3. Штат Кентукки. Молодой прогрессивный биолог Джек Смит — защитник негров и поклонник академика Лысенко — тоже додумывается до грибов. Его никто не слушает, а на опытном поле биолога строят аэродром для «летающих крепостей». Друзья советуют: «Мальчик, выбрось эти бредни из головы…»
4. Работа Петрова находит всеобщую и абсолютную поддержку. Он едет в колхоз, где уже построены гигантские теплицы для шампиньонов. В колхозе молодой учёный долго спорит с ударницей-трактористкой Настей по поводу книги Герцена «Былое и думы», потом волочит её на сеновал. Любовь. Свадьба. Из толпы: «Хороша девка! Ребятёнки таперича как грибы полезут!..»
5. Джек Смит протестует. Его объявляют «красным» и выгоняют из университета. Он продаёт спички.
6. Первый урожай грибов в колхозе. Настя уже беременна, но пока не видно. Всеобщее ликование.
Хорошо бы написать повесть из жизни домоуправов. Название есть: «Иней на стенах».
Проверял: никто из студентов не знает, Архимед — имя или фамилия?
Не знаю почему, но мне всегда казалось, что «сифон» — слово неприличное.
Одна заметка в стенной газете ЦДКЖ[2] называлась «Долг каждого акробата», но совершенно ничего не говорилось, что делать неакробату. Другая — «Хорошая закалка». В последней старик-маляр рассказывал, как он отлично отдыхал в Зеленогорске. Но ведь закалка — это когда нагревают докрасна, а потом бросают в ледяную воду.
Карточка игры во «флирт»: «Когда я вижу Вас, меня трясёт, как паутину!»
Был в новом университете на Ленинских горах. 4 часа жил в коммунизме.
— А тёща меня переживёт… В 1927 году умирала, а всё живёт…
— Пили, пили, часам к двум все перечокались…
Словами очень мало можно выразить. Жестом — многое. Глазами — всё!
В санатории царило радушное равнодушие ко всем приезжающим.
Поглощение раков требует абсолютной отрешённости от всего окружающего. Нельзя читать, нельзя писать, да и думать, по правде сказать, тоже вредно.
Пример явно несовременной лексики: «Дружок, в какую цену портвейн?»
Название для химического элемента: Геннадий.
Название для танца: Па-де-Кале.
Мистик — ласкательное от Мстислав.
— Я ей говорю: люблю тебя безо всяких разговоров!
Для адреса: Новотрущобная улица, 25.
Имя для английского писателя: Доберман Пинчер.
Не ходил босиком: были музыкальные ноги.
Инфант с инфарктом.
Добрый сказочный дед Водогрей.
Мочеполовые и кожные болезни. Новые методы лечения. Доктор Фауст.
Соседка Лена называет лезвие — «резвием». Это, конечно, точнее.
Глупизна. Это совсем не то, что глупость.
Стеклянный карп.
На пожарных машинах потому так много медных деталей, что если бы их мало было, пожарным и чистить было бы нечего, а что тогда делать пожарным, когда не горит? Ведь горит-то не всегда.
Площадь моей ладони 155,6 кв. см. Сосчитал от нечего делать планиметром на лабораторной работе по ДВС[3] 14 ноября 1953 года.
Мальчик-горбун, очень бедно одетый, сидел на галёрке в Большом зале консерватории и слушал музыку. Глаза его были закрыты, а по лицу иногда быстро, как солнечный свет в листве деревьев на ветру, пробегала улыбка очень счастливого человека.
Больных детей жалко больше, когда они улыбаются, чем тогда, когда они плачут.
«На другой день в детской была большая радость: мама пришла пить послеобеденный чай вместе с детьми». Старинный бред для юношества «Что рассказывала мама». Не знаю почему, но мне кажется, что эта мама — порядочная сучка.
Был в Школе-студии МХАТа. Давали «Егора Булычова». Молодцы, ребята! Олег Анофриев очень хорош!
Десятиклассник, поступающий в МВТУ, заполняет анкету. Над графой «Семейное положение» долго думает, потом пишет: «хорошее»…
Очень счастливый или, наоборот, очень несчастный тот, который никогда не тосковал. Как?
Сладкая вода пахнет.
Тот, кто думает, что сидеть и смотреть на огонь — праздное занятие, ошибается.
Мне рассказали о смерти одного малоизвестного дирижёра (фамилию назвали, но я не запомнил). Он дирижировал «Реквиемом» Берлиоза. В самом конце, когда хор и оркестр звучали с предельной силой, мощью и трагизмом, дирижёр поднял вверх руки, взмахнул палочкой и упал навзничь мёртвый. О такой смерти можно только мечтать.
Не дождь, а ливень, молодой, озорной, с тёплым порывистым ветром. Промок насквозь.
Был на выставке финского искусства. Ждал худшего.
Оркестр в фойе кинотеатра «Эрмитаж». Дирижёр сам по себе, музыканты сами по себе. Изредка музыканты из тех, кто в данный момент не играет, взглядывают на дирижёра: на месте ли? Контрабас выше совсем маленького музыканта, который на нём играет. Поиграв немного, маленький замолкает, аккуратно перелистывает нотную страницу на пюпитре и снова продолжает играть, но уже быстрее: навёрстывает упущенное. Кларнет — небритый молодой еврей с баками и неприлично томным взглядом. Один из двух виолончелистов, если на него надеть каску и во рту приделать клыки, будет копией «фашистского зверя в берлоге», каким его рисовал Бор. Ефимов в 1945 году.
«Нет мира под оливами» — худший из итальянских фильмов новой волны, который я видел.