Хроника

А еще в то время было весьма много шутников и насмешников, которые всегда были готовы положить на людей избранных пятно.

О магистре Бонкомпаньо Флорентийском

Среди них был Бонкомпаньо Флорентийский[349], известный учитель грамматики /f. 239d/ в городе Болонье, написавший книгу о составлении писем. Поскольку он, как все флорентийцы, был великий шутник, он сочинил один стишок в насмешку над братом Иоанном Виченцским, начало и конец которого я не помню, так как давно его не перечитывал, а когда читал, то не запомнил его хорошо, ибо не очень и заботился об этом. Были там, как припоминаю, такие слова:

Иоаннствует Джованни И усердствует в плясанье. Пляши выше, пляши выше, Если в небо пути ищешь! Пляшет овый, пляшет оный, Пляшут сотни, пляшут сонмы, Пляшет хор, который дамский, Пляшет дож венецианский... и т. д.

Этот самый магистр Бонкомпаньо, видя, что брат Иоанн тщился творить чудеса, пожелал и сам попробовать и объявил болонцам, что он желает летать, а они могут на это посмотреть. И что же? В Болонье об этом стало известно. Наступил назначенный день, собрался весь город, от мужчины до женщины, от отрока до старца, у подошвы горы, называемой Санта-Мария-ин-Монте. Он сделал себе два крыла и, стоя на вершине горы, обозревал собравшихся. И после того как они долго смотрели друг на друга, он произнес наконец такие слова: «Ступайте с Богом, и да будет вам достаточно того, что вы узрели лик Бонкомпаньо». И они разошлись, понимая, что он над ними посмеялся. Поскольку магистр Бонкомпаньо был знаменитым сочинителем, он по совету своих друзей пришел в римскую курию в надежде снискать там за свое сочинительство какую-либо милость. Не получив ее, он ушел оттуда прочь. В старости он дошел до такой нищеты, что жизнь /f. 240a/ ему пришлось окончить в какой-то флорентийской богадельне. По этому поводу Мудрец говорит, Еккл 9, 11: «Я ... видел под солнцем, что не проворным достается успешный бег, не храбрым – победа, не мудрым – хлеб, и не у разумных – богатство, и не искусным – благорасположение, но время и случай для всех их». То же, Сир 26, 24– 26: «От двух скорбело сердце мое, а при третьем возбуждалось во мне негодование: если воин терпит от бедности, и разумные мужи бывают в пренебрежении; и если кто обращается от праведности ко греху, Господь уготовит того на меч».

О глупости брата Иоанна Виченцского из ордена братьев-проповедников

Итак, продолжим. Брат Иоанн Виченцский, о котором мы упоминали выше, из-за оказанного ему почета и из-за того, что он имел благодать проповедничества, дошел до такого безумия, что считал себя могущим творить истинные чудеса без Бога. Это было величайшей глупостью, ибо Господь говорит, Ин 15, 5: «Без Меня не можете делать ничего». То же, Притч 26, 8: «Что влагающий драгоценный камень в пращу, то воздающий глупому честь». Когда братья порицали брата Иоанна за многие совершенные им глупости, он им отвечал, говоря: «Я возвысил вашего Доминика, которого вы скрывали под землей двенадцать лет, и если вы не угомонитесь, я принижу вашего святого и разоблачу ваши дела». Посему, слыша такие слова, они его поддерживали до самой смерти, не зная, как восстать против него. Когда он однажды пришел в обитель братьев-миноритов и брадобрей побрил ему бороду, он посчитал за великое зло, что братья не собрали волосы от его бороды, чтобы сохранить их как реликвию.

О шутках брата Диотисальви, флорентийца, из ордена братьев-миноритов

А брат Диотисальви, флорентиец, из ордена миноритов, был – по обычаю флорентийцев – изрядным насмешником и превосходно отвечал «глупому» /f. 240b/ по глупости его, чтобы он не стал мудрецом в глазах своих» (Притч 26, 5). В самом деле, когда однажды он пришел в обитель братьев-проповедников и они пригласили его на трапезу, он сказал, что останется лишь в том случае, если они дадут ему кусок от рубашки брата Иоанна, который бывал в этой обители, чтобы он сохранил его как реликвию. Они пообещали и дали ему большой кусок от рубашки. Диотисальви облегчил после трапезы свое чрево, подтерся этой тряпкой и бросил ее в испражнения, после чего взял палку и стал ею ковырять в испражнениях, кричать и приговаривать: «Ай! Ай! Ай! Братья, помогите, я ищу реликвию святого, которую уронил в отхожее место!» Когда монахи склонили свои головы и стали заглядывать в отверстие, Диотисальви стал сильнее орудовать палкой, чтобы братья почувствовали запах испражнений. Надышавшись основательно этой вонью, монахи покраснели от смущения, ибо поняли, что этот шутник их одурачил.

Однажды на этого Диотисальви было наложено послушание – отправиться на жительство в Пенненскую провинцию, что находится в Апулии. Он же пошел в больничный покой, разделся донага и, вскрыв какой-то тюфяк, весь день прятался в нем, лежа в перьях[350]. Когда же братья стали его искать и нашли там, он сказал, что уже отбыл свое послушание. И благодаря этой шутке с него сняли послушание, и он туда не пошел. А когда однажды в один из зимних дней он прогуливался по Флоренции, случилось так, что он поскользнулся на льду и растянулся во весь рост. Увидев такое зрелище, флорентийцы, величайшие насмешники, принялись смеяться. Один из них спросил упавшего брата, не хочет ли он что-нибудь подложить под себя. Брат в ответ: «Да, жену спрашивающего!» Слышавшие это флорентийцы не сочли ответ дурным, /f. 240c/ но сказали с одобрением: «Да будет он благословен, ибо он из наших!» Некоторые, правда, утверждали, что эти слова произнес другой флорентиец по имени Павел Миллемусце[351] из ордена миноритов.

О том, что следует избегать непристойных слов, что доказывается восемью доводами

Но нам следует установить, хорошо ли ответил брат или нет. И мы говорим, что он ответил дурно по многим причинам. Во-первых, потому что он поступил вопреки Писанию, где сказано, Притч 26, 4: «Не отвечай глупому по глупости его, чтобы и тебе не сделаться подобным ему».

Во-вторых, потому что ответ был непристойный, а монах должен говорить то, что приличествует монаху. Об этом сказано, Иак 1, 26: «Если кто из вас думает, что он благочестив, и не обуздывает своего языка, но обольщает свое сердце, у того пустое благочестие». То же, 1 Пет 4, 11: «Говорит ли кто, говори как слова Божии». Иероним: «Блажен язык, который не умеет произносить слов, кроме как от Бога»[352]. О том же, Еф 4, 29: «Никакое гнилое слово да не исходит из уст ваших, а только доброе для назидания в вере, дабы оно доставляло благодать слушающим». О том же, Кол 4, 6: «Слово ваше да будет всегда с благодатию, приправлено солью, дабы вы знали, как отвечать каждому».

В-третьих, потому что он произнес праздное слово, о котором Господь говорит, Мф 12, 36: «Говорю же вам, что за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда». А бывает праздное слово, которое не приносит пользы ни произносящему его, ни слушающему. Посему Господь добавляет, Мф 12, 37: «Ибо от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься». То же говорит сын Сирахов, 22, 31: «Кто даст мне стражу к устам моим и печать благоразумия на уста мои, чтобы мне не пасть чрез них, и чтобы язык мой не погубил меня!»

В-четвертых, потому что тот, кто говорит непристойно, показывает, что суетное у него сердце, и, кроме того, он подает другим пример прегрешения. Посему Апостол говорит, 1 Кор 15, 33: «Дурные разговоры развращают добрые нравы»[353]. И выслушай, каким будет средство исцеления или возмездия, Ис 29, 20–21: «И будут истреблены все поборники неправды, которые запутывают человека в словах, и требующему суда у ворот расставляют сети, и отталкивают /f. 240d/ правого». О суетном сердце можно сказать то, что говорится о глазе. Ведь подобно тому как «бесстыдный глаз есть вестник сердца бесстыдного»[354], так слово суетное выказывает сердце суетное. Посему Мудрец говорит, Притч 4, 23: «Больше всего хранимого храни сердце твое, потому что из него источники жизни». О том же, Притч 30, 8: «Суету и ложь удали от меня».

В-пятых, потому что молчание одобряется и предписывается. Иеремия в Плаче говорит, 3, 28: «Сидит уединенно и молчит, ибо Он наложил его (иго. – Прим. пер.) на него». То же, Ис 30, 15: «В тишине и уповании крепость ваша». О том же, Исх 14, 14: «Господь будет поборать за вас, а вы будете спокойны». Пс 106, 30: «И веселятся, что они утихли». Говорят, что аббат Агафон три года держал во рту камешек, чтобы научиться молчать[355].

В-шестых, потому что болтливость предосудительна. Притч 10, 19: «При многословии не миновать греха, а сдерживающий уста свои – разумен». То же, Сир 19, 6: «Ненавидящий болтливость уменьшит зло». Еще, Сир 20, 8: «Многоречивый вредит душе своей»[356]. Еще, Сир 28, 21: «Многие пали от острия меча, но не столько, сколько павших от языка». О том же, Притч 21, 23: «Кто хранит уста свои и язык свой, тот хранит от бед душу свою». То же, Сир 25, 11: «Блажен, ... кто не погрешает языком и не служит недостойному себя». Еще, Сир 28, 22: «Счастлив, кто укрылся от него (языка. – Прим. пер.), кто не испытал ярости его» и т. д. То же, Иак 3, 2: «Ибо все мы много согрешаем. Кто не согрешает в слове, тот человек совершенный». Вспомним философа Секунда[357], из-за слов которого умерла мать его. Он, движимый раскаянием, хранил молчание до самой своей смерти. Поистине можно сказать ему: «Если бы ты смолчал, то прослыл бы философом»[358]. То же предписывает Апостол, 1 Кор 14, 34–35: «Жены ваши в церквах да молчат, ибо не позволено им говорить, а быть в подчинении, как и закон говорит. Если же они хотят чему научиться, пусть спрашивают о том дома у мужей своих; /f. 241a/ ибо неприлично жене говорить в церкви». В самом деле, женщины много болтают в церкви. Посему некоторые утверждают, что Апостол не запретил женщинам беседу полезную и необходимую, как например, когда они славят Бога или когда исповедуются священникам в своих грехах, но запретил им брать на себя роль проповедников, так как известно, что эта обязанность касается исключительно мужчин. Сие очевидно, ибо тогда Апостол говорил о долге проповедовать. Августин, со своей стороны, утверждает, что женщине потому предписывается не вступать в разговор[359], что она, однажды поговорив со змеем, смутила весь мир. Посему Сир 25, 27: «От жены начало греха и чрез нее все мы умираем». Об этом Апостол говорит, 1 Тим 2, 11–15: «Жена да учится в безмолвии, со всякою покорностью; а учить жене не позволяю, ни властвовать над мужем, но быть в безмолвии. Ибо прежде создан Адам, а потом Ева; и не Адам прельщен; но жена, прельстившись, впала в преступление; впрочем спасется через чадородие, если пребудет в вере и любви и в святости с целомудрием».

В-седьмых, потому что:

Кто в малолетстве беспечен и добрым нравом не мечен, Тот и состарившись очень, останется столь же порочен[360].

По этому поводу Мудрец говорит, Притч 22, 6: «Наставь юношу при начале пути его: он не уклонится от него, когда и состарится». Здесь уместны и слова сына Сирахова, 23, 19: «Человек, привыкающий к бранным словам, во все дни свои не научится». Поэтому он предлагает превосходнейшее средство, 23, 16: «Не приучай твоих уст к грубой невежливости, ибо при ней бывают греховные слова».

Восьмое и последнее, потому что в ордене братьев-миноритов тот, кто говорит безобразные, и бесполезные, и пустые, и непотребные слова, должен быть обвинен и наказан на деле, если он видел, и словесно, если он слышал. И это правильно, ибо «слова Господни – слова чистые» (Пс 11, 7). И в Уставе братьев-миноритов говорится[361]: «Чтобы ... слова их были продуманны /f. 241b/ и чисты на пользу и в назидание народу» и т. д. То же, Ис 43, 18–19: «Но вы не вспоминаете прежнего и о древнем не помышляете. Вот, Я делаю новое; ныне же оно явится; неужели вы и этого не хотите знать?» То же Апостол, 2 Кор 5, 17: «Итак, кто во Христе, тот новая тварь; древнее прошло, теперь все новое». Посему та святая женщина сказала, 1 Цар 2, 3: «Устаревшие слова[362] да не исходят из уст ваших; ибо Господь есть Бог ведения, и дела у Него взвешены». Посему Петр говорит в Первом соборном послании, 4, 11: «Говорит ли кто, говори как слова Божии». И еще Апостол, Еф 4, 22–24: «Отложить прежний образ жизни ветхого человека, истлевающего в обольстительных похотях, а обновиться духом ума вашего и облечься в нового человека, созданного по Богу, в праведности и святости истины». Для упомянутой темы подходят слова сына Сирахова, 28, 30: «Берегись, чтобы не споткнуться в языке твоем и не пасть пред злоумышляющими и чтобы не было падение твое неисцелимым до смерти»[363]. О том же, Сир 11, 29: «Не всякого человека вводи в дом твой, ибо много козней у коварного». И еще, Сир 8, 21–22: «При чужом не делай тайного, ибо не знаешь, что он сделает. Не открывай всякому человеку твоего сердца, чтобы он дурно не отблагодарил тебя». Есть много и других высказываний о языке в Священном Писании, подходящих к указанной теме, но больше всего – в Библии[364]. Теперь же этого достаточно.

О том, что брата, сказавшего шутливое слово, можно оправдать по трем причинам, «ибо иной погрешает словом, но не от души», как говорит сын Сирахов, 19,17

Брат же Диотисальви, из-за которого мы это изложили, может быть оправдан по многим причинам; однако его слово не следует приводить в пример, дабы оно повторялось кем-либо, ибо Мудрец говорит в Притчах, 26, 11: «Как пес возвращается на блевотину свою, так глупый повторяет глупость свою». Первая же причина оправдания: он ответил /f. 241c/ «глупому по глупости его, чтобы он не стал мудрецом в глазах своих», Притч 26, 5. Вторая причина: говоря так, он не имел в виду буквального значения, ибо он был человеком, любящим шутку. Об этом сын Сирахов говорит, 19, 17: «Иной погрешает словом, но не от души; и кто не погрешал языком своим?» Поэтому Иаков говорит, 3, 2: «Кто не согрешает в слове, тот человек совершенный». Таким был Иоанн Креститель, о котором поется[365]:

Смолоду людских избегая сонмищ, Ты искал приюта в пещерах диких, Дабы не задеть чистоты душевной Словом случайным.

Третья причина: ведь он сказал это своим согражданам[366], которые не извлекли из этого дурного примера, ибо они и сами были весельчаками и величайшими насмешниками. Где-либо в другом месте слово брата прозвучало бы дурно, о чем говорит сын Сирахов, 37, 31: «Ибо не все полезно для всех, и не всякая душа ко всему расположена». Апостол говорит в этой связи, 1 Кор 6, 12: «Все мне позволительно, но не все полезно». И ниже, 9, 5–6: «Или не имеем власти иметь спутницею сестру жену, как и прочие Апостолы, и братья Господни, и Кифа? Или один я и Варнава не имеем власти не работать?»

О том, что водить с собой женщин у евреев не считалось постыдным, а у греков это было постыдно, и посему Апостол не водил их с собой

Апостол говорит, что у евреев не считалось зазорным, если апостолы и ученики Христа, которые проповедовали, водили с собой благочестивых женщин, прислуживающих им по мере сил своих; это делал даже Господь, как свидетельствуют Лука, 8, 2–3, и Матфей, 27, 55: «Там были также ... многие женщины, которые следовали за Иисусом из Галилеи, служа Ему» и так далее. У греков же считалось бы зазорным, если бы апостолы и другие проповедующие водили с собой женщин. И потому они отказывались водить их с собой, хотя и могли бы это делать. Посему Апостол говорит, 1 Кор 10, 23: «Все мне позволительно, но не все назидает». Об этом /f. 241d/ блаженный Франциск[367] сказал: «Благо – от многого отказаться, дабы не повредить мнению», то есть не повредить доброй славе. Но некоторые не заботятся о доброй славе, что является величайшей глупостью, потому что Мудрец говорит, Притч 22, 1: «Доброе имя лучше большого богатства, и добрая слава лучше серебра и золота». То же Еккл 7, 1: «Доброе имя лучше дорогой масти, и день смерти – дня рождения». Посему говорит сын Сирахов, 41, 15: «Заботься об имени, ибо оно пребудет с тобою долее, нежели многие тысячи золота». О том же говорит и Апостол, 1 Кор 8, 13: «Если пища соблазняет брата моего, не буду есть мяса вовек, чтобы не соблазнить брата моего».

О трех равеннских архиепископах

Ведомы мне многие проделки этого брата Диотисальви, как и дела графа Гвидо[368], о котором многие много привыкли рассказывать; я не описываю эти проделки, потому что они имеют скорее шутливый, чем назидательный характер. Как бы то ни было, брат Диотисальви вместе с архиепископом Равеннским, которого звали Теодорик[369], человеком святым и весьма честным, совершил паломничество в заморские края. После Теодорика архиепископом был господин Филипп из Пистон или из Лукки. Затем – брат Бонифаций из ордена проповедников, родом из Пармы, получивший архиепископство из рук папы Григория X не благодаря своему ордену, а потому что он был из папской родни; и он теперь – архиепископ, великий оратор и крепко держит сторону Церкви.

О том, что флорентийцы – большие весельчаки

Нельзя умолчать и о том, что флорентийцы не считают дурным примером, если кто-нибудь уходит из ордена братьев-миноритов, более того, они его оправдывают, приговаривая: «Удивляемся, как он столько времени оставался в ордене, ибо братья-минориты – безнадежные люди, по-разному себя унижающие». Однажды, услы/f. 242a/шав, что брат Иоанн Виченцский из ордена проповедников, о котором мы упоминали выше, хочет прийти во Флоренцию, они заявили: «Ради Бога, пусть он не приходит сюда. Ведь мы слышали, что он воскрешает мертвых, а нас и без того так много, что мы не можем поместиться у себя в городе». И очень хорошо звучат слова флорентийцев на их наречии.

Благословен Бог, который освободил нас от этого материала!

О пройдохе Примасе, о его стихах и ритмах. Заметь, что Примас был орлеанцем

В эти времена был Примас, каноник Кельнский[370], великий пройдоха, великий насмешник и величайший, обладавший быстрым пером стихотворец. Если бы он сердце свое посвятил любви к Богу, он бы достиг многого в богословии и был бы весьма полезен Церкви Божией. Я видел написанный им «Апокалипсис»[371] и многие другие его сочинения. Однажды, когда архиепископ[372] привел его «в поле» не «поразмыслить» (Быт 24, 63), а прогуляться, и Примас обратил внимание на красивых, сильных и откормленных архиепископских быков, пахавших на поле, архиепископ сказал Примасу: «Если ты сумеешь сочинить стихи о дарении быков раньше, чем они дойдут до нас после этого поворота, я их тебе подарю». Примас поинтересовался: «А ты действительно сдержишь слово свое?» Тот ответил: «Конечно, сдержу». И Примас тотчас же произнес:

Есть у меня охота до двух быков для работы. Их по епископской воле приму я и выведу в поле.

В другой раз он был в курии, и захотелось ему послать подарок некоему кардиналу. Он велел испечь 12 больших и превосходных хлебов из самой белой муки. А пекарь украл один из них. Тем не менее Примас отослал оставшиеся 11 хлебов со следующей запиской:

С Господом было двенадцать, а здесь лишь одиннадцать мнятся. Дар да не будет в остуду: то пекарь похитил Иуду.

В следующий раз, когда некий архиепископ послал ему в подарок рыбу, но без вина, он произнес:

Сердцем радуюсь, ибо – несут мне вкусную рыбу. Жаль, что вино не близко: забыл о нем архиепископ.

Еще:

Знаем: в оные лета святыню с ковчегом Завета Верно быки тянули, а все же в воде утонули.

Однажды ему дали /f. 242b/ слишком разбавленное водой вино, и он начал говорить[373]:

В чаше моей, разумеем, Фетида[374] слилась с Лиэем[375]: Хоть и она – божество, больше ее, чем его! Что ни болтай фарисеи, а лучшая сила в Лиэе: Хоть хорошо ему с ней – бог без богини вкусней!

И еще в другой раз он сказал о вине[376]:

Вот несут в застолицу vinus, vina, vinum – Но мужской и женский род мнятся здесь бесчинным: Не хочу в грамматике выбивать клин клином, Лишь в среднем возглашу: optimum Latinum![377]

О том, как Примас оправдался перед своим кельнским епископом, перед которым он был обвинен в распутстве, игре и пьянстве, и пообещал искупить свои грехи, и попросил отпущения грехов

Также он был обвинен перед своим архиепископом в трех грехах, а именно, в пристрастии к любовным утехам, то есть в распутстве, в игре и в пьянстве. И оправдался он вот таким ритмом[378]:

Осудивши с горечью жизни путь бесчестный, Приговор ей вынес я строгий и нелестный: Создан из материи слабой, легковесной, Я – как лист, что по полю гонит ветр окрестный. Мудрецами строится дом на камне прочном, Я же легкомыслием заражен порочным, С чем сравнюсь? С извилистым ручейком проточным, Облаков изменчивых отраженьем точным. Как ладья, что кормчего потеряла в море, Словно птица в воздухе на небес просторе, Все ношусь без удержу я себе на горе, С непутевой братией никогда не в ссоре. Что тревожит смертного, то мне не по нраву: Пуще меда легкую я люблю забаву. Знаю лишь Венерину над собой державу – В каждом сердце доблестном место ей по праву. Я иду широкою юности дорогой И о добродетели забываю строгой, О своем спасении думаю не много И лишь к плотским радостям льну душой убогой. Мне, владыка, грешному, ты даруй прощенье: Сладостна мне смерть моя, сладко умерщвленье; Ранит сердце чудное девушек цветенье – Я целую каждую – хоть в воображенье! Воевать с природою, право, труд напрасный: Можно ль перед девушкой вид хранить бесстрастный? Над душою юноши правила не властны: Он воспламеняется формою прекрасной. Кто не вспыхнет пламенем средь горящей серы? Сыщутся ли в Павии чистоты примеры? Там лицо, и пальчики, и глаза Венеры Соблазняют юношей красотой без меры. /f. 242C/ Ипполита[379] в Павии только поселите – Мигом все изменится в этом Ипполите: Башни Добродетели там вы не ищите – В ложницу Венерину все приводят нити. Во-вторых, горячкою мучим я игорной; Часто ей обязан я наготой позорной. Но тогда незябнущий дух мой необорный Мне внушает лучшие из стихов бесспорно. В-третьих, в кабаке сидеть и доселе было И дотоле будет мне бесконечно мило, Как увижу на небе ангельские силы И услышу пенье их над своей могилой. Да хмельными чарами сердце пламенится: Дух, вкусивший нектара, воспаряет птицей; Мне вино кабацкое много слаще мнится Вин архиепископских, смешанных с водицей. Да, зовет по-разному к делу нас природа: Для меня кувшин вина – лучшая угода: Чем мои по кабакам веселей походы, Тем смелей моя в стихах легкость и свобода. Но звучит по-разному голос наш природный! Я вот вовсе не могу сочинять голодный: Одолеть меня тогда может кто угодно – Жизнь без мяса и вина для меня бесплодна. Неучей чуждается стихотворец истый, От толпы спасается в рощице тенистой, Бьется, гнется, тужится, правя слог цветистый, Чтобы выстраданный стих звонкий был и чистый. В площадном и рыночном задыхаясь гаме, Стихотворцы впроголодь мучатся годами; Чтоб создать бессмертный сказ, умирают сами, Изможденные вконец горькими трудами. От вина хорошего звонче в лире звоны: Лучше пить и лучше петь – вот мои законы! Трезвый я едва плету вялый стих и сонный, А как выпью – резвостью превзойду Назона[380]. Но всегда исполнен я божеского духа: Он ко мне является, если сыто брюхо. Но едва нахлынет Вакх в душу, где так сухо, – Тотчас Феб заводит песнь, дивную для слуха. В кабаке возьми меня, смерть, а не на ложе! /f. 242d/ Быть к вину поблизости мне всего дороже. Будет петь и ангелам веселее тоже: «Над великим пьяницей смилуйся, о Боже!» Вот, гляди же, вся моя пред тобою скверна, О которой шепчутся вкруг тебя усердно; О себе любой из них промолчит, наверно, Хоть мирские радости любы им безмерно. Пусть в твоем присутствии, не тая навета, И словам Господнего следуя завета, Тот, кто уберег себя от соблазна света, Бросит камень в бедного школяра-поэта! Пред тобой покаявшись искренне и гласно, Изрыгнул отраву я, что была опасна; Жизни добродетельной ныне жажду страстно: Одному Юпитеру наше сердце ясно. С прежними пороками расстаюсь навеки, Словно новорожденный, поднимаю веки, Чтоб отныне, вскормленный на здоровом млеке, Даже память вытравить о былом калеке. К кельнскому избраннику просьба о прощенье: За мое раскаянье жду я отпущенья. Но какое б ни было от него решенье, Подчиниться будет мне только наслажденье. Львы, и те к поверженным в прах не без пощады: Отпустить поверженных львы бывают рады. Так и вам, правители, уступать бы надо: Сладостью смягчается даже горечь яда. (Перевод О. Б. Румера)

О пленении и смерти Генриха[381], сына императора, на погребении которого произнес проповедь брат Лука из Апулии

Далее, в упомянутое выше лето Господне 1233[382], во времена папы Григория IX, в мае месяце, во время «Аллилуйи», Фридрих, император римский, захватил и долго держал в оковах непокорного своего сына Генриха, короля Германии, за то, что тот вопреки его воле примкнул к ломбардцам. И когда Генриха переводили из замка Сан-Феле в другой замок[383], чтобы держать его в оковах и там, он от досады и скорби бросился в какую-то пропасть и погиб[384]. На его похороны в отсутствие императора собрались князья, бароны, рыцари и городские магистраты. С ними был и брат Лука из Апулии из /f. 243a/ ордена братьев-миноритов, чтобы по апулийскому обычаю произнести проповедь на погребении, а память о его проповедях жива. Он предложил тему из книги Бытия, 22, 10: «Авраам ... взял нож, чтобы заколоть сына своего». И сказали магистраты и другие бывшие там ученые люди: «Этот брат сегодня скажет такое, что император непременно снесет ему голову». Но вышло иначе. Ибо он произнес такую прекрасную проповедь, восхваляя правосудие, что, когда ее похвалили в присутствии императора, тот пожелал иметь ее.

О случившемся в том году сильном морозе

В лето Господне 1234 в течение всего января месяца было так много снега и льда, что обледенели виноградники и все плодовые деревья. И погибли от мороза звери лесные. И волки ночью входили в города, и днем их ловили, убивали и вешали на городских площадях. И деревья от слишком сильного мороза трескались от верхушки до корня, и многие деревья совсем потеряли крону и засохли из-за упомянутого мороза.

О великом сражении в епископстве Кремонском

И было в епископстве Кремонском великое сражение между жителями Кремоны, Пармы, Пьяченцы и Модены, с одной стороны, и жителями Милана и Брешии с их друзьями – с другой.

О том, что от слишком сильного мороза погибли виноградники

В лето Господне 1235, в одну из сред, в тринадцатый день до конца апреля [18 апреля], подул холодный ветер и пошел очень холодный снег; а на следующую ночь сел большой иней, от которого виноградники пострадали так, что казались засохшими. И на восьмой день от конца апреля [23 апреля] опять выпал снег и иней, которые окончательно погубили виноградники.

О ледоставе на реке По

В том же году реку По так сковало льдом, что люди переправлялись через эту реку на лошадях или пешком.

О том, что Аввокати из Мантуи убили своего епископа

В том же году в понедельник, в 14-й день от начала мая, члены семьи Аввокати из Ман/f. 243b/туи убили господина Гвидотто, епископа Мантуанского, сына покойного Фруджерио да Корреджо. Его сестра госпожа София, жена господина Раньери де Аделардо из Модены, была моей духовной дочерью.

О том, что папа Григорий IX, узнав о смерти епископа Мантуанского, плакал вместе со своими кардиналами

Да будет известно, что коллегия мантуанских каноников и клириков отправила в курию господина нашего папы особого посланника, весьма красноречивого, дабы уведомить верховного понтифика о смерти их епископа. Несмотря на свою молодость, он в присутствии папы и кардиналов произнес такую блестящую речь, что все были восхищены. И в конце своей речи он достал окровавленную далматику епископа мантуанского, в которой прелат был убит в храме святого Андрея в Мантуе, и развернул ее перед папой со словами: «Посмотри, отче, разгляди и признай, сына ли твоего эта одежда или нет[385], дабы ничто от тебя не сокрылось». При виде ее господин наш папа Григорий IX заплакал почти безутешно, и с ним все кардиналы[386]. Ведь папа был человеком весьма сострадательным и с душою милосердною.

О том, что Бог суровее карает за обиду, нанесенную рабам Его, чем за Свою

В самом деле, Аввокати из Мантуи, ставшие убийцами своего епископа, были изгнаны из города и более туда не возвращены, и до сегодняшнего дня скитаются в изгнании, дабы «испорченные, трудновоспитуемые» и «глупые», которым «несть числа», и люди «развратные», которые «возмущают город»[387], знали, что сражаться с Богом нелегко. И да узнают они, кроме того, что Бог суровее карает за обиду, нанесенную рабам Его, чем за нанесенную Ему Самому. Ибо от собственной обиды Он отказался на кресте, когда просил за преступников и был услышан ради благоговения перед Ним. О рабах же Его говорит Захария, 2, 8: «Ибо касающийся вас касается зеницы ока Его». Это стало явным на примере многих, которых Бог покарал в отмщение за рабов Своих; о двух из них, умолчав о прочих, мы поведаем и, главным образом, /f. 243c/ о тех, с кто принял мученическую смерть в церкви.

О том, что Господь жестоко и сурово покарал за смерть Захарии, сына Иодая, и блаженного Фомы, архиепископа Кентерберийского, и о примере со змеей

Из них первым был Захария, сын Иодая, первосвященника иудейского народа. О нем рассказывается, 2 Пар 24, 20–21: «И Дух Божий облек Захарию, сына Иодая священника, и он стал на возвышении пред народом и сказал им: так говорит Господь: для чего вы преступаете повеления Господни? не будет успеха вам; и как вы оставили Господа, то и Он оставит вас. И сговорились против него, и побили его камнями, по приказанию царя [Иоаса], на дворе дома Господня». Они поступили вопреки Писанию, гласящему, Притч 24, 25–26: «А обличающие будут любимы, и на них придет благословение. В уста целует, кто отвечает словами верными». Но они исполнили другие слова Писания, гласящие, Ам 5, 10: «А они ненавидят обличающего в воротах и гнушаются тем, кто говорит правду». И еще, Притч 15, 12: «Не любит распутный обличающих его, и к мудрым не пойдет». И еще, Притч 29, 8: «Люди развратные возмущают город». То же, Ис 59, 14–15: «Истина преткнулась на площади, и честность не может войти. И не стало истины, и удаляющийся от зла подвергается оскорблению». Сказано, 2 Пар 24, 22: «И не вспомнил царь Иоас благодеяния, какое сделал ему Иодай, отец его, и убил сына его». Ибо, как говорит сын Сирахов, 29, 19: «Неблагодарный в душе оставит своего избавителя». Заметь пример того, кто охранял сад господина своего, кто впустил змею в дом его, которая впоследствии умертвила сына его и уползла. Посему сказано, Сир 11, 29: «Не всякого человека вводи в дом твой, ибо много козней у коварного». И еще, Сир 12, 10: «Не верь врагу твоему вовек». Запомни, что говорят на своем наречии тосканцы: «D’ohmo alevandhico et de pioclo apicadhico no po /f. 243d/ l’ohm gaudere». То есть: «Мало радости человеку и от незваного гостя, и от присосавшейся вши». Иными словами, нет тебе радости ни от чужой вши, присосавшейся к тебе, ни от пришлого человека, которого тебе приходится кормить.

Об Иоасе, Амане Агагите, Фридрихе II, о маркизе д’Эсте по имени Обиццо. Все эти четверо были неблагодарными

Это стало явным в истории Иоаса, царя Иудейского, о котором сейчас идет речь, и в истории Амана Агагиты, о коем в конце книги Есфирь говорится: «И чтобы яснее вы поняли, о чем мы говорим», и т. д. до слов: «Ему Бог воздал, что он заслужил» (Есф 16, 10–18).

Это раскрылось также на примере Фридриха II, которого, когда он был малолетним, воспитала Церковь, а потом он восстал против нее и постоянно ее притеснял. Но в злодеянии его ему было «трудно ... идти против рожна» (Деян 9, 5). Ибо он был решительно отстранен от власти и не нашел утешения из-за злобы своей. Посему говорит Екклесиаст, 8, 13: «А нечестивому не будет добра, и, подобно тени, недолго продержится тот, кто не благоговеет пред Богом». То же Ис 3, 11: «А беззаконнику – горе, ибо будет ему возмездие за деларук его». То же случилось с маркизом д’Эсте, который и ныне жив, а именно то, что мы рассказали о вышеупомянутых, и со многими другими.

В этой связи сказано, 2 Пар 24, 22: «И он умирая говорил: да видит Господь и да взыщет!» Господь ему отвечает, Лк 11, 50–51: «Да взыщется от рода сего кровь всех пророков, пролитая от создания мира, от крови Авеля до крови Захарии, убитого между жертвенником и храмом. Ей, говорю вам, взыщется от рода сего». Еще, 2 Пар 24, 23–25: «И по истечении года выступило против него войско Сирийское, и вошли в Иудею и в Иерусалим, и истребили из народа всех князей народа, и всю добычу, взятую у них, отослали к царю в Дамаск. Хотя в небольшом числе людей приходило войско Сирийское, но Господь предал в руку их весьма многочисленную /f. 244a/ силу за то, что оставили Господа Бога отцов своих. И над Иоасом совершили они суд, и когда они ушли от него, оставив его в тяжкой болезни, то составили против него заговор рабы его, за кровь сына Иодая священника, и убили его на постели его, и он умер. И похоронили его в городе Давидовом, но не похоронили его в царских гробницах». Поразмысли об этом царе, ибо у него было хорошее начало, но плохой конец. В самом деле, он совершил много добрых дел, но потом из-за преступления своего потерял их, потому что перестал делать добро. Об этом Господь говорит, Иез 18, 24: «И праведник, если отступит от правды своей и будет поступать неправедно, будет делать все те мерзости, какие делает беззаконник, будет ли он жив? все добрые дела его, какие он делал, не припомнятся; за беззаконие свое, какое делает, и за грехи свои, в каких грешен, он умрет». Посему Апостол говорит, 2 Тим 2, 5: «Не увенчивается, если незаконно будет подвизаться».

О двух способах подвизаться законно

Первый способ подвизаться законно – постоянно отражать диавольские искушения и никогда не соглашаться с диаволом, что свойственно немногим. Ибо в Притче 20, 9 говорится: «Кто может сказать: "я очистил мое сердце, я чист от греха моего"?» О том же говорит и Екклесиаст, 7, 20: «Нет человека праведного на земле, который делал бы добро и не грешил бы». То же сказано в Притче, 24, 16: «Ибо семь раз упадет праведник, и встанет; а нечестивые впадут в погибель». И потому апостол Петр не предписывает, но просит, «как пришельцев и странников, удалиться от плотских похотей, восстающих на душу» (1 Пет 2, 11). Этого не делали те, о которых говорит апостол Иаков, 5, 5: «Вы роскошествовали на земле и наслаждались; напитали сердца ваши». Второй способ подвизаться законно – окончить жизнь в добрых делах, что свойственно многим. Посему блаженный Иоанн говорит во Втором послании, 8: «Наблюдайте за собою, чтобы нам не потерять того, над чем мы трудились, но чтобы получить полную награду» Этого не сделал тот, о ком говорит Аггей, 1, 6: «Вы сеете много, а собираете мало». В конце Книги сына Сирахова /f. 244b/ сказано (51, 35): «Видите своими глазами: я немного потрудился – и нашел себе великое успокоение». Подобное мог сказать Господу разбойник, поверивший Господу на кресте; также и блаженный Бонифаций[388], кончивший жизнь хорошо. Посему говорится: «Все хорошо, что хорошо кончается».

Далее. Вторым был блаженный Фома, архиепископ Кентерберийский, за которого Господь примерно покарал. О каре Господней за него так говорится в его житии[389]:

«Божеская кара до такой степени неистовствовала по отношению к гонителям мученика, что они вскоре были устранены и более не появлялись. Одни были похищены внезапной смертью без исповеди и без проводов погребальных, другие зубами откусывали себе пальцы или свои языки по частям, иные истекали сукровицей, и все тело их гноилось, и перед смертью они страдали от неслыханных мук, иные были парализованы, иные обезумели, некоторые умирали, потеряв рассудок, оставив явные знаки, что они понесли наказание за несправедливо воздвигнутое ими гонение и за умышленное убийство. А мученичество выдающийся борец за Бога Фома претерпел в лето от Воплощения Господня, согласно Дионисию[390], 1170, за четыре дня до январских календ [29 декабря], во вторник, примерно в одиннадцатом часу, так что Рождество Господне для его страдания стало рождеством его упокоения. Да сподобит привести нас к нему [упокоению] тот же Бог и Господь наш, Иисус Христос, Который пребывает с Отцом и со Святым Духом и царствует во веки веков. Аминь».

О том, что заслужил Иодай за свою доброту и что Захария, сын его

Что касается вышеизложенной истории, то нам представляется необходимым рассмотреть, что заслужил Иодай, что – Захария, сын его, что – Иоас и что – народ его. Об Иодае повествуется так[391]: «Умер Иодай священник, единственный, как считают, кто прожил после Мои/f. 244c/сея сто тридцать лет. (Моисей столько не жил: он прожил меньше Иодая на десять лет. – Прим. Салимбене.) И похоронили его в городе Давидовом, ибо он восстановил власть роду Давидову». Ведь в старину некоторых хоронили на их полях. Иодай же по упомянутой причине заслужил почетного захоронения. Захария же, сын его, поскольку поступил так, как учит сын Сирахов, 4, 33[392]: «Сражайся за справедливость ради души твоей. Подвизайся за истину до смерти, и Господь Бог поборет за тебя недругов твоих», – заслужил того, что в Евангелии он упомянут Господом, сказавшим, Мф 23, 35: «От крови Авеля праведного до крови Захарии», словно от первого межевого знака до последнего[393], то есть от пастыря [Авеля] до священника [Захарии]; оба они превосходно сочетаются, ибо кто является священником, тот является также и пастырем. Ведь Амос говорит, 3, 3: «Пойдут ли двое вместе, не сговорившись между собою?» Как если бы он сказал: «Нет». Видимо, блаженный Иероним[394] много приложил усилий, чтобы истолковать образ этого Захарии, ибо он смог искусно нам его представить. Еще заметь, что все сыновья Захарии, кроме одного, последнего, названного позже Захарией, были побиты вместе с ним камнями[395].

О том, что заслужил Иоас за свою злобу, что заслужил его народ, и об ущербе, нанесенном человеку за грехи его. О том, что хорошее общество приносит много пользы, а дурное – много вреда; о мерах исправления и о том, что иные хорошо начинают, но плохо кончают, а иные наоборот. Смотри об этом ниже, лист 285b

А Иоас, царь Иудейский, заслужил, что из-за его бесчестности его не похоронили в гробницах царей. В самом деле, по смерти Иодая он отошел от заповедей Господних. По его примеру обесчестили себя и князья, ибо, как говорит сын Сирахов, 10, 2: «Каков правитель народа, таковы и служащие при нем; и каков начальствующий над городом, таковы и все живущие в нем». О том же, Притч 29, 12: «Если правитель слушает ложные речи, то и все служащие у него нечестивы». И там же, 29, 6: «В грехе злого человека – сеть для него». Таков был Иоас, впавший в нечестивейший грех: он возжелал, чтобы ему, по словам евреев, воздавались божеские почести, и презрел слова Захарии, порицавшего его. /f. 244d/ Об этом написано, Притч 21, 12: «Праведник наблюдает за домом нечестивого: как повергаются нечестивые в несчастие». Но говорится, Притч 17, 10: «На разумного сильнее действует выговор, нежели на глупого сто ударов». Посему послушай, Притч 29, 1: «Человек, который, будучи обличаем, ожесточает выю свою, внезапно сокрушится, и не будет ему исцеления». Таков был Иоас, который презрел выслушать слова Захарии, когда тот его обличал, более того, он приказал побить его камнями между храмом и жертвенником. И с того времени, как говорит Епифаний, народ не получал в храме ясного ответа, как раньше, ни от оракула, ни от ефода. Царь же вскоре был наказан. Его поразили двое рабов его, и он умер. Ты понял, чего заслужил царь Иоас, так как даже был лишен царского погребения. Посему к нему подходят слова, Еккл 6, 3–4: «Если ... и не было бы ему и погребения, то я сказал бы: выкидыш счастливее его, потому что он напрасно пришел и отошел во тьму, и его имя покрыто мраком». Ты понял также, чего заслужил народ из-за гибели первосвященника: ведь он лишился ответа Господня, дабы ты познал, что истинно то, что говорится в книге Премудрости Соломона, 11, 17: «Чем кто согрешает, тем и наказывается». То же, Притч 14, 34: «Беззаконие – бесчестие народов». Это может быть доказано следующим образом. Евреи передают[396], что в центре наперсника [первосвященника] был четырехугольный [драгоценный] камень, величиной в два пальца, по изменению цвета которого они могли определить, благосклонен ли к ним Бог или нет. Иосиф[397] говорит, что сардоникс, который носили на правом плече, когда Богу угодно было жертвоприношение священника, переливался таким блеском, что луч его был виден находившимся вдалеке. Выступающим на войну, если Бог был на их стороне, камни наперсника /f. 245a/ являли такое сияние, что всему войску было ясно, что с ними Божия помощь, и потому называли его наперсником судным. Иосиф, кроме того, утверждает, что это сияние сардоникса и наперсника прекратилось за двести лет до того, как он написал об этом, когда Господь тяжко сокрушался из-за беззакония. Также Августин говорит, что огонь жертвоприношения[398], который во время семидесятилетнего Вавилонского плена сохранился даже под водой, погас, когда Антиох продал первосвященство Иасону.

О том, что некоторые города Ломбардии, которые держали сторону императора, собрались, чтобы отвести реку Скольтенну, дабы разрушить Кастельфранко

Продолжим [наше повествование]. В упомянутом году, то есть в 1235, жители Пармы, Кремоны, Пьяченцы и находившиеся на службе у моденцев жители Понтремоли собрались, чтобы отвести реку Скольтенну выше Болоньи. Они хотели, чтобы воды реки ворвались в Кастельфранко и разрушили его[399]. И никто не освобождался от работ. И знатные и простой люд рыли и носили землю.

О том, что император отправил своего слона в Ломбардию

В том же году государь император Фридрих отправил в Ломбардию слона, множество одногорбых и двугорбых верблюдов, много леопардов, кречетов и ястребов[400]. Они прошли через Парму[401], как я видел собственными глазами, и остановились в Кремоне.

О вступлении императора в Ломбардию. О если бы он туда не приходил!

В лето Господне 1236, в сентябре месяце, пришел император Фридрих и вопреки воле жителей Падуи, Виченцы, Тревизо, Милана, Брешии, Мантуи, Феррары, Болоньи и Фаэнцы вступил в Ломбардию. Жители же Кремоны, Пармы и Реджо со своими войсками и с двумястами рыцарями из Модены вышли его встречать. Император переправился через реки Минчо и Ольо, взял и разрушил Маркарию, принадлежащую Мантуе, но сразу ее восстановил и оставил там кре/f. 245b/монцев для охраны. И с названным войском подошел к Мантуе и осаждал ее в течение нескольких дней. Взял он и Мозио, принадлежавший Брешии, и отдал кремонцам для охраны. И тогда же люди Гонзаги отдали императору землю Гонзаги. И в том же году император пришел в Виченцу и 1 ноября взял и разрушил ее. Затем он заключил договор с Салингуеррой[402] и феррарцами. В том же году накануне Рождества мантуанцы тайно подошли к Маркарии и захватили ее и кремонцев, охранявших ее. Многих из них они привели в Мантую и заключили в темницу и очень многих убили.

О том, что император Фридрих вместе с теми, кто впустил его в Ломбардию, осаждал и захватывал на своем пути деревни и замки, сея раздоры

В лето Господне 1237 подеста в Реджо был господин Манфредо да Корнаццано, пармский гражданин; в сентябре месяце он с реджийскими рыцарями и пехотинцами пришел на службу к императору Фридриху; и были с ним жители Пармы и Кремоны с их боевыми повозками. Они прошли через замок Мозио, охраняемый кремонцами, и захватили Редондеско в округе Брешии и Гвидиццоло в округе Мантуи и замок Гойто. И пока император там находился, он заключил с мантуанцами мир, и они отправили к нему на службу пеших и арбалетчиков для осады Монтикьяри. И по пути к Монтикьяри они сожгли замок Гвидиццоло. И на пятый день от начала октября реджийцы, стоявшие одни, без всякого войска, при Карпенедоло, захватили и два других замка Казалольдо, один из указанных замков принадлежал графу, а другой – сельским жителям той же местности. Взяв эти замки, они сожгли их.

Об осаде Монтикьяри в епископстве Брешии

В седьмой день от начала октября император окружил Монтикьяри и с теми, кто с ним был, остано/f. 245c/вился между Монтикьяри и с Кальчинато на реке Кьезе, близ Кальчинато. И 11 октября, в воскресенье, люди из замка Монтикьяри приняли бой; и на следующий день императорское войско осадило Монтикьяри с обеих сторон и пустило в ход баллисты и две осадные машины.

О том, что император взял Монтикьяри, и что в войске у него было много сарацин, и что в войско он привел своего слона для сражения, и о том, что на эту тему содержится многое в Книге Маккавейской и в истории Александра; и о том, что брат Варфоломей Англичанин из ордена братьев-миноритов сочинил книгу «Об отличительных свойствах», в которой он рассуждает о слонах

В десятый день от исхода октября [22 октября], в четверг, люди из замка сдались императору, и всех их вывели и заключили в темницы. В названном войске у императора было много сарацин. Также во второй день от начала ноября он захватил Гамбару и замок Готтоленго, и Пральбоино, и замок Павоне дель Мелла. И все вышеназванные замки были разграблены, разрушены и сожжены. И за два дня до дня святого Мартина[403] император с войском прибыл в Понтевико. Тогда у императора был его слон, которого прежде он держал в Кремоне; на нем была деревянная башня наподобие ломбардской боевой повозки; она была квадратной и крепко привязанной, с четырьмя флажками, по одному в каждом углу, а в середине было большое знамя[404]; «и внутри погонщик зверя» (1 Мак 6, 37)[405] со множеством сарацин. На эту тему есть немало сведений в Первой книге Маккавейской, в главе 6: как в войске Антиоха Евпатора, желавшего сразиться с иудеями, было 32 слона, приученных к войне, и как «слонам показывали кровь винограда и тутовых ягод, чтобы возбудить их к битве, и разделили этих животных на отряды и приставили к каждому слону по тысяче мужей в железных кольчугах и с медными шлемами на головах, сверх того по пятисот /f. 245d/ отборных всадников назначено было к каждому слону. Они становились заблаговременно там, где был слон, и куда он шел, шли и они вместе, не отставая от него. Притом на них были крепкие деревянные башни, покрывавшие каждого слона, укрепленные на них помочами, и в каждой из них по тридцати по два сильных мужей, которые сражались на них, и при слоне Индиец его. Остальных же всадников расставили здесь и там – на двух сторонах ополчения, чтобы подавать знаки и подкреплять в тесных местах... Тогда Елеазар, сын Саварана, увидел, что один из слонов покрыт бронею царскою и превосходил всех, и казалось, что на нем был царь, – и он предал себя, чтобы спасти народ свой и приобрести себе вечное имя; и смело побежал к нему в средину отряда, поражая направо и налево, и расступались от него и в ту, и в другую сторону; и подбежал он под того слона, лег под него и убил его, и пал на него слон на землю, и он умер там» (1 Мак 6, 34–38, 43–46). Также мы читаем в истории Александра[406], сына Филиппа, царя Македонского, что сам царь Александр имел в своем войске сто слонов, возивших его золото. Этих животных очень много в Эфиопии. Об их природе и особенностях подробно написал брат Варфоломей Англичанин из ордена миноритов в сочиненной им книге «Об отличительных свойствах вещей»[407]; сей трактат он разделил на 19 частей. Варфоломей был великим клириком и в Париже бегло толковал всю Библию.

О том, что миланцы со своими войсками пришли сражаться против императора. Тогда же болонцы взяли Кастеллеоне, принадлежавший моденцам, и полностью разрушили его

Далее, в вышеупомянутом году, пока император со своими войсками находился около Понтевико, против него пришли миланцы /f. 246a/ со своими войсками и долго там находились. В шестой день от исхода ноября [25 ноября] болонцы взяли Кастеллеоне, принадлежавший моденцам и стоявший на большой дороге близ Кастельфранко, и, разрушив его, отнесли бревна и камни и другие вещи в Кастельфранко, принадлежавший болонцам. А людей, найденных ими в упомянутом Кастеллеоне, они отвели в Болонью и заключили в темницу. А в Кастеллеоне была очень красивая башня, которая во время своего падения сильным ударом так взбурлила воду рва, что оттуда выпрыгнула белейшая щука, большая и красивая, и ее тотчас отнесли в подарок подеста[408] Болоньи, находившемуся там. А мне рассказал об этом очевидец, когда я по прошествии времени проходил с ним по этим местам. И во время этих событий пришел адвокат пармской коммуны, то есть судья при подеста[409], родом из Модены. Он разъезжал верхом на коне в сопровождении какого-то посыльного по борго Санта-Кристина и со слезами восклицал, повторяя: «Господа жители Пармы, идите и помогите моденцам». Когда я его услышал, я полюбил его за то, что он оказался верен своим согражданам. И чтобы лучше его слышали, он повторял свои слова и добавлял: «Господа жители Пармы, идите и помогите моденцам, друзьям и братьям вашим!» Я же, услышав эти слова, сострадал ему до слез. И размышлял я о том, что Парма обезлюдела, что остались лишь отроки и отроковицы, /f. 246b/ «юноши и девицы, старцы» (Пс 148, 12) и женщины. Ибо жители Пармы ушли сражаться против миланцев и были с императором в его походе вместе с другими многочисленными войсками.

О том, что миланцы были побеждены и перебиты, и что они лишились боевой повозки, и что их подеста был захвачен и содержался в темнице

В том же году в четвертый день от исхода ноября [27 ноября] миланцы были побеждены и перебиты войском императора при Кортенуове и лишились своей боевой повозки. Император отправил ее в Рим, но римляне в поношение Фридриху сожгли ее. А он-то думал этим им угодить, дабы они были на его стороне. И в этом столкновении произошло величайшее истребление миланцев. В этой битве императорское войско захватило также сына венецианского дожа, который в то время был миланским подеста, и он содержался в кремонской темнице. И император получил во владение почти всю Ломбардию и Тревизскую марку.

О том, что император осадил Брешию

В лето Господне 1238 император осадил Брешию. И были с ним жители Пармы, Кремоны, Бергамо и Павии, и двести рыцарей и тысяча пехотинцев из Реджо; кроме того, в императорском войске находились сарацины и тевтонцы, апулийцы и разные другие неисчислимые народы. Они были там в течение долгого времени. И тогда император повелел построить деревянную военную машину для сражения с брешианцами и поместил на ней пленных, захваченных в замке Монтикьяри. И брешианцы атаковали названную военную машину и разрушили ее, не причинив никакого вреда находившимся на ней пленным. А сами брешианцы подвесили пленных из войска императора за руки за пределами городского ограждения. /f. 246c/ И император со своим войском не смог овладеть названным городом Брешией, поскольку горожане хорошо защищались при этой осаде; и таким образом император со всеми своими друзьями, которые у него были в названном войске, позорно отступил.

Начинается книга о прелате, которую я написал из-за брата Илии. И она содержит много хорошего и полезного и продолжается до того места, где написано: «В лето Господне 1239, в XII индикцион»[410]

В вышеупомянутом году, т. е. в 1238, в XI индикцион, я, брат Салимбене де Адам из города Пармы, вступил в орден братьев-миноритов февраля четвертого дня, в день святого Гильберта; принял меня в [орден] генеральный министр брат Илия вечером накануне дня святой Агаты[411] в городе Парме. Ибо он шел в Кремону посланцем от господина нашего папы Григория IX к императору, поскольку был личным другом обоих. Таким образом, он был подходящим посредником. Ибо, как свидетельствует блаженный Григорий: «Когда для посредничества посылают того, кто неприятен, то дух разгневанного подстрекают к худшему»[412]. Когда меня принимали в орден, там был брат Герард из Модены, который также просил, чтобы меня приняли, и был он услышан.

И господин Герардо да Корреджо, которого звали Зубастым, так как у него были большие зубы, в то время подеста[413] Пармы, лично пришел в обитель братьев-миноритов с несколькими рыцарями, чтобы повидать генерального министра брата Илию. Тот сидел в доме, в котором совершают трапезу гости или чужеземцы, на постельном тюфяке, перед ним горел жаркий огонь, а на голове его была армянская шапочка; когда подеста вошел и приветствовал его, он не поднялся и не двинулся с места, как я видел своими глазами; это считалось величайшей грубостью, поскольку Сам Господь в Священном Писании говорит, Лев 19, 32: «Пред лицем седого вставай и почитай /f. 246d/ лице старца». Также и Сир 3, 18: «Сколько ты велик, столько смиряйся, и найдешь благодать у Господа». Также и Апостол, Рим 13, 7: «Итак отдавайте всякому должное: ... кому честь, честь». Также Сир 41, 20,25: «Ибо не всякую стыдливость хорошо соблюдать и не всё всеми одобряется по истине. ... Стыдись молчания пред приветствующими». Однако брат Илия исполнил другое речение из Писания, Притч 26, 8: «Что влагающий драгоценный камень в пращу, то воздающий глупому честь». Один из родителей брата Илии, отец, был из Болонского епископства, из Кастель-де’Бритти, а мать была из Ассизи; в миру Илию звали Буонбароне, и шил он тюфяки и учил детей в Ассизи читать Псалтирь[414]; вступив в орден братьев-миноритов, он принял имя Илии и дважды становился генеральным министром. Был он в милости и у императора и у папы.

По прошествии времени Бог унизил его, по слову Писания: «Одного унижает, а другого возносит» (Пс 74, 8). Это можно понимать двояко. Во-первых, по отношению к разным лицам, примеры которых многочисленны. Отсюда сие: «Низложил сильных с престолов, и вознес смиренных» (Лк 1, 52). Рассмотрим теперь пример Саула и Давида. Одного из них, а именно Саула, Бог унизил, удалил от лица Своего, отняв у него царство, другого же возвысил, дав ему царство. О Сауле есть слово Господне, реченное Самуилу, 1 Цар 15,11: «Жалею, что поставил Я Саула царем, ибо он отвратился от Меня и слова Моего не исполнил. И опечалился Самуил и взывал к Господу целую ночь». И ниже, 16, 1: «И сказал Господь Самуилу: доколе будешь ты печалиться о Сауле, которого Я отверг, чтоб он не был царем над Израилем?» И еще, 1 Цар /f. 247a/ 13, 13–14: «И сказал Самуил Саулу: худо поступил ты, что не исполнил повеления Господа Бога твоего, которое дано было тебе, ибо ныне упрочил бы Господь царствование твое над Израилем навсегда; но теперь не устоять царствованию твоему; Господь найдет Себе мужа по сердцу Своему, и повелит ему Господь быть вождем народа Своего, так как ты не исполнил того, что было повелено тебе Господом». Это лучший пример в защиту тех, кто говорит о предназначении, ибо, если человек, со своей стороны, делает то, что должен и может делать, хотя он и волен выбирать, Господь, со Своей стороны, делает то, что важно для Него, в противном случае Он не делает. И ниже, в Первой книге Царств, 15, 23, Самуил сказал Саулу: «За то, что ты отверг слово Господа, и Он отверг тебя, чтобы ты не был царем [над Израилем]». И ниже: «Ныне отторг Господь царство Израильское от тебя и отдал его ближнему твоему, лучшему тебя» (15, 28). Об этом, лучшем Саула, говорит Павел в Деяниях, 13, 22: «Отринув его (то есть Саула. – Прим. пер.), поставил им царем Давида, о котором и сказал, свидетельствуя: нашел Я мужа по сердцу Моему, Давида, сына Иессеева, который исполнит все хотения Мои». Конечно, о Сауле говорит Господь иудейскому народу, Ос 13, 11: «Я дал тебе царя во гневе Моем, и отнял в негодовании Моем». О Давиде же сказано в Псалтири: «Я обрел Давида, раба Моего, святым елеем Моим помазал его. Рука Моя пребудет с ним, и мышца Моя укрепит его. Враг не превозможет его, и сын беззакония не притеснит его. Сокрушу пред ним врагов его и поражу ненавидящих его. И истина Моя и милость Моя с ним, и Моим именем возвысится рог его» (88, 21–25). Вот так одного Он унизил, а другого возвысил, когда «избрал Давида, раба Своего, и взял его от дворов овчих и от доящих привел его пасти народ Свой, Иакова, и наследие Свое, Израиля. И он пас их в чистоте сердца своего и руками мудрыми водил их» (Пс 77, 70–72). /f. 247b/