Бриганты

— Капитан займет лучшую комнату, да?

Капитанами здесь называли командира отряда наемников. Так обращались ко мне и мои бриганты. Иногда называли шевалье, то есть рыцарем, или мессиром — обращение к знатному или богатому мужчине.

— А чем она отличается от остальных, кроме высокой цены?! — ехидно поинтересовался я.

— В ней все лучшее! — начал заверять меня хозяин.

— Уговорил, остановлюсь в ней, но платить буду, как за обычные, в которых поселятся мои бойцы, — сказал я и, чтобы прекратить торг, добавил: — Или мы поедем на другой постоялый двор.

— Нет-нет, я согласен! — сразу выпалил он и поплыл к лестнице, ведущей на галерею, на которую выходили двери комнат.

Та, что была предоставлена мне, отличалась от остальных только наличием балдахина над широкой кроватью и небольшого стола у узкого окошка, которое было закрыто промасленным куском белой ткани. Мои бойцы и две деревенские девицы, отправившиеся с ними в поход, заняли три соседние комнаты: две семейные пары в одной и по пять человек в двух других. Я оставил в своей комнате вещи, назначил часовых и пошел в город, сняв саблю и засунув ее в мешок с шерстью, который нес за мной Жак. Кстати, как мне рассказали бойцы, жаком сейчас называют стеганку длиной до середины бедер и с короткими рукавами, которая завязывается на боках. Шерсть вместе с двумя козами и пятью баранами мы прихватили из деревни. Уверен, что крестьяне простят меня, ведь я избавил их от бригантов.

Первым делом я узнал у повстречавшегося на улице священника, что сейчас тысяча триста шестьдесят девятый год от Рождества Христова. На этот раз я «прыгнул» короче. Наверное, потому, что не дотянул срок в предыдущей жизни. Запомню на будущее и постараюсь не торопиться.

В центре города, рядом с рынком, я нашел богатого мастера-оружейника — степенного пожилого мужчину с неторопливыми и расчетливыми движениями — и договорился, что поменяет все драгоценные детали, золотые и серебряные вставки и драгоценные камни на оружии и ножнах на более дешевые, но надежные. Мастер с радостью купил эти побрякушки вместе с золотыми бляшками с моего ремня. Вычтя за работу, заплатил мне восемьдесят шесть золотых монет, которые он называл мутонами, наверное, потому, что на них был изображен агнец. Затем я быстро продал на рынке мешок с шерстью и пошел в ту его часть, где торговали лошадьми. Сивый жеребец Жана Клинка годился для сержанта, но не для рыцаря.

Три барышника продавали десятка два лошадей. Я сразу выхватил взглядом рослого и крепкого гнедого жеребца с треугольным белым пятном на лбу. Это был иноходец-трехлетка, объезженный, но необученный для боя. В этом был его плюс, потому что научить легче, чем переучить. По людям знаю, а кони не намного умнее.

Барышнику сказал прямо противоположное:

— Жаль, что необученный!

— Шевалье быстро обучит его! — предположил барышник, судя по акценту, венгр.

— Времени нет на обучение, — возразил я и произнес с сомнением: — Разве что запасным взять?

— Лучшего запасного не найдешь! — заверил венгр. — Я уступлю немного, возьму всего семьдесят турских ливров.

Как мне рассказали бриганты, только очень хороший боевой конь стоит семьдесят-восемьдесят ливров. Ливр — это не монета, а счетная единица, фунт серебра. Она равна двадцати серебряным су, который в свою очередь состоит из двенадцати денье. В общем, со времен Карла Великого, который ввел такую систему, ничего не изменилось, только покупательная способность серебра упала. Несколько лет назад король Карл Пятый, чтобы выкупить из плена своего отца, ввел золотую монету, приравняв ее к одному турскому ливру. В народе эту монету называли франком. Наверное, потому, что на ней был изображен король на коне и с мечом в руке и написано «король франков». Основной серебряной монетой при Карле Пятом стал турский грош, изготовленный из чистого серебра и приравненный к пятнадцати турским денье, которые в свою очередь делали из сплава меди и серебра. Поскольку в денье меди было больше, чем серебра, монеты были темные, их называли черными, в отличие от грошей, которые звались бланами, то есть, белыми. Обычно, но не обязательно, называли цену в ливрах, когда подразумевали оплату серебром, а во франках — золотом.

— За дурака меня держишь?! — произнес я с наигранной обидой и сделал вид, что ухожу.

— Хорошо-хорошо, уступлю за шестьдесят пять, — начал быстро снижать цену барышник. — За шестьдесят.

Этот конь стоил шестьдесят ливров, но я все равно шел дальше, пока не услышал:

— Пятьдесят пять!

На сэкономленные пять ливров купил два длинных копья, низкое седло и попону синего цвета и два треугольных флажка-пеннона для копий, договорившись, что на них нанесут мой герб и принесут на постоялый двор. У мастера по изготовлению стрел оставил свою тяжелую, заказав три десятка таких с длинными, не меньше десяти сантиметров, оперениями для прицельной стрельбы и бронебойными наконечниками двух типов: бодкин — гранеными с игловидным острием, которые не закреплялись прочно на древке, чтобы оставались в ране, и с как бы разрезанной накрест головкой, которая не соскальзывала с пластинчатого доспеха, если только не попадала в него под очень острым углом. Вдобавок, для уменьшения скольжения, бронебойные наконечники окунали в воск. Напоследок купил бритвенные принадлежности, сирийское зеленоватое мыло с запахом хвои и венецианское зеркальце в медной оправе. Здесь сейчас в моде были короткие бороды, но я решил пойти наперекор. Если не гнаться за модой, через несколько лет она, сделав круг, сама догонит тебя.

5

Через два дня мне вернули саблю и кинжал без драгоценных металлов и камней в рукоятках и в новых, более дешевых ножнах. Заодно к рукояти сабли мастер добавил защитную дужку, предохраняющую пальцы, и заменил истершийся мех внутри ножен, который нужен, чтобы смазанный жиром клинок не болтался и не тупился. Изготовили и заказанные мною стрелы, которые я испытал, выяснив норов каждой и сделав на древке специальные пометки. Вроде бы все стрелы одинаковые, но каждая летит хоть немного, но по-другому. Какая-то раньше начинает снижаться, какая-то отклоняется влево или вправо, какую-то легче сносит ветром. Монголы научили меня замечать эти отличия и знакам для обозначения их. Это кольца разной толщины. Их количество и толщина — характеристика стрелы. Пока я натягиваю тетиву, глаза считывают информацию с древка и мозг вносит коррективы. Уже научился делать это, не думая, на автомате. Две жизни тренировок и боев не прошли даром. Бриганты смотрят с недоумением на мои тренировки с луком. В данную эпоху лук — не рыцарское оружие. Арбалет еще куда ни шло, особенно во время осады или на охоте, а лук, требующий многолетней специальной тренировки, стал для обленившихся рыцарей чем-то запредельным, а потому и унижающим достоинство. За что, как мне рассказали мои подчиненные, и наказывают рыцарей в последнее время английские йомены — свободные крестьяне — из длинных луков. Из-за этого в последнее время французы проиграли англичанам все важные сражения. Английские лучники теперь — самые дорогие пехотинцы. Переплюнули даже генуэзских арбалетчиков. Больше, как мне сообщили, платят только артиллеристам, но у тех и профессия намного опаснее, потому что пушки пока далеки от совершенства, а посему имеют склонность разлетаться на части, крупные и не очень.

Теперь надо было найти работодателя. В этих краях сейчас никто ни с кем не воевал. Французы недавно заключили мир с англичанами, поэтому отряды бригантов остались без работы. Многие ушли сражаться в Испанию и не вернулись. Там шел спор между Педро Жестоким, законным королем Кастилии и Леона, и его единокровным братом, бастардом Энрике, графом Трастамирским. Первого поддерживал англичане, второго — французы. Они встретились, выяснили, что Педро круче, а заодно порешили многих бригантов. Жан Клинок сколотил отряд из тех, кому посчастливилось удрать вместе с ним. Добравшись до Франции, они нашли беззащитную деревню и сделали ее своим феодом, дожидаясь новой войны. Французы уже лет тридцать с небольшими перерывами воюют с англичанами. Наверное, это те самые события, которые историки назовут Столетней войной. Правда, французы об этом не догадываются. Точно также мой дед по отцу, который командовал взводом в отряде Ковпака, не подозревал, что участвует в Семисотлетней войне русских с немецкими агрессорами.

Я все-таки сходил на пристань и познакомился с венецианским патроном, большая галера которого разгружалась там. Мы с ним поболтали, стоя рядом с ней, чтобы венецианец мог заодно следить за выгрузкой перца в небольших мешках. Это был степенный мужчина лет тридцати семи. Внимательный взгляд прищуренных карих глаз, немного плутоватых, длинный нос с тонкими ноздрями, аккуратная короткая темно-русая бородка. На голове темно-красный убор, напоминающий тюрбан с фестонами, который назывался шапероном. Кстати, так же именовали и налобный щиток — часть лошадиного доспеха. Какая между ними связь — я не уловил. Разве что оба предназначались для голов с одинаковым уровнем интеллекта. Поверх белой льняной рубахи на патроне было облегающее тело, шерстяное котарди — что-то типа кафтана длиной почти до коленей и с рукавами до локтей, а дальше они были порезаны на полосы. Сшит котарди из красной и черной материи: левая сторона спереди черная, справа — красная, а на спине наоборот. Застегивался спереди на много пуговиц. На широком кожаном поясе, приспущенном на бедра, как у дембеля советской армии, висит кошель из толстой кожи и с золотой или позолоченной застежкой. Снизу под кошелем висел бубенчик. Когда венецианец двигался, бубенчик позванивал. Я сперва решил, что патрон так понтуется, а потом догадался, что такой кошель труднее срезать. На рынках и в других людных местах, включая церкви, работает много специалистов с ловкими руками. На ногах патрона облегающие алые шелковые шоссы, как теперь стали называть чулки, которые крепились завязками к коротким льняным штанам, брэ — предкам шорт, кальсонов и трусов, которые в свою очередь заправлялись внутрь шосс. Обут в башмаки с длинными узкими носаками, пулены. Среди французов бытует мнение, что именно из-за пуленов бог наслал на людей чуму. Внедряли это мнение в массы священники и монахи, которые не могли позволить себе такую обувь. В ней неудобно стоять на коленях. Мне сказали, что особенно модными пулены стали после того, как король Карл Пятый запретил их носить. Патрона звали Франческо Дзиани. Судя по фамилии, он принадлежал к патрицианскому роду. О чем я и сказал ему.

— Да, я — член Большого совета, — подтвердил польщенный патрон.

Я чуть не ляпнул: «И я тоже».

— А откуда ты знаешь?! — затем удивился Франческо Дзиани.

Я не стал возводить свою родословную от самого себя, венецианского патриция, чтобы не услышать грустные новости о своих родственниках, придумал другое:

— Когда-то в юности был знаком со старым кондотьером, который долго служил в Венецианской республике. Он был ранен, когда отбивал атаки турецких пиратов неподалеку от острова Эвбея.

— Мы сейчас с ними в мире, но, думаю, придется воевать, потому что напирают на наши владения со всех сторон, — глубокомысленно произнес патрон.

— Княжество Фессалия уже захватили? — поинтересовался я.

— Почти всё, — ответил Франческо Дзиани. — Остался небольшой район возле Новых Патр. А почему спрашиваешь?

— У моего деда были там владения. Они перешли к старшему брату моего отца, — ответил я и сразу переменил тему разговора, чтобы меня не смогли разоблачить, если патрон окажется чересчур осведомленным: — Поэтому мне приходится зарабатывать на хлеб насущный мечом, командуя отрядом бригантов. Не знаешь, кому из купцов нужна охрана?

— А большой у тебя отряд? — поинтересовался Франческо Дзиани.

— Сейчас дюжина арбалетчиков, но могу набрать больше, — сообщил я.

— Товар у меня покупает Гильом Пелестр, купец из Клермона. Я спрошу у него. Подойди завтра утром, — предложил патрон.

Купец Гильом Пелестр оказался высокого роста и крепкого сложения. С такими данными становятся профессиональным воином. Впрочем, у купцов жизнь тоже не скучная. Борода у него каштановая, средней длины и пушистая, словно ее начесали. На голове у него была черная шляпа, похожая на невысокий колпак с полями. Богатые люди стали в обязательном порядке носить головные уборы. Простоволосость теперь — признак бедности. Несмотря на жару, одет в темно-коричневую котту — просторный кафтан длинной до середины щиколоток и с узкими рукавами темно-красного цвета. На ногах высокие черные башмаки из толстой кожи, зашнурованные сбоку. Глаза у него были темно-синие и грустные, не французские. Они смотрели на меня долго и вроде бы рассеянно. Наверное, ждал, что подскажет внутренний голос.

Затем Гильом Пелестр кивнул головой и задал вопрос:

— К послезавтрашнему утру наберешь два десятка человек?

Я уже поспрашивал добровольцев. Таковых нашлось десятка три. В городе и округе не хватало рабочих рук. Многие поля позарастали, зарплата выросла за время моего перемещения двое и даже в кое-каких профессиях втрое, но молодые мужчины предпочитали воевать, а не вкалывать.

— Да, — ответил я. — Могу и больше.

— Хватит двадцати, — сказал купец. — Буду платить тебе десять су в день и пять пехотинцам.

Это была стандартная оплата.

— Трофеи все наши, — выдвинул я дополнительное условие.

— Если обозу не будет нанесен ущерб. В противном случае возмещаете его из трофеев, — предложил Гильом Пелестр.

— Но не больше, чем половина стоимости добычи, — сказал я.

Купец согласился, потому что и это были стандартные условия. Некоторые купцы требовали половину добычи, но без возмещения ущерба. Самые наглые — половины добычи и полное возмещение ущерба. Впрочем, к таким нанимались те еще охранники.

В тот же день я пополнил свой отряд восемью бойцами. Отобрал мужчин среднего возраста и хорошо экипированных. Каждый должен был иметь железный шлем, бригантину или куртку-жак, сшитую из нескольких слоев материи, проложенных ватой или пенькой и усиленную кусками кольчуги или металлическими пластинами. Обычно пластина вшивали на плечах, наподобие погон, и на груди и животе. Арбалеты у большинства были со стременем, тетива натягивалась с помощью крюка, но у двоих с помощью «козьей ноги». У этих двоих вместо широкого и короткого фальшиона — тяжелого тесака с односторонней заточкой, который расширялся к концу, благодаря чему легко разрубал кольчугу, — которыми вооружены остальные бойцы моего отряда, были клевцы — молоты с боевой частью в виде немного загнутого книзу узкого острия на рукоятке длиной сантиметров семьдесят. Клевец легко пробивал любой доспех или щит, но мог застрять в них. На следующий день я вывел свой отряд на лесную дороге и отработал схему движения и отражение нападения с разных сторон. К вечеру каждый боец теоретически знал, что надо делать, если нападут разбойники. Осталось закрепить знания на практике.

6

Утром мы двинулись в путь. Обоз состоял из семи арб, запряженных парами волов, и одной телеги, которую тащили две невзрачные лошади. Груз на арбах был укрыт шкурами и надежно обвязан. На телеге везли провиант, и иногда ехал купец, привязывая своего чалого жеребца к задку. Погонщиками были его люди, облаченные в железные капелины — каски с полями — и короткие кольчуги и вооруженные короткими копьями и арбалетами. На телеге везли и мои длинные копья, степную пику, алебарду и торбу с вещами. Остальное барахло моего отряда путешествовало на муле, которого в конце обоза по очереди вели на поводу наши женщины. Захваченных в деревне овец мы уже съели, а коз продали. На сивом жеребце скакал Жак, временно выполнявший роль моего оруженосца

Передвигались мы по старой римской дороге в северном направлении. Когда-то по этой дороге шагали легионы. Примерно километров через двадцать пять, там, где эти легионы останавливались на ночь и оборудовали лагерь, теперь находились населенные пункты, города или деревни, с постоялыми дворами, окруженными каменными стенами. Мы тоже одолевали за день расстояние между двумя бывшими лагерями легионов, прибывая на постоялый двор засветло. Сильно не уставали. Главным неудобством была жара, из-за которой к концу перехода стеганка-поддоспешник была мокрой от пота. По пути попадалось много брошенных деревень. На давно не паханых полях выросли высокие деревья. В лучшем случае на этих полях паслись овцы и козы. Коровы попадались редко. Видимо, и здесь, как в Болгарии, они не в чести.

Постепенно дорога пошла в гору. Мы оставили слева высокую, километра полтора или больше, вершину и стали больше забирать на запад. Склоны гор по большей части были лысыми, с многочисленными гребными, напоминающими клыкастые пасти. Я ожидал в этих местах нападения горцев, но прошли спокойно. Да и не видел я в горах ни одного населенного пункта, только несколько одиночных пастушьих домиков с большими дворами со сложенными из камня оградами высотой метра два, защищающими скот от волков. Обычно домики стояли на высоком месте в долине, на которой паслась большие стада коров. Здесь в горах, в отличие от Болгарии, Малой Азии, Кавказа, предпочитали крупный рогатый скот. Твердый сыр с приятным запахом земли и сена, изготовленный из коровьего молока, мы ели каждый день, утром и вечером. Гильом Пелестр закупил большую партию в одной из долин, через которую мы проезжали. Я не большой любитель сыра, но постепенно начал втягиваться в него. До изобретения консервов, сыр будет одним из основных продуктов путешественников, в первую очередь моряков.

Последние три дня пути запомнились большим количеством сборщиков пошлины за проезд. Каждый барон считал своим правом отщипнуть немного у купца, пересекающего его земли. В предыдущие дни Гильом Пелестр платил только за проход по мосту. В среднем по одному су с арбы или телеги. Этот платеж был понятен — отбивались расходы на строительство и ремонт моста. Столько же приходилось теперь платить и за проход мимо каждого замка. Видимо, возмещать расходы на его содержание в приличном состоянии.

— Когда-то давно здесь было графство Овернь, часть герцогства Аквитания. Теперь территория поделена между тремя Жанами: Жаном, герцогом Беррийским, братом короля Франции; Жаном, дофином Оверни, вассалом герцога Аквитании и, следовательно, короля Англии; и Жаном де Мело, епископом Оверньским, потому что бывшая столица графства город Клермон принадлежит Церкви. Как только началась война с англичанами, бароны совсем распоясались. Никакой управы на них нет. Чуть что, сразу переходят во вражеский лагерь, поэтому сюзерены не трогают их, а нам приходится платить всем, — рассказал купец Гильом Пелестр. — Мне полегче, я всего раз в год езжу за товаром в Арль, а другим купцам приходится не сладко.

7

Город Клермон издали казался закопченным, как будто в нем недавно был пожар. Гильом Пелестр объяснил, что так кажется потому, что город построен из местного темного камня. Я не специалист по геологии, но, видимо, камень вулканического происхождения. Да и горы неподалеку от города похожи на потухшие вулканы. Был Клермон обнесен стенами высотой метров восемь со старыми прямоугольными башнями и более новыми круглыми, сухим рвом и палисадом — валом с деревянным частоколом на удалении метров сто-двести от стен. Наверное, палисад соорудили вместо второго кольца стен, как менее трудоемкий и более дешевый способ защиты.

В пригороде Гильом Пелестр честно расплатился, накинув два ливра премиальных, и, что главное, пообещал замолвить за нас словечко другим купцам. В эту эпоху рекомендация уважаемого человека дорогого стоит. В чем мы убедились на следующий день. Остановились на постоялом дворе, который принадлежал вдове — властной даме с острым языком и огромным бюстом, который буквально вываливался из низкого декольте. На шуточки моих бойцов по поводу бюста она отвечала быстро и бойко, из-за чего весь вечер на постоялом дворе слышался дружный мужской гогот. Я выдал им две трети их зарплаты, удержав треть на расходы до следующего подряда. Бойцы, купив у хозяйки вина, до полуночи праздновали успешный почин в обществе дам не самого тяжелого поведения, горланили песни и дрались. Утром у нескольких человек были синяки под глазами, свернутые носы и разбитые губы, но все были довольны. У них теперь было, на что гульнуть.

Не успели мы позавтракать, как на постоялый двор зашел худой и шебутной мужчина лет двадцати шести. На голове у него был колпак с заломленным набок верхом, из-под которого сзади свисали завязанные конским хвостом, длинные, черные волосы. Одет в плотно облегающий тело, черный, шерстяной дублет — кафтан из двух слоев ткани, обычно из шерсти с льняной подкладкой, — длиной до середины бедер и коричневые шоссы, цвет которых вызывал забавные ассоциации. Обут в темно-красные пулены, довольно потрепанные, казалось, вот-вот попросят каши. В отличие от меня, мужчина не ведал, что обувь — это иллюстрация деловых качеств мужчины. Ему о моих деловых качествах рассказал Гильом Пелестр, а мне о его — потрепанные пулены.

Звали купца Алар Путрель. У него был обоз из десяти арб, который надо довести до Лиона. Выходить прямо сейчас, чтобы успеть одолеть перегон до темноты. Спешка наводила на мысль, что будут проблемы с оплатой. Иначе бы давно уже нанял других.

Догадываясь, что более высокая оплата спровоцирует купца на кидалово, я не стал требовать ее, а зашел с другой стороны:

— Оплата ежедневно, вечером по приходу на место ночевки, и возмещение твоего ущерба на сумму не больше трети добычи, если таковая будет.

— Хорошо, — тяжело вздохнув, согласился купец.

Судя по всему, у него напряженка с деньгами. Я решил воспользоваться моментом и предложить кое-что рискованное.

— Ты — клермонтский купец? — спросил я.

— Нет, — ответил он. — Лионский. Здесь бываю редко.

— Могу обеспечить беспошлинный проход по землям баронов, если будешь отдавать мне половину суммы, — предложил я.

— А если нападут? — усомнился купец.

— Пусть попробуют, — ответил я. — В этом случае твой ущерб возмещу на всю сумму трофеев.

— Я согласен, — быстро произнес Алар Путрель.

Не удивлюсь, если узнаю, что дела идут у него плохо потому, что прибыль продувает в азартные игры.

Примерно через час мы тронулись в путь. Мои бойцы были рады, что сразу нашли новую работу. Им бродячая жизнь была не в напряг. Да и не сильно-то мы уставали. Поскольку у меня был опыт сбора пошлин, я знал, что ответственно несут службу только первое время. Когда система наладится, когда все привыкнут платить без возражений, таможенники начинают поплевывать на свои обязанности. Трудиться будут только те, кому пришел черед в этот день собирать деньги. Силовое обеспечение найдет занятие поинтересней. Что и подтвердилось.

Я ехал впереди обоза. Рядом с дорогой в тени толстого высокого раскидистого дуба сидели пятеро копейщиков. Они играли в «тремерель». Это игра наподобие нард, только костей три. Копья и щиты были прислоненные к стволу дерева. Только один копейщик отвлекся, чтобы взять с нас деньги. Это был пожилой мужчина с помятым лицом и рваной левой ноздрей.

— По одному су с каждой арбы, — сказал он мне, поглядывая на игравших сослуживцев.

— Ты что, не видишь, к кому обращаешься?! — надменно спросил я.

Таможенник наконец-то разглядел мои шпоры и начал оправдываться:

— Прости, шевалье, подумал, что ты купец!

Он собрался подойти к первой арбе, чтобы потребовать деньги с купца.

— Это мой обоз. Передашь своему сеньору, что я не собираюсь платить за проезд по дороге ни ему, ни кому бы то ни было, — сказал я.

— Моему сеньору это не понравится, — заявил таможенник, оглядываясь на своих сослуживцев.

Те перестали играть, но, трезво оценив соотношение сил, в бой не рвались.

— Мне тоже много чего не нравиться, но не погибать же из-за этого! — назидательно произнес я и добавил насмешливо: — Играйте дальше, парни. Как мы проедем, побежите к сеньору. Он вас похвалит.

Они не побежали. Один, тот самый, что говорил со мной, наверное, старший наряда, пошел неторопливо к замку, расположенному на высоком холме, к которому вела петляющая, грунтовая дорога. К воротам он добрался, когда обоз скрылся за поворотом. Я оставил на повороте Жака.

— Стой здесь, пока не мы доедем до следующего поворота, а потом медленно скачи за нами и постоянно оглядывайся. Если будет погоня, скачи ко мне во весь опор, — приказал ему.

Погони не было. Скорее всего, группа быстрого реагирования оказалась не готова к такой непредсказуемой ситуации. А может, рыцарю по облому было скакать в жару в полном доспехе из-за десяти су. Похожая история случилась и на остальных трех постах, которые мы миновали в тот день. Вечером на постоялом дворе купец Алар Путрель заплатил нам за первый день работы и ливр сверху — половину сэкономленного на беспошлинном проезде.

Деньги не большие, но нарывался на неприятности я не из-за них. Надеялся, что какой-нибудь барон не устоит от искушения захватить обоз, не заплативший за проезд. Мои надежды сбылись на следующий день.

Первый пост мы проехали без проблем, а на втором, на котором дежурило всего двое солдат, вооруженных «датскими» топорами, выслушав мой отказ, оба сразу побежали к замку. До него было далековато, километра полтора, и все время под гору. В замке службу несли исправно. Завидев бегущих таможенников, ударили в било. Тревожный перезвон разлетелся над долиной, по которой мы проезжали.

Он всполошил Алара Путреля:

— Как бы не напали на нас!

— Надеюсь, что нападут, — спокойно молвил я и приказал ему: — Скачи во главу обоза и двигайся, не останавливаясь, чтобы ни случилось. Если что, вали все на меня.

— Хорошо, — быстро согласился купец и умчался к передней арбе.

Я в компании Жака отстал от обоза метров на пятьсот. Скакал медленно, постоянно поглядывая на замок. На повороте, за которым замок уже будет не виден, остановился. Прошло минут двадцать. Я уже подумал, что и на этот раз проскочим между долбанных, когда увидел, что из замка выезжает отряд человек в тридцать.

— Хоть один придурок нашелся! — радостно произнес я и поскакал догонять обоз.

Дорога проходила вдоль горного склона, поросшего деревьями и кустарником. Располагался он слева, что было не очень удобно, но выбирать не из чего. Я расставил на склоне арбалетчиков, приказав стрелять по тому, кто окажется прямо перед ними, когда я завалю лошадь рыцаря.

— Вы стреляете только по людям. Лошадей беречь, они денег стоят, — напомнил я.

Купеческий обоз успел скрыться за поворотом, когда появились преследователи. Впереди скакал на сером в «яблоках» жеребце-иноходце мужчина лет сорока в бацинете с открытым забралом, кольчуге, поверх которой надета бригандина с медными заклепками, наручах и поножах. На левом плече висел щит, на красном поле которого нарисована какая-то белая птица, на орла не похожая. Длинное копье рыцаря вез скакавший следом оруженосец — парень лет пятнадцати в легком бацинете без забрала и надетом поверх кольчуги, светло-коричневом пурпуэне — стеганой куртке с длинными рукавами, которая застегивалась спереди на пуговицы. Оруженосец скакал на вороном коне, красивом спереди, но с обвислым крупом. Не знаю, зачем рыцарь взял тяжелое копье. Наверное, надеялся сразиться со мной один на один. За ними двигались конные сержанты в шлемах-черепниках, коротких кольчугах или светло-коричневых жаках, вооруженные короткими пиками, дротиками, арбалетами и мечами или топорами. Кони у многих из них были получше, чем у оруженосца.

Я попал серому в «яблоках» жеребцу в голову. Хороший был конь. Такой стоит сотню франков. Но его хозяин стоит намного дороже. По самым скромным подсчетам, пару франков в день рыцарь имеет только с дороги. Плюс доходы с крестьян, обрабатывающих его поля. Барщины, как таковой, во Франции почти не осталось. Рыцари раздали свои земли арендаторам, получая плату натурой или деньгами. Жеребец сделал еще два шага, а потом передние ноги подогнулись. Рыцарь не успел соскочить, перелетел через голову коня, упав плашмя. Второй стрелой я тяжело ранил вороного жеребца, который встал на дыбы и сбросил не ожидавшего такой подляны всадника. Следующими двумя стрелами завалил двух сержантов, попав обоим в лицо. Остальных перебили мои арбалетчики. Оруженосец, выронив копье, вскочил на ноги и первым делом бросился помогать рыцарю, который с трудом поднимался с каменных плит дороги. Щит, слетев с плеча, валялся на обочине. Левая рука рыцаря была полусогнута. То ли сломал ее, то ли потянул мышцы. Вытянув из ножен меч, он смотрел на склон, отыскивая обидчика. Оруженосец тоже вынул меч из ножен и встал рядом. Рыцарь оттолкнул его локтем левой руки.

— Бросай оружие и сдавайся! — крикнул я.

— Если ты — рыцарь, выходи и сразись со мной! — крикнул рыцарь в ответ.

— С разбойниками, грабящими в мирное время обозы, не сражаюсь, а убиваю их, как позорящих рыцарское звание, — отклонил я предложение и повторил: — Бросай оружие или умрешь!