Помоги проекту - поделись книгой:
Вторая часть «Дон Кихота» была написана, по-видимому, в 1613 году и появилась в продаже в ноябре 1615 года. Но ей предшествовал подложный второй том «Дон Кихота» некоего Алонсо Фернандеса Авельянеды, вышедший в свет летом или осенью 1614 года. Кем был автор этой фальшивки, скрывший себя под псевдонимом, до сих пор, несмотря на ряд высказанных более или менее веских гипотез, остается невыясненным. Сервантес узнал о появлении подложного «Дон Кихота», когда писал 59-ю главу второй части. Очень вероятно, что слух о скором выходе в свет продолжения «Дон Кихота» распространился в литературных кругах вскоре после того, как Сервантес приступил к написанию второй части. Не лишено вероятия, что Сервантес знакомил со второй частью своих литературных друзей, и не случайно подложный «Дон Кихот» Авельянеды опередил на год вторую часть романа. Но если подлинное имя автора фальшивки остается до сих пор невыясненным, то совершенно очевидна ее реакционная направленность. Об этом свидетельствует предисловие, написанное в оскорбительном для Сервантеса тоне, полное язвительных намеков и прямой издевки. С большой долей основания можно предположить, что автор подложного «Дон Кихота», столь надежно скрывший себя под псевдонимом, и круги, его вдохновившие, преследовали не просто спекулятивно-коммерческую цель, а старались нанести удар мировой славе романа. Возможно, что в данном случае за Авельянедой стояли агенты инквизиции, в свое время недооценившие социальную направленность «Дон Кихота» и теперь сводившие с романом свои счеты. Действительно, запрещать книгу, когда она приобрела такую громкую и почетную известность повсюду - в Западной Европе и за океанами в колониях,- было бы делом нелепым. Гораздо целесообразнее казалось подорвать значение книги, ослабить к ней, а следовательно, к ее продолжению интерес у читателей.
До сих пор остается невыясненным, знал или не знал Сервантес подлинное имя автора фальшивки. Обычно принято считать, что не знал. Но это маловероятно. Подложный «Дон Кихот» был встречен Сервантесом с большим и вполне законным раздражением и, несомненно, ускорил его смерть. И все же Сервантес ограничился лишь гневной отповедью по адресу своего таинственного врага. Если он и не знал его имени, то мог иметь на этот счет свои подозрения и как человек, уже не раз страдавший от произвола властей, предпочел отказаться от прямой схватки. Впрочем, подложный «Дон Кихот», несмотря на свою бесспорную литературность и бойкость написавшего его пера, особенного успеха не имел и прошел, в общем, незамеченным.
В промежутке между выходом в свет первой и второй частей «Дон Кихота», в 1613 году, вышло в свет второе по своей литературной значимости произведение Сервантеса, а именно его «Назидательные новеллы». Новеллы заслужили похвалу даже литературных врагов Сервантеса, не говоря уже о друзьях и почитателях автора. Переведенные вскоре после своего появления на французский, английский, итальянский и голландский языки, новеллы послужили источником для ряда сценических переделок. Радушный прием, оказанный испанскими писателями «Назидательным новеллам», является хотя и косвенным, но все же бесспорным признанием справедливости слов Сервантеса о том, что «он был первый, кто начал писать новеллы по-кастильски, ибо все печатавшиеся в Испании многочисленные новеллы были переведены с иностранных языков». Никто не оспаривал и авторских прав Сервантеса, выраженных в словах: «...все повести сборника моя полная собственность; сочиняя их, я никому не подражал и никого не обкрадывал. Они зачаты в моей душе, рождены на свет моим пером, а ныне им предстоит расти и расти на руках у печатного станка». И Сервантес в своем утверждении был совершенно прав, так как ничего равного «Назидательным новеллам» не знала до него испанская проза. «Назидательные новеллы» «открывали свободный путь», как выразился о них сам Сервантес в своей поэме «Путешествие на Парнас», не только кастильской речи». Этот «свободный путь» заключался в искусном сочетании художественного вымысла, элементов сказочного, фантастического с реалистическим восприятием окружающей действительности.
Сборник состоит из двенадцати повестей, написанных в разное время. Одни из них - «Великодушный поклонник», «Ринконете и Кортадильо», «Ревнивый эстремадурец» - относятся к раннему, «севильскому» периоду творчества Сервантеса. Другие, вроде прелестной и имевшей большое литературное потомство новеллы «Цыганочка», были написаны незадолго до выхода сборника. Время написания остальных устанавливается приблизительно 1603-1612 годами. Насколько можно судить по повести «Ринконете и Кортадильо» и «Ревнивый эстремадурец», сохранившимся в своей первой редакции, в «Собрании Порраса», новеллы перед включением их в сборник подверглись переработке.
По содержанию своему «Назидательные новеллы» перекликаются со вставными эпизодами «Дон Кихота» и с основной сюжетной тканью романа и являются своеобразными литературными «заготовками», которые благодаря их художественным достоинствам обрели пpaво на самостоятельную жизнь. Написанные в различные периоды творческой жизни Сервантеса «Новеллы» отличаются большим разнообразием сюжета. Здесь есть повести любовно-героические («Сила крови», «Две девицы», «Сеньора Корнелия»), фантастические, с преобладанием художественного вымысла над реалистическим изображением действительности («Цыганочка», «Высокородная судомойка», «Английская испанка»), остро сатирические («О беседе собак», «Ринконете и Кортадильо», «Обманный брак»), автобиографические («Великодушный поклонник»), философские («Лиценциат Видриера» ), психологические («Ревнивый эстремадурец»). Такое распределение новелл сборника по группам является однако условным, так как характерные жанровые особенности того или другого ряда встречаются во всех повестях.
Есть все основания полагать, что новеллистическое богатство Сервантеса не ограничивалось двенадцатью повестями сборника. В упомянутом нами «Собрании Порраса» имелась еще одна, тринадцатая новелла, «Подставная тетка», с известным правом приписываемая Сервантесу и, вероятно, не включенная им в сборник ввиду ее чрезмерно натуралистического содержания, ни в какой степени не отвечавшего назидательным целям даже в том широком смысле слова, в каком их понимал писатель. К «Назидательным новеллам» следует отнести также вставные главы и эпизоды «Дон Кихота» («Повесть о безрассудно-любопытном» и рассказ пленника из первой части романа). В предисловии к сборнику, а также в посвящении к «Странствиям Персилеса и Сихизмунды», написанном, как мы уже говорили, за несколько дней до смерти, Сервантес упоминает задуманную им книгу «Недели в саду», которая, весьма возможно, должна была вылиться в форму сборника новелл наподобие «Назидательных». Не подлежит сомнению, что при составлении сборника 1613 года Сервантес подверг тщательному пересмотру и отбору имевшиеся у него литературные «заготовки». О значении, которое он придавал «Назидательным новеллам», дает ясное представление продуманное и умелое размещение повестей. Сборник открывается «Цыганочкой», изображающей испанскую действительность, какой она, по мысли автора, должна быть, и завершается повестью «О беседе собак», в которой показано подлинное, достаточно отвратительное лицо этой современной испанской действительности. «Назидательность» повествования в этой новелле приобретает остро обличительный характер. Устами своих бессловесных героев Сервантес выносит суровый приговор социальной несправедливости и всем другим уродливым явлениям испанской жизни его времени.
Если «Назидательные новеллы» еще больше упрочили литературную славу их создателя, то нельзя сказать того же о другом сборнике, выпущенным Сервантесом в 1615 году, незадолго до выхода в свет второй части «Дон Кихота». Мы имеем в в иду «Восемь комедий и восемь интермедий» - сборник, прошедший незамеченным, несмотря на интересный пролог к нему и художественные достоинства двух стихотворных комедий («Забавница» и «Педро де Урдемалас») и всех интермедий. Неудача сборника лишний раз подтверждает мысль о том неприязненном отношении, которое встречала у современников Сервантеса его драматургия. (Исключение составляет трагедия «Нумаисия», о которой мы говорили выше.)
Героем комедии «Педро де Урдемалас» является персонаж испанского фольклора, остроумный пройдоха, потешающийся над своими хозяевами и другими людьми. Обе комедии - «Педро де Урдемалас» и «Забавница» - относятся к 1610-1611 годам и по своим бесспорным художественным достоинствам стоят много выше «Обители ревности», «Лабиринта любви», трех восточных комедий и «Благочестивого негодника». Остается предположить, что включение Сервантесом в сборник художественно неравноценных комедий было обусловлено не отсутствием внимания или заботы со стороны автора, а, вероятно, стремлением уже тяжело больного писателя сохранить, несмотря на пренебрежительное отношение издателей и директоров театров, свое драматургическое наследство, передать его потомству.
Но не одними только художественными недостатками первой, комедийной части сборника объясняется неуспех его у современников. Есть все основания предполагать, что причины лежат гораздо глубже. Враг «нелепостей» и «несуразностей», а их встречалось немало в комедиях драматургов новой школы, убежденный противник того, что в наше время мы называем «коммерческим театром» Сервантес стремился к утверждению на испанской сцене начал здорового реализма, своими национальными корнями уходящего в самую толщу народной жизни.
С большой полнотой и блеском этот новый подход Сервантеса проявился в восьми интермедиях, составляющих вторую часть сборника 1615 года. Для этих целей Сервантес использовал интермедийный жанр, обязанный своей литературной формой одному из основоположников испанской драматургии, Лопе де Руада. Под пером Сервантеса примитивные интермедийные сценки - их непосредственной целью было развлекать зрителя в антрактах — превратились в небольшие по размерам и в то же время вполне законченные бытовые комедии, способные, как доказала их позднейшая история, жить самостоятельной жизнью. В создании нового типа «интермедий» и заключался богатый вклад Сервантеса в сокровищницу национального испанского театра - вклад, не понятый и недостаточно оцененный его современниками, вклад, показывающий, что не только как романист, но и как драматург он опередил свое время. Его интермедии, написанные в основном прозой (только три из них: «Вдовый мошенник», «Избрание судей в Догансо» и «Пречистая дева Гуадалупская» - выдержаны целиком в стихах), однородны по своему составу, а это говорит за то, что в отличие от комедий сборника большая часть их была написана приблизительно в одно время ( около 1610-1611 годов). Народность интермедий, их живой разговорный язык, разнообразие персонажей, большая динамичность и жизненность сюжетов - словом, их высокий художественный реализм указывал тот новый путь, по которому должен был пойти в своем развитии испанский театр. Эти основные свойства интермедий Сервантеса по достоинству оценил их переводчик на русский язык великий классик русского театра А. Н. Островский. «Эти небольшие произведения, писал он, - представляют истинные перлы искусства по неподражаемому юмору и по яркости и силе изображения самой обыденной жизни... Вот настоящее высокое реальное искусство»[6].
VI
Заключительный период в жизни Сервантеса, очень богатый в творческом отношении, протекал в основном в Мадриде, куда Сервантес перебрался после провозглашения этого города столицей королевства и переезда туда двора в 1606 году. Последнее время его пребывания в Вальядолиде было омрачено незаконным и совершенно нелепым арестом, которому были подвергнуты как сам Сервантес, так и его близкие в связи с убийством вблизи их дома одного молодого дворянина, а также препирательством с казначейством по делу о финансовой отчетности.
Когда именно Сервантес окончательно обосновался в Мадриде, точно не выяснено, но, по-видимому, около 1608 года. Как и в Вальядолиде, он жил здесь в бедных кварталах. Несмотря на ту громкую известность, которую принес писателю «Дон Кихот», материальное положение его семьи не стало легче. Мало что изменилось в отношении к нему официальной Испании и ее литературных кругов: для них он по-прежнему был человеком неугодным, малоприемлемым. Но, не улучшив положения Сервантеса, огромный успех его романа побудил писателя продолжать работу над прозой, непревзойденным мастером которой он был.
1605-1610 годы были временем усиленной его работы над произведениями, вышедшими позднее, - новеллами, комедиями, интермедиями и второй частью его романа. Эти годы для него были омрачены кончиной обеих его сестер (Андреи, умершей в 1609 году, и Мадалены - в начале 1611 года), перед смертью постригшихся в монахини, и вторым браком его дочери Исавели Сааведра, увеличившим материальную стесненность писателя в связи с требованием жениха гарантировать приданое. Примеру сестер Сервантеса последовала и жена его, также принявшая постриг. Да и сам Сервантес вступил в 1609 году в состав Братства рабов святейшего причастия, членами которого были не только высокопоставленные особы, но и ряд крупных испанских писателей (в том числе Лопе де Вега и Кеведо) . Позднее, в 1613 году, Сервантес стал терциарием (членом полумонашеского религиозного братства мирян) Францисканского ордена и накануне смерти принял «полное посвящение». Мы упоминаем здесь об этом потому, что на основании этих фактов реакционные литературоведы и критики пытаются зачислить Сервантеса в ряды писателей-реакционеров, сделав из него нечто вроде покаявшегося в конце своей жизни грешника. Между тем поступками Сервантеса в этом случае могли руководить соображения не религиозного характера, а стремление заручиться покровительством влиятельных членов Братства и обеспечить себе помощь в случае болезни и острой нужды (такая помощь входила в кpyr обязанностей терциариев). В пользу такого предположения говорит тот факт, что своих двух покровителей — графа Лемосского, которому он посвятил «Назидательные новеллы», «Восемь комедий и восемь интермедий», вторую часть «Дон Кихота» и «Странствия Персилеса и Сихизмунды», и кардинала-епископа Толедо и главного инквизитора дона Бернардо де Сандоваля-и-Рохаса — Сервантес нашел именно среди Братства. Как ни мала была помощь этих покровителей, она все же вносила некоторое облегчение в его скудную жизнь, гарантировала от новых притеснений со стороны мелких властей.
VII
В поэме «Путешествие на Парнас», написанной, по-видимому, в 1612 году, но увидевшей свет только в 1614-м, Сервантес подводит итог своей скорбной, но полной творческих достижений жизни.
В поэме описывается поездка писателя из Мадрида в морской порт Картахену, где он садится на корабль Меркурия, прибывший в Испанию в поисках хороших поэтов для защиты Парнаса от нападения бездарных рифмачей. Вместе с Меркурием и большой толпой писателей, спустившихся на корабль в виде проливного дождя, Сервантес приплывает в Грецию. По дороге корабль заходит в Валенсию, где принимает на борт новую группу поэтов. Как проливной дождь, так и новый приток поэтов на корабль и позже на Парнас дают возможность Сервантесу отозваться с похвалой о творчестве многих из них. (Всего в поэме даются более или менее четкие характеристики 241 испанскому писателю, и это делает «Путешествие на Парнас» ценнейшим материалом для литературоведов.) На Парнасе, куда восходят прибывшие писатели, Сервантес обращается к Аполлону с приветственной речью, в которой перечисляет свои заслуги, все, что им сделано для национальной литературы. К берегу в это время приближается корабль с бездарными писателями. Они осыпают ранее прибывших талантливых и одаренных людей ( в том числе и самого Сервантеса) язвительной бранью. Аполлон приказывает богу морей Нептуну потопить корабль. Но и это не cпacaет Парнас от бездарных писак. Корабль потоплен, но его пассажиры выплывают в виде тыкв и надутых бурдюков. Они готовятся к штурму Парнаса. Им помогают привычные спутники литературных бездарностей: Тщеславие, Лень, Высокомерие, Ложь, Зависть. Штурм, которому предшествует бомбардировка Парнаса тяжеловесными томами литературного чтива, отбит войсками Аполлона, успевшего подготовить сопротивление силами прибывших талантов. Враг разгромлен и обращен в бегство. За этим следует торжественный пир победителей, в котором принимают участие «Дева несравненной красоты» Поэзия и девять Муз. Они венчают лаврами своих верных служителей.
Поэма кончается возвращением Сервантеса, усыпленного богом сна Морфеем, в Мадрид. По пути он навещает в Неаполе своего боевого друга Промонторьо и становится свидетелем празднеств, устроенных там в вице-королем графом Лемосским. В Мадриде писатель вновь попадает в обстановку убогой, неприглядной жизни. Его, утомленного долгой дорогой и всем пережитым, ожидает жесткая постель. Послесловием к поэме служит прозаическое «Добавление», описывающее встречу Сервантеса с одним его молодым поклонником, вручающим ему послание Аполлона. В послании содержатся льготы, правила и наставления для испанских поэтов.
Важность поэмы «Путешествие на Парнас» для изучения испанской литературы Золотого века совершенно очевидна. Она дает нам возможность составить представление о литературном окружении Сервантеса, о его литературных симпатиях и антипатиях.
Не менее важным является знакомство с этой поэмой и для определения тех условий, в которых жил последние годы великий автор «Дон Кихота», его душевного состояния. Меркурий при посадке Сервантеса на корабль в Картахене поражен его нищенским видом. Он обращается к писателю с упреком:
Сервантес объясняет свой жалкий вид тем, что «проклятая нищета», его измучившая, не дала ему возможности приобрести другую одежду. Аполлон, выслушав приветственную речь Сервантеса, несмотря на «нищенскую наготу» писателя, приглашает его сесть рядом с ним. Сервантес отказывается: он «не богат, не знатен от рожденья и сверху покровительства не ждет». Вот как он говорит о себе:
И бог cвeтa, поэзии и красоты Аполлон бессилен утешить престарелого писателя, обиженного судьбою. Какой горький итог могучей творческой жизни! А между тем боги прекрасно отдают себе отчет в величии Сервантеса, человека и художника. Тот же Меркурий, глядя на море, воздает хвалу Сервантесу за героизм, проявленный в день Лепантского сражения.
— говорит Меркурий, обращаясь к писателю, —
Дальше Меркурий пробует поднять подавленное настроение писателя перечислением его литературных заслуг и восторженными похвалами.
восклицает вестник боrов, —
VIII
Последним предсмертным произведением, вышедшим из-под пера Сервантеса, был его роман «Странствия Персилеса и Сихизмунды». Датой окончания романа принято считать 19 апреля 1616 года, которой писатель пометил посвящение своего последнего творения графу Лемосскому. Роман увидел свет уже после смерти Сервантеса, в апреле 1617 года, и это обстоятельство представляется важным, так как остается и, к несчастью, навсегда останется невыясненным, какие из тех сентенций, которые содержит в себе роман, принадлежат автору и какие были внесены цензурой и издателем.
Сам Сервантес считал «Странствия» своей лучшей вещью. Высокую оценку получил роман и у современников. За один только 1617 год он был издан в Испании девять раз, причем издавался в разных городах — факт, свидетельствующий о большой его популярности. По-видимому, оценка романа современниками Cеpвантеса совпадала с высокой похвалой, высказанной цензором Хосе де Вальдивьесо в его «одобрении». «Изо всех оставленных им (автором) сочинений, - писал цензор, - ни одно не превосходит это талантливостью, изысканностью и занимательностью; в преклонном возрасте, уже почти в объятиях смерти, он пропел эту последнюю лебединую песню дивного своего таланта». Кстати сказать, в этом одобрении обращает на себя внимание посмертное признание заслуг Сервантеса перед родной литературой. Цензор называет писателя «прославленным сыном нашей нации», «отцом многих детей, коими он осчастливил ее и возвеличил». Признание это, если вспомнить жалобы Сервантеса в «Путешествии на Парнас», звучит горькой иронией.
«Странствия Персилеса и Сихизмунды», породившие немало сценических переделок, имели несомненный успех и за пределами Испании: уже в ближайшие годы роман был переведен на многие языки. На русском языке «Повести, взятые из «Персилеса и Сихизмунды», романа Кервантова» в переводе с французского появились в «Новой сельской библиотеке» в 1781 году. Полностью в русском переводе «Странствия Персилеса и Сихизмунды» публикуются в нашем издании впервые.
С течением времени отношение читателей к последнему произведению Сервантеса изменилось. Объясняется это тем, что, выдержанные в форме романа-эпопеи, «Странствия» по своему содержанию и художественным особенностям принадлежат в своих первых двух фантастических частях к разряду столь излюбленной в XV-XVII веках книжной «ученой» литературы, далекой от реальной жизни и устаревавшей по мере продвижения науки вперед. Образцом для Сервантеса, поскольку речь идет о первых двух частях, действие которых происходит в «странах северных льдов и сияний», послужила «Эфиопская повесть» о любви Феагена и Хариклеи греческого писателя Гелиодора (III век нашей эры). Литературную зависимость в данном случае признает и сам Сервантес, сообщающий о своем намерении соперничать с Гелиодором. Задача эта представляла бесспорные трудности, так как «Эфиопская повесть» пользовалась в Западной Европе большим успехом и переводилась в Испании, где выдержала несколько изданий. Кроме «Эфиопской повести», у Сервантеса имелись и другие образцы для «соревнования», вроде любовного романа Ахилла Татия «Левкита и Клитофонт», также очень популярного у испанских читателей.
«Соперничество» с Гелиодором привело к тому, что местом действия для первых двух книг «Странствий Персилеса и Сихизмунды» Сервантес избрал архипелаг островов на севере Европы и Прибалтийский район как территорию, совершенно отличную от Эфиопии греческого автора. Действие в первых двух книгах «Странствий» развертывается в Исландии (Фуле), на острове Готланд (в романе - Голландия), в Норвегии; в ходе повествования упоминаются Англия, Ирландия, Дания, наследным принцем которой является один из ведущих персонажей, Арнальд. Такой выбор места действия требовал привлечения наряду с литературными образцами книг полунаучного содержания - путешествий в северные страны, описания быта их населения, современных космографий и тому подобного. Такими пособиями при написании двух первых частей романа для Сервантеса были книги Террита де Фер о плаваниях Виллена Баренца по северным морям («Дневник мореплавания»), братьев Никколо и Антонио Дзено и особенно капитальный труд упсальского епископа Улава Магнуса «История северных народов, рассказ о жизни северных племен, об их расселении, занятиях, нравах, обычаях, познаниях и ремеслах, образе правления и существования, войнах, жилищах, утвари, горных промыслах и других удивительных вещах, равно, как и почти обо всех зверях, живущих на севере, и о его природе». Из этого пространного названия явствует, каким ценным был труд Улава Магнуса для Сервантеса. Именно из этого труда и приложенных к нему гравюр и перекочевали в «Странствия Персилеса и Сихизмунды» отдельные сюжетные мотивы, сведения иногда достоверные, но чаще фантастические, вроде рассказов о волках-оборотнях, о чернокнижниках, волшебниках и колдуньях, которым Сервантес уделяет большое место в с воем повествовании в качестве приключенческого материала, но к которым относится с недоверием и плохо скрываемой иронией, что вполне отвечает взглядам его на этот счет в его назидательной новелле «О беседе собак».
Третья и четвертая книги романа возвращают героев из туманов и льдов Севера на горячую почву романского юга Европы — в Португалию, Испанию, Италию, в Рим, - где повесть приходит к своей благополучной развязке. Хотя в этих книгах также встречается немало фантастического, однако в основном они выдержаны в реалистическом плане. Такое несоответствие двух первых и двух последних книг наводит на мысль, что роман писался длительное время, с перерывами, а тот факт, что по своему содержанию он подходит к схеме идеального повествования, которую набрасывает в 47-й главе первой части «Дон Кихота» толедский каноник, повествования, призванного сменить «лишенные всякого истинного искусства» рыцарские истории, подтверждает мнение, что «Северная история» была начата до «Дон Кихота», вероятно, в девяностых годах XVI столетия. К тому же заключению приводит бесспорное сходство «Северной истории» с «Галатеей». Позднее, по-видимому, около 1610 года, Сервантес возвратился к роману и, возможно, подверг ранее написанное существенной переработке. По крайней мере вторая книга но многом отлична от первой: показ событий в действии и короткие вводные новеллы сменяются в ней пространным рассказом ведущего героя повествования Персилеса (Периандра) о его прошлом, любовная фабула становится сложнее и разработанней, автор в ряде случаев как бы подсмеивается над собой и над своими персонажами. Можно с большой долей вероятия предположить, что в последней стадии подготовки романа содержащиеся в ней прославления католической религии, звучащие с подчеркнутой нарочитостью, были усилены самим автором или его не в меру благочестивым цензором. К несчастью, именно эти восхваления, а также некоторые сентенции широко используются реакционной критикой, стремящейся на основании их исказить и умалить гуманистическую направленность «Северной истории», зачислить Сервантеса в разряд правоверных католиков.
Роман о превратностях и горестях человеческой судьбы — «Странствия Персилеса и Сихизмунды» - это огромное полотно с множеством героев и переплетающихся между собою историй, с постоянной сменой картин бурь, кораблекрушений, битв и т. п. Приходится удивляться искусству, с которым автор, вводя в сюжетную ткань все новых героев и новые эпизоды, умеет сохранить единство действия. Это достигается тем, что автор ни на мгновение не забывает о главной высоко-гуманистической идее романа — всепобеждающей силе любви Персилеса и Сихизмунды, перед которой рушатся все препятствия. Той же теплотой человеческого чувства согреты и многие из второстепенных эпизодов романа.
Сочувствуя героям в их несчастьях, Сервантес невольно обращается к выяснению причин невзгод и бедствий, к осуждению дающего их социального зла. В романе, особенно в его реалистической части, встречается немало авторских высказываний, в которых нельзя не усмотреть намеков на несовершенство государственного строя и образ жизни в Испании. Таковы отзывы Сервантеса о «неправедных судьях» и судейских чиновниках-стяжателях, мало чем уступающие по резкости выражения оценке, которую дает им разумный пес Берганца в новелле «О беседе собак». С не меньшей, если только не с большей силой обрушивается Сервантес в романе на власть королей. В главе XV первой книги Сервантес устами своих героев выносит приговор плохим королям, а в XVII главе рассказывает о низвержении народом короля Поликарпа и казни его ближайшей советницы колдуньи Сенотьи, уличенных в поджоге дворца, приведшем к пожару города. В романе имеется немало и других мест, показывающих, что в «Северной истории» Сервантес в основном оставался верен гуманистическим идеям своего творчества. И поэтому совершенно прав наш замечательный советский сервантист К. Н. Державин, автор прекрасной книги о гениальном испанце, считающий, что «Странствия Персилеса и Сихизмунды» были «написаны той рукой, которая неизменно стремилась сочетать истинную рыцарственность благородных помыслов с высокой разумностью и человечностью гyманистической народной моралью»[7].
Сервантес умер 23 апреля 1616 года. За четыре дня до смерти он подписал свое посвящение «Северной истории» графу Лемосскому. Он был похоронен в указанном им самим монастыре за счет благотворительных сумм Братства.
Завершилась многострадальная, но исполненная благородства и величия жизнь писателя и гражданина. «Простите, радости! Простите, забавы! Простите, веселые друзья! Я умираю в надежде на скорую и радостную встречу в мире ином». С таким прощальным приветом обратился гениальный испанец к своим читателям в предисловии к своему последнему творению.
Однако не в мире ином, несуществующем, загробном, встретился он снова со своими друзьями и почитателями: эта встреча произошла в том реальном мире, в котором он жил и творил. Сервантес вечно жив в памяти людей, так же как живы и его бессмертные герои - рыцарь и оруженосец, по-прежнему странствующие в поисках добра, справедливости и красоты по необъятным равнинам своей многострадальной родины. И с особой силой и полнотой эта любовь прогрессивных людей всего мира к гениальному писателю проявляет себя в Советском Союзе, где его книги выходят огромными тиражами на языках нашей многонациональной страны, где его жизнь и творчество являются предметом постоянного любовного изучения. Данью любви и уважения к творчеству Сервантеса является и настоящее издание его лучших произведений - издание, ставящее своею целью дать возможность нашим читателям познакомиться с бессмертным наследством великого гения человечества.
«Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский»
Часть первая
Посвящение герцогу Бехарскому
Ввиду того, что Вы, Ваша Светлость, принадлежа к числу вельмож, столь склонных поощрять изящные искусства, оказываете радушный и почетный прием всякого рода книгам, наипаче же таким, которые по своему благородству не унижаются до своекорыстного угождения черни, положил я выдать в свет Хитроумного идальго Дон Кихота Ламанчского под защитой достославного имени Вашей Светлости и ныне, с тою почтительностью, какую внушает мне Ваше величие, молю Вас принять его под милостивое свое покровительство, дабы, хотя и лишенный драгоценных украшений изящества и учености, обычно составляющих убранство произведений, выходящих из-под пера людей просвещенных, дерзнул он под сенью Вашей Светлости бесстрашно предстать на суд тех, кто, выходя за пределы собственного невежества, имеет обыкновение при разборе чужих трудов выносить не столько справедливый, сколько суровый приговор, — Вы же, Ваша Светлость, вперив очи мудрости своей в мои благие намерения, надеюсь, не отвергнете столь слабого изъявления нижайшей моей преданности.
Пролог
Досужий читатель! Ты и без клятвы можешь поверить, как хотелось бы мне, чтобы эта книга, плод моего разумения, являла собою верх красоты, изящества и глубокомыслия. Но отменить закон природы, согласно которому всякое живое существо порождает себе подобное, не в моей власти. А когда так, то что же иное мог породить в темнице[9] бесплодный мой и неразвитый ум, если не повесть о костлявом, тощем, взбалмошном сыне, полном самых неожиданных мыслей, доселе никому не приходивших в голову, — словом, о таком, какого только и можно было породить в темнице, местопребывании всякого рода помех, обиталище одних лишь унылых звуков. Тихий уголок, покой, приветные долины, безоблачные небеса, журчащие ручьи, умиротворенный дух — вот что способно оплодотворить самую бесплодную музу и благодаря чему ее потомство, едва появившись на свет, преисполняет его восторгом и удивлением. Случается иной раз, что у кого-нибудь родится безобразный и нескладный сын, однако же любовь спешит наложить повязку на глаза отца, и он не только не замечает его недостатков, но, напротив того, в самых этих недостатках находит нечто остроумное и привлекательное и в разговоре с друзьями выдает их за образец сметливости и грации. Я же только считаюсь отцом Дон Кихота, — на самом деле я его отчим, и я не собираюсь идти проторенной дорогой и, как это делают иные, почти со слезами на глазах умолять тебя, дражайший читатель, простить моему детищу его недостатки или же посмотреть на них сквозь пальцы: ведь ты ему не родня и не друг, в твоем теле есть душа, воля у тебя столь же свободна, как у всякого многоопытного мужа, у себя дома ты так же властен распоряжаться, как король властен установить любой налог, и тебе должна быть известна поговорка: «Дай накроюсь моим плащом — тогда я расправлюсь и с королем». Все это избавляет тебя от необходимости льстить моему герою и освобождает от каких бы то ни было обязательств, — следственно, ты можешь говорить об этой истории все, что тебе вздумается, не боясь, что тебя осудят, если ты станешь хулить ее, или же наградят, если похвалишь.
Единственно, чего бы я желал, это чтобы она предстала пред тобой ничем не запятнанная и нагая, не украшенная ни прологом, ни бесчисленным множеством неизменных сонетов, эпиграмм и похвальных стихов, коими обыкновенно открывается у нас книга. Должен сознаться, что хотя я потратил на свою книгу немало труда, однако ж еще труднее было мне сочинить это самое предисловие, которое тебе предстоит прочесть. Много раз брался я за перо и много раз бросал, ибо не знал, о чем писать; но вот однажды, когда я, расстелив перед собой лист бумаги, заложив перо за ухо, облокотившись на письменный стол и подперев щеку ладонью, пребывал в нерешительности, ко мне зашел невзначай мой приятель, человек остроумный и здравомыслящий, и, видя, что я погружен в раздумье, осведомился о причине моей озабоченности, — я же, вовсе не намереваясь скрывать ее от моего друга, сказал, что обдумываю пролог к истории Дон Кихота, что у меня ничего не выходит и что из-за этого пролога у меня даже пропало желание выдать в свет книгу о подвигах столь благородного рыцаря.
— В самом деле, как же мне не бояться законодателя, издревле именуемого публикой, если после стольких лет, проведенных в тиши забвения[10], я, с тяжким грузом лет за плечами, ныне выношу на его суд сочинение сухое, как жердь, не блещущее выдумкой, не отличающееся ни красотами слога, ни игрою ума, не содержащее в себе никаких научных сведений и ничего назидательного, без выносок на полях и примечаний в конце, меж тем как другие авторы уснащают свои книги, хотя бы даже и светские, принадлежащие к повествовательному роду, изречениями Аристотеля, Платона и всего сонма философов, чем приводят в восторг читателей и благодаря чему эти самые авторы сходят за людей начитанных, образованных и красноречивых? Это еще что, — они вам и Священное писание процитируют! Право, можно подумать, что читаешь кого-нибудь вроде святого Фомы[11] или же другого учителя церкви. При этом они мастера по части соблюдения приличий: на одной странице изобразят вам беспутного повесу, а на другой преподнесут куцую проповедь в христианском духе, до того трогательную, что читать ее или слушать — одно наслаждение и удовольствие. Все это отсутствует в моей книге, ибо нечего мне выносить на поля и не к чему делать примечания; более того: не имея понятия, каким авторам я следовал в этой книге, я не могу предпослать ей по заведенному обычаю хотя бы список имен в алфавитном порядке — список, в котором непременно значились бы и Аристотель, и Ксенофонт, даже Зоил и Зевксид[12], несмотря на то, что один из них был просто ругатель, а другой художник. Не найдете вы в начале моей книги и сонетов — по крайней мере, сонетов, принадлежащих перу герцогов, маркизов, графов, епископов, дам или же самых знаменитых поэтов. Впрочем, обратись я к двум-трем из моих чиновных друзей, они написали бы для меня сонеты, да еще такие, с которыми и рядом нельзя было бы поставить творения наиболее чтимых испанских поэтов.
— Словом, друг и государь мой, — продолжал я, — пусть уж сеньор Дон Кихот останется погребенным в ламанчских архивах до тех пор, пока небо не пошлет ему кого-нибудь такого, кто украсит его всем, чего ему недостает. Ибо исправить свою книгу я не в состоянии, во-первых, потому, что я не довольно для этого образован и даровит, а во-вторых, потому, что врожденная лень и наклонность к безделью мешают мне устремиться на поиски авторов, которые, кстати сказать, не сообщат мне ничего такого, чего бы я не знал и без них. Вот откуда проистекают мое недоумение и моя растерянность, — все, что я вам рассказал, служит достаточным к тому основанием.
Выслушав меня, приятель мой хлопнул себя по лбу и, разразившись хохотом, сказал:
— Ей-богу, дружище, только сейчас уразумел я, как я в вас ошибался: ведь за время нашего длительного знакомства все поступки ваши убеждали меня в том, что я имею дело с человеком рассудительным и благоразумным. Но теперь я вижу, что мое представление о вас так же далеко от истины, как небо от земли. В самом деле, как могло случиться, что столь незначительные и легко устранимые препятствия смутили и озадачили ваш зрелый ум, привыкший с честью выходить из более затруднительных положений? Ручаюсь, что дело тут не в неумении, а в избытке лени и в вялости мысли. Хотите, я вам докажу, что я прав? В таком случае слушайте меня внимательно, и вы увидите, как я в мгновение ока смету с вашего пути все преграды и восполню все пробелы, которые якобы смущают вас и повергают в такое уныние, что вы уже не решаетесь выпустить на свет божий повесть о славном вашем Дон Кихоте, светоче и зерцале всего странствующего рыцарства.
— Ну так объясните же, — выслушав его, вскричал я, — каким образом надеетесь вы извлечь меня из пучины страха и озарить хаос моего смятения?
На это он мне ответил так:
— Прежде всего у вас вышла заминка с сонетами, эпиграммами и похвальными стихами, которые вам хотелось бы поместить в начале книги и которые должны быть написаны особами важными и титулованными, — это уладить легко. Возьмите на себя труд и сочините их сами, а затем, окрестив, дайте им любые имена: пусть их усыновит — ну хоть пресвитер Иоанн Индийский[13] или же император Трапезундский[14], о которых, сколько мне известно, сохранилось предание, что это были отменные стихотворцы. Если же дело обстоит иначе и если иные педанты и бакалавры станут шипеть и жалить вас исподтишка, то не принимайте этого близко к сердцу: ведь если даже вас и уличат во лжи, то руку, которою вы будете это писать, вам все-таки не отрубят.
Что касается ссылок на полях — ссылок на авторов и на те произведения, откуда вы позаимствуете для своей книги сентенции и изречения, то вам стоит лишь привести к месту такие сентенции и латинские поговорки, которые вы знаете наизусть, или, по крайней мере, такие, которые вам не составит труда отыскать, — так, например, заговорив о свободе и рабстве, вставьте:
и тут же на полях отметьте, что это написал, положим, Гораций или кто-нибудь еще. Зайдет ли речь о всесильной смерти, спешите опереться на другую цитату:
Зайдет ли речь о том, что господь заповедал хранить в сердце любовь и дружеское расположение к недругам нашим, — нимало не медля сошлитесь на Священное писание, что доступно всякому мало-мальски сведущему человеку, и произнесите слова, сказанные не кем-либо, а самим господом богом: Ego autem dico vobis: diligite inimicos vestros.[17] Если о дурных помыслах — снова обратитесь к Евангелию: De corde exeunt cogitationes malae.[18] Если о непостоянстве друзей — к вашим услугам Катон со своим двустишием:
И так благодаря латинщине и прочему тому подобному вы прослывете по меньшей мере грамматиком, а в наше время звание это приносит немалую известность и немалый доход.
Поделиться книгой: