Помоги проекту - поделись книгой:
— Верю я в тебя, капитан… Ой как верю! Если бы все понимали так свою задачу. Давно бы войну выиграли… Людей твоих будет встречать мой адъютант.
— Спасибо, товарищ маршал.
— Слушай, что я тебя напоследок хотел спросить… Ты уж не смейся над стариком… Тебе страшно бывает, когда ты по тылам ходишь?
— Конечно… Все ведь знают, что такое гестапо. Только я бы им не дался. У меня под ремнем всегда «лимонка» да еще в чугунном чехле… Граната-неразлучница.
— И сейчас с собой?
— И сейчас.
— Покажи.
Седой достал из-за широкого ремня гранату. Маршал взял «лимонку», подержал ее на весу.
— Неразлучница… Хм… А если есть еще шанс?..
— Нельзя рисковать. Там про шанс не думаешь. Мысль одна — как бы не попасть в их руки.
— Ты прав, капитан… Такая у тебя работа. Ну прощай. Еще раз желаю удачи… и возвращения.
— Спасибо, товарищ маршал… Постараюсь выполнить задание. Ну… и вернуться.
Седой вытянулся, отдал честь и, мягко ступая по коврам, вышел из комнаты.
Не успел Седой сойти с крыльца дома, в котором остановился командующий, как попал в мощные объятия крупного усатого человека.
— Ваня! — вскрикнул Долгинцов и обнял старого друга.
— А я вот, видишь, поджидал тебя, — хитро подморгнул капитану грузный человек с полковничьими погонами. — Думаю, улетит ведь фокусник, и не увидимся.
Они подружились в начале войны. Иван Авксентьевич Шашырев был командиром дивизионной разведки, куда Седого направили для прохождения службы.
Фронтовая дружба возникает внезапно и надолго. Зачастую цементом этой дружбы является совместно пролитая кровь. Случилось так, что они дрались в одном окопе, когда дивизия попала в окружение. Потом война разбросала их по разным фронтам. И вот встреча. Шашырев носил уже чин полковника и занимал соответствующую должность, но в обращении остался прост и трогательно наивен, потащил Седого в свою комнату, достал коньяк, консервы.
— Как я рад, что ты жив, Андрюша… — бубнил он, разливая коньяк. — Много слышал о тебе и все думал: до коих пор он будет ходить по лезвию ножа?
— До сих, — улыбнулся Седой, — до конца войны, Ваня.
— Ну и бросает тебя. Два дня назад еще ведь в Польше был.
— А ты откуда знаешь?
— Знаю, брат. Знаю и то, что за тобой самолет посылали в тыл к немцам. Такой ты у нас достославный, Андрюша.
В тот же день, под вечер, Седой попросил подобрать ему разведчика в группу — для полного комплекта не хватало одного человека.
Утром Шашырев сам пришел к разведчикам в «Логово».
— Едва нашел твое убежище, — недовольно проворчал Шашырев, здороваясь с Седым.
— А ты хотел, чтобы его знал каждый ездовой, Ваня? Абвер не дремлет… Уверен — и здесь у него своя пара глаз.
— Выходит, наши контрразведчики зря хлеб едят?
— Выходит… Группы-то не вернулись. И на связь не вышли.
— Да, конечно…
— Ну что, Иван… кого отдашь из своих золотых запасов?
Шашырев усмехнулся и, глядя куда-то в сторону, неуверенно сказал:
— Есть тут у меня один парень. Из бывших лейтенантов. Профессионал… Может все… Только вот с характером у него, да и с дисциплиной нелады. Не то чтобы псих, но и… одним словом, сгоревший человек. Немца живого видеть не может. А так, если характер отбросить, самый твой человек. Узнает, куда идете, умолять будет взять с собой.
— А этого пока никто не знает, и ты тоже, Иван Авксентьич.
— Конечно, конечно… Но ты все же его посмотри. Из твоих ребят его никто не возьмет. Пулеметчик — поискать надо. Знает немецкий…
— Зовут как?
— Щеколда. А проще — Саша Чиликин…
— Ну что ж, идем смотреть Щеколду. Кстати, за что такая кличка?
— А он и есть щеколда. Если руками что схватит — все. Считай, намертво.
Чиликина они отыскали на краю села. Он сидя бросал ножи в дерево, три из них уже торчали в стволе одинокой сосны.
Щеколда лениво и, как показалось Седому, неохотно поднялся с пня, на котором сидел.
Это был медлительный широкоплечий крепыш с мощным торсом и огромными, сильными руками.
Седой понял всю справедливость клички.
— Сержант Чиликин, — доложил Щеколда.
— Тренируетесь? — дружески спросил Седой.
— Не-е… балуюсь…
— Можно и мне побаловаться?
— Ну-у… попробуйте…
И он протянул капитану длинный нож.
— Бью в середину между вашими двумя финками.
Седой метнул нож. Щеколда удивленно присвистнул. Нож точно вошел между двумя лезвиями.
— Разведка, — сразу догадался сержант.
— Будем знакомы, — ответил Седой, — капитан Долгинцов, командир особой группы штаба фронта. Есть предложение.
— Так сразу…
— Да. Вы мне нужны. Если нарисуете на мишени восьмерку из пулемета, беру с собой.
— Какой пулемет?
— МГ. Трофейный немецкий…
— Сделаем, товарищ капитан… А с собой — это куда?
— В «Рай», — усмехнулся капитан.
— Можно и туда, но лучше в чистилище, пусть почистят.
Щеколда нарисовал пулями обещанную восьмерку. Седой остался доволен.
Чиликину капитан понравился сразу, а это было немаловажно. У Щеколды все люди делились на «нра» и «ненра». Если ему человек не нравился чем-то, толку от Чиликина не было. В лучшем случае он выполнял долг. Но уж если нравился, Щеколда выкладывался весь, чтобы заслужить легкую похвалу или расположение этого человека.
— Ну? — спросил Шашырев, когда они остались одни.
— Беру. Спасибо. То, что надо.
— Эх ты, а еще старый друг. Я тебе суперразведчика, а ты — то, что надо… Экстра-класс. От сердца отрываю, можно сказать…
— Так для дела-то какого отрываешь, Иван Авксентьич.
— Да уж… Как там все сложится? Как в языке майя: сто иероглифов — и все неизвестные.
— Языками балуешься.
— А-а, до войны все… Хотел разгадать тайну языка майя и прочесть их таинственные манускрипты на скалах.
— Да ты, оказывается, романтик, Иван, — изумился Седой.
— Я был нормальный человек, а теперь военный.
— Ничего, кончится война — разгадаешь.
— Нет. Буду преподавать.
— Слушай… и у Чиликина, что же, так и никого?
— Никого, — помрачнел Шашырев, — всех немцы расстреляли за связь с партизанами. Его ведь из лейтенантов за что разжаловали? Пленного «языка» одним ударом убил. Сам же взял, тащил на себе, а потом… тот что-то сказал ему — никто не знает что… Он его и стукнул. Я же тебе говорил — сгоревшая душа.
— Пламя, на котором горит эта душа, чистое, светлое пламя, Ваня.
Сначала он смотрел, как они стреляли. Из немецких «шмайсеров» на расстоянии ста шагов, из трофейного МГ на пятьсот и больше. Из личных парабеллумов по движущимся мишеням. Потом дзю-до. Схватки между собой, каждый с каждым. И по очереди с ним, капитаном Долгинцовым.
Полковник Шашырев только удовлетворенно крякал, когда очередной «противник» Седого беспомощно валился на песок. Но капитан остался доволен: «Чуток подучим. А так ребята в порядке. Реакция есть, ловкости и силы не занимать».
Подошел Мирчо Джанич, словенец, присланный из разведотдела штаба Тито, и что-то быстро проговорил, путая сербские и русские слова. Гайда, его товарищ, хорошо знавший русский, перевел: «Товарищ капитан — великий чемпион, его, Мирчо Джанича, не мог „взять“ никто во всей Народной армии, товарищ капитан бросил Мирчо за три секунды, он готов идти с товарищем капитаном хоть в преисподнюю».
— Туда не требуется. Пойдем, Мирчо, к тебе в гости. Может быть, даже домой заглянем.
Прошло несколько дней. Жизнь в «Логове» текла своим чередом. Седой радовался добрым, открытым отношениям, сложившимся в интернациональной группе. Чех Франтишек Печек учился у Присухи радиоделу, Гайда осваивал новую снайперскую винтовку и приобщал к ней угрюмоватого Джанича.
— Пригодится, Мирчо, — старательно выговаривал по-русски худощавый, жилистый серб и не уставал записывать в блокнот русские слова, которыми так и сыпал всезнающий оптимист Присуха по кличке Ньютон.
Болгарин Николо Арабаджев учил разведчиков алгебре маскировки и незаметного проникновения к нужному объекту. Это были тихие, бесшумные часы терпеливого ожидания и вдумчивого наблюдения. Седой приказал бегать кроссы. Они вырабатывали выносливость и силу. Путь предстоял неблизкий.
За неделю интенсивных тренировок бойцы осунулись, внешне подобрались, посуровели.
Прошла еще неделя. Эфир молчал. Седой вернулся из штаба серьезный, сосредоточенный, собрал группу и кратко изложил суть задания. Взорвать бензохранилище. Любым способом. Пока жив хоть один из группы, он должен думать только об этом.
Ночью люди Седого выехали на прифронтовой аэродром. Чтобы сэкономить силы и время, Седой решил лететь до самой линии фронта сколько возможно. Воздух спасал и от замаскированных вражеских глаз.
Седого клонило ко сну. Ровный гул моторов действовал как снотворное. Сколько помнил себя, ему всегда в самолете хотелось спать. Капитан взглянул в иллюминатор. На ночной земле вспыхивали редкие огоньки жизни.
Операция закодирована как «Кедр». Для всех он Седой, командир. Его приказ — закон. Из двенадцати он знает четверых: старшину Арабаджева, радиста и минера Николая Присуху, сержанта Синёва и подрывника Франтишека Печека.
С Николом Арабаджевым судьба свела еще в сорок втором. Их группу из шести человек десантировали с катера на крымское побережье для выполнения редкостного по отчаянности задания — уничтожения гигантского орудия, обстреливавшего осажденный Севастополь.
С тех пор старшина отвоевал два года по тылам без единой царапины, словно заговоренный.
Сержанта Присуху Седой знал, что называется, с пеленок — он взял его прямо из школы подрывников и ни разу не пожалел о сделанном.
Остальные — участники последнего рейда в Польше. Очень разные эти двое. Синёв неразговорчив, угрюмоват, в широких, налитых силой плечах таится спокойная, тяжелая мощь. Чех Франтишек улыбчив, хрупок, любит шутку — открытая душа. Франтишек из эмигрантов. Отец, в прошлом известный всей Европе врач-окулист, не смог жить в оккупированной Чехословакии.
Седой откинулся к холодной плоскости и чуть повернул голову влево.
«Крепкие нервы у парня», — с уважением подумал капитан.
На металлической скамье, привалившись к стенке, спал чернобородый загорелый Мирчо Джанич — чемпион по дзю-до Народной армии. Спал, словно у себя дома, сладко посапывая и чему-то улыбаясь во сне. Его товарищ Данило Гайда с удивлением и завистью смотрел на разведчика, нервно покуривая.
Мирчо и Данило не знали, чьими стараниями они оказались за линией фронта.
В штабе фронта с самого начала дело всем казалось простым. Ну, подумаешь, сжечь склад с горючим. Сколько их взлетело на воздух за годы войны!
Поделиться книгой: