Временно бессмертны

— Не спеши. К ним ты будешь иметь только косвенное отношение. Не твоими руками их ковать.

— Но сейчас-то нам что делать? Лечь и отдыхать на растерзание всякой мрази? Их ведь и оружие не берет. Только у Наемника... да ведь он на всех мечей не наделает.

— Пусть будущий владелец меча сам разжигает огонь в горне, — последовал ответ. — Пусть отдаст ему свое дыхание. И пусть раскаленный меч перед закалкой коснется его обнаженной груди.

Тенах представил себе боль от ожога и ужаснулся.

— Это ужасно! — вырвалось у него.

— Другого средства нет. Только меч, закаленный человеческой болью, может защитить от того, что чуждо всему человеческому.

— Я запомню, — прошептал он.

— Твое время окончилось. Возвращайся, смертный.

Тенах поклонился и повернулся, чтобы уйти. И вдруг его что-то кольнуло в спину, и он почувствовал, что падает. И откуда-то снизу, из немыслимой дали, раздался крик Халлис.

Он пришел в себя в объятиях Халлис. Ее сильные руки крепко сжимали его. Он дрожал всем телом и задыхался.

— Живой, — плача шептала Халлис и целовала его глаза, губы, щеки, — живой!...

— Что случилось? — простонал Тенах.

— Не знаю. Все было в порядке, и вдруг ты исчез. Я потянулась за тобой... — и Халлис снова и снова ощупывала легкими поцелуями его лицо.

Усилием воли Тенах подавил дрожь.

— Все хорошо. Я живой. Ты живая. Вообще все замечательно, — он прижал Халлис к себе покрепче.

— Я знаю, — он отпустил ее, она чуть слышно всхлипнула, вытерла мокрые глаза и улыбнулась. — Ты не бойся, я уже совсем не плачу.

Они сели.

— Где мы? — спросил Тенах, подавленно озираясь вокруг.

Халлис покачала головой.

— Я думала, ты знаешь.

Вокруг, сколько глаз хватало, расстилался черно-серый гранит. Кое-где горели костры. Странно, но их огонь не давал света. Просто раскаленная добела желтизна пятнами проступала на темном небе. Где-то высоко, недоступное обычному взгляду, сияло черное солнце. Должно было сиять. Ведь теней без света не бывает.

Тени окружали Халлис и Тенаха со всех сторон, но предметов, которые могли бы их отбрасывать, не было. Только тени, сами по себе. Тени деревьев. Тени домов. Тени летящих птиц и идущих людей. Они жили своей жизнью, медленно смещаясь вслед за продвижением невидимого солнца по черному небу. Невидимого? Может, даже несуществующего? Но тени существовали. Тени стен и повозок, яблок и котов. Из-за отсутствия предметов они сами время от времени начинали на мгновение казаться предметными, вещественными. Они делались чудовищно искаженными, но реальными, обретая призрачную плоть и вновь лишаясь ее. Но форма этой плоти соответствовала не форме предмета, а лишь форме тени.

— Не смотри на это! — Тенах ладонью прикрыл глаза. Халлис последовала его примеру.

— У меня такое чувство, что чем больше мы глядим на это все, тем больше становимся такими сами, — прошептала Халлис.

— Ну, сквозь меня пока еще не просвечивает, — попытался пошутить Тенах.

Халлис теснее прижалась к нему. Он обнял ее за плечи. Впервые бесстрашная Халлис ищет у него защиты.

— И как нас сюда угораздило? — вслух подумал Тенах.

— Верней спросить, как мы отсюда выберемся, — возразила Халлис. Это была уже прежняя Халлис, сильная и деятельная.

— Сколько я понимаю, мы застряли где-то на полдороге, — предположил Тенах.

— Если это так, я могу попробовать снова поднять тебя в мир Богов, — размышляла Халлис.

— А толку? Во-первых, у тебя не получится. Оттолкнувшись от земли, можно подпрыгнуть вверх, а от чего ты здесь оттолкнешься? И потом, даже если у тебя что-то выйдет, ты не сможешь подняться со мной. А я один не уйду.

— Уйдешь, — неумолимо отрезала Халлис. — Я не могу допустить, чтобы ты... чтобы тебя...

— Мне незачем подниматься. Боги мне ничем не смогут помочь.

— Другого выхода нет. Я не умею спускаться вниз. Никогда этого не делала.

— Вот видишь, — не очень логично заключил Тенах.

Но ее рука властно и ласково скользнула по его плечу, губы прижались к его губам, и Тенах не смог противиться ее настойчивой ласке.

Наслаждение он получил великое, однако из него ничего не вышло.

— Ты был прав, — печально произнесла Халлис. — Я не могу оттолкнуться без опоры.

Тенах кончиками пальцев погладил ее по щеке.

Тени придвинулись ближе. Халлис мельком взглянула на них и передернулась от отвращения.

— Надо что-то делать, — настойчиво сказала она. — Нельзя же сидеть и ждать неизвестно чего.

След еще не остыл. Я его видел, слышал и чувствовал совершенно отчетливо. Его нельзя было не найти. Все равно, что шарить пальцами по грифу и не найти натянутую струну. Эта отчетливость вселила в меня смутные подозрения. Неужели кто-то старается, чтобы я нашел Тенаха и Халлис? Похоже на то. Для чего бы? Или меня заманивают в ловушку? Очень даже может быть.Только я совершенно не вижу, как я мог бы поступить иначе. Сбегать домой и взять кой-какие приспособления для защиты? Тогда уже я точно потеряю след. Не идти совсем? Но Тенах и Халлис не смогут вернуться самостоятельно. Остается только то, что я и сделал: кинуться очертя голову, и будь что будет.

Я еще не знал, куда приведет меня след, но догадывался. Земля под ногами сменилась каменной осыпью, за ней последовал гранит. Он делался все горячее и горячее, но даже неистовый жар не опалял моих ног, не согревал меня. Наоборот, мне делалось все холоднее. И душой моей мало-помалу овладевало прохладное спокойствие. Еще не много и оно станет леденящим.

У меня зуб на зуб не попадал от холода. Надо же, куда занесло этих Богоискателей! Край миров. Перекресток Тьмы и Тьмы. Вечный холод вечного жара. Гранит у меня под ногами прямо-таки раскаленный, а меня пронизывает такой мороз, словно я босиком по снегу ступаю. Даже, пожалуй, хуже. Босиком по снегу мне ходить доводилось, но так невыносимо, отвратительно холодно мне тогда не было. Я стискивал зубы и шел, ибо знал, что отчаянье, растущее из холода — обманчиво, а спокойное желание забыть обо всем — гибельно.

Когда я увидел, наконец, Тенаха и Халлис, пальцы у меня совсем закоченели, и я напрасно дул на них, пытаясь согреть. Халлис сидела, положив голову на плечо Тенаха, он обнимал ее за талию. Их опустошенные взгляды испугали меня.

— Смотри, Наемник идет! — вяло произнес Тенах.

— Мне холодно, — безучастно промолвила Халлис.

У меня от сердца отлегло: они еще чувствуют холод! Значит, не все потеряно. Куда хуже было бы, перестань они ощущать этот холод.

Я подбежал к ним и взял их за руки. Даже по сравнению с моими их руки были холоднее льда.

— Тепло! — воскликнула Халлис, оживляясь.

— Слушай, Наемник, как ты сюда попал? — спросил Тенах. — Нас затянуло, а ты...

— Потом будешь спрашивать и рассказывать, — оборвал его я. — Надо выбираться отсюда.

— Куда идти? — деловито спросила Халлис.

Я обернулся, желая указать дорогу — и остолбенел. Дороги не было. И их след, и мой собственный остыли мгновенно. Мне нечем было ставить дорожные вехи, я ничего не взял с собой, я положился на скорость. На то, что успею до того, как след остынет. И проиграл.

Должно быть, на моем лице отобразилась растерянность, ибо Тенах снова сел наземь и обреченно застонал.

Становилось все холоднее. Костры гасли один за другим. Они медленно тускнели, Застывая гранитными глыбами. Гранит под ногами до того раскалялся, что у меня задымились подошвы, а у Тенаха — штаны, но нам было по-прежнему холодно. Или даже еще холоднее.

— Придумай что-нибудь, Наемник! — тихая мольба в голосе Тенаха заставила мое сердце сжаться.

— Постараюсь, — кивнул я. — Иначе нам несдобровать. Халлис совсем уже плохо выглядит.

— Не хами, Наемник! — возмутился Тенах.

Я улыбнулся непослушными губами. Вот, оказывается, до чего Тенах влюблен! Он не видит тела Халлис и не оценивает. Он видит Ее, как она есть. Такие, как он, никогда не видят, как старится тело их избранницы, ибо Она никогда не стареет. Правда, у таких мужей бывает много хлопот в семейной жизни. Они так влюблены, что никогда не замечают праздничной прически своей жены или ее нового платья. И очень не скоро приучаются видеть темные круги под глазами, оставленные болезнью, или изможденное лицо. Уж я-то знаю.

Даже и сейчас, когда я похож на обтянутый кожей скелет, Ахатани с сумасшедшим упорством твердит, что я красив. Их счастье, что они настолько влюблены. Иначе к моему приходу они бы уже окоченели, и стали тенями в мире теней.

— Надо попробовать взломать стену, — предложил я, направляясь к ближайшему костру, уже наполовину ставшему розово-серой громадой.

— Каким образом? — Тенах постучал костяшками согнутых пальцев по только что возникшему граниту.

— Надо сосредоточиться. Думать. Думать друг о друге. О том, какие мы хорошие. Как мы друг друга любим. Когда энергия нашего чувства накопится достаточно, я возьму ее и пробью ею стену. Может быть, получится.

Халлис удивилась. Тенах вспомнил, как я ощупывал воздух, утыкаясь пальцами в исходящую от Ахатани святость, и возражать не стал. Вот и отлично. У меня нет больше силы, кроме силы наших чувств. Все остальное отморожено раскаленным гранитом.

Тенах нежно взирал на Халлис и думал о ней, она — о нем, а я — об Ахатани. Она моя жена, и я ее люблю. Люблю? Меня охватил ужас: я не мог вспомнить ее лица. Я тысячи раз видел это лицо. Оно склонялось надо мной, когда я лежал в бреду после убийства Того, чего нет. Оно улыбалось мне поверх кастрюль и сковородок. Каждую ночь оно глядело на меня с моей подушки. Я отчетливо помню подушку, каждую вмятинку на ней, каждую складочку. Но лица моей жены не было. Я напрягся и позвал его из глубины памяти — и от меня ускользнул цвет ее волос, рассыпанных по плечам, и запах ее кожи. Почему я не могу вспомнить лица женщины, которую я люблю? Люблю? Я изнемогал. Холодный комок в груди мешал даже рассердиться по настоящему. Тенаху и Халлис все-таки легче: их двое, они вместе, они видят друг друга. И стараются вовсю.

Я протянул к ним руку, ощупал воздух и мысленно выругался. Все напрасно. Того, что я нашел, недостаточно, чтоб сломать не то, что стену — детскую игрушку.

Гиблое наше дело.

И тут из соседней стены, испуганно озираясь, вышла Ахатани со свертком в руках.

Я сорвался с места, бросился к ней, коснулся руками ее щек. Я держал в своих ладонях это любимое, постыдно забытое лицо, и лепетал бессмысленно: «Девочка моя... девочка моя... девочка моя...»

— Как хорошо, что я тебя нашла! — Ахатани успокоенно прижалась ко мне. Я обнял ее. Руки мои дрожали.

— Как ты сюда попала?

— Я пошла за тобой, — прошептала Ахатани мне подмышку.

— Но ты же не умеешь... не знаешь, как...

Ахатани покачала головой, не отрываясь от меня.

— Когда ты лежал больной, ты очень сильно бредил. Я сама не знала, что я все это так хорошо запомнила и сумела связать.

Хаос, царящий в моих мыслях, понемногу прояснялся.

— Весело, нечего сказать! Но я же распорядился никого за собой в храм не пускать. Туда что, уже ворвались?

Ахатани опять помотала головой.

— Там все в порядке, толпу не пропустили. Я просто попросила.

— Ты — что?!

— Попросила. Сказала, что я должна принести тебе плащ. Меня пустили.

— Какой плащ?!

— Не знаю, — пожала плечами Ахатани. — Я его в сундуке нашла. Я почувствовала, что ты меня зовешь, и тебе холодно. Тогда я побежала домой и стала искать. И нашла этот плащ. Не знаю, откуда он, я его никогда на тебе не видела. А потом я пошла в храм, постучала и попросила твоих воинов меня впустить.

Я гладил ее волосы — такие красивые, такие бесконечно теплые.

Мои руки вновь обретали чувствительность.

— Да, плащ — это здорово. На какое-то время он меня согреет.

Ахатани поежилась.

— Здесь и вправду холодно.

— Надень-ка лучше сама.

— Потом. Сначала ты согрейся. У тебя руки совсем холодные.

Разумная мысль. Ахатани пришла последней, и ей пока еще довольно тепло, а я уже замерзаю. Даже сильнее, чем Тенах и Халлис, их ведь двое.

— Надевай скорее, ты весь дрожишь.

— Я не дрожу, — возмутился я, постукивая зубами, и развернул плащ. Блеск серебряной пряжки едва не ослепил меня. В руках я держал плащ моего Наставника Гимара, Повелителя Мертвых. Ай да Ахатани. Вам бы такую жену. Дудки. Это моя жена, а вы ищите себе сами.

Я надел плащ. Словно сухой и теплый южный ветер коснулся меня своими пальцами! Тепло окутывало меня, струилось с моих плеч.

— Ну, теперь прорвемся! — Я на радостях обнял Тенаха и Халлис.

— Как тепло! — воскликнула Халлис.

— Ахатани, радость моя, иди сюда!

Мы тесно прижались друг к другу, и плащ Повелителя Мертвых щедро одарил нас своим теплом. Мои губы, руки, ступни покалывало: все-таки я немного обморозился.