Му-му. Бездна Кавказа

Арестант не заставил себя долго уговаривать. Он уселся на табурет, вытряхнул из пачки полковника сигарету, чиркнул зажигалкой и с видимым удовольствием закурил, хлюпая разбитым носом и растирая кровь по небритой физиономии рукавом свитера.

— Уговор наш помните? — спросил Семенов.

— Я-то помню, — сказал Кикнадзе. — Главное, чтоб вы не забыли, гражданин начальник.

— Я говорил со следователем, — сообщил Семенов. — Он согласен переквалифицировать ваше дело по статье непредумышленное убийство. Если сыграете убедительно, можете получить условный срок.

— Век за вас молиться буду, — пообещал Кикнадзе.

— Вряд ли ваши молитвы как-то повлияют на мою судьбу, — сухо сказал полковник и, вынув из внутреннего кармана пиджака лист бумаги, расправил его на столе. — Вот текст. Прочтите и запомните. Запомните хорошенько, подглядывать в шпаргалку не придется.

Кикнадзе взял бумагу, запачкав уголок листа кровью, и стал читать, время от времени хмыкая и озадаченно шевеля мохнатыми, сросшимися на переносице бровями.

— Моим землякам это не понравится, — сказал он, дочитав до конца. — Сильно не понравится.

— Ваши земляки об этом не узнают, если я им не скажу. А вы думали, я отмажу вас от пожизненного даром? Зверское изнасилование и двойное убийство — это, по-вашему, новогодняя шутка? Читайте, Кикнадзе, читайте, я не собираюсь торчать здесь с вами до утра!

Кавказец вздохнул, шмыгнул носом, втянув в себя кровавые сопли, и стал читать с самого начала. Не прерывая чтения, он потушил в пепельнице коротенький окурок и сейчас же закурил снова. Некурящий полковник поморщился — он терпеть не мог запах табачного дыма, а на работе вдыхать его приходилось частенько. Один только генерал Кирюшин с его трубкой чего стоил! Просто удивительно, насколько наплевательски некоторые, казалось бы, умные люди относятся к собственному здоровью, а главное, к здоровью окружающих…

— Готовы? — спросил он, когда арестованный, трижды прочтя текст, положил бумагу на край стола.

Кикнадзе кивнул и потушил сигарету.

— Я буду задавать вопросы, — сказал Семенов, убирая бумагу туда, где она не могла попасть в поле зрения камеры, — а вы старайтесь держаться естественно. Не надо играть, мы не в театре. Просто отвечайте, как отвечали следователю на допросе. Все ясно?

— Ясно, начальник.

— Тогда поехали. — Семенов включил камеру и навел объектив на разбитую физиономию кавказца. — Ваше имя и воинское звание?

— Габуния Зураб Вахтангович, полковник государственной безопасности Грузии, — без запинки ответил Кикнадзе.

— С какой целью пытались пересечь государственную границу Российской Федерации?

— Для выполнения задания руководства.

— Расскажите о задании.

Кикнадзе начал рассказывать. Семенов снимал, время от времени задавая наводящие вопросы и внимательно вслушиваясь в ответы, чтобы прервать съемку, как только его «актер» собьется или понесет отсебятину. Впрочем, нужды в этом так и не возникло: этот торгаш с рынка, в пьяном виде изнасиловавший женщину и зарезавший ее вместе с трехлетней дочерью, когда-то, видимо, получил неплохое образование и обладал хорошей памятью, так что текст он заучил едва ли не до последней запятой и воспроизводил с завидной точностью.

Когда последний вопрос был задан и ответ на него получен, полковник просмотрел запись. Кикнадзе тем временем закурил. Вид у него был довольный, прямо как у актера, только что вернувшегося за кулисы со сцены, где он с блеском сыграл трудную роль. Сыграно и впрямь было недурно. Семенов подумал, что, если бы получил эту запись из чьих-то рук, да еще и с соответствующими комментариями, она наверняка произвела бы на него впечатление. Конечно, в силу профессиональной привычки он заподозрил бы подделку, но как это проверить? Следов монтажа и каких-либо компьютерных фокусов на записи нет, она подлинная, и это единственный ее параметр, который поддается проверке. Сомнения после такой проверки все равно останутся, но это и к лучшему, потому что запись сделана именно для того, чтобы заставить кое-кого сомневаться во всем на свете…

Выключив камеру, полковник спрятал ее в чехол, а потом снял телефонную трубку и вызвал охранника. Тот вернулся, гремя ключами, и дал арестованному команду на выход. Кикнадзе шагнул в коридор, привычно заложив руки за спину. Прапорщик посторонился, пропуская его, и, прежде чем закрыть дверь, взглянул на Семенова. Полковник едва заметно кивнул, и прапорщик кивнул ему в ответ. Потом дверь закрылась, и стало слышно, как в коридоре охранник лающим голосом профессионального вертухая подает арестованному команды.

Они шли бесконечными коридорами — арестованный с заложенными за спину руками, радующийся, как ловко ему удалось скостить срок, обещавший стать пожизненным, и охранник, весьма довольный подвернувшемуся приработку, который, помимо всего прочего, был ему очень по душе. Дойдя до своей камеры, кавказец привычно замедлил шаг, готовясь стать лицом к стене, но вместо ожидаемой команды послышалась другая:

— Вперед.

— Куда идем, начальник? — удивился Кикнадзе, обернувшись через плечо.

— Разговорчики! — Прапорщик ткнул его в спину концом резиновой дубинки, а затем, неожиданно смягчившись, добавил: — В другую хату тебя приказано перевести. Другая статья — другие соседи, понял?

— А мои вещи?

— Поговори у меня! Будут тебе и вещи, и баба на ночь в оригинальной упаковке…

Миновав решетчатую стальную перегородку, разделявшую секции следственного изолятора, они стали спускаться вниз по громыхающей железной лестнице, пролеты которой были забраны густой металлической сеткой. Это было сделано, чтобы предотвратить возможные самоубийства, и Кикнадзе при виде этой сетки, как обычно, стало не по себе. Сетка красноречиво свидетельствовала о том, что даже те, кто строил это здание, понимали: жизнь здесь может показаться хуже смерти. Ему же оставалось только порадоваться, что его пребывание здесь надолго не затянется. Нет, бывает же на свете такое везение! А всего-то и понадобилось, что повторить в объектив камеры ту чепуху, что была написана на бумажке. Полковник госбезопасности… Ха! Да кто, находясь в здравом уме, поверит, что Реваз Кикнадзе имеет хоть какое-то отношение к спецслужбам?

Они миновали еще одну стальную решетку и оказались в узком сводчатом коридоре, освещенном редкими лампами, что через равные промежутки висели под темным от сырости, покрытым грязными разводами плесени потолком. По сырым неоштукатуренным стенам тянулись пучки силовых кабелей и изъеденные ржавчиной трубы — судя по их толщине, канализационные. Во впадинах неровного цементного пола поблескивали лужи, откуда-то доносился мерный стук капающей воды. Окон не было; заметив их отсутствие, Кикнадзе осознал, что находится в подвале, и слегка забеспокоился: ему как-то не доводилось слышать, что в подвале тоже есть камеры. А если и есть, то условия в них, должно быть, еще те… Ничего себе, заработал послабление!

Его беспокойство усилилось, когда он услышал у себя за спиной характерный скользящий металлический щелчок. Этот звук был похож на то, о чем арестованному Кикнадзе даже думать не хотелось.

— В чем дело, начальник? — спросил он дрогнувшим голосом.

— Не оборачиваться! Прямо! — отрывисто пролаял прапорщик.

Кикнадзе покорно поплелся вперед, по горькому опыту зная, что спорить с вертухаем — дело не только безнадежное, но еще и очень вредное для здоровья. Прапорщик за ним не пошел. Остановившись, он поднял на уровень глаз пистолет, тускло блеснувший вороненым стволом в желтушном свете пыльной лампочки, тщательно прицелился и спустил курок. Ему уже очень давно не доводилось приводить в исполнение смертный приговор, и он успел соскучиться по этому приятному делу.

Кикнадзе упал, как подкошенный, пачкая кровью сырой цементный пол. Подойдя к нему вплотную, прапорщик наклонился и пощупал пульс, хотя и так видел, что контрольный выстрел не нужен — пуля вошла точно в середину затылка. Убитый лежал на животе со свернутой набок головой, и прапорщику были видны его испачканная кровью щека и широко открытый глаз.

— Собаке собачья смерть, — негромко произнес прапорщик, убирая в кобуру пистолет.

Прапорщик Козлов был ярым противником отмены смертной казни, а введение моратория считал чудовищной ошибкой, допущенной руководством страны в подобострастном стремлении угодить Западу. Поэтому в том, что он только что совершил, прапорщик не видел ничего предосудительного — напротив, он считал, что правильнее поступить было нельзя. Другое дело, что лежащий на полу насильник и убийца был расстрелян не по приговору народного суда, а по просьбе одного хорошего человека, которому прапорщик не мог отказать. Это могло обернуться массой неприятных проблем, и, чтобы их избежать, следовало принять кое-какие меры.

Прапорщик вынул из кармана острую заточку, старательно стер с нее отпечатки пальцев и, обернув рукоятку носовым платком, полоснул себя по левой руке. Камуфляжная ткань разошлась без единого звука, из неглубокого пореза хлынула кровь. Козлов вложил заточку в руку убитого кавказца и, зажимая рану носовым платком, торопливо зашагал к лестнице.

Глава 6

— Это похоже на банальное сведение счетов, — выслушав Михаила, сказал Дорогин.

Он придвинул к себе только что принесенную официанткой тарелку с горячим и стал аккуратно резать мясо. Михаил тоже отрезал кусочек, пожевал и кивнул:

— Есть можно. Ты знаешь, до сегодняшнего вечера я тоже так думал. И все голову ломал: кому же это я мог так насолить? А сегодня прихожу домой, а из квартиры все ценное какие-то сволочи вынесли. Дверь, само собой, взломана, а на столе в кухне — вот это.

Расстегнув рубашку, он швырнул на стол слегка помявшийся желтый конверт. Пока он приводил в порядок одежду, Дорогин успел открыть конверт. В конверте лежало десятка полтора фотографий — цветных, очень качественных. Знавший толк в скрытом фотографировании Дорогин сразу сообразил, что снимки делали с приличного расстояния и с большим увеличением, что, с учетом современного уровня развития техники, сегодня мог сделать любой дурак, у которого хватило денег на приличную цифровую камеру.

На всех фотографиях были изображены миловидная молодая женщина и симпатичная девчушка лет десяти-одиннадцати. Снимки были сделаны в разных местах — на улице, на детской площадке, в парке, во дворе со снеговиком, а один даже в кафе, где девочка, несмотря на зимнее время, с удовольствием уплетала мороженое, а женщина тянула через соломинку нечто, похожее на молочный коктейль.

— Твои? — поинтересовался Дорогин, один за другим переворачивая снимки, чтобы посмотреть, нет ли надписей на обороте. Надписей не было, если не считать таковыми оттиснутое на бумаге название фирмы — производителя фотографических принадлежностей.

— Мои, — кивнул Шахов.

— У тебя хороший вкус, — похвалил Дорогин. — А дочка — просто красавица. Будет очень обидно, если с ней произойдет что-нибудь плохое.

— Обидно? — переспросил Михаил таким тоном, словно впервые слышал это слово и даже не догадывался об его значении. Занятый собственными переживаниями, он не заметил, какое лицо сделалось у Дорогина при виде фотографий. Впрочем, выражение внезапно прорвавшейся наружу боли исчезло, едва успев появиться, и лицо Дорогина снова приобрело обычный вид. — Обидно… Да если их хотя бы пальцем тронут, я этих сволочей из-под земли достану и обратно в землю вобью! По самые, мать их, ноздри!

— Не кричи, люди оглядываются, — сказал Дорогин. — И поверь моему опыту: никакая месть не может воскресить мертвых. Поэтому лучше беречь живых. С твоего позволения, я оставлю снимки себе.

— Зачем? — устало спросил Шахов.

— Для работы. Стало быть, мы имеем дело с шантажом. Чего от тебя требуют?

— Пока ничего. Это похоже не столько на шантаж, сколько на предупреждение: готовься, парень, неприятности вот-вот начнутся.

— Странный способ шантажировать человека, давая ему время на подготовку контрмер…

— Да в том-то и дело, — с горечью воскликнул Михаил, — что никаких контрмер я подготовить не могу! И зря я тебе позвонил, и ты зря согласился со мной встретиться. Только неприятности наживешь, и ничего больше.

— Платок тебе дать? — спросил Дорогин, отрезая очередной кусочек отбивной.

— Зачем?

— Сопли вытереть.

— Ничего-то ты не понимаешь, — вздохнул Михаил.

— Конечно, не понимаю, — спокойно согласился Дорогин. — Откуда взяться пониманию, если ты только заламываешь руки и ничего толком не объясняешь? Насколько я смог уяснить, денег они у тебя не требовали…

— Все, что можно было у меня потребовать, они уже преспокойно украли, — напомнил Шахов. — Кстати, я как-то не подумал, чем стану с тобой расплачиваться. Денег-то у меня в обрез, от получки до получки, а твоих детективов, поди, кормить надо.

Дорогин небрежно отмахнулся вилкой.

— Одно из двух, — сказал он. — Или мы прижмем этих затейников к стенке и, помимо всего прочего, вернем твои деньги, или нам обломают рога, и деньги перестанут нас волновать. Не знаю, как тебе, а мне первый вариант нравится больше.

— Странно, — нашел в себе силы съязвить Михаил.

Наблюдая за тем, как Дорогин спокойно уплетает мясо и между делом говорит о поимке неизвестных шантажистов и возврате украденных денег (о чем сам Михаил, по правде говоря, даже и не думал), Шахов почувствовал, что к нему понемногу начинает возвращаться если не спокойствие, то хотя бы надежда на то, что его проблема разрешима. Правда, Дорогин знал еще далеко не все. «Поглядим, что ты запоешь, когда поймешь, с чем придется столкнуться», — с горечью подумал Михаил.

— Значит, они хотят не денег, — констатировал Сергей, глотнув минеральной воды. — Что же их может интересовать? Кстати, если бы ты сказал, чем занимаешься в рабочее время, мне было бы легче строить предположения.

— Тут-то собака и зарыта, — признался Михаил. — Мне даже думать не хочется о том, что это может быть как-то связано с моей работой. А других вариантов я, признаться, не вижу. Понимаешь, какая история…

Он опасливо огляделся по сторонам, а потом, вынув из внутреннего кармана пиджака, положил на стол и, накрыв ладонью, подвинул к Дорогину маленькую книжечку в красном коленкоровом переплете. С переплета на Сергея, грозно расправив крылья, глядел тисненый золотом двуглавый орел. Дорогин прочел то, что было написано ниже герба, неопределенно дернул щекой и, развернув корочки, заглянул внутрь.

— Майор, — прочел он вслух. — Да-а, брат, удружил так удружил! Эк тебя угораздило! Действительно, и обратиться не к кому. Какие уж тут контрмеры! А я голову ломаю: и чего, думаю, он темнит, чего крутится, как намыленный? Небось, о краже даже в милицию не заявил?

— Не заявил, — кивнул Шахов, пряча в карман удостоверение майора Федеральной службы охраны. — Начальство, может, само милицейские сводки происшествий не читает, но где-нибудь обязательно сидит этакий очкастый червячок в капитанских, а может, и в майорских погонах, который получает зарплату именно за то, что внимательно их изучает и докладывает наверх, если в них обнаруживается что-то любопытное. Начальство глянет в его докладную записочку, а там — ба! — личный телохранитель…

— Чей же это? — поинтересовался Дорогин.

Вместо ответа Михаил просто поднял кверху указательный палец, а потом скроил постную мину: дескать, вот такие невеселые дела.

— Вот те на, — расстроился Сергей. — Значит, насчет национальной безопасности ты не шутил… Как же тебя, семейного, взяли на такую работу?

— По личному распоряжению самого, — невесело усмехнулся Шахов. — В сентябре, в самом начале — считай, сразу после пятидневной войны… Я тогда во внешней охране работал — ну, обычная караульная служба, только на посту кемарить нельзя. Ну, и вот… В летней резиденции было дело…

— Это в Бочаровой Ручье?

— Тише ты! — Шахов нервно оглянулся, но на них никто не смотрел, да и разговаривал Дорогин совсем тихо, так что услышать его слова со стороны можно было только при помощи специальной техники, мысль о наличии которой здесь, в кафе, выглядела как проявление паранойи. — Да, там. В общем, за день до приезда самого при осмотре территории я обнаружил замаскированный лаз под периметром. Случайно обнаружил — просто наступил на ровное место и чуть не провалился, еле успел отскочить. Ну, доложил, начали искать… А нашел опять я. Протиснулся в этот лаз, огляделся по сторонам — где, думаю, самая удобная позиция? Приметил подходящее местечко, проверил — так и есть. На высотке стрелковая ячейка, а внутри — винтовка с оптикой. Дальнобойная, с глушителем.

— Так просто? — усомнился Дорогин.

— А что? Можно подумать, президенты из другого теста вылеплены, и их обычная пуля не берет. Конечно, просто. По-моему, в таких делах, чем проще, тем лучше. Вон, Кеннеди подстрелили с чердака, из винтовки двадцать второго калибра, из мелкашки фактически, а весь мир до сих пор головы ломает, спорит, чьих рук это дело… Все гениальное просто!

— Ладно, допустим. Дальше валяй.

— Ну, а что дальше? Доложили самому, он заинтересовался: кто ж это, стало быть, у него в охране такой шустрый, что, пока остальные бока чесали, ухитрился в одиночку покушение предотвратить? Глянул личное дело, а там и Чечня, и мастер спорта, и поощрения всякие… Ну, и все. Был капитан, стал майор. И место службы поменял. Только обживаться на новом месте начал, как на тебе — дача полыхнула… Ну, дальше я тебе уже рассказывал.

— Рассказывал, рассказывал… А того, кто ячейку рыл, нашли?

Шахов рассеянно отправил в рот кусок мяса и отрицательно покачал головой.

— Насиделись в засаде за здорово живешь, всю округу вверх дном перевернули, да где там! Засек, наверное, суету на объекте и рванул, куда глаза глядят…

— М-да, — неопределенно обронил Дорогин.

Рассказанная Шаховым история выглядела довольно-таки странной, а хуже всего то, что Сергей Дорогин заведомо не мог ее проверить. Частное сыскное агентство — совсем не та структура, которой позволят совать нос в такие государственные секреты, как организация охраны президента. Расспрашивать об этом Шахова бесполезно: он и без того уже наговорил столько, что это граничит с нарушением служебного долга. Больше он на эту тему разговаривать не захочет, а если захочет, выглядеть это будет весьма подозрительно.

Его вдруг окатило волной ледяного холода, как будто потянуло сквознячком из приоткрытого могильного склепа. Дорогин вдруг осознал, что собирается ввязаться — да нет, уже фактически ввязался — в дело, находящееся далеко за пределами его компетенции. Уже сам факт его встречи с Шаховым мог послужить кое для кого достаточно веским основанием для принятия решения о ликвидации — просто так, на всякий случай, во избежание нежелательной утечки информации. Да, системы слежки и контроля где-то, несомненно, кончаются, но кто его видел, этот конец? И потом, что значит — несомненно? Почему, собственно, несомненно? Земля — она ведь круглая, а в наше время еще и довольно маленькая, и опутать ее всю целиком сетями тотального наблюдения не так уж трудно…

— Да, — сказал он вслух, рассеянно играя зубочисткой, — тебе не позавидуешь. Такой карьерный взлет, и вдруг со всего маху… Действительно, если начальство проведает, что на тебя давят, разбираться не станут — отстранят от работы, уволят, а то и под следствие отдадут: а вдруг ты уже сломался и давным-давно работаешь на албанскую разведку?

Шахов вздрогнул, как от пощечины. Это непроизвольное движение не укрылось от взгляда Дорогина, который внимательно наблюдал за ним из-под полуопущенных век. Реакция правильная, спора нет. Вот только кто поручится, что она не была старательно разыграна? Потому что семнадцатилетний Мишка Шахов и вот этот загнанный в угол майор ФСО — это, как говорят в Одессе, две большие разницы…

— Я знал, что ты не захочешь с этим связываться, — сказал Шахов. Он произнес это спокойно, но Дорогин догадывался, чего ему это стоило. — То есть я, конечно, не знал, что это окажешься именно ты, но… Ну, словом, в данном случае наше знакомство мало что меняет.

Сергей сдержал невеселую улыбку, которая так и норовила искривить губы. В этом переменчивом мире все-таки встречаются вещи, которые не меняются с годами. Вот и Мишель, несмотря на возраст, ответственную должность и свалившиеся на его голову неприятности, похоже, так и не избавился от привычки быстро сравнивать счет. Ты ему: что, мол, страшновато с работы вылететь? А он в ответ: понимаю, это дельце тебе не потянуть, да и вообще, своя рубашка ближе к телу… Так-то, господин частный сыщик!

— Давай начистоту, — предложил он. — Чего, собственно, ты от меня хочешь? Чтобы я по старой дружбе и из уважения к памяти твоего отца присвоил себе полномочия ФСО, ФСБ и бог знает чьи еще и полез раскрывать террористический заговор? Да от меня со всем моим агентством места мокрого не останется, как только я сделаю первый шаг в этом направлении!

— Понимаю, понимаю, — вяло покивал Шахов. — Конверт верни.

— Не спеши, — сказал Дорогин. — Я же просил: давай начистоту. Пойми, чтобы решить, в деле я или нет, мне нужно очень четко представлять, чего ты хочешь. Если твоя цель — сохранить работу, получить повышение и звезду Героя России за спасение жизни известного нам лица, я вряд ли смогу тебе помочь. И даже не потому, что не захочу рисковать, а просто потому, что эта задачка действительно мне не по зубам. А если…

— Плевал я на работу, — перебил его Шахов. — Речь идет о конверте, и ни о чем больше.

— Это меняет дело, — сказал Сергей. — Если ты хочешь сделать так, словно этого конверта никогда не было, — что ж, можно рискнуть и попробовать кое-что предпринять. Только имей в виду, я не чудотворец и ничего не могу твердо обещать. Твоя контора, мягко говоря, сильный противник, да и структуру, которая рискнула себя ей противопоставить, слабой не назовешь. О ком бы на деле ни шла речь, это не одиночка, а организация, причем очень серьезная. Нас могут запросто стереть в порошок, причем раньше, чем мы хотя бы успеем понять, откуда ветер дует.

— Я должен попытаться, — сказал Шахов. — Обязан. И я попытаюсь, с тобой или без тебя.

«Господи, что я делаю?» — мысленно ужаснулся Дорогин. Он представил, что сказала бы Тамара, узнав об этой истории, и содрогнулся. Э, да что Тамара! Что сказал бы его заместитель, а вместе с ним и весь коллектив, узнав, во что собирается их втравить любимый шеф? А втравить их придется, потому что это как раз тот случай, когда один в поле не воин…

— Со мной, со мной, — сказал он таким тоном, словно речь шла о предложении махнуть в выходной на рыбалку. — Теперь так. Жена с дочкой где?

— В Вязьме, у тещи. Еще с недельку пробудут.

— Надеюсь, этого хватит. Адрес диктуй. Для начала возьмем их под охрану и поглядим, что из этого получится.

— Под охрану?! Да она с ума сойдет!