внутри, как на Хэллоуин. Это была страна блуждающих огоньков. Все вокруг было окутано чистым светом, которой не шел ни в какое сравнение с грязным небом Лондона. И если блуждающие огоньки танцевали когда-либо в Англии, то они бы, безусловно, танцевали здесь под волшебную музыку, двигаясь по раскинувшимся болотам, прячась и появляясь из-за густой бахромы кустов и тростника. Я продолжал искать. Дорога была где-то поблизости.

Конечно же, я нашел ее. Будто сказочные существа указали мне ее. Я увидел указатель: «До Момбрей-Фэн 4 мили».

Момбрей-Фэн — конец путешествия. Я уже почти там.

Момбрей-Фэн, когда я наконец добрался туда, оказалась деревней с маленькими беспорядочными улочками и большой площадью, в дальнем конце которой стоял каменный крест. Площадь окружали магазины с маленькими окошечками и дома из камня, которые редко встречались в Педлар-ярде.

Но Педлар-ярд никогда не должен снова появиться, и нет нужды говорить об этом или даже вспоминать. Здесь можно было в это поверить.

Сразу за главной улицей была церковь с невысоким шпилем. Из приоткрытой двери струилась музыка — прекрасная музыка, ни на что не похожая. Музыка была частью этого места. Я почувствовал, что мне больше ничего не угрожает.

За церковью позади кустов я нашел маленький указатель. Он был настолько потрепан непогодой, что надпись на нем было почти невозможно разобрать. Но для подготовленного ума все было совершенно ясно. «Дом священника» — гласил знак. Воспоминания вновь воскресли.

«Там будет стоять дом, который называют „дом священника“, — говорила мама. — Он был построен во времена, когда человека могли убить, если он придерживался неправильной религии. Существует легенда, что в этом доме прятались священники, прежде чем сбежать из Англии в Голландию».

Дом находился в конце дорожки, посыпанной гравием. На самом деле дом находился уже за пределами деревни — миля или две от нее. Он был гораздо больше, чем его описывала мама. В маминых историях это место выглядело волшебным: маленький симпатичный домик, стены которого покрыты розами и плющом, и солнечный свет, постоянно сверкающий в окнах. Но дом был совсем не таким. Он был из такого же серого камня, как магазины в деревне. На крыше была труба, а вокруг разбит сад. Белые ворота открывались вовнутрь, и хрустящая дорожка вела к двери. Над дверью висела небольшая лампочка — она излучала янтарный свет, который пробуждал чувство тепла и надежды. В одном из окон на первом этаже горела лампа. И, несомненно, леди из маминых историй все еще жила здесь. Для меня это место было подобно маяку. Я не мог проделать весь этот путь и узнать, что леди переехала или умерла.

Самой большой трудностью было дотянуться до тяжелого дверного молоточка, но я справился. Молоточек ловко стукнул по двери, и весь мир замер на мгновение: фиолетовый сумрак, и ароматы сада, и необычная тишина. После того как прошло немного времени (хотя мне показалось, что минуло несколько световых лет и родились и умерли целые миры), мне начало казаться, что ход событий остановился навсегда.

А затем дверь открылась. Она стояла в дверях. В ее взгляде читался вопрос, но она не была особенно взволнована неожиданным стуком в дверь. Ей лишь хотелось узнать, что произошло. Из комнат доносился звук радио или телевизора. Слабо пахло чем-то вкусным. Чувствовался слабый аромат средства для полировки мебели и чистоты.

— Да?

Леди была не совсем такой, как рассказывала мама. С одной стороны, она не выглядела старой, хотя вокруг глаз и в уголках губ у нее были морщины, а волосы были седыми. Но когда она улыбалась, у нее была самая прекрасная улыбка в мире, и становилось неважно, сколько ей лет: семьдесят или только шестьдесят, девяносто или уже сто. В Педлар-ярде люди не особенно беспокоились о том, как звучали их голоса. Но с того момента я навсегда запомнил, что звучание голоса очень важно. Не шикарный акцент или что-нибудь в этом духе, а сам голос, который может быть таким же прекрасным, как полуночное время, или как бархат.

Глубокий вдох, и затем сказать, что ты запланировал. Сказать это должным образом и вежливо.

— Я ищу свою бабушку. Но я не знаю, верный ли это адрес.

Леди с голосом, похожим на ночное небо, и самой прекрасный в мире улыбкой, сказала:

— Возможно, это верный адрес. Как зовут твою бабушку?

— Алиса Уилсон.

Она замолчала на мгновение, а затем спросила:

— Откуда ты приехал?

— Из Лондона. Из места под названием Педлар-ярд.

— О, — произнесла она, и вдруг показалось, что что-то вспыхнуло в ее глазах. Она ощутила странное чувство, которое нахлынуло из ниоткуда. И каким бы чувством это ни было, оно было настолько сильным, что она не удивилась бы, если бы оно выпрыгнуло из ее тела и возникло перед ней во плоти в этом саду, освещенном лучами заходящего солнца. Затем она сказала:

— Значит, это правильный дом. Я Алиса Уилсон. Я знаю о Педлар-ярде. Но я не знала, что у меня есть внук, хотя я очень рада познакомиться с тобой. Думаю, будет лучше войти в дом.

Войти в дом... Слова, произносимые всеми волшебниками в сказках... Заходи внутрь, мой дорогой... А порой «внутрь» было зловещим и опасным, а иногда это было замечательным и волшебным. И до тех пор пока ты не ступишь внутрь, не было совершенно никакого способа узнать, какими станут эти слова.

Но сделать что-нибудь другое, нежели шаг в дом, — было совершенно немыслимым.

Первые дни в «доме священника» были наполнены изумительными, новыми впечатлениями. Впечатлений было так много, что даже боль после потери матери — боль, которая терзала меня на всем пути сюда, — стала почти терпимой.

По какой-то необъяснимой причине было невозможно не рассказать историю о Педлар-ярде со всей правдивостью. Алиса ("Тебе следует лучше называть меня так — я не думаю, что смогу справиться с тем, чтобы быть твоей «бабушкой.») слушала не прерывая. А один раз ее губы задрожали, и она так сильно сжала свои руки, что костяшки пальцев побелели. Но самое любопытное было то, что ее больше расстроил мой рассказ не о том, как умерла мама, а о том, как она воткнула ножницы в глаза мужчины, который много лет жестоко с ней обращался и запугивал ее. Затем она сказала:

— Как ужасно, что ты все это видел. Но со временем воспоминания сотрутся, и ты перестанешь грустить. Ты построишь мост, ведущий от этих воспоминаний, и пройдешь по этому мосту в то будущее, которое теперь перед тобой открылось.

— Я перейду по этому мосту?

— Да, именно так происходит в жизни. Мы не можем постоянно грустить. Я подозреваю, что тебе нужно было бы рассказать полиции о том, что случилось. Не смотри так испуганно, как маленькая сова. Мы не собираемся ничего рассказывать полиции.

— Не собираемся?

— Нет. Твой старый дом в Педлар-ярде очень далеко отсюда. А ты принес мое последнее письмо, да? Я знаю, что ты принес.

— Я думал, что вам стоит увидеть его, чтобы убедиться в том, что я — это действительно я.

Алиса улыбнулась.

— Я вижу, что ты — это действительно ты, и без письма, — сказала она. — Даже без фотографии, что ты принес сюда. Я вижу это, но... — пауза, — я рада, что ты принес ее.

— Я хотел запомнить маму счастливой. Она ведь счастлива на фото?

— Да. — Алиса долго смотрела на мамину фотографию, иногда очерчивая пальцем ее лицо. Потом она сказала: — Ты больше похож на мать, чем на отца.

— Я знаю.

— Были ли в доме другие бумаги? Что-нибудь, что могло бы привести людей из Педлар-ярда сюда? Еще какие-нибудь фотографии?

— Нет. Такие вещи невозможно было хранить в доме. Я знал о вас только из историй. Моя мама любила рассказывать мне истории. Она была хорошей рассказчицей, она была способна заставить меня видеть людей и места. Она говорила, что когда-нибудь стала бы писательницей. Я имею в виду, настоящим писателем.

— И ты помнишь, чтобы она выглядела счастливой хоть иногда? Такой, как на этой фотографии?

— О да. Она однажды сказала, что он — мой отец — мог быть очень обаятельным.

Когда она рассказывала об обаятельном молодом мужчине, за которого вышла замуж и который когда-то очень любил ее, ее лицо становилось живым — наполовину грустным, наполовину счастливым...

— Обаятельный, — задумчиво произнесла Алиса, — Да, я уверена, что это правда.

И вновь на меня нахлынули воспоминания. На этот раз о маминых словах, что иногда в семьях происходят странные вещи. Что если ты выходишь замуж за того, кто не нравится твоей семье...

Но вдруг Алиса произнесла:

— Ну, похоже, что в том доме ничего не связывает твоего отца со мной или с тобой, так что, я думаю, мы можем чувствовать себя в безопасности.

Это надо было хорошо обдумать. А потом спросить, поскольку всегда надо уточнять все детали:

— Ты имеешь в виду, что мы никому ничего не скажем?

Алиса задумалась, прежде чем ответить.

— Конечно, мы никому не скажем, — сказала она наконец. — Мы сохраним эту тайну. Я рада, что мама говорила тебе обо мне. — Она замолчала, а потом грустно добавила: — Значит, после всех лет ненависти и насилия я нашла тебя. — Поскольку твоя мама скончалась, мы должны сделать так, чтобы о ней сохранились только хорошие воспоминания. Храни эту фотографию в секрете, ладно?

— Да, конечно. То есть мы будем хранить молчание о том, что она сделала? На случай, если люди будут считать ее убийцей. — Мне с трудом далось это слово, но Алиса, похоже, не заметила этого.

Она сказала:

— Да, это именно то, что я имела в виду. Люди любят сплетничать, и они не всегда бывают добрыми.

Нам надо молчать, иначе за твоей спиной всегда будут шептаться. — Алиса снова замолчала, будто обдумывая, что сказать дальше. — Правда заключается в том, что твоя мать защищала себя и тебя. Матери во все времена защищали своих детей, защищали неистово. — В ее голосе смешались гнев и отчаяние.

— Да, я понимаю.

— И еще, — сказала Алиса, — дорого внимание, а не подарок, запомни это. Я была воспитана достаточно религиозно — большинство людей в то время так воспитывались, — и я знаю, что по-настоящему имеют значение только твои мысли и то, что происходит у тебя в душе. Это то, что Бог видит и слышит. Я не верю, что твоя мать собиралась убить твоего отца.

Мы посмотрели друг на друга. Точно не известно, но никогда нельзя быть в чем-то уверенным на сто процентов, верно?

Если Алиса и уловила эту мысль, то не подала виду. Она сказала:

— Все будет хорошо. Никто не найдет тебя здесь. И никто здесь никогда не обнаружит твою связь с Педлар-ярдом. — Это было сказано с абсолютной уверенностью. — Я живу в этой деревне многие годы, и обо мне здесь все очень хорошего мнения. — Алиса остановилась. — Но я думаю, мы должны будем немного солгать. По-моему, будет неправильно говорить, что ты мой внук. Люди ведь очень любопытны. Они станут расспрашивать: «Боже мой, Алиса, внук? Мы даже не знали, что у тебя есть дети». Так что я думаю, ты будешь просто моим родственником. — На ее губах показалась прекрасная улыбка, которую хочется видеть постоянно. — Но что бы мы ни сказали, здесь ты будешь в безопасности. Я не позволю, чтобы с тобой что-нибудь случилось, — я обещаю!

— Хорошо. Спасибо.

— Отлично. — Она встала. — Что ж, теперь ты здесь. Тебе нужно поужинать, ведь так? Если ты весь день был в дороге, значит, толком ничего не ел. Я хочу услышать все о твоем путешествии, хочу услышать все о тебе. И после того как ты поешь, мы что-нибудь придумаем с постелью для тебя. Наверху есть пара прекрасных комнат для гостей. Где бы ты хотел жить: в задней части дома — там ты сможешь любоваться деревьями — или в той части дома, где ты сможешь видеть дорожку?

Глава 9

Невероятно, но так все и было — без суеты и по-простому. На ужин в первый вечер был замечательный запеченный цыпленок и свежие фрукты на десерт. И один из первых уроков, который был усвоен: есть и готовить еду в этом доме было гораздо приятнее и интереснее, чем в Педлар-ярде.

Вечерняя еда называлась ужином, а еда в полдень — ланчем. Вскоре Алиса сказала:

— Мы устроим тебя в хорошую школу. Здесь в деревне есть одна замечательная школа. Во время уроков ты будешь обедать там. Но когда ты целый день будешь дома — в выходные и на каникулах, — я не хочу постоянно отрываться от своих дел, чтобы готовить тебе еду. Меня может не быть дома — мне нравится принимать участие в жизни нашей церкви и заниматься благотворительностью. Иногда я встречаюсь с друзьями, или друзья приходят ко мне на ланч. И мы не захотим, чтобы вокруг нас крутился ребенок, пока мы сплетничаем. Да и в любом случае тебе будет скучно. Я эгоистичная женщина, не думаю, что смогу измениться когда-либо. Так что составим несколько правил. Хорошо?

— Да. — Мысль о том, что есть правила, которых надо придерживаться, была неожиданно ободряющей. Это позволяло знать, что можно делать, а что — нет.

— Одно из правил, — сказала Алиса, — будет заключаться в том, что, если в половине первого или в час дня меня не будет дома, ты должен поесть сам. На плите всегда будет суп, который ты сможешь разогреть, сыр и фрукты в холодильнике. Возьмешь то, что захочешь, и вымоешь за собой посуду. Ты справишься?

— Конечно, да.

Ужинали мы обычно в комнате с видом на сад. Алиса готовила восхитительные блюда: курицу или рыбу.

— Мне очень нравится готовить, — сказала она как-то раз. — Я научилась готовить много лет назад, когда была горничной. Твоя мама ведь рассказывала тебе об этом? О том, когда я была прислугой?

— Да.

— Мисс Нина — молодая леди, которой я прислуживала, — любила, когда я готовила для нее, если ее родных не было дома.

Это было еще одной удивительной историей из жизни Алисы. В Педлар-ярде считалось, что место женщины — на кухне. Мужчины полагали, что жены обязаны их обслуживать. И было странно думать, что существовала женщина, которая не умела готовить и считала, что обслуживать должны ее.

— А что, она не могла готовить себе сама, эта Нина?

— В наши дни это — нонсенс, — сказала Алиса. — Но тогда было совсем другое время — двадцатые годы, — и они были очень богатой семьей. Мисс Нине никогда не пришло бы в голову приготовить что-нибудь более значительное, чем заварить чай. И никто никогда не подумал бы, что она делает даже это.

Было удивительно слушать, как Алиса рассказывает мамины истории, и знать, что она сама из этих историй. Она сама была историей. Она была той семнадцатилетней девушкой, в которую был влюблен красивый молодой мужчина, но из-за того, что она была прислугой, они не могли быть вместе.

— Ты жила в Вене?

— Да, это великолепный город. Однажды ты поедешь туда. И ты обязательно полюбишь его.

— Поеду?

— Нет никаких препятствий, которые могли бы помешать.

Вечера в «доме священника» были такими: после ужина все должно было быть убрано, и посуда должна была быть вымыта. Часто они смотрели телевизор, но иногда Алиса включала пластинки — восхитительную музыку Баха, и Шуберта, и Моцарта. «Я люблю музыку», — говорила она. Когда приходила настоящая зима и заморозки окутывали болота, занавески закрывались, и в камине разгорался огонь — наступало время, когда рассказывались другие истории.

— Расскажи мне о том, как жених мисс Нины пришел в дом и увидел тебя.

— Рассказывать как обычно — слово в слово? Мы так шутили.