Большое сердце Петербурга

– А это откуда снято?

– Это вид с Колоннады. Закат.

– Все что ли?

– Хорошего помаленьку. Закат.

– А как же ночь?

– Это будет совсем другая история. Ночью объектив нужен другой и фильтры и выдержка.

– Особенно выдержка, она просто необходима, если хочешь дождаться с ней ночи.

– С кем?

– Это я так просто, мысли вслух.

В воздухе снова повисла пауза.

Невский проспект

Ночью Питер особенно хорош. Невский проспект торопится к Неве, как на свидание. Он весел, сексуален и щедр. Именно таких и любят женщины. Именно таких и готовы ждать всю жизнь, лишь бы пришел. Развеселил, обнял, озолотил.

– Там Невский, – показала Анна рукой. – Невский проспект возник во второй половине тысяча семьсот десятых годов. По сути это была просека сквозь леса и болота, которая должна была соединить два городских центра.

– С ума сойти, здесь были болота. Теперь понимаю, почему Питер так засасывает, – пошутил я.

– Да, стоит только приехать, как влюбился, остался, пропал для всех остальных городов. Эти просеки от Адмиралтейства и от лавры вместе и образовали будущий Невский проспект. Две дороги прокладывались независимо друг от друга, этим объясняется излом магистрали в районе современной площади Восстания. Сначала строили отрезок магистрали от Мойки до Фонтанки, затем работы продолжились на участке от Мойки до Адмиралтейства. Участок проспекта от площади Восстания, где произошел изгиб, до Александро-Невской лавры также в народе называют Старо-Невским.

– Красивая перспектива, но не простая, под своим углом.

– Ты про Невский?

– Я вообще о Питере.

– Невский – это фасад города, но за фасадом, конечно, есть подворотни. Двести сорок прекрасных зданий и еще больше дворов. Правая сторона нечетная – в народе называется «теневая», а левая – четная или «солнечная». Нумерация домов в Петербурге ведется от Главпочтамта, можно ориентироваться на Адмиралтейство – его шпиль виден издалека, но улиц с исключениями хватает. Часто улица начинает отсчет домов от реки или канала, в общем, от воды. Если же набережных на горизонте не видно, то началом улицы будет считаться площадь или проспект: к примеру, дома на Литейном проспекте нумеруются от Невы, а на Владимирском, который его продолжает, – от Невского.

– Я же говорю, город непростой.

– Не простой, – сознательно разделил я слова, приобнял Анну и подтолкнул вперед.

– Да, простаивать здесь никак нельзя, можно замерзнуть и превратиться в мрамор, – улыбнулась шутке Анна. – О Невском говорить бесполезно, по Невскому надо гулять. Давай пройдемся по нему завтра, я покажу тебе самые занимательные места. Невский проспект. Итальянская улица. Аничков мост

Питер – город, где каждый немного пишет, кто ручкой, кто кистью, а кто походкой.

Я обнял Анну, едва мы встретились у метро «Адмиралтейская».

– Хватит уже обниматься, пошли гулять. Невский ждет, – выскочила она из моих объятий, я поспешил ее догнать.

– Знаешь этот дом, дом Котомина? – остановились мы под вывеской «Невский проспект, 18». – Раньше здесь находилась кондитерская «Вольфа и Беранже».

– Это где Пушкин встретился перед дуэлью со своим секундантом?

– Да, с Данзасом, прямо в этом кафе, правда, неизвестно, за каким столом, – указала она на столики открытого кафе, за которыми сидели туристы. Туристов видно издалека, они все время что-то снимают.

– Как удивительно созвучны. В школе я их путал, Данзаса и Дантеса. Забавно, что Пушкин ценой своей жизни затащил последнего в историю, вместе со всеми родственниками.

– Он всех увековечил, кто когда-либо к нему прикасался. А Дантес прикоснулся к самому святому – к жене.

– Поэтому его так много в нашей истории; представляю, какая брешь потом образовалась в литературе, – посмотрел я на Арку Главного штаба, что вела к Дворцовой площади, словно это и была та самая брешь.

– Ты знаешь, что это кафе оказалось знаковым не только для Пушкина, но и для Достоевского. Здесь же Достоевский познакомился с Петрашевским. Так плодотворно, что стал членом политического кружка.

– Нет, не знал, – все еще смотрел я на туристов, которым было до лампочки, кто здесь сидел до них.

– Ну пойдем, пойдем дальше. Сегодня здесь нет ни того, ни другого, только его величество турист, – потянула меня за рукав Анна. Я повиновался, мы двинулись дальше в перспективу. – Здесь параллельно Невскому идет улица Итальянская. Там находилось знаменитое кабаре «Бродячая собака» – первое ночное литературно-артистическое кабаре в России. Ты же почти филолог, тебе, наверное, интересно, где зависала литературная элита.

– Я теперь почти реставратор, – усмехнулся я. Как много сейчас стало почти дизайнеров, почти художников, почти переводчиков, почти политиков – почти профессионалов. Я влился в этот круг почти-творцов.

– Ну куда же без художников, – утешила меня Аня. – Хочешь заглянуть?

– А что там?

– Там Ахматова, Гумилев, Маяковский, Северянин, Мейерхольд, Аверченко, Толстой. Они были завсегдатаями этого злачного места. – Вот в этом доме, указала на герб Анна. На нем была изображена собака, ставящая лапу на театральную маску. – В названии обыгран образ художника как бесприютного пса. Теперь здесь кафе.

– Зайдем? – неформально пригласил я девушку в кафе.

– Давай, интересно, что там теперь.

Мы зашли внутрь. Сумрачно и прохладно, пахло поэзией и театром.

– Стихами пахнет, – заметила Анна.

Все столики были заняты, почти все, мы нашли один свободный недалеко от сцены. На сцене девушка читала очень самозабвенно, прикрыв глаза, стихи:

Да, я любила их, те сборища ночные, —

На маленьком столе стаканы ледяные,

Над черным кофеем пахучий, тонкий пар,

Камина красного тяжелый, зимний жар,

Веселость едкую литературной шутки

И друга первый взгляд, беспомощный и жуткий[2].

– Ахматова, – узнал я по интонации.

– Что вижу, то пою, это же про «Бродячую собачку».

– Да? Что-то есть, но не все. Стаканов ледяных не хватает, – улыбнулся я.

– Еще бы, конечно, стаканы были другие.

– Главное – люди.

– Все было иначе. Здесь заправляли акмеисты. Бродячее собачье бытие заставило их поделить все человечество на две половины: на богему и на «фармацевтов».

– Фармацевты? Никогда не слышал.

– Фармацевты – это все остальные люди. Они покупали билеты в кабаре за приличные деньги.

– То есть деньги публики – это лекарство для богемы?

– Ну да. Это только у романтиков лечит время, в реальной жизни – только деньги, – грустно заключила Анна. Она впала в какую-то глубокую задумчивость.

– Может, кофе?

– Нет, пойдем дальше, пока погода хорошая, – проснулась Анна. – Вообще, Невский проспект – место встреч многих литературных персонажей и их авторов, – продолжала Анна, когда мы вышли из подвала на свет. Ярко светило солнце. – Помнишь «Невский проспект» Гоголя? Как поручик Пирогов и художник Пискарев видят здесь прелестных женщин и бегут за ними. В этом плане на Невском мало что изменилось.

– Вижу, все вооружены красотой. – Со значением посмотрел я на Анну.

– Что ты на меня так смотришь?

– Я не на тебя.

– Тогда тем более. Я вижу, ты вошел в роль героев Гоголя.

– А кому не хочется быть героем. Героем своего времени.

– Ну если ты все время будешь смотреть на меня, то шансов немного.

– А куда мне смотреть?

– На дома.

– Хорошо, тогда… Дом Раскольникова где?

– Как резко ты повернул. Это на Гражданской улице, в доме Иохима. Место не очень романтическое, но если очень хочешь, зайдем. Там все так и есть, как в книге, к четвертому этажу ведут знаменитые тринадцать ступеней. Достоевский жил там неподалеку, возможно, даже был знаком со своим героем. С такой точностью зашифровал тот район. Помнишь? «С-й переулок», «К-н мост», «В-й проспект».

– Все как в настоящем детективе.

– А по факту: Столярный переулок, Кокушкин мост, Вознесенский проспект.

– Но это не по пути?

– Нет, это в следующий раз.

– А сейчас куда идем?