Приди, Ибрагим!

Шломо был крепче духом, нежели Сол с Салманом, и более цепко держался за жизнь, считая её высшей ценностью мира, но Салман зато не ставил собственную жизнь ни в грош и потому отпихивал Шломо с Солом с яростью самоубийцы, понимая в глубине души, что, погубив их, погубит и себя. А Сол, будучи более философом-мистиком, чем практиком, бороться не собирался вовсе, но именно поэтому побеждал в противоборстве: только равнодушная к реальности сущность могла всплывать, не обращая ровно никакого внимания на схватку духа с сознанием.

Именно Сол, призвав на помощь Христа и Деву Марию, очнулся в конце концов на срок, достаточно длительный для того, чтобы успеть вскочить с постели, провалиться в воздушном потоке, выбраться из него на холодный плиточный пол и наброситься на врача с воплем:

— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа — убей их!

Врач был не один — за те полчаса, что пациент находился без сознания, тело перенесли в лабораторную комнату, где и собрался консилиум из трёх медиков, обычно обслуживавших марсианские рейсы.

Три врача — а тут ещё и пятеро санитаров присоединились — быстро скрутили разбушевавшегося пациента, обошлось, к счастью, без второго парализующего укола. Сол хрипел, вращал глазами и силился порвать липучие ремни, которыми был приклеен к постели, висевшей теперь под углом к полу, чтобы врачи могли видеть пациента, не отходя от биометрического пульта.

— Зафиксировали? — спросил врач, который был в этом полёте главным.

— Да,— отозвался его коллега, полчаса назад всадивший в Сола иглу,— но время стабилизации не гарантировано.

А третий врач сделал своё резюме:

— Его нельзя выпускать с корабля. Сразу после приземления посадить на «Комету» и отправить назад, на Марс.

— Ерунду говорите, коллега,— резко сказал главный.— Пока не будет возобновлён ритм, пациент должен находиться под контролем.

— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! — возопил Сол.— Сатана вселился в меня! Он бушует! Дайте мне покой!

Главный щёлкнул перед носом Сола пальцами, будто выключил сложный прибор, и Соломон замолчал, тяжело дыша.

— Судя по вашим возгласам, вас зовут Соломон Тарраш,— сказал врач, взглянув на экран.

— Истинно так,— согласился Сол,— имя это дано мне было при крещении.

— Это ваше первое посещение Земли?

— Я лечу преклонить колени перед Гробом Господним и принять святое причастие в храме Марии Магдалины.

— Вы уверены?

— Уверен? — воскликнул Сол и замолчал. Он не был уверен. Он устал. Он хотел уснуть и не проснуться. Он хотел…

Чего же он хотел на самом деле?

— Не удержим,— вполголоса сказал один из врачей.

— Усильте напряжение на височные доли,— посоветовал главный.— Если не получится, погружайте в сон, придётся прибегнуть к лоботомии. Нежелательно, конечно, но…

Сол усилием воли поднял отяжелевшие веки, но мир уже вращался и сползал в пропасть, цепляться за осыпавшиеся края было мучительно, всё разваливалось…

…Шломо открыл глаза и первым делом поднял руку, нащупывая ермолку. Ермолки не было. Он ощутил себя обнажённым пред Господом и, не выдержав, рухнул в черноту…

…откуда поднялся, морщась, Салман и сказал:

— Аллах велик, а я лишь слуга его! Вы, неверные, освободите меня!

Лента была прочной, и Салман застонал, рванувшись.

— Все! — сказал главный врач.— Отключайте, иначе погубите все три личности.

И настал мрак.

— Церковь разрешает тебе, дочь моя, выйти замуж вторично, — сказал епископ Константин, глава Великой Епархии Большого Сырта,— ибо, согласно решению Святого Трибунала, личность твоего супруга признана мёртвой, поскольку лишилась божественной души, каковая составляет суть всего…

Мария слушала слова, сливавшиеся в равномерное журчание, и думала о своём. О том, что замуж нужно было выходить не по любви, а по расчёту. Она полюбила Сола, когда увидела его на мессе во время Пасхи… или нет? Или это не она полюбила, а другая её суть, Мирьям? А может, Мара?

«Стоп,— сказала она себе,— так недолго и самой впасть в ересь, от которой пострадал муж».

«Нет,— одёрнула она себя,— разве он пострадал из-за ереси? Разве по своей воле он лишился разума?»

И ведь говорили ей семь лет назад в расчётном отделе Центра Трёх Конфессий.

— Мария,— говорили ей (Или «Мара»? Не важно, она уже не помнила деталей),— Мария, ваш выбор неудачен. Да, ваши личности сейчас синхронизованы и по конфессиональной принадлежности, и по фазе. Но ваша личность стабильна, а личность вашего жениха — нет. В обычной жизни, привычной для среднего марсианского колониста, это не сказывается и, возможно, никогда не скажется…

— Ну тогда в чем проблема? — воскликнула Мария. Он была возмущена до глубины каждой из своих трёх душ.— Мы и есть самые средние марсианские колонисты третьего поколения!

— Да,— кивнул программист, просматривавший психоматрицу,— вы правы. Я даже удивляюсь, насколько у вас на Марсе все среднестатистически спокойно.

— Так вы с Земли? — удивилась Мария.

— Естественно,— поднял брови программист.— Научный персонал центра командируется с Земли на три месяца. Больше, скажу честно, я бы и сам не выдержал.

— Вам здесь не нравится? — продолжала допытываться Мария.

Программист, молодой мужчина, в облике которого нельзя было угадать принадлежности к какой-либо из трёх принятых на Марсе конфессий, хмыкнул и нервно повёл плечами.

— Сказал бы я…— пробормотал он.

— А вы скажите,— простодушно попросила Мария.— Я люблю узнавать новое, а человека с Земли вижу впервые.

Программист повернулся к ней от экрана и принялся разглядывать, вогнав Марию в краску. Она подняла руки и прикрыла грудь, ей показалось, что платье исчезло под взглядом землянина. Взгляд был не похотлив, нисколько, но внимателен до неприличия.

— Мария,— сказал программист,— вам не кажется иногда, что вас обокрали?

— Меня? Ну что вы, у нас на Марсе воровства не бывает. Здесь нет плохих людей. И быть не может,— добавила она убеждённо.

— Я не это имел в виду,— поморщился программист.— Вас обокрали при рождении, лишив возможности быть собой.

Мария улыбнулась.

— У вас на Земле, — сказала она снисходительно, ей льстило, что она может объяснить землянину простые истины, которые изучают в младших классах,— у вас на Земле ещё воюют, верно? Мусульмане против евреев, христианский мир против Востока с его непонятной мистикой… Сколько вы воюете? Сто лет, больше? Сколько человек погибло только за последний год? Я слышала — около трёхсот тысяч. У нас такого быть не может. У нас каждый младенец знает, что Бог един, знает, что часть жизни он проживёт с верой в Христа, часть — почитая Аллаха и часть — следуя заветам Моше.

— Да-да,— раздражённо прервал программист,— ритмы переходов чётко определены генетической программой, для каждого рассчитан индивидуальный ритм, и каждый волен выбрать себе жену, друга, коллегу с таким же ритмом, чтобы навсегда исключить религиозную рознь. Если сегодня истово веришь в Пророка, а завтра, проснувшись, столь же ревностно — в святое распятие, поневоле приучаешься быть терпимым ко всему. Атеистов на Марсе нет вовсе — генетическая программа этого не предусматривает. Это ужасно…

— Вы атеист? — поняла Мария и ужаснулась. Она даже отодвинулась на своём стуле подальше от этого человека.— Тогда понятно, почему вам здесь… Но послушайте, вас ещё можно спасти! Отец Александр, наш приходский священник, объяснит вам, в чём состоит обряд крещения, и вы сможете…

— Нет, благодарю. Я не конструкт, у меня естественная наследственность, как у всех землян, мне это не годится, я, видите ли, должен поверить сам, своей душой… И в какого-то одного Бога, а не в трёх по очереди… Нет, вы не понимаете. Весь этот марсианский эксперимент, по-моему…

Он неожиданно замолчал, повернулся к пульту и, не обращая больше на Марию никакого внимания, начал выстукивать на клавиатуре текст официального заключения. «Странный человек»,— подумала Мария. Ей было что возразить, но она не успела, в комнату вошёл мужчина в форме Лиги генетиков Земли. Видно, большое начальство. Уши у молодого программиста неожиданно побагровели.

— Цандер,— сухо сказал вошедший,— вы опять за своё? Третье предупреждение. Отправитесь на Землю вечерним рейсом. Штраф в размере месячного пособия будет внесён в личное дело.

Программист молчал.

— Мария,— голос генетика приобрёл обволакивающую мягкость,— всё в порядке, Мария. Центр, однако, рекомендует вам разорвать помолвку с Соломоном Таррашем.

— Но у нас же синхронизованные ритмы…— робко вставила Мария.

— Да, конечно, иначе вы бы просто не смогли познакомиться, не говоря уж о том, чтобы полюбить. Но, как сказал коллега, ваш ритм абсолютно устойчив, а ритм вашего избранника стабилен лишь в пределах двух сигма… Вам это ни о чём не говорит, я понимаю. Иными словами, любой стресс, отличный от привычного, может вызвать сбой ритма, и тогда… Ну, вы знаете.

— Я буду оберегать Сола от стрессов,— твёрдо сказала Мария.— Мы уже решили: первая свадьба будет в церкви на следующей неделе. Вторая — хупа в синагоге — через три месяца, когда изменится наша фаза. А потом, в декабре, мулла совершит обряд по мусульманскому обычаю. И мы будем жить долго и счастливо и умрём в один день.

Она не помнила, откуда вычитала последнюю фразу. Возможно, в Коране? Или в Торе? Обычно не запоминалось ничего из того, что происходило в иных конфессионных фазах, но кое-какие слова оставались лежать на донышке сознания, и она подбирала их, будто монеты на улице.

Генетик покачал головой.

— При сбое в два сигма я не могу вам ничего запретить,— сказал он.— При трёх сигма я бы просто отправил и вас, и вашего… кто он сейчас? Соломон?., вашего Сола на коррекцию. Жизнь человека превыше всего, а сейчас вы намерены подвергнуть её неоправданному риску. Любой стресс…

— В Марсианской республике не бывает нестандартизованных стрессовых ситуаций,— твёрдо сказала Мария, повторив фразу из учебника по истории колонизации Марса.— Я люблю Сола.

— Аминь,— пробормотал генетик, взял из руки программиста дискету с заключением и протянул Марии.— Вы свободны.

Программист хмыкнул и забарабанил пальцами по пульту.

— Вы свободны,— повторил генетик.

И Мария пошла к выходу, понимая только одно: скоро она станет женой. Женщиной. Матерью…

— …а душа твоего мужа, Мария,— закончил свою речь Его Высокопреосвященство,— пребудет в мире.

Епископ встал, и Мария поднялась с колен. В храме было холодно, но она дрожала не поэтому.

— Я не должна была отпускать его на Землю,— сказала она.— Но он так мечтал… Святой отец,— решилась Мария задать вопрос, казавшийся ей кощунственным,— неужели расчёт выше любви?

Епископ, протянувший уже руку для поцелуя, отдёрнул пальцы.

— Не богохульствуй! — строго сказал он.

— А вы, святой отец,— продолжала Мария, стоя перед епископом и чувствуя, как поднимается из глубины её христианской души волна протеста,— а вы, святой отец, когда изменится ваша фаза, станете раввином и будете читать по субботам Тору, а потом, в новой фазе, подниметесь на минарет и воздадите хвалу Аллаху? Да?

— Такова цена нашего спокойствия,— кивнул епископ.— Тысячи лет мир сотрясали религиозные войны, они и сейчас сотрясают Землю с новой, невиданной прежде силой. И только здесь, на Марсе, благодарение Всевышнему, нам удаётся сохранить этот оазис, поскольку каждый из нас периодически переходит от одной конфессии к другой, это заложено в нас генетически и позволяет иудею быть терпимым к мусульманину, христианин мирно живёт с иудеем, ибо каждый знает, что настанет время, и он сам…

— Значит, расчёт выше любви?

— Мария,— сурово сказал епископ,— после вечерней молитвы ты придёшь на исповедь. Наши с тобой ритмы не синхронизованы, и потому не я, когда изменится твоя фаза, буду твоим раввином. Но я надеюсь, что он даст тебе верный совет. Ты должна выйти замуж, это обязанность каждой женщины твоего возраста.

Он помолчал.

— А расчёт,— сказал он,— не выше любви, нет. Расчёт и есть сама любовь.

Он повернулся и вышел, не попрощавшись.

Дома Марию ждал Абрахам, лишь сегодня вернувшийся с Земли.

— Прими мои соболезнования,— сказал он.— Сол был хорошим человеком.

— Тебе понравилось на Земле? — спросила Мария и поставила перед гостем чашку с бризановым молоком.

— Как может на Земле понравиться? — удивился Абрахам.— Там воюют. Там убивают. Там живут фанатики. Но раз в жизни там побывать необходимо.

— Почему ты не отсоветовал Солу лететь? — спросила Мария.— Ты же знал, как и я, что его ритм нестабилен и любой стресс может…

— Я не помню.— Абрахам отвёл взгляд.— Я ведь тогда был в другой фазе… Почему не отсоветовала ты?

— Я? Он был так счастлив, что летит, что, кажется, я просто забыла о том проклятом предупреждении. Семь лет всё было в порядке.

— Если забыла ты, его жена, то как мог помнить я, его друг? — спросил Абрахам.

— Ты помнил,— жёстко сказала Мария.— Ты помнил, когда был Ибрагимом. Помнил, когда был Абрамом. И не сказал ничего. Более того. Ты был с ним там… на корабле. Что сделал ты, чтобы Сол… Ты ничего не сделал. И я скажу тебе — почему.

— Почему? — растерянно спросил Абрахам.

— Потому что твой ритм чётко синхронизован, тебе не страшны никакие стрессы, ты давно смотришь на меня с вожделением, и ты ждал этого момента, ты надеялся, что Сол сломается, и ты дождался, и теперь ты пришёл ко мне, чтобы…

Она выпалила фразу на одном дыхании, и у неё не хватило воздуха, чтобы закончить мысль. Абрахам кивнул.

— Да,— сказал он.— Всё так. Я тебя люблю. Всегда любил. Мой конфессионный ритм синхронизован с твоим, как и ритм Сола. Но в отличие от него я человек надёжный. До конца. Я ждал тебя много лет.

— Ты рассчитал,— сказала Мария,— и думаешь, что рассчитал верно.

— Я ничего не рассчитывал,— возразил Абрахам.— Я люблю тебя.

— Расчёт и есть любовь,— пробормотала Мария.

— Так ты согласна?

— Не знаю… Мне кажется сейчас, что умер лишь Сол, а Шломо и Салман живы. А потом мне будет казаться, что умер Шломо, а Сол с Салманом ждут меня…

— Их нет. Никого. Слышишь? Никого из них больше нет!

— Когда я поверю в Аллаха,— сказала она,— ко мне придёт Салман. И убьёт Ибрагима. И ты думаешь, что Абраму поздоровится, когда Шломо вернётся к Маре? Уходи, Абрахам.

— Ты, христианка, ждёшь момента, чтобы стать еврейкой? — Это был последний козырь, и Абрахам был уверен, что он подействует. Можно спорить с реальностью, но невозможно перехитрить генетическую программу.

— Я… Да. Сол умер, и для меня всё кончено, но пусть хотя бы Мара и Мирьям будут счастливы.