Помоги проекту - поделись книгой:
Когда Йойо и Стефани шли мимо на своем «Зодиаке», я лениво брался за штурвал, создавая видимость интереса. Они обходились без паруса, перемещались от лодки к лодке на надувной моторке, раздавая указания. Теоретически мы должны были за определенное время пройти между оранжевыми и желтыми буйками. Мы с Арманом давно отказались соревноваться. Йойо наши достижения уже не волновали, и только Стефани пока не сдалась окончательно. Заглушив движок, она крикнула:
– Вы справитесь! Вы не глупее других. Ваши родители заплатили за то, чтобы вы научились…
Я изобразил на лице безнадежную улыбку, а вот Арман и глаз не приоткрыл.
– Не старайся, Стеф, – заметил Йойо. – Дохлый номер, от этих ничего не добьешься.
«Ты прав, Йойо, – подумал я. – Не старайся, Стеф. Моим родителям безразлично, умею я править лодкой или нет».
Моторка двинулась дальше – к более усердным начинающим рулевым.
Плеск воды и робко пригревавшее солнце убаюкивали. Арман спал рядом. Парусники остальных придурков из нашего лагеря шли очень, очень далеко. Мне было хорошо. Впервые за долгое время.
Я один.
Наконец-то.
Как меня сюда занесло?
Я так и вижу каталог летних лагерей. Почтальон принес нам его в феврале, и я сразу начал его изучать, потому что Тьерри и Брижит выбора мне не оставили.
– Этим летом ты куда-нибудь поедешь! Будешь общаться с ровесниками!
Им хотелось от меня отделаться, хотя не так уж я им и мешал – сидел тихо у себя в комнате, читал или смотрел телевизор, и меня часами не было видно и слышно. А может, именно это им больше всего и мешало. Я все сильнее отгораживался от них, и у меня на то имелись смягчающие обстоятельства. А главное – я ничем не был им обязан! Но ни одна отговорка на свете ничего изменить не могла, от поездки в лагерь было не отвертеться… По правде сказать, меня это скорее устраивало. Мы с Тьерри и Брижит почти никогда никуда не ездили. Лето укладывалось в схему «телевизор-книжки-интернет». Даже для такого идейного одиночки, как я, июль и август стали тянуться до бесконечности долго.
Так вот, в тот февральский вечер, вернувшись из лицея, я оказался дома один на один с каталогом. Довольно толстым перечнем лагерей по всей стране. Я быстро пролистывал худшее: каньонинг, верховая езда, походы, квадроциклы, парусный спорт… Задерживался на лучшем: театр, кино и аудиовизуальные искусства, цирк и даже ролевые игры.
Я на такое и не надеялся!
Уже загнул угол страницы и облизывался в предвкушении. Ролевые игры в средневековом замке, в Оверни. Все, что я люблю. А потом открылась эта подлянка на странице 37: парусный лагерь на острове Морнезе, семнадцать дней. «Самый солнечный из англо-нормандских островов», – заманивала реклама. Наставники, прошедшие специальную подготовку. Под руководством отца Дюваля. Двадцатипятилетний опыт. Размещение в палатках. Участие каждого в жизни коллектива. Увлекательные игры. Каждый день плавание под парусом в Ла-Манше.
Я чуть не выронил из рук каталог.
На программу – парусный спорт и участие каждого в жизни коллектива – я едва взглянул. Меня поразило одно-единственное слово. В самое сердце.
Это было неминуемо, неизбежно.
Мое прошлое. Моя история.
Мог ли я тогда догадаться, что надо было выкинуть проклятый каталог в мусорное ведро? Разодрать его на страницы, а потом сжечь их, одну за другой, в дядиной пепельнице?
Мог ли я себе представить, что, выбрав этот лагерь, сам, добровольно, без малейшего принуждения открываю дверь урагану лжи, который за несколько дней сметет все, в чем я был уверен, от безобидных фактов до самых прочных убеждений.
И все же, даже если бы я обо всем догадывался, даже если бы заподозрил самое худшее, думаю, поступил бы точно так же.
Потому что мне надо было встретиться лицом к лицу с правдой, какой бы невероятной и неприемлемой она ни оказалась.
4
Конная полиция
Симон Казанова, двадцати пяти лет от роду, выполнял на острове Морнезе увлекательные обязанности молодого сотрудника по обеспечению безопасности на дорогах. Поначалу он был в восторге, получив эту работу в Нормандии, на берегу моря, на весь туристический сезон, пусть даже она имела мало общего с его будущей специальностью – он изучал публичное право.
Симон заменял большую часть муниципальных служащих на время их отпусков. В мэрии он остался практически в одиночестве, и задача его была несложной: обеспечить отдыхающим дорожную безопасность. Для того чтобы он мог наилучшим образом справляться со своими обязанностями, мэрия Сент-Аргана, столицы острова Морнезе, даже предоставила в его распоряжение роскошный служебный горный велосипед рубинового цвета. Конная полиция с англо-нормандским оттенком! Симон крутил педали на островных тропинках, преследуя всевозможных нарушителей: собак без поводка, велосипедистов на пляже, роллеров на пешеходных улицах Сент-Аргана, мотоциклистов на велосипедных дорожках.
Разумеется, Симон Казанова не обладал и малой толикой власти полицейских. Работа не увлекала его, но позволяла общаться с туристками, хотя, несмотря на свои метр восемьдесят, загар, мускулы, коротко стриженные светлые волосы и красный внедорожник, сам себе он казался немного смешным. На тропинках ему, как правило, встречались семьи, бабушки-дедушки с внуками, а красотки весь день проводили на пляже, и подступиться к ним он мог только после работы, приходилось ждать вечера. Так что в двух вещах он им никогда не признавался. Во-первых, не называл им свою фамилию, Казанова, – нелегко ему приходилось с таким наследством, но у каждого свой крест. Во-вторых, не говорил о своей работе: молодежная должность грозы собачек, присевших, где запрещено, не вызывала ничего, кроме смеха. Уж лучше называться студентом – пятый курс, специализация – формы экономической политики государства.
И чем он займется потом?
Симон колебался. Адвокат? Комиссар? Судья? Он старался не распространяться на тему хронической безработицы среди дипломированных специалистов с его образованием – хоть и считалось, что оно дает верный кусок хлеба.
Набравшись терпения, Симон все же сумел затащить нескольких июльских и августовских отпускниц в свою холостяцкую квартирку с видом на порт, как раз над «Большим бакланом», но ему пришлось смириться с очевидностью: ни одна из Мисс Приморский Кемпинг острова Морнезе не станет его любовью на всю жизнь. Когда речь шла о чувствах, Симон Казанова был разборчив.
И все же он вот уже три дня встречался с девушкой, которая продавала билеты посетителям развалин аббатства Сент-Антуан. Кандис, студентка из Арраса, хорошенькая блондинка, умудрявшаяся выдавать свой легкий северный выговор за скандинавский акцент. Вдруг ему повезет и с ней будет чуть полегче поддерживать разговор, чем с туристками? У него было назначено свидание – как стемнеет, на пляже у Рубиновой бухты. Кандис готовилась стать преподавателем истории, но Симон не был уверен, что они так и будут сидеть, рассуждая при свете луны о жизни бенедиктинцев или островных владениях кардинала Мазарини.
У Симона хватало амбиций – и в учебе, и в личной жизни. Он споро карабкался вверх по образовательной лестнице. Что касается внешности – он принадлежал к спокойному и естественному типу, был в ладу со своим телом, умел за ним ухаживать и выставлять в лучшем свете. Не подкачала и психика – природа наделила его редким упорством, какое мало кто из близких мог в нем заподозрить. Он был уверен в себе и ждал подходящего случая, чтобы рвануть вперед. И было бы удивительно, если бы за эти два летних месяца ему так ничего и не подвернулось.
Без чего-то три пополудни Симон, перегородив железным конем велосипедную дорожку, которая тянулась вдоль ведущего к аббатству шоссе, читал нотацию славному семейству отдыхающих, чьи дети в возрасте от четырех до восьми лет катались без шлемов. Отец кивал с понимающим видом, мать не скрывала раздражения, а старшая дочь, очень хорошенькая и очень загорелая, смотрела в землю. Симону казалось, что ее глаза, занавешенные длинными черными волосами, должны быть темными. Красивая девушка из тех, что весь день скучают в обществе родителей и младших братьев и ждут вечера, когда все святое семейство ляжет спать и можно будет свалить к друзьям у костра на пляже. Вообще-то в задачу Симона входило запрещать незаконные костры – из-за кораблей и рифов, но, представив, как он преследует малолетних береговых разбойников, как появляется на своем красном велосипеде среди ночных купальщиков, он не мог не вспомнить жандарма из Сен-Тропе[2].
Думая о другом, он продолжал пересказывать семейству кодекс поведения велосипедистов на острове. Старшая красотка по-прежнему не поднимала глаз. При родителях притворяется паинькой, а сама, наверное, мечтает о красавце-голландце, к которому побежит, как только стемнеет. Симон дошел до опасностей, которыми угрожает дозорная тропа из-за обвалов в скалистой части острова, – и тут на поясе завибрировал мобильник.
– Извините.
Он отошел от них на несколько метров. Посмотрел на экран: Клара. Секретарша мэрии, единственная из служащих, которая не ушла в отпуск и не была на лето переброшена в туристско-информационную службу.
– Да, Клара?
– Каза? Рядом с цитаделью творится что-то подозрительное. В мэрию позвонили туристы. – Голос Клары выдавал панику.
– Что значит «подозрительное»?
– Они толком не объяснили. Вроде бы слышали выстрелы. И крики. Напротив кладбища, рядом с тюрьмой.
Клара была не из тех, кто трепыхается по любому поводу. Симон быстро распрощался со славным семейством отдыхающих, напоследок еще раз попытавшись перехватить взгляд хорошенькой девчонки.
«Черт возьми, – думал он, крутя педали и с удовольствием ощущая выброс адреналина, – неужели на этом острове наконец происходит что-то интересное?»
До кладбища Симон добрался за десять минут. На первый взгляд все выглядело спокойно. На дороге почти пусто. Никаких гильз, дымом не пахнет. На серой кладбищенской ограде грелась на солнышке неподвижная ящерица, она сбежала, как только Симон прислонил к стене велосипед.
Бдительных островитян и след простыл.
Никакой суеты.
Ничего.
Было даже слишком спокойно, тишина казалась не вполне естественной, как будто все затихло по команде священника, учителя или режиссера. Только высокая трава на откосе шуршала под морским ветром.
Симон Казанова посмотрел в сторону северо-западной оконечности острова, той его части, куда почти не заглядывали туристы и где не было ничего, кроме цитадели, теперь превращенной в тюрьму.
Там суета была.
Он мало что мог разглядеть – только фигурки, мечущиеся, как сбившиеся с пути муравьи. Снова оседлав велосипед, Симон проехал оставшиеся шестьсот метров по дороге к тюрьме.
С каждым оборотом педалей перед ним открывалось огромное восьмиугольное сооружение, стали видны валы в стиле Вобана, пологие склоны, заросшие чуть пожелтевшей травой, – точно как в Сен-Ва-ла-Уг или на острове Татиу. Двести лет назад цитадель стала каторжной тюрьмой, промежуточным этапом для преступников, которых затем отправляли в Гвиану, на Реюньон или в Новую Каледонию. После Второй мировой войны крепость превратили в тюрьму. С моря к ней было не подступиться. Со стороны острова ее защищали глубокие, метров по десять, рвы, теперь осушенные, но огражденные двойным рядом колючей проволоки. Преодолеть оплот из камня, земли и металла можно было, только пройдя через широкий сводчатый проем в крепостной стене и бетонный мост.
Какой-то тип с автоматом, в военной форме, больше похожий на наемника, вернувшегося из Чада, чем на сотрудника министерства юстиции, преградил ему дорогу.
«Не поддаваться!» – подумал Симон и решительным тоном представился:
– Служба безопасности острова Морнезе. Жители прибрежных районов сообщили мне…
Наемник поднял автомат. В его снаряжении ничего упущено не было. Тесак вдоль ноги. Патронташ через плечо. Бинокль на шее. Стрекочущая рация. Симон увидел еще десятка три таких же солдат в форме десантников, вооруженных до зубов, – они выходили из ворот крепости и садились в джипы, четверо в машину. Один человек в каждой группе сидел за рулем, второй неотрывно смотрел в бинокль, третий и четвертый целились из автоматов в невидимого врага. Два джипа уже покинули крепость.
Странно – летом тюремная охрана остается неприметной. Надо было встать на рассвете, чтобы увидеть, как взмыленные бритоголовые парни с мускулистыми ногами маленькими группами бегут по велодорожкам.
Клара была права! Что-то происходило. Дуло автомата чадского наемника было наставлено точнехонько в отчаянно колотившееся сердце Симона.
– Мсье, вам нельзя здесь оставаться, – строго сказал военный.
Симон притворился раздраженным.
– Говорят вам – служба безопасности острова. Мэрия Морнезе!
И уверенно протянул ему свое «молодежное» удостоверение. Тип с автоматом внимательно изучил карточку с печатью мэрии. Она его не очень убедила, и он не знал, что делать.
Симон начал терять терпение.
– Сколько можно! Я хочу поговорить с кем-то из ваших командиров!
Военный с облегчением пробормотал в свою рацию что-то совершенно неразборчивое, и тут же под сводом появился человек лет сорока с отличной выправкой. Все в нем контрастировало со зрелищем метавшегося по двору апокалиптического отряда: зеленовато-синий мундир, фуражка с лакированным козырьком, надвинутым на высокий лоб, орлиный взор, способный и на горизонте высмотреть перископ вражеской подводной лодки.
Он внимательно изучил удостоверение Симона и с сообщнической улыбкой вернул его владельцу.
– Лейтенант Дюллен. Благодарю вас, мсье Казанова, за то, что добрались сюда, но вы напрасно беспокоились. Все в порядке. Обычная работа.
Ага, как же!
5
Сирота
Парусник мягко покачивался, баюкая мои воспоминания. Арман все еще спал, свернувшись калачиком рядом, и улыбался во сне, как большой младенец, угнездившийся в коляске, которую катят по ухабистой дороге. Я смотрел на линию берега, на смешение красок Морнезе, словно на картинах импрессионистов, – дома над серым гранитом отвесных прибрежных скал, красные пятна, разбросанные по ландам с сотней оттенков зеленого.
Остров Морнезе.
Мое незавершенное прошлое.
Я жил здесь в детстве, до шести лет. Мои отец и мать были не то археологами, не то историками, не то чем-то средним между тем и другим. Они восстанавливали аббатство Сент-Антуан, стоявшее посреди острова, лет десять потратили на эту работу. Жили там вместе с группой молодых любителей древних камней, среди которых были Тьерри, брат моей матери, и его жена Брижит. Все происходило в начале восьмидесятых. Я родился на пятом году раскопок и был единственным ребенком в этой научно-хипповой общине. От того времени у меня в памяти сохранились расплывчатые картины: солнце, ветер, пыль, большие столы, за которыми взрослые смеются и пьют, я – одинокий и несколько заброшенный ребенок.
Вот, собственно, и все, что я помню про первые шесть лет.
Поделиться книгой: