«Харбинская» операция НКВД СССР 1937–1938 гг. Механизмы, целевые группы и масштабы репрессий

Для изучения механизмов репрессий по приказу № 00593 следует проследить историю возникновения самого карательного решения и директивных документов, регламентирующих подготовку и проведение «харбинской» операции, вышедших как до начала акции, так и после нее. Рассмотрение алгоритма ее реализации следует начать с Политбюро ЦК ВКП(б), так как именно этот высший властный орган советского режима в составе первых лиц партии и государства – И.В. Сталина и В.М. Молотова – выступал инициатором массовых убийств и за ключений в лагеря. Подготовка и реализация акции с начала до конца определялась множеством приказов, циркуляров, меморандумов, директив Политбюро и руководства НКВД. Эти указания, связанные с кампанией преследований, детально регламентировали все важные вопросы проведения массовых операций, в том числе «харбинской». Опубликованные протоколы заседания Политбюро 1930-х гг. показывают, насколько тщательно руководящий орган ВКП(б) занимался вопросами террора[69]. Помимо рассмотрения действий вертикали террора, проведение «харбинской» карательной акции следует анализировать на уровне республик, краев и областей, так как именно здесь проводились массовые аресты.

Проведению «национальных» карательных акций 1937–1938 гг. предшествовала долгая подготовительная работа. Одним из направлений такой подготовки стало постепенное введение оперативного учета всех въезжающих на территорию СССР. Кроме того, целевые категории «национальных» приказов подвергались единичным репрессиям на протяжении 1920–1930-х гг., однако в период Большого террора чистка приобрела тотальный характер.

Первые преследования в отношении реэмигрантов из Китая и бывших служащих КВЖД, вернувшихся в Советский Союз после советско-китайского конфликта, относятся к рубежу 1920–1930-х годов. С обострением внешнеполитической обстановки репрессии в отношении названных категорий возрастают. Оккупация Японией Северо-Восточного Китая вызвала в СССР волну шпиономании в отношении бывших работников КВЖД. Уже июньская ориентировка 1933 г. заместителя председателя ОГПУ при СНК СССР Я.С. Агранова, в которой говорилось о возможной войне с Японией, предписывала осуществлять оперативный учет всех лиц, прибывших из Маньчжурии (главным образом находившихся в Харбине и в аппарате КВЖД), обеспечив их соответствующим «агентурным освещением», за исключением членов ВКП(б), не вызывающих подозрений. Ориентировка выделяла контингенты, завербованные японской разведкой, которые теперь также должны были подвергаться учету. К ним относились (помимо служащих КВЖД и эмигрантов в Китае) японцы, корейцы, китайцы, буряты, монголы, татары, проживающие в ДВК, а также сотрудники консульств. Чекистам рекомендовалось выявлять существующие среди них контрреволюционные группировки и выяснять характер их связей с японской разведкой в период пребывания за границей[70]. Начиная с 1933 г. учет лиц, въезжающих в страну, становится тотальным. Подучетным населением становились перебежчики, реэмигранты, политэмигранты, работники иностранных концессий, военнопленные и др.

С 1934 г. по лето 1937 г. Особый отдел ГУГБ НКВД направлял в республиканские НКВД, областные и краевые УНКВД ориентировки о ликвидации в Москве «диверсионно-террористических и разведывательных организаций» японской разведки, состоящих преимущественно из реэмигрантов из Китая. В оперативных документах приводились примеры подготовки шпионов и диверсантов, иллюстрировалась их провокаторская деятельность на территории СССР[71]. Назывались различные молодежные организации («Христианский союз молодых людей», «Черное Кольцо», «Союз Мушкетеров» и др.), учебные курсы и школы (автотракторная школа «Интернационал»), в которых, по мнению НКВД, готовились диверсанты, террористы, разведчики для последующей их переброски в СССР[72]. Военная промышленность, транспорт, гражданская и военная авиация, ряды Красной армии были определены ориентировками как основные места проникновения «шпионов»[73]. Именно здесь чекисты ликвидировали «диверсионные группы». Кроме Москвы и Московской области «японских» шпионов арестовывали на Дальнем Востоке и в Восточной Сибири[74]. Ориентировки сопровождались протоколами допросов и/или обвинительными заключениями по «раскрытым» делам. Таким образом, «харбинцы» подвергались арестам и обвинениям в «японском» шпионаже еще задолго до начала массовых репрессий. Похожие ориентировки приходили из Москвы по «польским», «немецким» и другим «линиям». Присланные документы служили пособием при ведении следствия, а также вестником предстоящих репрессий против обозначенных целевых категорий.

В феврале 1936 г. заместитель наркома внутренних дел СССР Г.Е. Прокофьев утвердил циркулярное письмо, предписывающее всем начальникам экономических отделов НКВД (УНКВД) произвести полный и тщательный учет всех кадров, могущих быть использованными в «разрушительных целях» японской разведки в народном хозяйстве. При этом по сравнению с директивой 1933 г. подучетный контингент расширялся. Теперь к «японским» шпионам (помимо бывших сотрудников КВЖД и лиц, проживавших на оккупированной японцами территории) отнесли ездивших в Японию или Маньчжурию.

На заседании Политбюро ЦК ВКП(б) 19 сентября 1937 г. нарком внутренних дел СССР Н.И. Ежов выступил с проектом закрытого письма № 60268 «О террористической, диверсионной и шпионской деятельности японской агентуры из харбинцев», в котором сообщалось о направлениях и масштабах «японской разведки» на территории Советского Союза, и предложил к утверждению проект приказа НКВД СССР № 00593. Закрытое письмо являлось обоснованием начала массовой карательной акции против «харбинцев», а приказ – инструментом ее проведения[75].

Содержание письма коррелировалось с сюжетом статьи «Подрывная работа японской разведки», помещенной в газете «Правда» 9–10 июля 1937 г. В письме характеризовалась «террористическая, диверсионная и шпионская деятельность японской разведки», якобы осуществлявшаяся бывшими служащими КВЖД и реэмигрантами из Китая, корейцами, китайцами и монголами на территории СССР; приводились «приемы вербовки», «каналы переброски» и примеры конкретной «подрывной» деятельности. Однако в отличие от письма, в котором «японскими шпионами» были названы в первую очередь бывшие служащие КВЖД и реэмигранты из Китая, статья в ряды «разведчиков и диверсантов» ставила корейцев и китайцев, а также определяла Монголию, наряду с Китаем, местом дислокации «шпионов», откуда совершалась их переброска на территорию СССР. Публикация вышла в свет без указания автора. Но согласно записке Н.И. Ежова И.В. Сталину от 5 июля 1937 г. статья была написана сотрудником особого бюро НКВД СССР. Данное письмо подтверждает, что лидер государства ознакомился с текстом статьи и дал согласие на ее печать.

Оперативные документы по «харбинской» карательной акции были разосланы 20 сентября 1937 г. всем начальникам республиканских НКВД, областных и краевых УНКВД. К операции по ликвидации «диверсионно-шпионских и террористических кадров «харбинцев» на транспорте и в промышленности» следовало приступить 1 октября 1937 г. В ходе карательной акции рекомендовано было подвергать арестам: 1) изобличенных и подозреваемых в террористической, диверсионной, шпионской и вредительской деятельности; 2) реэмигрантов и белогвардейцев; 3) бывших членов антисоветских политических партий, участников троцкистских и правых формирований; 4) участников фашистских организаций; 5) служивших в китайской полиции и войсках; 6) работающих в иностранных фирмах, прежде всего японских; 7) окончивших в Харбине курсы «Интернационал», «Славия», «Прага»; 8) владельцев и совладельцев различных предприятий в Харбине (рестораны, гостиницы, гаражи и проч.); 9) нелегально въехавших в СССР, а также принимавших китайское подданство; 10) бывших контрабандистов, уголовников, торговцев опиумом, морфием; 11) участников контрреволюционных сектантских группировок[76]. Как видим, среди перечисленных целевых категорий приказа № 00593 нет упоминаний о национальных меньшинствах.

В первую очередь надлежало провести аресты в аппарате НКВД, в рядах Красной армии, на железнодорожном и водном транспорте, в гражданском и воздушном флоте, на военных заводах, в оборонных цехах других заводов, на газовых и нефтеперегонных заводах, в химической промышленности, во вторую очередь – арестовать всех остальных «харбинцев», работающих в советских учреждениях, совхозах и колхозах. Приказ № 00593 предписывал форсировать проведение репрессий против бывших служащих КВЖД и эмигрантов из Китая. К 25 декабря 1937 г. карательную акцию необходимо было завершить. Арестованных «харбинцев» рекомендовалось разбить на две категории. К первой относились изобличенные в диверсионно-шпионской, террористической, вредительской и антисоветской деятельности, которые подлежали расстрелу. Ко второй – все остальные, менее активные «харбинцы», которые подлежали заключению в тюрьмы и лагеря сроком от 8 до 10 лет[77]. На каком основании относить арестованных к первой или второй категории, приказ не разъяснял, но предписывал выносить приговор после завершения форсированного следствия наркомам республик, начальникам УНКВД областей или краев, начальникам ДТО ГУГБ НКВД совместно с соответствующим прокурором республики, области, края, дороги. В целом приказ № 00593 состоял из двух частей. В первой освещено состояние учетно-оперативной работы по «харбинцам» и названы целевые категории, попадавшие под репрессии, а вторая дублирует «польский» приказ с перечислением мер по борьбе со «шпионажем» и инструкций по ведению следствия.

Вместе с приказом 20 сентября 1937 г. в регионы была выслана сопроводительная записка. Только для «польского» и «харбинского» приказа ведомством были подготовлены обширные сопроводительные письма: «О фашистско-повстанческой, шпионской, диверсионной, пораженческой и террористической деятельности польской разведки в СССР» и «О террористической, диверсионной и шпионской деятельности японской агентуры из харбинцев».

Закрытое письмо и приказ № 00593 от 20 сентября 1937 г. – единый оперативный документ НКВД СССР. Бумаги по «харбинской» операции, получившие высшую партийную санкцию, разосланные 20 сентября 1937 г. по республикам, областям и краям Советского Союза, были завизированы не только Ежовым, но и секретарем третьего отдела Главного управления государственной безопасности НКВД Поляковым. Отметим, что «польские» материалы были подписаны, помимо Ежова, оперсекретарем ГУГБ НКВД СССР Ульмером. «Польской» операцией занимался весь аппарат ГУГБ, а «харбинской» – лишь его третий отдел, специализирующийся на противодействии спецслужбам восточных стран. Уже это показывает, что первоначально «харбинской» операции отводилась только второстепенная роль.

Нельзя не обратить внимания на схожесть «польского» и «харбинского» письма. В вводной части приводилась история «возникновения» диверсионно-шпионской сети польской и японской разведок соответственно, затем перечислялись целевые категории «завербованных» для реализации агентурных заданий, далее подробно расписывалась террористическая, диверсионная и шпионская деятельность иностранных агентур, приводились типичные «приемы вербовки» и «каналы переброски» в СССР, примеры «подрывной деятельности». Кроме того, в письмах указывались не только отрасли промышленности, где рекомендовалось провести аресты в первую очередь, но и регионы Советского Союза, в которых работа иностранных разведок, по мнению центрального аппарата НКВД, велась особенно активно. Согласно закрытым письмам, «польские шпионы» разместились в Белорусской и Украинской ССР, а «японские» – на Дальнем Востоке, в Восточной Сибири и Московской области. Особое внимание уделялось сетевому принципу организации иностранных разведок. Логика центрального аппарата НКВД сводилась к тому, что деятельность «шпионов» направлялась иностранными организациями, главные штабы которых находились в Польше или Китае, а многочисленные подразделения, работающие под руководством таких штабов, «возникали» в промышленности и сельском хозяйстве страны. Разница была в том, что «польская разведывательная деятельность» осуществлялась только Польской военной организацией вместе со Вторым (разведывательным) отделом Польского генштаба, а «японская» – японской дипмиссией, полицией и некоторыми русскими эмигрантскими организациями, находящимися на территории марионеточного государства Маньчжоу-Го[78].

Необходимость одновременного издания приказа и закрытого письма была продиктована особенностями «польской» и «харбинской» операций. Изданный 30 июля 1937 г. приказ № 00447 вышел без сопроводительного письма, так как ему предшествовала подготовка по учету подлежащих аресту контингентов, в результате чего целевые группы «кулацкой» операции были не новы для сотрудников НКВД. Категории, подлежавшие репрессиям по первым «линейным» карательным акциям, оказывались не очевидны для чекистов. Поэтому центральному аппарату НКВД необходимо было обосновать для территориальных органов необходимость массовых арестов «неблагонадежных» групп «национальных» операций, обозначив технологию выделения целевых категорий данных специфических карательных акций.

Пять глав письма выстроены в хронологическом порядке: от появления российских эмигрантов в Китае в начале 1920-х годов до продажи КВЖД в 1935 г. Логика чекистов сводилась к тому, что в течение 15 лет Япония на территории Китая осуществляла кампанию по массовой вербовке, подготовке и переброске в СССР японских «шпионов» из числа русских. Важнейшее место в письме отводится белоэмигрантским организациям, которые, по мнению чекистов, были созданы для обучения «агентурной деятельности» враждебно настроенных по отношению к советской власти русских, а также дается подробная инструкция, основанная на характеристике уже раскрытых дел. Таким образом, письмо для региональных органов НКВД служило пособием при ведении следствия, поскольку в нем были указаны эмигрантские организации в Китае, о которых региональные, областные и краевые чекисты могли и не знать, а также даны примеры составления групповых и индивидуальных дел на арестованных по приказу № 00593. Кроме того «харбинское» письмо являлось трафаретом при составлении протоколов допросов: все формулировки даны, оставалось лишь вписывать имена. Именно поэтому протоколы допросов, встречающиеся в разных регионах Советского Союза, однотипны. При этом сам допрос строился по сценарию заданному структурой письма. На первом этапе следователь выяснял время и причины прибытия в СССР. Затем арестованный неизбежно указывал на эмигрантские центры и организации, членом которых он являлся в период пребывания в Китае, раскрывал обстоятельства «вербовки» и переезда в СССР, называл список лиц, вовлеченных в «агентурную деятельность», а в конце допроса описывал свою подрывную работу на территории Советского Союза (поджоги мостов, вредительство в сельском хозяйстве, порча железнодорожного полотна и т. д.). Таким образом, условно протокол допроса состоял из пяти частей, которые даже по объему совпадали с закрытым письмом: меньше всего места отводилось вопросам о методах вербовки агентуры, больше – подрывной работе.

Приказ № 00593 обязывал руководителей УНКВД каждые пять дней отправлять отчет о проведении операции в НКВД СССР. На основе этих телеграмм в восьмом отделе ГУГБ НКВД СССР готовились сводные доклады. В дополнение к статистическим показателям Москва требовала от руководителей местных управлений НКВД предоставлять сведения о «политических настроениях населения», об отношении населения к операции. Н.И. Ежов также требовал направлять ему информацию о количестве выявленных «контрреволюционных групп» и изъятого у них оружия.

Сами сотрудники НКВД относили «харбинскую» операцию к числу «национальных», исходя из того, что поводом для преследований выступало обвинение в «связи с заграницей». Массовые аресты по «харбинской» операции начались 1 октября 1937 г. и проводились на основании имеющихся учетных справок, которые наряду с постановлением и ордером на арест подписывались не только начальниками отделений и отделов Управлений государственной безопасности (УГБ) УНКВД, но и прокурором. Задержания осуществлялись на основании постановлений и ордеров на арест, подписанных, как правило, начальниками отделений и отделов УГБ УНКВД. Функции прокуратуры ограничивались визированием постановлений на массовые аресты. На следствие отводилось не более месяца, после чего составлялось обвинительное заключение, в котором кратко излагалась суть обвинения. Роль прокуратуры в реализации «национальных» операций была сведена к минимуму, а полномочия НКВД были неограниченными.

Дела на «харбинцев» сотрудники НКВД заводили еще летом 1937 г., т. е. до принятия приказа № 00593[79]. Поэтому уже две недели спустя после начала операции в Москву поступили первые списки арестованных, обвиняемых в «японском» шпионаже, а первый протокол Комиссия НКВД и Прокурора СССР подписала в конце сентября 1937 г.[80]

Помимо следователя, обвинительное заключение, в котором кратко излагалась суть обвинения и определялась инстанция (судебная или внесудебная), которая будет выносить окончательный приговор, подписывали начальники отделений и отделов. После этого предлагаемую меру наказания утверждал начальник НКВД (УНКВД). На основании следственных материалов составлялись краткие справки на каждого арестованного с указанием биографических данных и сведений, характеризующих степень «виновности». Справки с предъявленным обвинением сшивались в «альбом», отдельно по «польской», «немецкой», «харбинской» и другим операциям. «Альбом» сопровождался списком указанных в нем лиц с отнесением к первой или второй категории. Каждая «альбомная» справка была подписана начальником НКВД (УНКВД) и прокурором (своеобразная территориальная «двойка»). После этого документы отправляли в Москву для утверждения приговоров Комиссией НКВД и Прокурора СССР. Такой порядок осуждения получил название «альбомного». Согласно приказу № 00593 НКВД СССР, «альбомы» должны были составляться и направляться в центральный аппарат ежедекадно, однако на деле это требование не выполнялось.

Следуя директивным инструкциям, в первую очередь закрытому письму № 60268 от 20 сентября 1937 г., карательные органы выявляли «шпионов», «диверсантов», «террористов», «участников контрреволюционных фашистских формирований» и прочий «контрреволюционный элемент». Так, согласно докладной записке начальника УНКВД УССР по Днепропетровской области от 3 января 1938 г., за первые полгода проведения операции аресту подверглись 200 выходцев из Харбина. Как «завербованные» Японией прошли 165 чел., среди которых: «шпионов» – 65, «диверсантов» – 34, «террористов» – 27, «участников контрреволюционных фашистских формирований» – 19 и прочих «контрреволюционеров» – 20, остальным инкриминировали троцкизм[81]. Такого рода перечень обвинений воспроизводился и в других республиках, областях и краях страны[82].

Как нам представляется, в репрессиях по «кулацкой» операции, серии «национальных» операций и чисток советской элиты не было четких границ в определении целевых категорий, что давало возможность проводить дополнительные аресты и осуждения. Автором установлено, что «харбинцы» как бывшие служащие КВЖД и реэмигранты из Китая прошли не только по приказу № 00593, но и по другим массовым операциям, в том числе по «кулацкой» карательной акции и в рамках чисток советской элиты. Региональные сотрудники НКВД имели широкие полномочия в проведении репрессий. Помимо отнесения арестованных к одной из массовых операций сотрудники НКВД определяли инстанцию (судебная или внесудебная), которая будет выносить окончательный приговор. Это давало местным чекистам широкие полномочия в увеличении количества репрессированных, так как «кулацкая» и «национальные» акции, а также чистки советской элиты шли параллельно друг другу. При этом Москва не давала четких инструкций по распределению контингента между судебными и внесудебными инстанциями. Несомненно, центральный аппарат НКВД контролировал региональные органы в вопросе распределения репрессированных контингентов по массовым операциям и, соответственно, по карательным инстанциям, так как списки арестованных, подлежащие рассмотрению Военной коллегией Верховного суда СССР и «двойкой», направлялись на утверждение в центральный аппарат НКВД. Комиссия НКВД и Прокурора СССР не всегда утверждала предложенную региональными карательными органами меру наказания, в некоторых случаях «двойка» предписывала передать дело на рассмотрение Военной коллегии Верховного Суда СССР, Военного трибунала или суда, изменить расстрел на лагерное заключение. Похожая ситуация сложилась и со списками репрессированной советской элиты. В исключительных моментах дела передавались на рассмотрение в «альбомном» порядке, т. е. в компетенцию «двойки»[83].

Несмотря на широкие права региональных органов НКВД, Москва несколькими способами осуществляла контроль за действиями местных чекистов. Первый способ заключался в информировании центрального аппарата о ходе операций каждые пять дней. В таких шифртелеграммах территориальные карательные органы сообщали общую численность арестованных с начала проведения операции, количество задержанных за пять дней и т. д. Докладные записки, подготовленные региональными органами НКВД для центрального аппарата, стали еще одним способом контроля. В таких документах подробно сообщалось о ходе карательной акции, а именно: о количестве арестованных, раскрытых групповых делах, прилагались протоколы допросов, а также справки на лиц, выявленных в ходе допроса обвиняемого в «японском шпионаже», и т. д. Записки направлялись в столицу до нескольких раз в неделю. «Альбомные» списки, направляемые в НКВД СССР, также служили для проверки. Кроме того, в январе, апреле, июне, ноябре по требованию Москвы были подготовлены сводные отчеты об итогах массовых операций 1937–1938 гг.

На начальном этапе Большого террора, основываясь на приказе № 00593 и закрытом письме о деятельности «харбинцев», которые указывали на будто бы существующую в стране разветвленную диверсионную сеть японских шпионов, сотрудники НКВД строили дела не индивидуальные, а групповые, искусственно создавая шпионские, диверсионные и контрреволюционные организации. Все «подразделения» были связаны между собой, не случайно протоколы допросов «харбинцев» отсылают оперативных сотрудников НКВД к руководителям подразделений, а те в свою очередь «раскрывают» весь состав организации. Рассекречивание и уничтожение одной организации необратимо вело к раскрытию другой. Как правило, такие «подразделения» могли включать в себя до нескольких десятков человек. Так, на промышленных предприятиях Барнаула зимой 1938 г. была рассекречена террористическая организация из 80 чел. во главе с бывшим торговцем П.В. Свидерским[84]. На основании его «признательного заключения» к весне 1938 г. в промышленности города была вскрыта и уничтожена еще одна контрреволюционная повстанческо-диверсионная группа во главе с «харбинцем»[85]. Согласно ряду докладных записок, например, на Южной железной дороге сотрудниками ДТО ГУГБ были «вскрыты» группы «Восток» и «Самурай», в Киевской области – «Мурашка», «Семья», «Азиаты» и т. д.[86] В Красноярском крае было вскрыто и ликвидировано 26 «шпионо-диверсионных» организаций и т. д. Однако в январе 1938 г., с началом нового витка репрессий, фальсификация крупномасштабных дел была завершена. Объяснить это можно тем, что Москва требовала от региональных чекистов оперативной работы, которая должна была выражаться в ускоренном проведении следствия и в увеличении числа репрессируемых. Каждые пять дней начальники управлений НКВД отчитывались перед центральным аппаратом о ходе массовых операций. В таких отчетах главным показателем «работы» являлось количество раскрытых и ликвидируемых организаций.

Уже в 1939 г. под руководством нового наркома внутренних дел Л.П. Берии началась проверка деятельности органов НКВД за период Большого террора. Материалы проверки вскрывали неприглядную картину массовых фальсификаций работников НКВД. Факты фальсификации подтверждаются заявлениями о пересмотре дел, которые были направлены в Прокуратуру СССР в 1939–1941 гг. осужденными на заключение в ИТЛ или родственниками расстрелянных. Из заявлений следует, что имели место подтасовка фактов, привлечение к делу лжесвидетелей. Как правило, сотрудник УНКВД составлял протоколы допросов по заданному начальством трафарету: все формулировки даны, оставалось лишь вписывать имена. Именно поэтому протоколы допросов однотипны.

Таким образом, в целевые категории «национальных» операций были включены все те, кто имел любую «связь с заграницей». Поэтому «харбинская» карательная акция является одной из «национальных» операций Большого террора: поводом для репрессий по приказу № 00593 выступала «связь с японским государством». «Харбинцы» как бывшие служащие КВЖД и реэмигранты из Китая стали целевыми категориями всех массовых операций Большого террора. Однако принцип отнесения их карательными органами к той или другой операции не до конца понятен. Включение «харбинцев» в массовые операции 1937–1938 гг. способствовало росту репрессий в отношении целевых категорий, обозначенных в приказе № 00593. «Харбинской» карательной акции, так же как и остальным массовым кампаниям, предшествовал долгий предоперационный период, заключавшийся в подготовке территориальных органов НКВД к предстоящей репрессии. Уже зимой 1937 г. борьба с «японскими» шпионами была обозначена Политбюро ЦК ВКП(б) как одно из главных направлений карательной политики. Приказ № 00593 вышел совместно с закрытым письмом, что стало одной из особенностей «харбинской» операции. В целом механизм репрессий от ареста до вынесения приговора не отличался от других «национальных» операций. Однако выбор целевых категорий приказа № 00593, а именно бывшие служащие КВЖД и реэмигранты из Китая, предопределил нестандартность «харбинской» операции. Но нетипичность проведения карательной акции проявилась не на уровне центра, а на уровне регионов, так как у территориальных органов НКВД были разные представления о «неблагонадежных» группах населения, проходящих по учетам как «японские» шпионы. Во многом этому способствовал подготовительный этап репрессии, когда в число «агентов японской разведки», помимо бывших служащих КВЖД и реэмигрантов из Китая, были включены представители «национальных» меньшинств и другие «социально опасные» категории населения.

1.3 Внесудебность и ее роль в репрессии

Главную роль в организации массовых репрессий 1937–1938 гг. сыграли внесудебные инстанции. Их деятельность предполагала упрощенное и ускоренное рассмотрение дел, благодаря чему репрессии 1937–1938 гг. стали массовыми. В период Большого террора функционировали «кулацкие» тройки, Комиссия НКВД и Прокурора СССР, Особое совещание при НКВД СССР, Особые тройки. Часть карательных полномочий получила Военная коллегия Верховного суда СССР – судебный орган, который рассматривал дела в отношении советской элиты.

Внесудебные полномочия органы ВЧК получили еще в начале 1918 г. на основе декрета СНК РСФСР от 21 февраля «Социалистическое отечество в опасности»[87]. Для вынесения приговоров была создана особая внесудебная инстанция – тройка, в состав которой входили председатель ВЧК Ф.Э. Дзержинский и его заместители В.А. Александрович и Я.Х. Петерс. После завершения Гражданской войны тройки продолжали свою деятельность, но масштабы их работы сократились. Приказ наркома внутренних дел СССР Н.И. Ежова № 00447 от 30 июля 1937 г. «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов» не только реанимировал тройку, но и утверждал ее персональный состав для 68 регионов СССР. В состав внесудебной инстанции входили начальник НКВД (УНКВД), прокурор (республики, края, области) и секретарь партийной организации (республик, краев и областей). Такая комиссия рассматривала оперативные материалы в отдельности на каждого арестованного или группу арестованных, а также на каждую семью, подлежащую выселению. Приговоры, согласно приказу № 00447, следовало выносить персонально, относя арестованных лиц к первой (расстрел) или второй (заключение в лагерь) категориям. На заседании тройки присутствовал секретарь, который вел протокол, и представители органа, проводившего следственные мероприятия, которые кратко сообщали суть обвинения и предлагали меру наказания – расстрел или лагерное заключение. На основании таких докладов члены тройки выносили окончательный приговор, т. е. по факту решение о наказании выбирал следователь, ведший дело, а в функции комиссии входило только его утверждение. На заседании внесудебной инстанции обвиняемый не присутствовал. Приговоренному к высшей мере наказания не сообщали окончательного репрессивного решения, это было запрещено[88]. За одно заседание тройка выносила решения сотням «бывших» и «социально чуждых».

В период Большого террора органы НКВД (УНКВД) были наделены широкими полномочиями в проведении массовых репрессий, поэтому всякая коллегиальность при вынесении окончательного решения тройкой была ликвидирована. Сотрудники НКВД самостоятельно относили арестованных к первой или второй категории наказания, а начальник НКВД (УНКВД) на заседании комиссии только утверждал приговор. Функции прокуроров и секретарей партийных организаций республик, краев и областей сводились к слепому визированию протоколов. Правом вносить предложения по изменению приговоров они не обладали. Однако их присутствие придавало массовым арестам политический характер, а также позволяло разделить ответственность за развязывание Большого террора между всеми его участниками[89]. Кроме того, участие прокуратуры – «блюстителя советской законности» и секретаря как представителя партийной власти в репрессиях июля 1937 г. – ноября 1938 г. узаконивало аресты и осуждения.

Приговоры репрессированным в рамках «национальных» операций утверждались в Москве Комиссией НКВД и Прокурора СССР («двойка»), созданной приказом НКВД СССР № 00485 от 11 августа 1937 г. Отнесение обвиняемых к первой или второй категории производилось наркомами внутренних дел республик, начальниками краевых и областных УНКВД совместно с прокурорами соответствующих регионов. По факту, так же как в случае с тройкой, репрессивный приговор выносил следователь, чье решение подписывали начальники отделений и отделов. После этого сотрудниками НКВД составлялись «альбомные» справки, каждую из которых подписывал начальник НКВД (УНКВД) и прокурор. Коллегиальности в принятии решений на этом уровне не было.

«Альбомы» по «харбинской» операции оформлялись в четырех экземплярах и направлялись наркому внутренних дел НКВД Н.И. Ежову, замнаркому НКВД М.П. Фриновскому, начальникам третьего и восьмого отделов ГУГБ НКВД СССР А.К. Минаеву-Цикановскому (до марта 1938 г.) и В.Е. Цесарскому (до августа 1938 г.) соответственно.

Н.И. Ежов на основании поступивших с мест списков подготавливал отчеты для И.В. Сталина о ходе «национальных» операций. А.К. Минаеву «альбомы» приходили как начальнику третьего отдела ГУГБ НКВД СССР, который непосредственно руководил «харбинской» операцией. В.И. Цесарскому справки на арестованных поступали как главе учетно-регистрационного отдела для формирования статистики осужденных по «национальным» операциям. Кроме того, отдел В.И. Цесарского отправлял протоколы с утвержденными приговорами и сопроводительными записками в регионы.

Комиссия по предварительному рассмотрению дел, следствие по которым было окончено, во главе с М.П. Фриновским рассматривала полученные «альбомы», соглашаясь с вынесенными регионами решениями или предлагая другие меры наказания[90]. Согласно приказам № 00485 и 00593 регионы имели право относить арестованных только к первой (ВМН) или второй (ИТЛ) категории. Центральный аппарат НКВД СССР не всегда утверждал предложенные территориальными органами приговоры. Часто Москва предписывала передавать дела на рассмотрение Военной коллегии Верховного суда СССР, судов, военных трибуналов. В некоторых случаях Комиссия НКВД и Прокурора СССР приговаривала к ссылке внутри Советского Союза или выселению из страны, к гласному надзору суда, меняла расстрельные наказания в пользу лагерей. Таким набором наказаний, применяемых в отношении арестованных, обладал исключительно центральный аппарат НКВД. Вероятно, именно комиссия под председательством М.П. Фриновского разбирала справки с мест на предмет утверждения или изменения приговора.

После рассмотрения «альбомов» комиссией М.П. Фриновского списки поступали в третий и восьмой отделы ГУГБ НКВД СССР, где формировались протоколы. В них обязательно указывался номер оперативного приказа, по которому осуждались арестованные. Нумерация протоколов велась в рамках операции по каждому оперативному приказу в цифровой последовательности. По «харбинской» карательной акции всего 590 протоколов, с № 1 по № 590 (см. все протоколы в Приложении Б). Сами протоколы подписывались наркомом внутренних дел СССР Н.И. Ежовым и прокурором СССР А.Я. Вышинским, иногда их заместителями. К протоколам прилагалась краткая справка-инструкция, завизированная начальником восьмого отдела ГУГБ НКВД. В этом документе работники центрального аппарата указывали ошибки, допущенные при составлении «альбомов» региональными чекистами, такие как неверное написание имен арестованных или повторное включение в списки лиц, ранее уже осужденных. Этот факт свидетельствует о том, что работа аппарата НКВД СССР не была механической, сотрудники (не начальники) просматривали и выявляли ошибки, пытаясь не допустить повторного включения уже осужденного в новые протоколы. Сопроводительная записка рекомендовала местным органам НКВД приводить расстрельные приговоры в исполнение немедленно. Для осужденных на заключение в исправительно-трудовые лагеря из Москвы в регионы отправляли выписки из решений Особого совещания при НКВД СССР.

Особое совещание при НКВД СССР дополняло систему внесудебной расправы, но в отличие от троек и «двойки» являлось постоянно действующим органом (до 1953 г.). В состав еще одного внесудебного органа входили замнарком внутренних дел, который являлся председателем Особого совещания, заместитель прокурора и начальник восьмого отдела ГУГБ НКВД СССР – по совместительству ответственный секретарь ОСО. В период Большого террора Особое совещание в первую очередь рассматривало дела на арестованных в рамках приказов № 00486 («Об операции по репрессированию жен и детей изменников родины»), № 00693 («О перебежчиках») и др. Однако еще одной функцией ОСО стало оформление выписок на приговоренных по «национальным» операциям к лагерному заключению, ссылке или выселению из страны. Выносить репрессивные решения в отношении лиц, арестованных в рамках «национальных» операций, ОСО не имело право. «Альбомные» справки на лиц, уже приговоренных к заключению, передавали секретарю Особого совещания при НКВД СССР К.С. Гришнят. На основании таких справок составлялось дополнение к основному протоколу ОСО без разделения на «национальные» операции. Такие дополнения могли быть составлены на несколько десятков тысяч человек[91].

Протоколы Комиссии НКВД и Прокурора СССР отправляли в регионы сразу после их подписания. Выписки ОСО для ознакомления с ними осужденных отправлялись значительно позже. Поэтому в период Большого террора Особое совещание не выполняло карательной функции в отношении арестованных по «национальным» операциям.

В регионах после получения протоколов Комиссии НКВД и Прокурора СССР сотрудники разбирали их по районным, областным и другим НКВД. После «сортировки» из республиканских, краевых и областных центров начальники региональных управлений НКВД направляли списки осужденных с указанием мер наказания, подписанные соответствующим начальником НКВД (УНКВД), в области или районы. В свою очередь, облуправления НКВД обязывались после исполнения приговоров выслать в восьмой отдел УГБ НКВД СССР акты о приведении в исполнение приговоров о смертной казни, после чего дела на расстрелянных и расстрельные акты высылались в Москву.

Несколько иная схема существовала для ДТО (дорожно-транспортного отдела) ГУГБ НКВД СССР. В «альбомах», а затем и в протоколах указывалось, что список арестованных предоставлен ДТО ГУГБ НКВД, поэтому из Москвы на места отправляли копии рассмотренных протоколов для начальников ДТО и начальников УНКВД. Но дорожно-транспортные отделы приводили приговор в исполнение только после получения разрешения у начальника УНКВД соответствующего региона. Сложная система отчетности помогала осуществлять функции контроля центрального аппарата НКВД над местными. Данная схема осуждения была выстроена с целью быстрого и упрощенного рассмотрения дел. В целом до весны 1938 г. массовые репрессии представляли гармоничный механизм конвейерного уничтожения сотен тысяч людей. За каждым сотрудником НКВД (УНКВД) были закреплены определенные обязанности и полномочия.

Территориальные карательные органы направляли «альбомы» в Москву еженедельно и даже чаще. В первые недели реализации «харбинского» приказа «двойка» выносила решение в течение двух-трех дней, но постепенно этот срок увеличивался и к весне 1937 г. составлял уже до трех недель. За день центральный аппарат НКВД составлял списки, завизированные наркомом внутренних дел и прокурором СССР, более чем на 2 тыс. чел.[92] Даже при таких темпах работы Комиссия НКВД и Прокурора СССР не справлялась с рассмотрением дел, приходящих изо всех республик, областей и краев страны. К лету 1938 г. в центральном аппарате НКВД скопилось более 100 тыс. нерассмотренных справок по «национальным» операциям[93]. Объясняется это тем, что масштаб репрессий по «линейным» карательным акциям оказался больше предполагаемого. Если осенью 1937 г. репрессии проводились в рамках 6 «национальных» операций, то уже к февралю 1938 г. их число достигло 11. Еще одной причиной промедления стали репрессии в отношении сотрудников НКВД СССР. В марте 1938 г. с должности начальника третьего отдела ГУГБ НКВД СССР был снят А.М. Минаев-Цикановский, потерял свой пост начальник восьмого отдела ГУГБ НКВД СССР В.Е. Цесарский, в сентябре 1938 г. – заместитель наркома внутренних дел М.П. Фриновский, с лета 1938 г. даже позиции наркома внутренних дел Н.И. Ежова начинают ослабевать и т. д.

С весны 1938 г. к рассмотрению дел стали подключать рядовых начальников отделов. Оперативные сотрудники не успевали заполнять анкеты арестованных, поэтому к репрессивной работе были привлечены сотрудники вспомогательных аппаратов. Также были мобилизованы многие члены партии из других ведомств[94]. Они участвовали в арестах, заполняли сопутствующую документацию и анкеты, дежурили у арестованных, поставленных в «стойку», принимали участие в избиениях. Региональные НКВД (УНКВД) тоже были перегружены работой, особенно городские и районные аппараты. Весной-летом 1938 г. в регионах СССР практически завершилась «кулацкая» операция, так как спущенные сверху лимиты были выполнены. Тройка Новосибирской области фактически приостановила свои заседания, рассмотрев дела на всех арестованных по приказу № 00447[95], в Красноярском крае последний протокол датируется 15 июня 1938 г.[96] С этого времени основные репрессии обрушились на «националов».

Комиссия НКВД и Прокурора СССР «захлебнулась» в массовых репрессиях 1937–1938 гг. Многие сотрудники были дискредитированы начатыми арестами чекистов – организаторов чисток, многие уже находились в местах лишения свободы. С мест сыпались жалобы на перегруженность тюрем, на дороговизну содержания уже фактически приговоренных к расстрелу заключенных и т. п.[97] В Москву приезжали сотрудники региональных НКВД для того, чтобы быстрее забрать утвержденные «альбомы».

В середине сентября 1938 г., согласно приказу № 00606 «Об образовании Особых троек для рассмотрения дел на арестованных в порядке приказов НКВД СССР № 00485 и др.», карательные полномочия по «национальным» операциям были переданы на места в компетенцию вновь образованных внесудебных инстанций – Особых троек. Примечательно, что вновь созданный орган повторял состав «кулацкой» тройки, однако представлен он был уже другими лицами, так как бывшие члены, выносившие приговоры по приказу № 00447, к осени 1938 г. (перед передачей карательных полномочий) были репрессированы. Так, например, в Красноярском крае А.П. Алексеенко сменил на посту начальника УНКВД по Красноярскому краю Ф.А. Леонюка, С.П. Калниш – крайпрокурора Э.С. Любошевского, П.Х. Кулаков – первого секретаря крайкома ВКП(б) С.М. Соболева. Такая тенденция сохранялась во многих регионов СССР. Было и еще одно отличие: персональный состав Особых троек не утверждался на заседании Политбюро ЦК ВКП(б), как это было с тройками по приказу № 00447.

Согласно приказу НКВД СССР № 00606, внесудебная инстанция рассматривала дела в отношении лиц, арестованных до 1 августа 1938 г. Дела задержанных после этой даты «национальных контрреволюционных контингентов» рекомендовалось направлять для рассмотрения в судебные органы (военные трибуналы, линейные и областные суды, Военную коллегию Верховного Суда), а также на Особое совещание НКВД СССР. Кроме того, полномочия Особых троек уже ограничивались: так, они не имели права рассматривать дела на иностранных подданных. Приказ № 00606 не упразднял Комиссию НКВД и Прокурора СССР, свою работу «двойка» продолжала до середины ноября 1938 г. С середины сентября 1938 г. по середину ноября 1938 г. она рассматривала региональные запросы об изменении ранее утвержденных мер наказания. Новые решения протоколировались и подписывались наркомом внутренних дел Н.И. Ежовым и прокурором СССР А.Я. Вышинским.

Репрессивные функции Особой тройки были заметно уже, чем у Комиссии НКВД и Прокурора СССР. Они могли приговаривать к расстрелу или лагерному заключению, а также возвращать дела на доследование и выносить решения об освобождении обвиняемых из-под стражи[98]. Принимать решения о депортации за пределы страны эта внесудебная инстанция не имела права.

Начали свою работу Особые тройки в начале октября. Количество нерассмотренных «альбомов», вернувшихся из Москвы, определяло интенсивность работы региональных внесудебных органов. Так, в Армянскую ССР было отправлено 319 справок[99], в Грузинскую ССР – 456[100], что предопределило завершение работы Особых троек здесь в октябре 1938 г. В другие регионы было возвращено до нескольких тысяч списков. В Ленинградскую область – около 8 тыс.[101], в Новосибирскую – около 4 тыс.[102], в Алтайский край – около 2 тыс.[103], поэтому «альбомы» здесь разбирали до середины ноября 1938 г.

Деятельность Комиссии НКВД и Прокурора СССР, Особых троек была приостановлена 15 ноября 1938 г. Одновременно строго запрещалось приводить в исполнение все не исполненные к этому дню расстрельные приговоры. Но, несмотря на приказ о запрете расстрелов, так называемые зачистки продолжались до декабря 1938 г.[104] 17 ноября 1938 г. совместное Постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», подписанное И.В. Сталиным и В.М. Молотовым, объявило о прекращении всех массовых операций[105], а последовавший за ним приказ НКВД № 00762 от 26 ноября 1938 г., подписанный уже новым наркомом внутренних дел Л. Берией, отменил все оперативные приказы и директивы 1937-1938 гг.[106] Народный комиссар внутренних дел при знал допущенные ошибки и обещал вернуться к советской законности. Данный приказ отменял не менее 18 вышедших между июлем 1937 г. и сентябрем 1938 г. приказов, циркуляров и распоряжений НКВД, в которых регламентировались карательные акции против определенных целевых групп и методы их осуществления. Ликвидации подверглись внесудебные инстанции периода Большого террора, за исключением Особого совещания при НКВД СССР. Каждый из этих «подзаконных актов» был утвержден решением Политбюро ЦК ВКП(б).

Согласно приказу № 00762, дела лиц, которым не были объявлены решения Особой тройки до 17 ноября 1938 г., передавались по подсудности. Так, в Новосибирской области 26 октября 1938 г. по приказу № 00593 было осуждено 47 человек, 19 из которых приговорили к лагерному заключению, однако в январе 1939 г. на основании приказа № 00762 их дела были переданы в суд на пересмотр. Суд принял решение об освобождении[107]. Кроме того, не все расстрельные приговоры Особой тройки были приведены в исполнение. В Красноярском крае из 1879 чел., прошедших по «национальным» операциям в сентябре – ноябре 1938 г., 1736 чел. были приговорены к ВМН, однако только 25 чел. были расстреляны[108], остальные были направлены для отбывания наказания в лагеря или освобождены в 1939–1940 гг.

Всего Комиссия НКВД и Прокурора СССР вынесла приговоры около 239 тыс. чел., в том числе по приказу № 00593 – примерно 35,5 тыс. чел. (около 14,8 %). Около 56 тыс. чел. прошли через ОСО, около 11,6 тыс. чел (20,8 %) – по «харбинской» операции. Особые тройки осудили около 108 тыс. чел., в том числе по обвинению в «японском» шпионаже – примерно 14 тыс. чел. (13 %)[109].

Как уже отмечалось, дела арестованных из числа советской элиты передавались на рассмотрение Военной коллегии Верховного суда СССР. В период Большого террора эта судебная инстанция выносила приговоры на основании списков, составленных органами НКВД и утвержденных лично И.В. Сталиным. Практически каждый регион СССР представлял списки репрессированной элиты, обвиняемой в «измене Родине», «шпионаже» и т. д. Из лиц, арестованных в регионах, составлялись списки с разделением их на первую и вторую категории[110]. Подписанные членами Политбюро ЦК ВКП(б) списки передавались в ВК Верховного суда СССР.

Судебная процедура была упрощена до предела: слушание дела проходило без свидетелей и продолжалось в среднем пять – десять минут[111]. За это время трое судей должны были успеть разъяснить подсудимому его права, огласить обвинительное заключение, разъяснить суть обвинения, выяснить отношение обвиняемого к «совершенным преступлениям», выслушать его показания и последнее слово, побывать в совещательной комнате, написать там приговор и, вернувшись в зал судебного заседания, объявить его[112]. Смертные приговоры подсудимым не объявлялись – они узнавали о своей судьбе непосредственно перед казнью. Процедура вынесения приговоров ВК Верховного суда СССР была похожа на процедуру утверждения репрессивных решений Комиссией НКВД и Прокурора СССР, вместо «альбомного» порядка осуждения преобладал «списочный» механизм. Несмотря на сохранение традиционных судебных процедур, ВК Верховного суда СССР в период Большого террора выносила приговоры в конвейерном порядке, вся ее деятельность была направлена на массовое и быстрое уничтожение десятков тысяч людей. Фактически грани между судебными и внесудебными инстанциями не существовало, основная их задача сводилась к конвейерному, или «списочному», рассмотрению дел. Таким образом, можно говорить о взаимозаменяемости судебных и внесудебных инстанций в годы Большого террора. Этот тезис подтверждает и тот факт, что в некоторых регионах СССР, например в Грузинской республике, дела советской элиты передавали на рассмотрение «кулацкой» тройки[113]. В это же время около 2 тыс. дел Комиссия НКВД и Прокурора СССР передала в компетенцию ВК Верховного суда СССР[114].

По «сталинским» спискам в 1936–1938 гг. было осуждено около 45 тыс. чел.[115] При этом почти 85 % приговоров Военная коллегия вынесла в пользу расстрелов, в то время как доля смертных приговоров, вынесенных Комиссией НКВД и Прокурора СССР, составила около 73 %, «кулацкими» тройками – около 50 %.

Таким образом, внесудебность – это наделение карательными полномочиями аппарата НКВД, не только центрального, но и территориальных органов. Главная ее цель заключалась в проведении масштабных чисток. Разделение репрессивных функций между Комиссией НКВД и Прокурора СССР и «кулацкими» тройками способствовало интенсификации террора. Внесудебные инстанции выполняли не только карательную функцию, но также контролирующую и проверяющую. Прокуратура подписывала санкции на аресты, «альбомные» справки, а также каждый протокол по «национальным» операциям. Ее роль в проведении карательных акций была ограничена визированием решений НКВД. Несмотря на то, что при проведении «национальных» карательных акций органам НКВД были предоставлены широкие полномочия, даже вынесение приговоров в отношении арестованных по массовым операциям 1937–1938 гг., их деятельность контролировалась Политбюро ЦК ВКП(б). Репрессии в стране санкционировал именно этот орган, которому нарком внутренних дел Н.И. Ежов на заседаниях сообщал о ходе массовых операций.

В целом репрессии были неотъемлемой политикой советского государства. Однако с начала 1930-х гг. их масштаб заметно увеличивается. В преследованиях 1930-х гг. можно выделить несколько этапов:

1. 1930–1933 гг. – репрессии, связанные с коллективизацией и «раскулачиванием»;

2. Конец 1934 г. – первая половина 1937 г. – постепенное ужесточение карательной политики;

3. Вторая половина 1937 г. – конец 1938 г. – этап Большого террора, когда репрессиям подверглось более полутора миллиона человек. Отличительной особенностью данного периода стало то, что террор представлял собой слаженную машину по уничтожению сотен тысяч людей. В этот период были созданы или реанимированы внесудебные инстанции для форсированного вынесения приговоров, что приводило к увеличению жертв террора. Строго разделены карательные функции между центральным аппаратом НКВД, его территориальными подразделениями, прокуратурой, а также Политбюро ЦК ВКП(б). Политбюро взяло на себя руководящие и санкционирующие функции, также этот орган осуществлял контроль за деятельностью центрального аппарата НКВД СССР. Последний, в свою очередь, осуществлял надзор за деятельностью территориальных органов, кроме того, выполнял карательные функции в отношении арестованных по «национальным» операциям. Региональные карательные органы были наделены широкими полномочиями: они проводили аресты, вели следствие, выносили приговоры, приводили их в действие, однако их деятельность контролировалась центральным аппаратом. В случае с «национальными» операциями местные карательные органы не имели права приводить приговоры в исполнение без их утверждения в Москве. По приказу № 00447 лимиты выступали средством управления репрессиями. Роль прокуратуры в период Большого террора была существенно меньше, чем роль НКВД, однако без ее санкций на аресты и приговоры трудно представить себе проведение «национальных» карательных акций.

Февральско-мартовский пленум ЦК ВКП(б) 1937 г. обозначил курс на ужесточение репрессивной политики. Решениями пленума были одобрены «мероприятия ЦК ВКП(б) по разгрому антисоветской, диверсионно-вредительской, шпионской и террористической банды троцкистов и иных двурушников», а также взят курс на реорганизацию аппарата НКВД с целью сделать его «подлинно боевым органом, способным обеспечить возложенные на него партией и советским правительством задачи по обеспечению государственной и общественной безопасности». Кроме того, советское общество, охваченное искусственно раскрученной шпиономанией, было подготовлено к грядущим массовым репрессиям.

Приказ № 00447 от 30 июля 1937 г. «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов» закреплял курс на массовые репрессии. «Национальные» операции были вторым ключевым направлением террора 1937–1938 гг. Органы НКВД проводили 11 карательных акций. Поводом для репрессий выступала «связь с заграницей». Именно поэтому чекисты относили «харбинскую» карательную акцию к числу «линейных». Распространяющийся на «харбинскую» карательную акцию «альбомный» порядок осуждения также указывает на то, что ее следует рассматривать в числе «линейных» чисток. Относя приказ № 00593 к числу «национальных», нельзя не отметить его нетипичность, а именно целевыми категориями оперативного документа должны были стать в первую очередь служащие КВЖД и реэмигранты из Китая.

Глава 2. Жертвы «харбинской» операции

2.1 «Харбинцы»

Всем арестованным в рамках «харбинской» операции карательные органы инкриминировали шпионаж в пользу Японии. Приказ № 00593 и закрытое письмо к нему предполагали репрессии в отношении бывших служащих КВЖД и реэмигрантов из Китая, однако на практике произошло расширение целевых категорий. Как нам представляется, в рамках приказа № 00593 были реализованы отдельные карательные подоперации (или линии), проводившиеся как в общесоюзном, так и в региональном масштабе. К общесоюзным направлениям относятся репрессии по «харбинской», «китайской», «корейской» линиям. Карательные меры в отношении уйгур, работников дипломатических служб Китая, Японии, Маньчжоу-Го, «монголистов» и «тувинцев», «дальневосточников», «бывших», японцев имели место в отдельных регионах Советского Союза.

Приказ № 00593 и закрытое письмо к нему от 20 сентября 1937 г. запустили репрессии против так называемых харбинцев. В чистку должны были попасть «КВЖДинцы» – бывшие служащие КВЖД и реэмигранты из Китая. По данным НКВД СССР, к началу карательной акции в СССР было учтено до 25 тыс. «харбинцев». Фактически в эту интегрированную категорию должно было войти русскоязычное население, проживавшее в Китае. Массовые аресты и осуждения «КВЖДинцев» и реэмигрантов стартовали одновременно и продолжались до февраля 1938 г. С весны 1938 г. в рамках приказа № 00593 карательные органы репрессировали представителей национальных меньшинств.

Политика в отношении русскоязычного населения, прибывшего из Китая, не была последовательной. Волны лояльности в отношении реэмигрантов и бывших служащих КВЖД, вернувшихся в Советский Союз, чередовались с репрессиями. Следует отметить, что единичные преследования «харбинцев» имели место на протяжении 1920-1930-х гг., однако особого размаха и жестокости репрессии достигли в период Большого террора. В 1920–1930-е гг. к реэмигрантам из Китая применяли единичные репрессии. В это время органы государственной безопасности причисляли людей, выезжавших за границу, к «социально опасным» и «контрреволюционным элементам». Репрессиям подвергались арестованные и этапированные в страну военнопленные белогвардейцы, перебежчики и реэмигранты, «невозвращенцы». Практиковались как аресты, так и принудительные переселения. Аресты не были массовыми, а приговоры большей частью выносились в пользу исправительно-трудовых лагерей, сроком не более пяти лет. Кроме того, аресты и осуждения сменялись кампаниями по амнистии. Амнистии касались в первую очередь рядовых солдат белых армий, были направлены на нейтрализацию воинствующих групп эмиграции и на достижение пропагандистского эффекта[116].

Более масштабный характер имели отселения с приграничных территорий. Высылки «неблагонадежного элемента» с пограничных с Китаем территорий Южной Сибири, Забайкалья и Приморья проводились практически ежегодно[117]. В такие кампании попадали и лица, имевшие в прошлом «связи с Китаем». Массовое перемещение из пограничной полосы Сибири и Дальнего Востока провели осенью 1929 г. из-за возможной военной угрозы после советско-китайского конфликта на КВЖД. Осуществлялись масштабные высылки вследствие коллективизации. Еще одна волна переселений была связана с кампанией по паспортизации, проходившей в СССР в 1933–1934 гг., в ходе которой только с Дальнего Востока было выселено около 56 тыс. чел.[118]

Репрессии в отношении бывших служащих КВЖД усилились на рубеже 1920–1930-х гг. В 1932 г. в стране поднялась волна шпиономании в отношении бывших работников КВЖД, вернувшихся в СССР в связи с конфликтом на КВЖД. В 1933 г. было сфабриковано первое крупное дело о «шпионско-контрреволюционной группе Гальмукова», якобы действовавшей на Омской железной дороге. Уже летом 1933 г. за эмигрантами и советскими гражданами, работающими в Харбине и на КВЖД, закрепился статус «японских шпионов»[119]. Ориентировка заместителя председателя ОГПУ при СНК СССР Я.С. Агранова предписывала проводить оперативный учет всех лиц, прибывших из Маньчжурии, и их высылку с приграничных территорий Дальнего Востока и Восточной Сибири. Фактически реэмигранты и служащие КВЖД, въезжавшие в страну после лета 1933 г., были заведомо поставлены на учет и подозревались в «японском шпионаже».

В такой обстановке в 1935 г., после продажи КВЖД, в СССР прибыла еще одна волна бывших служащих дороги и членов их семей. Их въезд на территорию Советского Союза был организован и подавался как «эвакуация советского населения». Всего в страну к концу августа 1935 г. выехало 20 160 чел., в том числе 5943 чел. бывших работников дороги и 14 127 чел. членов их семей[120]. Государство взяло на себя финансовые обязательства по вывозу населения, размещению и трудоустройству. В советской печати публиковались статьи, в которых рисовался героический образ «харбинцев», вынужденно покинувших Маньчжурию в условиях роста японской агрессии. Первоначально «КВЖДинцев» трудоустраивали на железнодорожный транспорт, в химической промышленности, оборонном производстве, в Красной армии и даже в органах НКВД.

Локальные репрессии среди бывших служащих КВЖД начались уже с осени 1935 г., т. е. сразу после завершения кампании по эвакуации. Преследования были связаны с карательной акцией по разоблачению шпионов на железнодорожном транспорте. Наиболее значительным стало дело руководителей Томской железной дороги. По мнению следствия, «шпионскую» организацию, созданную на дороге, возглавляли начальники нескольких отделов служб пути, ранее работавшие на Китайско-Восточной железной дороге. В конце марта 1937 г. в ходе работы в Новосибирске выездной сессии Военной коллегии Верховного суда СССР 3 чел. приговорили к высшей мере наказания, а 16 чел. – к лагерному заключению сроком на пять лет. С июня 1936 г. в прессе стали появляться публикации, посвященные фактам активизации на территории Советского Союза деятельности иностранных разведок, в том числе японской, которая использовала эвакуацию советских граждан с КВЖД для вербовки агентуры. В июне 1936 г. нарком Г.Г. Ягода заявил, что работа «по чистке транспорта от японских диверсионных групп запущена». Как следствие, с осени 1936 г. аресты на транспорте активизировались. Среди арестованных в Сибири и на Дальнем Востоке, в том числе на железных дорогах, оказались и бывшие служащие КВЖД, которым инкриминировали шпионаж в пользу Японии[121]. По данным НКВД, к осени 1937 г., к началу массовых репрессий, уже было арестовано около 4,5 тыс. чел. с таким обвинением.

Репрессии в отношении «харбинцев» прошли практически во всех отраслях экономики: в легкой и тяжелой промышленности, сельском хозяйстве, торговых организациях, советском аппарате и учебных заведениях. Чистка затронула транспорт, в первую очередь железнодорожный. Арестам подверглись лица, работавшие на узловых транспортных станциях и в структуре базовых служб железной дороги. «Японских шпионов» из числа «харбинцев» выявляли в аппарате НКВД, в рядах Красной армии. Первые, как и предписывали приказ № 00593 и закрытое письмо к нему, под репрессивный удар попали работники НКВД, служащие в Красной армии, на железнодорожном и водном транспорте, в гражданском и воздушном флоте, на военных заводах, в оборонных цехах других заводов, электросиловом хозяйстве всех промпредприятий, на газовых и нефтеперегонных заводах, в химической промышленности. Затем арестам подверглись работающие в советских учреждениях, совхозах, колхозах и др.

Следуя директивным инструкциям, в первую очередь закрытому письму № 60268 от 20 сентября 1937 г., карательные органы выявляли «шпионов», «диверсантов», «террористов», «участников контрреволюционных фашистских формирований» и прочий «контрреволюционный элемент». Доминирующей политической окраской для «националов», в том числе и «японских шпионов», был избран троцкизм. Так, согласно докладной записке начальника УНКВД УССР по Днепропетровской области от 3 января 1938 г., за первые полгода проведения операции аресту подверглись 200 выходцев из Харбина. Как «завербованные» Японией прошли 165 чел., среди которых: «шпионов» – 65, «диверсантов» – 34, «террористов» – 27, «участников контрреволюционных фашистских формирований» – 19 и прочих «контрреволюционеров» – 20, остальным инкриминировали троцкизм[122]. Такого рода перечень обвинений воспроизводился и в других республиках, областях и краях страны[123].

Репрессии в отношении «харбинцев» проводил ДТО ГУГБ НКВД, который появился в связи с реорганизацией шестого транспортного отдела Главного управления государственной безопасности в конце лета 1937 г. ДТО были воссозданы в полном объеме на всех железных дорогах СССР. Эти отделы проводили аресты самостоятельно, без вмешательства территориальных органов НКВД (УНКВД). Считалось, что «харбинцы» были сконцентрированы главным образом в районах, где находились узловые железнодорожные станции. По состоянию на 20 октября 1937 г. по учетам ДТО ГУГБ НКВД проходило 6 тыс. чел., из которых 3407 чел. уже были арестованы[124]. Уже к октябрю 1937 г. сотрудниками Дорожно-транспортного отдела было сфабриковано 65 дел о диверсионно-шпионских организациях и резидентурах «японской разведки» – в НКПС, на Дзержинской, Ленинской, Октябрьской, Оренбургской, Кировской, Ворошиловской, Ярославской, Рязано-Уральской, Одесской, Сталинской, Юго-Западной и ряде других дорог. Всего по протоколам к сентябрю 1938 г. прошел 5561 чел., при этом не все были в прошлом работниками КВЖД[125]. Аресты прокатились по всем транспортным центрам и станциям. Задержанных обвиняли в сборе сведений о состоянии и пропускной способности узлов, продвижении воинских частей, их вооружении, политических настроениях населения и подготовке диверсионных актов путем устройства крушений поездов. Многих, кто не попал под репрессию, увольняли с работы «за связь с японским государством».

Осужденных в начале 1930-х гг. «харбинцев» с выходом приказа № 00593 перестали выпускать из тюрем и лагерей. Их повторно подвергали репрессии как «японских шпионов», на этот раз приговоры выносились в пользу смертной казни. В местах лишения свободы органами НКВД фабриковались групповые дела. Так, осенью 1937 г. в Алтайском крае в барнаульской тюрьме по обвинению в «японском шпионаже» чекисты задержали 11 человек, которые были приговорены Комиссией НКВД и Прокурора СССР к смертной казни[126]. Весной 1938 г. УНКВД по Новосибирской области ликвидировало «прояпонское» формирование, созданное на территории Сиблага. По делу прошло 164 чел.[127]

Изучение архивно-следственных материалов «харбинцев», арестованных по приказу № 00593, позволяет судить о широком размахе репрессий, прокатившихся по крупным индустриальным и транспортным центрам, а также по небольшим городам, рабочим поселкам и сельской местности. Особое внимание уделялось фактам преступного сговора, создания групп и организаций. Следствие строилось по типовому сценарию. После выявления «центральной» резидентуры, действовавшей на крупном заводе, на узловом транспортном центре, в большом городе и т. д., «вскрывалась» сеть мелких периферийных групп. По сценарию, задуманному сотрудниками НКВД (УНКВД), арестованные по статье «японский шпионаж» за свою вредительскую и диверсионную работу получали денежные выплаты. Так, по следственным материалам УНКВД по Тульской области, один из арестованных «харбинцев», проходивший по делу как лидер «прояпонской организации», за время своей работы получил от сотрудника японского посольства в Москве 74 тыс. руб., которые в разное время выплатил участникам организации, оставив в свою пользу 12 тыс. руб.[128] Кроме того, в оперативных материалах указывалось количество изъятого у «контрреволюционных групп» оружия. Эти сведения, совместно с информацией о «политических настроениях населения», об отношении населения к операции, сообщались каждые пять дней в докладных записках наркому внутренних дел СССР Н.И. Ежову. Данные такого рода должны были усилить ощущение существования в стране организованной контрреволюционной и криминальной деятельности «харбинцев».

Основную часть приговоров в отношении «харбинцев» вынесла Комиссия НКВД и Прокурора СССР. В переданных на рассмотрение Особой тройки «альбомах» некоторых регионов совсем не содержалось обвинительных справок на «харбинцев» (Новосибирская область, Алтайский край) или их численность в списках не превышала нескольких человек (Читинская, Омская области, Грузинская и Армянская ССР). Материалы проверки 1939–1941 гг. указывали на подтасовку фактов в отношении осужденных осенью 1938 г., которым приписывалось пребывание в Китае.

В целом в проведении «харбинской» операции можно выделить три этапа. Первый, предоперационный, начинается весной 1937 г. и характеризуется массовыми арестами бывших служащих КВЖД и реэмигрантов из Китая, обвиненных в «японском шпионаже». Второй этап стартует с выхода приказа № 00593 и закрытого письма к нему. С сентября 1937 г. территориальные карательные органы стали отправлять в центральный аппарат НКВД «альбомы» для утверждения приговоров Комиссией НКВД и Прокурора СССР. К началу февраля 1938 г. по «харбинской» линии было арестовано 14 332 чел. Около 93 % бывших служащих КВЖД и реэмигрантов из Китая выявили в РСФСР. Среди российских регионов особенно массовые преследования прошли в Свердловской области (2330 чел.), Красноярском крае (2123 чел.), Новосибирской (1337), Читинской (1271), Ленинградской (850 чел.), Московской (729 чел.) и Челябинской (717 чел.) областях, Алтайском (711 чел.) и Дальневосточном (630 чел.) краях. Также «харбинцы» и «КВЖДинцы» были выявлены в Украинской (592 чел.), Узбекской (259 чел.), Казахской (168 чел.), Грузинской (84 чел.), Белорусской (59 чел.), Киргизской (23 чел.), Туркменской (18 чел.) Таджикской (15 чел.) ССР[129].

С весны 1938 г. начался третий этап проведения «харбинской» линии, который закончился в середине ноября 1938 г. За этот период репрессиям подверглось еще около 9 тыс. бывших служащих КВЖД и реэмигрантов из Китая, т. е. интенсивность террора по отношению к этим целевым категориям на заключительном этапе массовых репрессий 1937–1938 гг. снизилась. К середине ноября 1938 г. по «харбинской» подоперации было репрессировано около 25 тыс. чел.[130]

Не все бывшие служащие КВЖД и реэмигранты из Китая были репрессированы по приказу № 00593. «Харбинцев» преследовали в рамках других «национальных» операций, а также в рамках «кулацкой» операции и карательной акции против советской элиты. Так, в Алтайском крае сотрудники горотдела НКВД г. Барнаула летом 1937 г. сфабриковали дело о «Сибирском союзе Дальневосточников». Официально начало кампании по ликвидации «Сибирского союза Дальневосточников» связано с выходом 20 сентября 1937 г. приказа № 00593 и закрытого письма к нему, получивших высшую партийную санкцию. Лидерами организации были названы люди, прибывшие из Харбина. Среди них были бывший полковник армии Колчака, дети генералов царской армии, старший инспектор Барнаульского отделения Комбанка, т. е. люди принадлежавшие к «высшему обществу». Главным фигурантом, лидером союза был назван Николай Шереметьев – сын полковника генерального штаба царской армии Александра Шереметьева, во время Гражданской войны служившего в белой армии. Семья проживала на Дальнем Востоке, но в 1932 г. была выслана из пограничной полосы в Барнаул как «неблагонадежный элемент». Арестовали Н.А. Шереметьева еще в конце декабря 1936 г., т. е. за полгода до начала массовых репрессий, по ст. 58, пункт 10 УК РСФСР (пропаганда или агитация). Поводов для его задержания, с точки зрения сотрудников НКВД, было несколько: сын «бывшего», проживал в Китае, выслан из ДВК, знает японский язык, а также работал переводчиком на японских рыбных концессиях на Дальнем Востоке. В начале января 1937 г. согласно постановлению Н.А. Шереметьева обвинили в шпионаже (ст. 58, пункт 6), а в марте 1937 г. арестованному инкриминировали ст. 58, пункты 2 (вооруженное восстание), 4 (помощь «международной буржуазии»), 6 (шпионаж), 8 (террористические акты), 9 (причинение ущерба), 11 (другая контрреволюционная деятельность). Из семи присутствующих в деле допросов только в последнем, от 7 октября 1937 г., т. е. когда «харбинская» операция уже стартовала, раскрываются факты создания и функционирования «Сибирского союза Дальневосточников».

Судьба семьи Шереметьевых сложилась трагично. Сестра К.А. Шереметьева была также арестована по обвинению в членстве в союзе, а отец А.И. Шереметьева в августе 1937 г. был расстрелян по обвинению в участии в «эсеровско-монархической» организации[131]. Не все фигуранты прошли по приказу № 00593. Один из обозначенных лидеров, В.П. Войнич-Сяноженский (дворянин, полковник белой армии, проживал в Японии, был выслан с Дальнего Востока как «неблагонадежный элемент») в октябре 1937 г. был осужден как участник «РОВС».

По сфабрикованному карательными органами делу прошло 155 чел., в том числе 36 чел. были бывшими служащими КВЖД, а 30 – реэмигрантами из Китая. Однако барнаульские чекисты причисляли к перебежчикам бывших служащих КВЖД, эвакуированных советским правительством в 1935 г. с территории Китая. Наряду с реэмигрантами «КВЖДинцы» заполняли анкету перебежчика.

Выше уже было отмечено, что официально фабрикация дела началась с выходом приказа № 00593, однако архивно-следственные материалы свидетельствуют о том, что участники «Сибирского союза Дальневосточников» подвергались арестам в период с июня по октябрь 1937 г. Динамика задержаний следующая: в июне было задержано 5 чел., в июле – 28 чел., в августе – 11 чел., в сентябре – 17 чел., в октябре – 78 чел., в ноябре – 16 чел. Аресты будущих членов союза проходили задолго до начала «харбинской» линии. Очевидно, арестованные летом и в начале сентября 1937 г. должны были пройти по «ровсовской» операции. В архивно-следственных материалах на арестованных летом и в начале сентября 1937 г. содержатся два постановления об избрании меры пресечения. Первое датируется временем задержания, где указывается, что арестован как «кадетско-монархический», «эсеро-монархический» или «эсеро-ровсовский» элемент. Второе постановление прикреплено уже после выхода приказа № 00593, в котором обвинение по приказу № 00447 меняется на причастность к «японскому шпионажу».

Арестованные в июне – ноябре 1937 г., которых позднее включили в члены «Сибирского союза Дальневосточников», не были объединены в одно оперативное дело с общим обвинительным заключением. Этот факт свидетельствует о том, что изначально чекисты Алтайского края рассчитывали провести репрессированных по трем массовым операциям. Бийским оперсектором УНКВД обвинительное заключение на 75 чел. было составлено 8 ноября 1937 г.[132] Барнаульские чекисты представили два обвинения: в начале ноября на 50 чел. и в конце месяца еще на группу из 30 чел.[133] Согласно обвинительным заключениям, все участники союза были изобличены в «японском шпионаже», но приговоры им должны были вынести разные судебные и внесудебные инстанции. Дело на 75 чел. предписывалось отправить на рассмотрение Военной коллегии Верховного суда СССР – судебный орган, выносивший приговоры советской элите, которой вменялись в вину шпионаж, измена Родине, контрреволюционная деятельность. Решения касательно 50 чел. должна была вынести тройка, которая в этот период занималась «кулацкой» операцией. Но в июле 1937 г. стало известно о предстоящих массовых арестах «националов», поэтому алтайские чекисты, что называется, приберегли готовый оперативный материал на случай начала «национальных» операций, тем более что треть участников «РОВС» прибыли из Китая. Остальные дела на 30 чел. были направлены на рассмотрение Комиссии НКВД и Прокурора СССР («двойки»). В итоге приговоры в отношении участников «Сибирского союза Дальневосточников» вынесла «двойка». Около трети всех осужденных по делу о «Сибирском союзе Дальневосточников» изначально арестовывались как целевые группы «кулацкой» операции, около половины – проходили как советская элита, а остальная часть сразу была арестована по приказу № 00593.

Сложившаяся ситуация иллюстрирует не самоуправство вырвавшихся из-под опеки Новосибирска алтайских чекистов, а технологию репрессий 1937–1938 гг. по всей стране. Карательные акции против «кулаков», «националов» и советской элиты шли параллельно, а целевые категории этих репрессивных кампаний пересекались друг с другом (и «харбинцев», и «ровсовцев» обвиняли в «японском шпионаже»). Москва не давала строгих инструкций по распределению репрессируемого контингента по массовым операциям, поэтому региональные сотрудники НКВД сами определяли внесудебную и судебную инстанции, которые будут выносить окончательный приговор, что вело к расширению репрессивных полномочий местных чекистов и увеличению числа репрессированных. Похожая ситуация складывалась в других регионах СССР[134].

Таким образом, по «харбинской» линии приказа № 00593 прошли бывшие служащие КВЖД и реэмигранты из Китая. Доля репрессированных «КВЖДинцев» не превышала 40 %, реэмигрантов – 60 %. Чистке подверглось прежде всего русскоязычное население, проживавшее, даже временно, в Китае. Около 90 % репрессированных приходилось на русских, остальные – это белорусы, украинцы, татары, евреи и др. В целом, как показал анализ «альбомов» по «харбинскому» приказу, лимит в 25 тыс. чел., заданный оперативными документами от 20 сентября 1938 г., органами НКВД (УНКВД) был выполнен. Данная линия заняла в статистике карательных органов главное место, доля осужденных «харбинцев» составила половину (51 %) от общего числа репрессированных по приказу № 00593. Размах репрессий в отношении «харбинцев», а также тот факт, что аресты этой подкатегории прошли по всем регионам СССР, позволят сделать вывод о том, что собственно «харбинская» линия стала главным направлением при реализации приказа № 00593.

2.2 Китайцы

Массовая миграция китайского населения в Российскую империю обозначилась в последней четверти XIX в. По материалам переписи 1937 г., в стране проживало 38,5 тыс. натурализовавшихся китайцев и 20 тыс. граждан Китая, в том числе в РСФСР – 38,4 и 19 тыс. человек соответственно. Крупнейшие общины имелись на Дальнем Востоке (24,6 тыс.), в Читинской (8 тыс.) и Иркутской (1,5 тыс.) областях, в Бурят-Монгольской и Якутской АССР – 2,1 тыс. и 2 тыс. соответственно[135]. В Западной Сибири перепись учла около одной тысячи граждан Китайской Республики, но сведения о численности советских китайцев отсутствовали[136].

В СССР лица китайской национальности относились к подучетному населению. В соответствии с гражданско-правовым статусом органы ОГПУ-НКВД разделяли их на советских подданных, граждан Китайской Республики, «бездокументных» и административно высланных. По данным Красноярского оперсектора ОГПУ, на 25 июня 1934 г. на территориях, вошедших в декабре 1934 г. в Красноярский край, «учтено китайской колонии 224 чел., большинство расселено в Красноярске, Канске и незначительное количество в сел. местности», из них «совподданных» – 124, «иноподданных» – 58, «перебежчиков» – 30, «адмвысланных» – 3[137]. В категорию административно высланных попадали лица, переселенные с Дальнего Востока как «неблагонадежные элементы», а также интернированные.

Массовым репрессиям против «националов», в том числе китайцев, предшествовала длительная подготовительная работа, которая заключалась в осуществлении учета всех иностранцев, а после февральско-мартовского пленума 1937 г. – в вытеснении их из страны. Параллельно с кампанией по паспортизации, в ходе которой китайцы были переведены в статус «нелегалов», вышла июньская ориентировка 1933 г. заместителя председателя ОГПУ при СНК СССР Я.С. Агранова. Она определила китайцев, наряду со служащими КВЖД и российскими эмигрантами в Китае, как «японских шпионов», предписав подвергать их тотальному учету[138]. По учетам НКВД иностранцы проходили и ранее, но с 1933 г. учет стал тотальным. В обязательном порядке чекисты брали на «разработку» военнопленных, интернированных, реэмигрантов, перебежчиков и т. п.

Первоначально китайцы-крестьяне попали под репрессии по приказу № 000447. По данным НКВД, с 1 октября 1936 г. по 1 июля 1938 г. по «кулацкой» операции было арестовано 196 китайцев[139]. С осени 1937 г. карательные органы, с санкции Москвы, «встроили» репрессии против представителей диаспоры в кампанию по ликвидации «японского шпионажа», на борьбу с которым был направлен приказ № 00593 от 20 сентября 1937 г. Уже на начальном этапе проведения репрессий по приказу № 00593 представителей китайской диаспоры задерживали как «японских шпионов», однако их аресты были единичны. К концу февраля 1938 г., согласно данным НКВД СССР, по «харбинской» операции было осуждено 1178 лиц китайской национальности, что составило 8,4 % от общего числа репрессированных (18 098 чел.)[140]. Представителей диаспоры осуждали в рамках приказа № 00593 в РСФСР, Казахстанской[141], Украинской[142], Грузинской[143], Армянской ССР[144] и других республиках Советского Союза. Основные репрессии проходили в регионах с многочисленными китайскими общинами. В Дальневосточном крае к концу зимы чекисты задержали 590 чел., в Узбекской ССР – 463 чел., в Читинской и Новосибирской областях – 152 и 159 чел. соответственно, в Красноярском крае – 153 чел., в Свердловской области – 75 чел. и т. д. Однако массовые аресты китайцев начинаются с весны 1938 г. Включение данной этнической группы в рамки приказа № 00593 было общесоюзной тенденцией, а не региональной особенностью.

В условиях массовых репрессий 1937-1938 гг. руководители ряда регионов проводили тотальные чистки подконтрольной им территории от китайцев. В этой связи весьма красноречива фраза секретаря Алтайского крайкома ВКП(б) Л.Н. Гусева, который на одном из заседаний тройки упрекнул начальника УНКВД С.П. Попова: «Почему у вас до сих пор китайцы по улицам бродят?»[145], хотя китайская диаспора на Алтае не превышала двух сотен человек. Та же ситуация была и в других регионах страны. Сотрудники УНКВД по Иркутской области Л.А. Комова и П.В. Турлова на допросах в 1939–1941 гг. показывали, что китайцев и корейцев арестовывали всех без исключения. На них делали облавы, устанавливали их адреса, высылали людей с указанием арестовать поголовно всех китайцев и корейцев. Начальник третьего отдела УНКВД Иркутской области Б.П. Кульвец требовал полной очистки территорий от представителей этой диаспоры, обращаясь к чекистам в феврале-марте 1938 г., он заявил: «Вы мне доложили, что арестовали всех китайцев. Вот я сегодня шел по улице и видел двух китайцев и предложил их арестовать»[146].

На Дальнем Востоке, где китайская община была особенно многочисленна, репрессия была усилена дополнительными директивами НКВД СССР[147]. Согласно декабрьским директивам НКВД СССР для ДВК новый порядок рассмотрения дел отличался от алгоритма принятия решений по «национальным» операциям. Приговоры в отношении советских китайцев, «изобличенных в антисоветской, шпионской, контрабандистской деятельности и активных уголовников», выносила внесудебная инстанция – тройка, которая в это время занималась «кулацкой» операцией. Дела на подданных Китая рассматривались в судебном порядке, затем следовало их выселение из Советского Союза. Решения касательно «бездокументных», с запрещением проживания в ДВК, Читинской и Иркутской областях, выносил суд. Предполагалось, что репрессии против китайцев на Дальнем Востоке станут отдельной линией в рамках «национальных» операций, целью которой было форсированное уничтожение многочисленной китайской диаспоры в СССР. Таким образом, декабрьские директивы предписывали принципиальной иной порядок осуждения в отношении дальневосточных китайцев, чем того требовали «национальные» приказы.

Основной удар террора пришелся на Приморскую область, где в ночь с 29 на 30 декабря 1937 г. было задержано 853 чел.[148] Аресты проходили на основании имеющихся у сотрудников УНКВД по ДВК учетных справок, которые собирались с 1933 г. Согласно предписаниям наркома внутренних дел Н.И. Ежова к 1 января 1938 г. все карательные акции должны были закончиться, т. е. «китайские» операции были проведены на завершающем этапе чисток. Однако 31 января 1938 г. Политбюро ЦК ВКП(б) продлило репрессии до 15 апреля 1938 г., указав среди перечисленных этносов, попадавших под репрессии, китайцев. При этом в постановлении отмечалось, что дела на арестованных «националов» вне зависимости от их подданства отправлять на утверждение внесудебным инстанциям. К этому времени к таковым относились Комиссия НКВД и Прокурора СССР, которая выносила приговоры по «национальным» операциям, и тройка, разбирающая дела по приказу № 00447[149]. Фактически январское постановление отменяло декабрьские директивы НКВД СССР для ДВК и вписывало так называемые китайские операции на Дальнем Востоке в продолжающиеся «национальные» акции. Это доказывает и телеграмма Н.И. Ежова от 01.02.1938 г., адресованная всем наркомам внутренних дел республик, начальникам УНКВД, начальникам ДТО ГУГБ НКВД и начальникам третьего, четвертого, пятого, шестого и одиннадцатого отделов ГУГБ НКВД. Она предписывала начать карательные акции против финнов, эстонцев, румын, китайцев, болгар, македонцев, сохранив установленный приказом № 00485 («польская» операция) внесудебный порядок рассмотрения дел[150].

В феврале и марте 1938 г. сотрудники УНКВД по Дальневосточному краю провели еще две облавы на китайцев, в ходе которых только в Приморской области было арестовано 2005 и 3082 чел. соответственно. Всего к апрелю 1938 г. в Приморье было задержано 5993 чел., в Амурской области – 1350 чел., а в целом, по данным Г.С. Люшкова, к апрелю 1938 г. сотрудники УНКВД по ДВК арестовали около 11 тыс. чел.[151]

К середине весны 1938 г. следственные мероприятия в отношении арестованных китайцев были завершены. На основании законченных следственных дел в регионах Дальнего Востока составлялись краткие справки с указанием анкетных данных, сутью обвинения и предложенной следователем мерой наказания (расстрел или заключение в лагерь). Далее справки сшивались в «альбом» и отправлялись в Хабаровск на утверждение Г.С. Люшкова. С 27 апреля по 19 мая 1938 г. порядка 40 китайских «альбомов» по первой категории, заверенных начальником УНКВД по ДВК и заместителем прокурора П.З. Звягиным, были отправлены на рассмотрение внесудебного органа Комиссии НКВД и Прокурора СССР в Москву. В сопроводительных записках к «альбомам» указывалось, что арестованные подлежат осуждению согласно приказу НКВД СССР № 233 от 01.02.1938 г. или приказу № 00485 по «китайской» операции. Сами дальневосточные чекисты не вписывали китайцев в рамки «харбинской» репрессии, так как к этому времени в Москву на рассмотрение Комиссии НКВД и Прокурора СССР ушло несколько списков именно по приказу № 00593. Проведя массовые антикитайские карательные акции, в результате которых было арестовано несколько тысяч китайцев, сотрудники УНКВД по ДВК столкнулись с тем, что отдельного приказа, как в случае с «польской», «немецкой», «греческой», «иранской» операциями, так и не было издано. Кроме того, массовые директивы, спускаемые из Москвы, противоречили друг другу. Так, декабрьская инструкция предписывала передавать дела на китайских перебежчиков (нелегалов) на рассмотрение «кулацкой» тройки, а ряд январских – уже Комиссии НКВД и Прокурора СССР. Поэтому на основании спущенных сверху директив чекисты выстраивали «китайскую» операцию как одну из серии «национальных» карательных акций, проводившихся в «альбомном» порядке.

Отсутствие четких инструкций и лимитов на аресты, а также желание начальника УНКВД по ДВК Г.С. Люшкова выделиться перед руководством страны предопределили массовые репрессии в отношении китайцев. В Москве Комиссия НКВД и Прокурора СССР рассмотрела дальневосточные «альбомы» еще летом 1938 г., отнеся их не к «китайской» операции, как предписывал Г.С. Люшков, а к «харбинской». Однако утвержденные протоколы не были отправлены в ДВК. Вероятно, такая задержка связана с бегством в июне 1938 г. начальника УНКВД ДВК Г.С. Люшкова в Японию. Возможно, причина отказа выделить «китайскую» операцию в отдельную линию, как предлагал главный организатор репрессий против «японских шпионов», заключалась именно в его бегстве за границу и дальнейшем сотрудничестве с Японией. Начальник НКВД СССР Н.И. Ежов, опасаясь за свою жизнь, не осмелился летом 1938 г. отчитываться по «китайской» операции, проведенной японским шпионом, темпы арестов которой могли сравниться только с «польской» (в дальнейшем побег Г.С. Люшкова использовали как один из поводов для отстранения Н.И. Ежова).

Еще одной причиной задержки отправления утвержденных протоколов стала летняя кампания по выселению китайцев с Дальнего Востока в Синьцзян, в ходе которой из тюрем было освобождено 3173 китайца[152]. В связи с этим утвержденные в июне – июле протоколы Комиссии НКВД и Прокурора СССР подверглись пересмотру с целью исключения из них китайцев, переселяемых в Синьцзян. Повторно к протоколам вернулись в сентябре 1938-го, когда в Москве форсировано разбирали накопившиеся справки из всех регионов СССР. Поэтому на всех выявленных протоколах по китайцам в рамках приказа № 00593 даты были изменены на 2 и 5 сентября 1938 г. За два дня Комиссия НКВД и Прокурора СССР подписала приговоры 8998 чел., из них 4125 чел. были приговорены к расстрелу, а 4480 чел. – к различным годам ИТЛ. Ирония состояла в том, что приведенные в исполнение приговоры в отношении китайцев, которых репрессировали по обвинению в «японском шпионаже», подписал реальный агент японской разведки.

Из таблицы 1 видно, что по «китайской» операции на Дальнем Востоке прошло 8998 чел. Около 2 тыс. китайцев попали в аннулированные протоколы, но вошли в сводный отчет НКВД СССР от 15 ноября 1938 г.[153] Возможно, включенные в аннулированные протоколы китайцы были освобождены в период летней кампании 1938 г. по выселению в Синьцзян. На основании данных Г.С. Люшкова о количестве репрессированных китайцев на Дальнем Востоке (см. выше) и итогового отчета 1938 г. можно предположить, что именно 11 тыс. лиц китайской национальности было арестовано и осуждено в период Большого террора на Дальнем Востоке. Всего к ноябрю 1938 г. в рамках «харбинской» линии было осуждено 35 561 чел., т. е. доля репрессированных дальневосточных китайцев по приказу № 00593 составила 31 %.

Таблица 1. «Китайские» протоколы Комиссии НКВД и Прокурора СССР по приказу № 00593 НКВД СССР[154]

Следует отметить, что утвержденные Комиссией НКВД и Прокурора СССР приговоры в отношении китайцев сравнительно мягки. Только 46 % арестованных подвергались расстрелу, в то время как по другим регионам страны к ВМН осуждали в 100 % случаев. Так, в протоколе от 02.09.1938 г. по Красноярскому краю на 481 чел. (271 китаец) решения о смертной казни были вынесены всем перечисленным в нем лицам[155]. В «альбомах» около 75 % арестованных предлагалось провести по первой категории, однако в столице решения были пересмотрены. Это являлось исключением. Комиссия НКВД и Прокурора СССР изменяла приговоры, предложенные регионами, но очень редко. Как нам представляется, степень жестокости определялась гражданством, именно поэтому его обязательно указывали в «альбомных» справках среди прочих анкетных данных. Как правило, подданных Китая осуждали к лагерному заключению или высылке, а лиц вне подданства – к расстрелу. Эта тенденция сохранялась во всех регионах СССР.