Помоги проекту - поделись книгой:
Часть 1. С НАСТРОЕМ - ПОД ТРОЮ!
В общем, спасибо Голливуду и прочим кунам - об этой-то истории все наслышаны не по одному разу. И все-таки придется о ней рассказать, потому что история о том, как греки столько лет сидели на чемоданах возле одного города, эпична и размашиста. Потому нас ждет ОНА: Война блондинов по уму за блондинку натуральную, Яблочный Конфликт, Побоище Неврастеников, Война с Ходом Конем... ну, да, Троянская и Ужасная.
1. Туда не женись - сюда женись!
Историю с многолетним вояжем героев под Трою аэды начинают кто с чего. Некоторые с яйца (не которое в утке-зайце ларце, а из которого предположительно вылупилась прекрасная Елена), некоторые с «жил-был троянский царь Приам, и было у него много детей, но ему все было мало», а кто-то так вообще порет модернизм в духе «Гнев, богиня, воспой, Ахиллеса, Пелеева сына» — а потом все вокруг дружно разбираются, кто там чей сын, почему сердится и вообще, что под этой Троей все эти люди делают.
На самом деле история началась с Прометея — ага-ага, того самого, который обладатель мощного покерфейса, не менее мощной мантры «всех спасу, не увернетесь» и попутно вор огня и источник ценной диетической пищи для орла Зевса. Прометей, как мы помним, за лютое человеколюбие был прикован к скале, где вскоре и выдал пророчество: он, мол, знает, кто сможет свергнуть Зевса. На предложение сказать, ху из зыс, Прометей ответил легендарным покерфейсом.
После чего история пошла своим путем: орел летал, Зевс царствовал, Прометей в лучшем партизанском духе висел на скале, время от время вскрикивая: «Зевсен капут! Муахахахаха!» Зевс потел и слал гонцов, Прометей ржал и делал покерфейс, орел летал на работу, печально размышляя, что вот, крольчатинки бы, что ль. В общем, когда к Зевсу северным пушным зверем начала красться паранойя, пришел Геракл и все испортил: снял Прометея со скалы, избавил орла от мук однообразной пищи, внушительно сказал: «Миру – мир!» — и пошел себе дальше.
Помиренный с Зевсом Прометей еще пару десятилетий выслушивал байки о том, что Громовержец наворотил за прошедшие века, и косился на Зевса (который уже давно заткнул бы за пояс Ивана Грозного, но не мог убить ни одного сына, ибо все олимпийцы были бессмертны). После чего пророку панически стукануло: а если тот, кто свергнет Зевса, будет ХУЖЕ? После чего, опять же, пророк начал неудержимо вещать, что вот, грядет тот, кто сможет победить Темного Лорда, и тот отметит его как равного себе… короче говоря, Зевс, не женись ты на титаниде Фетиде, не женись ты уже на ней, а то есть у нас тут нехорошая традиция, когда дети папаш свергают (герой башка попадет - савсэм в Тартар будэшь!). Да, и просто обнимашки нельзя. А то знаем мы ваши обнимашки. И превращаться нельзя. И дождем нельзя. И вообще — сказано тебе, что нельзя! Нет, Гера ко мне не приходила, мы чужие предсказания не озвучиваем. Ты лучше отдай Фетиду в жены Пелею — и ему радость, и герой великий родится. Что значит «я бы сам», тебе ж сказано — нельзя!!!
Тут надо бы познакомить общественность с Пелеем. Пелей был сыном благочестивого Эака (того, который один из трех судей в Аиде) и ярким примером утверждения «на детях гения природа отдыхает».
Для начала Пелей с братом Теламоном убили другого сводного брата – ну, позавидовали, чего не бывает — и как-то внезапно стали изгнанниками. «Печалька», — сказал Пелей и ушел в Фтии, где царь Эвритион сходу задарил ему дочку и треть земель. Тут Пелей пошел на Калидонскую охоту и прибил своего тестя — совершенно нечаянно, чего не бывает… «Печалька», — сказал Пелей и ушел в Иолк, где в него тут же влюбилась жена местного царя Акаста, Пелей отбился, и честь осталась при нем, зато мстительная жена оклеветала его перед мужем.
«Печалька», — сказал Акаст и решил погубить Пелея, для чего как-то раз спрятал его волшебный меч-голова-с-плеч (и засел в кусты ждать, пока набегут дикие кентавры и сделают свое грязное дело). Но мимо проходил мудрый Хирон, который успел растолкать героя и объяснить, что, мол, элементарно, Пелей, ваш меч спрятан, дабы вы были жестоко выпилены моими собратьями, однако я сейчас включу дедукцию, то есть, мудрость, и отыщем мы ваш клинок, только вы подождите, пока я подальше уйду, а то Геракл меня как-то с собратьями уже спутал…
Меч был отыскан, кентавры получили во щи, Пелей сказал: «Печалька!» — ушел скитаться и вскоре взял Иолк и выпилил Акаста вместе с женой, после чего опять сел грустить. То есть, да, вот ЭТОМУ чуду боги решили отдать в жены титаниду. С условием, что он одолеет ее сам.
Фетида, на которую нежданно свалилось большое женское счастье, пиналась, брыкалась, превращалась в воду, львицу и змею, но после каждого нового «Печалька!» поняла, что пофигизм у героя прокачался уже до той степени, чтобы жениться не только на Фетиде, но если надо — и на Посейдоне. В общем, Фетида сказала: «Печалька!» — признала себя побежденной, а Зевс так торопился воскликнуть: «Честным пирком да за свадебку!» — что пригласил не всех. И тут закипело…
Записки из подземки. Аид.
2. И всё-таки о яйцах
Согласитесь, что легче все-таки разобрать по косточкам действующих лиц, чем вываливать весь сюжет, давая попутную справку (характер нордический, неженат). И вот здесь мы все-таки зрим в корень проблемы, сиречь, возвращаемся к яйцам. В смысле, к Зевсу.
Вообще-то, Зевс был по-своему методичен и даже немножко традиционен (нимфа, богиня, симпатичная смертная, еще нимфы, еще смертная, упс, Гера пришла), но время от времени начинал креативить не по-детски. То змеем полз к родственницам (привет, Деметра!), то орлом летал за другими яркими впечатлениями (хайре, Ганнимед). В общем, когда Зевс начал подбивать клинья к богине возмездия Немезиде – это как-то никого и не удивило.
Ну, может, кроме самой Немезиды (да что ж у вас там, смертные с нимфами кончились?!), которая быстро обернулась гусыней и нырнула в ближайший водоем… Через пару секунд в тот же водоем с воплем «Сейчас вылетит птичка!» плюхнулся Зевс, на время ставший лебедем. В общем, анекдот «Дэти, что мы имеем с гус?» внезапно получил оригинальную античную трактовку, а Немезида снесла яйцо. И тут выяснилось, что какие-то гены кукушки в гусиной форме богини все-таки присутствовали, потому что яйцо было оперативно подкинуто Леде, жене спартанского царя Тиндарея.
Надо думать, Леда мал-мальски удивилась, когда ее попытались использовать в качестве курицы-наседки. Но все же стойко оберегала яйко от всяких «утром яичница, в обед яичница… а ночью омлет» и «мышка бежала, хвостиком махнула». За что и была Леде награда, поскольку из яйца, по счастью, вылупилась не самка ксеноморфа, а вполне себе золотоволосая Елена Прекрасная (хотя, если посмотреть на дальнейшее…).
Елена была прекрасна. Елена была очень прекрасна. Елена была настолько прекрасна, что ее даже как-то украл Тесей со своим другом-деревом (то есть, лапифом, но все равно деревом). Правда, братья быстро вернули двенадцатилетнюю Елену обратно, но она все равно была прекрасна, а потому – неконтролируемое слюноизвержение мужской части Эллады в студию! Женихи ходили вокруг Спарты густыми табунами не год и не два (простой подсчет: в Троянской войне участвовали взрослые, ставшие основательными героями сыновья аргонавтов), а ажно лет тридцать. Но, как говорится, сорок пять – не возраст, пятьдесят – это тридцать второй раз восемнадцать, так что относительная юность Елены никого как-то уже и не волновала (ну и что, что пенсионерка, она красивая!). Кроме Тиндарея, который старел и кашлял и как-то не хотел за кого-нибудь отдавать Елену, справедливо опасаясь, что оставшиеся без Елены женихи предъявят ему очень много билетов до Аида.
В конце концов явился светлый план, по которому Елена должна была выбрать себе мужа сама, а остальные женихи – поклясться претензий не предъявлять и вообще всяко-разно помогать счастливцу. Елена выбрала Менелая, Менелай был прекрасен, герой и вообще, так что сказочка вообще могла бы быть счастливой…
Но где-то далеко в горах дозревал Парис.
Записки из подземки. Персефона.
3. Это наследственное!
Честно говоря, вот с Парисом-то как раз все прозрачно и понятно: как водится, глубокая наследственность на фоне асоциального детства. Начать с того, что папа Париса, Приам, был когда-то выкуплен у Геракла, прозван за это Подарком — и точно, оказался тем еще подарочком. Особенно для своих жен и наложниц, коих у него было весьма себе ого-го. То ли под впечатлением от яркой и незабываемой встречи с Гераклом, то ли желая взять пример с Зевса, царь выбрал себе дело всей жизни — делать детей. И таки путем многолетнего ударного труда довел счет то ли до полусотни, то ли вообще до сотни (во всяком случае, после пятого десятка уморились считать и завидовать). Десяток с лишним из них приходился на любимую жену Гекубу. Которой, кстати, как-то и привиделось, что рожает она то ли факел, из которого выползают змеи, то ли неведомую мстительную сторукую кракозябру — в общем, после такого качественного сновидения немедленно требовался визит психиат… э-э, предсказателя. Оный пришел и осчастливил: мол, так и так, милочка, у вас тут родится сын, так он погубит Трою, шоб он был здоровенький.
А потому, когда Парис родился, Приам поручил своему слуге отнести младенца в лес — а ну, как проблема сама и решится. Проблема решилась несколько не в том ключе: сначала Париса вскормила молоком медведица. Так что была, была у него возможность заделаться настоящим греческим Маугли, но через год все тот же слуга подобрал подросшего Париса (ну, а вдруг это другой ребенок, их в лесу на каждой кочке) и воспитал как сына. Парис пас овец, кутил с симпатичной нимфой, защищал всех, кому было надо и кому не надо, и даже был прозван за это Александром («Поражающим мужей»).
Приам же тем временем занимался любимым делом, достигая круглой цифры, а попутно создавая себе армию наследников-защитников-прорицателей (из вторых был крут Гектор, из последних — Деифоб). Средь крупной стаи потомков троянского царя одинокой белой вороной торчала Кассандра. Кассандра была примечательна своим даром и тем, что о нем пели аэды. Так, по одной версии Кассандра и Деифоб как-то детьми заснули в храме Аполлона, а тут вдруг — опа и змеи, не особо голодные, зато с явственным комплексом Мойдодыра. «Да они вообще их моют?!» — на парселтанге вопросили змеи и принялись за дело, собственно, с самого страшного: с ушей. Но немного перестарались с гигиеной, и дети вылизанными ушами начали слышать всякое прорицательское (отсюда вывод: все эллины могли быть прорицателями, но просто не мыли уши).
Еще веселее получается у Кассандры с историей Аполлона, который к ней воспылал. Поскольку у Аполлона как-то не особо вязалось с теми, к кому он пылал (то голову пробьет, то лавр вырастет) — Кассандра сказала было, что ей олимпийских блондинов не надь. Мольбы в духе «Я покрашусь!» не тронули жестокую, и Аполлон затаил злобу. Долго ломал и таки уломал неприступную, как стену Трои, на один поцелуй. То ли поцелуй предполагался каким-то особым, то ли Кассандра была не в курсе, как оно там происходит, но она раскрыла рот, что называется, на полметра в квадрате. «Муахаха!» — злобно возопил Аполлон, с разбегу плюнул Кассандре в рот, попал и удалился, отмщенный. А униженная таким манером Кассандра понесла с тех пор такое, что все разбегались и не хотели слушать, потому что «Да ей же в рот плевали, ну вы серьезно, что ли?» Хотя, как показывает практика, плевок был полезным и целительным, и говорила Кассандра сущую правду.
То есть, у Париса было все, что надо для создания образа разрушителя мира. Чокнутая семейка, мутное происхождение, странное детство. Не хватало только вмешательства богов.
4. Судью на мыло!
На Пелионе, у пещеры Хирона, на свадьбе титаниды Фетиды и слегка озадаченного своим счастьем Пелея гуляли все, да не все. То есть, олимпийцы с олимпийками там гуляли довольно прочно, а вот богиню раздора Эриду позвать забыли. То ли просто что-то напутали с рассылкой приглашений, то ли по вселенскому принципу «А давайте не будем звать бабу Нюру из второго подъезда, а то она частушки матерные орать начинает, а после пятой рюмки — еще и мировую политику обсуждать». То ли просто прикинули, каким метанием посуды может закончиться присутствие богини раздора в кругу подгулявших олимпийцев.
С досады Эрида, у которой была творческая и нежная душа, решила сотворить что-нибудь творческое. Но, опять же, то ли выжигание по дереву показалось недостаточно творческим, то ли глина тоже чем-то не угодила — богиня решила заняться вырезанием по яблоку. Золотому. Скреативив надпись «Прекраснейшей» — Эрида как-то стихийно вспомнила о своей творческой и нежной душе и произвела сеанс коварного яблокометания. Фрукт приземлился между Герой, Афиной и Афродитой (тоже уже таки погулявшими на пиру).
Дальше уже все было закономерно: «О, яблоко» — «Ха, у нас они не в дефиците» — «Оно золотое» — «Золотые тоже не в дефиците» — «Хм, а что это тут за надпись — "Прекраснейшей"»… — «МОЯ ПРЕЛЕССССТЬ!!!» (в три голоса).
Страсти за фрукт разгорались такие, что пресловутый Голлум рядом не валялся, а Саурон бы тихо суициднул от зависти. Сразу же остро встал вопрос судьи, который определит, кто, так сказать, самая-самая и имеет право на фрукт. Само собой, первым, кому не повезло, был Громовержец. Тоже подгулявший и потому благодушный Громовержец. К которому пришли жена, дочь и богиня любви (могущая сделать так, что все потенциальные матери будущих героев при виде Зевса будут превращаться в деревья — вспомним Аполлона и Дафну). И просят рассудить, кто из них красивее.
Протрезвевший Зевс высказался в том духе, что он лучше повидает Тартар изнутри, и в панике бежал в горы. Дальше, видимо, остальные олимпийцы медленно начали прозревать, что сейчас они станут жертвами грязных домогательств со стороны трех кандидаток на «Мисс Античность». Отважные олимпийцы оценили состав и решительность кандидаток, дружно возопили: «Ховайсь, хлопцы!» — и эвакуация прошла по всем законам военного мастерства: в кустах опасливо шифровались, в пещере Хирона кто-то хоронился по углам, кто-то пускал пузыри из речки, Дионис заявил, что он уже в принципе в таком состоянии, что может и Аресу яблочко отдать… Где-то под столом мудрый Громовержец тыкал жезлом в Гермеса с наставлением «Сейчас быстро полетел и нашел того, кого не жалко!»
Гермес полетел и нашел Париса.
А теперь можете себе представить состояние обычного пастуха, перед которым сначала появляется вестник богов, скороговоркой выдает что-то вроде: «Ну, ты не бойся, рассуди нам богинь, за казенный счет похороним…» А потом…
Аэды упорно держатся той версии, что богини явились перед Парисом в полном неглиже.
То есть, судите себе степень удара по неподготовленной психике. Надо думать, Парис завис, как переевшая вирусов операционная система (а челюсть отъехала, как неисправный дисковод). При этом объект намертво прикрепил взгляд… ну, в общем, он вряд ли реагировал на разнокалиберные вопли: «Э! Мое лицо выше!» Объект явственно не мог сообщить не только, кто там самый красивый, но и кто на Олимпе главный, и где Олимп, и что это такое. Поскольку весь мозг заняло бесконечное «Сиськи».
Для растормаживания судьи было решено прибегнуть к низменному — сиречь, к подкупу. Сперва Гера начала обещать богатство и успех, потом Афина — славу и победы в войнах (эти сведения не поместились в файл). Разумнее всех внезапно поступила Афродита, пообещавшая судье самую красивую из женщин. Она же Елена, она же жена Менелая, но это поправимо, в принципе.
Вот это обещание и запустило долгожданный процесс: «Мне обещают Елену» — «Елена — прекрасная женщина» — «У нее тоже есть…» После чего яблоко было вручено Афродите. Довольная Афродита сделала ручкой и стала покровительницей Париса и заодно уж до кучи Трои.
Недовольные Гера и Афина переглянулись и начали разработку плана «Судью на мыло».
Где-то возле пещеры Хирона Зевс вылез из-под стола и прошептал: «Кажись, пронесло…»
5. Любовь, рога, копыта
Здесь сюжету полагалось бы провиснуть: вроде как, Пелей и Фетида поженились, богини рассудились, Парис испортил себе карму до конца жизни… Но тут в дело вступил мощный сюжетообразующий античный фактор (не путать с героеобразующим фактором, он же Зевс). Да, да. Говядина.
На фоне бурных событий вовне, в Трое как-то заскучали. А заскучав, решили развеяться и устроить какие-нибудь соревнования. А к соревнованиям полагаются призы, много и разных. И вот чуть ли не главным призом внезапно стал лучший бык из стада Приама. Парис, как утверждают аэды, очень любил этого быка…
И вот тут стоп, задвинуть челюсти, унять фантазию и подождать пояснений! Пояснения таковы: аэды не утверждают, как именно любил быка Парис. Во избежание толкований в духе «Пасифая там чего-то тоже на целого Минотавра налюбила» - понадеемся, что там были чистые, духовные, платонические отношения. Высокие чувства. Эстетическая привязанность (с яблочком ты был бы еще прекраснее!). Нежная дружба. Мужская солидарность (производитель, ути-пути). Ну, в общем, там было много чего возвышенного, из-за чего Парис ударился в грусть, а потом в несознанку, а потом в решение любой ценой не допустить, дабы любимый бык стал чьим-то там призовым шашлыком.
Пастух таки ушел в Трою на состязания. Причем гнев по причине «у меня забрали любимого бычка» оказался почище настойки берсеркера: на состязаниях Парис заборол всех, даже Гектора.
После чего был узнан Кассандрой и спасен от теплого сестринского приветствия (лови топорик в лоб, милый брат!) родителями, в которых как-то внезапно проснулись отцовско-материнский чувства («Ой, а помнишь, я еще про него сон жуткий видела!» - «Точно, а я-то еще его убить приказал, как мило!»).
В общем, Парис был возвращен, так сказать, в лоно. И какое-то время даже вполне спокойно жил себе как царевич, но тут появилась уже Афродита с сообщением, что хватит, хватит уже любить быков и нимф, давай уже, строй корабль, пора любить Елену.
Корабль был построен, и для начала смерть Парису предсказал брат Гелен. Когда Парис не послушал и уплыл, вслед ему смерть уже всей Трое предсказала Кассандра (эту не послушали уже троянцы).
А Парис вполне спокойно явился в Спарту к Менелаю как гость. И Менелай, конечно, повел себя самым многомудрым образом: «Да, мне тут нужно ехать на Крит по делам, оставайся в моем доме с моей очень прекрасной женой, очаровательный и незнакомый мне мужик!» Польщенный таким доверием, Парис не только очаровал и увел Елену, но и прихватил с собой сокровищницу Менелая – сказали, мол, не стесняйся, я и не стесняюсь…
Елена, у которой природная флегматичность наложилась на чары Афродиты и Париса и приправилась пенсионным возрастом, в принципе не возражала. И когда на пути в Трою бог Нерей произвел контрольный и таки предсказал смерть Трое и Парису огулом – даже отговорила Париса тревожиться. Мол, ничего, это бывает, это так, разовое пророчество…
В общем, маховик сюжета был запущен. Парис стал любить Елену, Кассандре стало, что предсказывать (часто и много). А Менелай, когда возвратился из Крита и постучался в гинекей к жене, получил неоценимый совет: «Рогами, уважаемый!»
6. Призыв неизбежен
Я сошла с ума, я сошла с ума…
Предположительно, Одиссей
На самом деле, Менелай мог здорово запоздать со стуком рогами. Потому что, как положено порядочному мужу, был в длительной командировке на Крите (и в святом спокойствии за честь жены). Но тут уже боги, запасшиеся на Олимпе античным эквивалентом попкорна, возмутились: а где экшн? Где движуха? Где громкие крики в небеса о внезапном предательстве? С возмущения боги послали на Крит Ириду, которая и отстучала: мол, первый, первый, у вас наметился семейно-финансовый кризис.
Менелай, вернувшийся на родину со скоростью рыбы-пилы, оправдал все божественные ожидания. Накал страстей стоял такой, что Шекспир бы плакал и завидовал («Обидели сиротиночку, отняли копеечку!!»). Финалом драмы стала поездка к брату Агамемнону с долгим плачем в братский гиматий и терзаниями вопросом: а как бы это отмстить Парису?
Агамемнон, прямой как прапор, изыскал простое решение: «А чего там, при сватовстве куча народа клялась тебе помогать. Объявляем призыв, выдвигаемся с войсками, воюем с Троей».
Призыв был объявлен, набор выполнен в кратчайшие сроки. Само собой, ради такой-то причины вперед выдвинулась элита Эллады, все прекрасные-могучие-мудрые, сплошной Голливуд в его лучшие дни. В общем, Нестор был опытным и старым, Агамемнон – властным, Менелай – обиженным, Аякс Большой – могучим, Аякс Малый – могучим, но просто меньше Аякса Большого, Паламед – мудрым (что легко оспорить), Диомед – неистовым, а остальные были как-то всего понемножку. К этой компании прилагалась масса безымянных солдат, которые вообще никого не интересовали. А вот чего не хватало у компании – так это хитрости, без которой на войне, как известно, никак, если ты не Геракл.
За хитростью, то есть, за Одиссеем, пришлось ехать на Итаку, где тот и царствовал. Но Одиссей же таки был хитрым. Правильно структурированной пятой точкой он быстро учуял, что его едут звать на войну, посмотрел на молодую жену Пенелопу и маленького сына и задался вопросом: «А вскую ли?!» Решение откосить пришло спонтанно и вдохновенно. Вопрос был за способом.
В те отдаленные времена сколиоз и плохое зрение как отмазки от великого подвига не катили. Неправильная ориентация как понятие у эллинов вообще отсутствовала (они могли еще и обрадоваться – мол, здорово, запишем тебе новую должность на полставки). Поэтому Одиссей остановился на неизбежном, вздохнул, сказал «Прощайте, тормоза и крыша» и начал чудесить.
Аэды стыдливо похоронили в веках, на чем там Одиссей отрывался, пока на Итаку не прибыла призывная комиссия в составе Агамемнона, Менелая и Нестора (усиленная Паламедом). Зато когда перечисленные прибыли, перед их глазами развернулась картина «Сеятель» (Ранний сюрреализм. Возможно, Дали.). Насвистывая что-то подозрительно похожее на «Наплявать, наплявать, надоело воевать…», Одиссей вспахивал поле упряжкой из вола и осла, обильно просаливая вспаханное.
- А нам оно надо? – логично усомнилась призывная комиссия, сходу отказавшись от попыток установить симптомы (напрашивалось только падение на голову царю Итаки мешка с чем-то очень тяжелым. С большой высоты).
И только мудрый Паламед мудро почувствовал, что симптом-то скорее всего – тяжелое отравление хитростью. Для доказательства злостного симулянства призывника мудрый Паламед положил в борозду перед плугом маленького сына симулянта. Расчет был на то, что здоровый и умный остановится, а сумасшедшие – они тотально своих сыновей от борозды не отличают. Одиссей, малость обалдев от такой логики, остановил плуг и тут же был призван годным для призыва.
В общем, царь Итаки согласился ехать на войну и обеспечивать поддержку хитростью. Паламед почувствовал на себе его, мягко говоря, многообещающий взгляд. И почувствовал, что мудрость, оно, конечно, хорошо, а скромность лучше.
Но было поздно.
Поделиться книгой: