Заноза Его Величества-2

Стараюсь его пнуть. Наступить каблуком на ногу. Но справиться с возбуждённым пьяным мужиком можно только в теоретическом курсе «Как противостоять насилию», который я в этом теле не прошла. А потому оно, моё бедное юное тело, вдруг такое маленькое и беззащитное в его ручищах, просто застывает от ужаса, когда он ещё сильнее стискивает мою хрупкую, резко ставшую просто неправдоподобно тонкой шею, и лезет под юбку.

— Убери лапы, сказала, — задыхаюсь я. И со всей силы вцепляюсь в его руку ногтями, пытаясь оторвать от себя. И больше всего боюсь, что в попытках порвать, содрать с меня «800 DEN с начёсом» одной рукой, он не рассчитает и просто переломит мне шею — так давит он в то место, где у мужиков кадык. А у меня там что? Щитовидная железа?

Господи! Лучше не спрашивай меня о чём я подумала в последний момент перед смертью. Тебе точно не понравится, как я порадовалась, что надела эти колготки.

— Да пошёл ты! — хриплю, делая судорожный вздох, чтобы оказать последнюю отчаянную попытку сопротивления, когда неведомая мне сила отшвыривает этого чёртова мудака в сторону, а потом — на пол одним точным мощным ударом.

— Лежать! — добавляет мой спаситель убедительности своим словам пинком. — Мадмуазель, вы в порядке?

«Георг?!» — силюсь я произнести, глотая воздух, и не верю своим глазам, глядя на его суровое лицо.

— Георг, — выходит почти беззвучно, сипло, жалобно, когда я протягиваю руки к его груди, где на кожаном жилете красуется гордый Благородный Пёс, не совсем уверенная: не умерла ли я на самом деле, не мерещится ли он мне.

Глава 14. Даша

— Мадемуазель, — подхватывает меня король, когда я обмякаю в его руках. Когда прижавшись к нему так, словно нашла драгоценную пропажу, висну у него на шее. — Всё в порядке?

— Да, да, всё в порядке, — душат меня слёзы. Слёзы радости, но вовсе не из-за спасения. Слёзы, сквозь которые я вижу, как его бойцы утаскивают тело Тиза с изрядно отрихтованным таблом.

— Мы знакомы? — немного отстраняется Георг, чувствуя некоторую неловкость из-за моих неожиданно хлынувших чувств. И, видимо, пытаясь вспомнить откуда мы знакомы, разглядывает сначала с удивлением, а потом даже в некотором смятении, не зная, что сказать.

— Ваша слава идёт впереди вас, Ваше Величество, — поспешно и безрезультатно пытаюсь я натянуть на плечи сорванные рукава, вдруг понимая, в каком непотребном растерзанно-обнажённом виде я стою перед ним.

— Надеюсь, дурная слава, — как-то растерянно улыбается он, так и не сводя с меня глаз.

— Самая что ни на есть дурнющая, — прихожу я в себя от этого озадаченного взгляда. Но и он уже берёт себя руки.

— Вас проводить, мадемуазель? Уверяю вас, пока я здесь, больше никто не рискнёт причинить вам вред и посягнуть на вашу честь. А ваш обидчик вряд ли скоро сможет ходить, так что вам не о чем волноваться. Но если вы желаете… куда бы вы ни сказали…

— Нет, нет, спасибо, я сама, — пячусь я к лестнице, придерживая рукой разорванное платье.

И возникает какая-то неловкая пауза, когда я хочу сказать: «Я только переоденусь. Вы же ещё не уходите?» Что для жертвы неудавшегося насилия произнести странно.

А он словно хочет спросить: «Я же вас сегодня ещё увижу?» Что для жертвы неудавшегося насилия услышать ещё страннее.

Вот так мы снова и расстаёмся: я и мой король.

Я — чтобы надеть новое платье, рассмотреть багровые синяки на шее и спрятать их под платком. А ещё осознать, что плевать мне на этого урода Тиза. Сейчас — на всё плевать. Потому что мой король здесь. Рядом. А ещё, что он меня клеил, сволочь! И «посягнуть на вашу честь» для девушки с голыми плечами (а поди докажи ему, что их мне оголили насильно) не прозвучало ли как издёвка? А «проводить, куда скажете» не равносильно ли «не пригласите на чашечку утреннего кофе?» Или всё же он не настолько циничен? Просто пафосен и высокопарен, как и подобает вести себя Его Статусности с незнакомыми девушками?

В общем, не успев встретится, мы расстаёмся, чтобы я тут же начала думать всякую херню.

А он… наверно, чтобы выпить… да какой к чёрту бокал шампанского! Для таких клиентов, как король, шипучий дорогой напиток носят ящиками.

И, как все гусары, его правая рука — Белоголовый Гриф — открывает бутылку… нет не саблей. Всего лишь клинком.

Я застываю на пороге именно в тот момент, когда в одно точное движение лезвие его ножа проскальзывает по горлышку до ободка, и шипучий напиток из обезглавленной бутылки устремляется вверх фонтаном.

С довольным визгом под пенную струю стремятся подставить свои бокалы все без исключения постоялицы и гости заведения. И градус этого веселья такой, что закладывает уши.

Так поздно в гостиную я ещё не приходила. И так неловко себя ещё ни разу не чувствовала, вдруг осознав, что я тут одна просто-таки в монашески-строгом наряде, да ещё и с замотанным вокруг шеи платком. После разорванного платья я, наверно, слегка переборщила с приличиями, но другого «лёгкого» платья у меня всё равно нет. Только это, с корсетом, багровое, по иронии прямо под цвет спрятанных под платком синяков.

А Его Задумчивость всё же меня ждёт.

— Мадемуазель… — мой король подаёт мне бокал и делает паузу, уже так хорошо мне знакомую. Чёрт! Он не знает, как ко мне обратиться.

— Мы знакомы, Ваше Величество, — протягиваю я к бокалу руку, которая дрожит под его внимательным, испытующим взглядом. — Меня зовут... Лола.

— Лола, — выдыхает он с облегчением. Мол, ну как же, как же, а я-то думаю: где же я вас видел? — А я — Георгиус Рекс Пятый, — улыбается он самой пленительной из своих улыбок. — Но для вас... просто Георг.

Глава 15. Георг

Лола.

Её имя простреливает по спине от шейных позвонков, что заставляют меня кивнуть, до таких глубин эволюции, где у меня был хвост, потому что, клянусь, я бы им сейчас завилял. Или щёлкнул, как кровожадная рептилия. Но у этого желания её съесть или служить, как верный пёс, суть одна — я хочу её.

И не та безобразная сцена в полутёмном холле пробудила во мне низменные инстинкты. Не её обнажённое тело под разорванным платьем, хоть она и прильнула ко мне всеми своими свеженькими прелестями, руководит моими желаниями. Нет!

То, как она сказала: «Георг!» — вот что повергло меня в полнейшее смятение.

Смятение чувств, когда я пытался её вспомнить, понимая, что мы не знакомы, хотя она так уверенно назвала меня по имени.

В смятение эмоций, когда я ощутил такую тягу к ней, что хоть оттаскивайте меня семеро.

И само смятение смятений, с которым на какую-то долю секунды я поверил, что это Она. Она! Когда в движении её тела, что прижалось ко мне, в тембре взволнованного шёпота, в дрожащем дыхании, я вспомнил упоительное ощущение — это моё.

Уверенное, сногсшибательное ощущение.

Но потом ортов разум начал сопротивляться. Оценивая, сравнивая, сверяя. Словно впихивая её в какое-то лекало, созданное памятью. И ничто не подходило к нему по размерам. Ничто.

Она была слишком юной, до смешного, как желторотый птенец.

Она пахла чужим мужским потом и перегаром, и запах другого самца действовал отталкивающе.

А ещё эти голые плечи. Обнажённые плечи, что никак не могли принадлежать той женщине, которая вернулась в этот мир ради меня.

Этот признак продажности, порочности, доступности, наверное, и заставлял меня размахивать хвостом и в то же время уверял: та, что отдала за меня жизнь, даже в беспамятстве, даже в стельку пьяная или в крайней нужде не позволила бы никому к себе прикоснуться, а уж тем более добровольно пойти торговать своим телом.

Но такое уж это место — бордель, что одного взгляда на дом с балкончиками хватает, чтобы предвкушающе возбудиться. Едва переступая его порог, уже на каждую девушку смотришь как на предмет вожделения. Уже примеряешься, как сладкоежка у витрины булочной: взять сахарный крендель или глазированный калач.

И на эту девушку невольно я посмотрел как на место, в которое я могу воткнуть свой член. И теперь ненавижу Грифа за то, что он притащил меня сюда. Он настоял, что надо снять напряжение естественным образом и станет легче. Или просто расслабиться, повеселиться, выпить, если уж я не «снизойду» до продажной любви.

Кого я послушал! Зачем я его послушал? Ведь сейчас, глядя на её закрытое платье, в котором она спустилась в залу, пребываю в полном смятении. Единственная девушка, которую я хочу — не продаётся? Или продаётся, но не сегодня?

И первое меня обрадовало бы больше, куда больше. Но второе словно вывело её за круг моих интересов, сделало чем-то неважным, неодушевлённым, чужим.

Нет, это не Она. Не она.

Какое тяжёлое опустошающее разочарование.

— Вы танцуете, Ваше Величество? — спрашивает эта Лола, когда мой поток сменяющихся противоречивых мыслей прерывают аккорды рояля.

— А вы?

— А я пою, — улыбается она, и меня снова, как неопытного юнца, пригвождает к полу такое мучительное душевное томление, что я не слышу, что творится вокруг, и не вижу ничего, кроме её губ. — Пою. Одна, в ванной, под звуки льющейся воды. В общем, вам лучше не слышать.

— А если я буду настаивать?

— Я сделаю все возможное, чтобы отказаться. Например, упаду в обморок. Ах! — словно оступается она. И когда, конечно, я на чистых инстинктах подхватываю её, смеётся, освобождаясь от моих рук. — Вам вряд ли понравится носиться с припадочной девицей.

— Действительно, вряд ли, — улыбаюсь и я, не в силах отвести от неё взгляд, в смятении засовывая в карманы руки, чтобы сберечь ощущения от прикосновения к ней.

Да стукните уже меня кто-нибудь! Или она меня погубит. Я просто как одурманенный рядом с ней. И это опьянение затмевает все доводы рассудка.

— Как вы себя чувствуете после нападения? — понимая, что помощи ждать не откуда, сам привожу себя в чувства, напоминая себе неприятную сцену у лестницы.

— Вашими стараниями, лучше. Уже лучше, — совершенно не кокетничает она. Отпивает шампанское.

И это движение, с которым она подносит к губам бокал снова заставляет меня остановиться. Чтобы откровенно насладиться этим зрелищем. В жизни не видел других девушек, которые умели бы так пить.Только одну. Что умела так обречённо-изыскано подносить к губам бокал, словно кубок с ядом. И так смаковать это зелье, словно оно и правда принесёт ей забвение или избавление от земных мук. Искушённо и невинно одновременно. Уверенно и с сомнением. Знакомо и неузнаваемо.

— Лола, — произношу я, чтобы услышать, как звучит её имя. И едва сдерживаю улыбку. Значит, Лола? И оно так привычно ложится на язык, её имя, что я тут же вспоминаю откуда оно мне известно. Как полезно иногда проговорить что-то вслух. — У моей дочери есть кукла с таким именем.

— А у меня в детстве была кукла по имени Дура. И она была такая дура, — сокрушённо качает она головой, так, что и я сомневаюсь, а о кукле ли разговор. — И не потому, что была глупее своих игрушечных подруг, просто была их на голову выше. Моя бабушка глянула и сказала: «Ты подумай, какая дура!» А кукле подошло. Вот и творила она порой что попало.

— Значит, кукол ещё совсем недавно вы делили по росту и уму? А по какому принципу вы классифицируете, например, мужчин, — предлагаю я ей место на диванчике, когда стоять по центру зала, где вокруг нас стоит моя охрана и кружатся в танце пары, становится, как минимум, неловко.

— Мужчины, к сожалению, менее разнообразны, — опускает она голову, поправляя платье, а потом поднимает на меня глаза. — Их всего два вида: сволочь обыкновенная и необыкновенная сволочь.

— Чувствую, напросился, — смеюсь я, безошибочно определяя, что тону в её глазах.

Она вся как море, как небо, как бескрайние полынные поля — на неё невозможно насмотреться.

Она меня завораживает и в ответ многозначительно пожимает плечами. И на это простое движение что-то в моём животе, кажется, начинает жить своей жизнью. Такое невероятное и хорошо забытое ощущение. Но от осознания его причин меня отвлекает женский голос.

— Ваше Величество, позвольте пригласить вас на танец.

Глава 16. Георг

Я рассеянно оборачиваюсь на тонкий голосок. И только тогда понимаю, что весёлая музыка уже сменилась лирической.

— Пожалуйста, — умоляюще приподнимает брови домиком стоящая рядом со мной девушка. Белокурая девушка с длинными распущенными волосами.

— Конечно, — неохотно соглашаюсь я. — Лола, простите, оставлю вас, — как велят приличия оборачиваюсь я.

— Конечно, — улыбается она, уже принимая предложение Грифа.

Этот-то когда успел подсуетиться? Я же отвернулся всего на секунду!

«Ортов засранец!» — возмущаюсь я и выразительно округляю глаза в знак своего крайнего недовольства. На что Тэф только пожимает плечами: мол, не понял, в чем дело, здесь все равны. И, конечно, прав.

А может, это даже к лучшему? Я, наверно, и правда слишком открыто увлёкся. Слишком откровенно заинтересован. Непростительно. Навязчиво.

И стоило мне отвернуться, как ортовы сомнения снова закопошились в душе: неужели она меня не помнит? Или играет со мной? Или всё это бред моего воспалённого воображения? И эта огова мука, когда перед глазами снова её голые плечи. Всё же в том голубоватом свечении она была старше и казалась мне призрачной, больше похожей на мечту. А вот такая во плоти — она другая. Совершенно другая. Слишком юная, слишком живая, слишком… А если это не она?

Это всё ортово одиночество. Огова тоска, невыносимое желание женского тепла и хроническое недосыпание сделали меня таким уязвимым и рассеянным, что я увлёкся первой же встретившиеся мне смазливой мордашкой чем-то напомнившей ту, которой я отдал своё сердце. Вот даже не удивлён. Ведь она мерещится мне теперь в каждой.

— О чём вы задумались? — я словно просыпаюсь на голос своей партнёрши. И даже удивляюсь тому факту, что мы, оказывается, танцуем. И я даже веду.

— Об украшении у вас в волосах, — машинально начинаю я говорить о том, что первым вижу. А вижу я ободок, золотой плетёной нитью проходящий по лбу, по краю роста светлых, как цветущий ковыль волос, и словно просыпаюсь второй раз. — Оно… оно очень красивое.

Вот, например, эта девушка тоже восхитительно мила. И тоже голубоглазая блондинка. И эти распущенные волосы, мягкой волной касающиеся моей руки — мне тоже приятны. Более того, в этой блондинке я тоже вижу что-то знакомое и неуловимо похожее.

Мне хочется дико заржать от нелепости этой ситуации. Но не могу же я просто так взять и заржать, я же король, твою мать! Кручу головой по сторонам, привычно встречая на себе взгляды, чтобы подтвердить свою теорию. Да, вон та карлица, например, сидящая на рояле, тоже похожа на Дашу. Чем? Ну, если поискать, всегда можно найти. В конце концов, она же тоже женщина.

Барт был прав: я схожу с ума.

А Тэф не прав: мне не становится здесь лучше, только хуже.

«Надо ехать домой!» — провожаю я глазами то ли его, то ли то, как ему улыбается Лола в его руках, и наступаю на ногу своей партнёрше, чего со мной даже в десять лет не случалось.

— Чёрт! Простите, — неловко извиняюсь. — Я такой сегодня неуклюжий, мадемуазель…

— Конни, — кивком головы, откидывает она волосы. — Коннигейл де Артен.

— А какая у вас история, Коннигейл де Артен? Ревнивый муж? Сбежавший жених? Тиран-отец, желающий выдать свою дочь за богатого старика?

— Моя история? — удивлённо вскидывает она брови.

— Да, у каждой девушки, попавшей в «заведение» обязательно есть правдивая и трогательная история её нелёгкой судьбы.

— Ах, вы об этом, — пожимает она плечами. — К сожалению, у меня её нет. Или просто я её не помню. В один прекрасный, а может несчастный день я очнулась у двери этого дома и не придумала ничего умнее, чем просто протянуть руку и её открыть.

— Был день или ночь? — ползёт у меня по спине холодок от слов «не помню», «очнулась», заставляя всматриваться в её лицо внимательнее.

— Было темно. И кажется, это был поздний вечер. Но царило веселье — вот как сегодня, и понять уже ночь или вечер, я не могла. Меня трясло от холода и я мечтала только оказаться где-нибудь в тепле.

— Принять ванну? Выпить чашечку кофе? — непроизвольно произношу я.

— Да, да, и ванну, и кофе, и какава с чаем, — смеётся она.

И уже не холодком, меня накрывает целой ледяной волной. С головой. В несколько приёмов. Потому что сначала это волна паники, ведь в нашем мире так не говорят, но я точно знаю от кого это слышал. Потом — злости, потому что первой, что назвалась Дашей, я подсказал именно этот ответ на свой вопрос. А потом — отвращения.

И все три я гашу одним резким выдохом. А когда вновь набираю воздуха в грудь, то уже даже самый опытный чтец по лицу не уловил бы на моём ни одной эмоции. Оно застывает ледяной непроницаемой маской как всегда в минуты опасности.