Помоги проекту - поделись книгой:
Во вторник утром увидел в реанимации Ивана Парфеновича Дедкова. И вот что сообщила Петрова. Ночью у него возникла фибрилляция. Анна Васильевна (жена) и Таня (дочь) делали массаж сердца, искусственное дыхание рот в рот, пока через полчаса приехала «скорая». Несколько раз дефибриллировали, сердце заработало, удалось привезти в Институт.
Ваня был первый из моих учеников, ставший профессором. Но не это главное: долго был близким другом, с Брянска, с 49-го года. Он тогда заведовал онкодиспансером, я научил его оперировать сложных больных.
В 52-м вслед за мной переехали в Киев. Сначала Анна Васильевна, а потом и Ваня. Стали моими первыми помощниками в киевской грудной хирургии. Скоро и поженились. Бывали у нас каждую субботу. Быстро шла научная карьера — кандидатская, докторская диссертации, кафедра, главный онколог, зам. директора НИИ онкологии.
Казалось, все идет отлично. Но отлично бывает недолго. В семидесятых годах у Вани начались трудности в отношениях с помощниками и начальниками. Не берусь судить, кто был прав, кто виноват. Попытки обсудить ситуацию с ним самим ни к чему не привели. Как всякий лидер, он был уверен, что поступает принципиально и верно. Наша дружба постепенно сошла на нет, даже не знаю почему.
В 72-м году Иван перенес инфаркт миокарда, вроде бы и не тяжелый, а последствия развились серьезные: аневризма сердца и декомпенсация с нарушением ритма. Однако продолжал оперировать и руководить кафедрой, с отеками, с одышкой, со вшитым электростимулятором. В прошлом году появился асцит, потом эмпиема плевры. Но даже с дренажем он ходил в клинику.
И вот я увидел финиш хирургической жизни.
Он лежал незнакомый, с трубкой, на аппаратном дыхании, обвешан капельницами. Без сознания. Ночью еще дважды повторялась фибрилляция.
Безнадежен. Сказал, чтобы делали что полагается. Хотя бы для Анны Васильевны и дочери. Они стояли несчастные, но сдержанные.
(Оцените их умение и героизм: полчаса массажа сердца и дыхания рот в рот в квартире на полу, и еще успеть звонить по телефону на «Скорую», когда самый родной человек умирает у тебя на глазах!)
Вечером доложили о его смерти. Хотя и не было сомнения, что совершится, но все равно — как удар.
Долго с Лидой сидели и вспоминали.
Похоронили Ваню.
В пятницу к двум часам гроб установили в Институте усовершенствования врачей, в котором покойный проработал тридцать лет. Почетный караул организовали. Народа пришло мало: в газетном соболезновании не объявили о месте и времени выноса. Сорок лет хирург оперировал только сложных больных со смертельной болезнью. Тысяч пять-шесть, наверное, прошло через его руки. А сколько пришли проводить?! Десятка два. Обидно. Поневоле думаешь: «Так и тебя… не придут…»
Мне самому опротивели вопли о несчастьях. Хочется шикнуть:
— Сиди и молчи, если дурак!
Я и молчу, кроме дневника, и немножко жене.
Ведь вот опять — край терпения. Так же, как было прошлый год и летом 82-го. Опять надо принимать решение: бросать. Стыдно уже ходить к начальству. Только и спасают 72 года. Ветеран. «На заслуженный покой».
На этот раз был такой удар.
Лежал мальчик 12 лет. Симпатичный. Да еще сын начальника. Хорошие люди, интеллигентные.
Вчера оперировал его первым. Сердце большое, очень сильно пульсирует. При ревизии пальцем — дефект в предсердечной перегородке 4 сантиметра. Зашили с заплатой. Перфузия 29 минут. Воздух тщательно слушали, не было совсем. Анестезиолог Володя Радзиховский, серьезный и надежный.
Когда выходил после второй операции, мальчика уже вывезли из наркозной в реанимацию. Родители ждали в коридоре. Сказал, что первый этап прошел нормально.
— Но еще много что может случиться.
Потом сидел до шести часов, дела. Перед уходом зашел в реанимацию. Мальчик был в сознании, узнал меня, пытался улыбаться. Люба еще сказала, помню:
— Только дышать не хочет, забывает вздохнуть.
— Не торопите, задышит.
Родителей обрадовал еще раз: «Второй этап пережили, проснулся».
Спокойный, прошагал свои четыре километра до дома, даже вздремнул немного после обеда. Потом с Чари ходили гулять на Гончарку, потом смотрели хронику о войне. Мальчик меня не тревожил. Думал о другой больной.
В 10 звонит дежурный Декуха:
— С вашим больным плохо. Мы удалили ему трубку в 7 часов, а в 8.40 при вполне хорошем состоянии было что-то вроде остановки дыхания. Снова интубировали. Сейчас кровяное давление неустойчивое.
Я редко взрываюсь при вечерних докладах, но тут ругался на самой грани приличий. Вызвал «скорую помощь» — ехать. Подумал с безнадежным хирургическим спокойствием: «Толку уже не будет».
На улице ждала машина. Быстро в институт и бегом в реанимацию. Думал: «Зачем бежишь? Не повлияешь все равно».
В главном зале девять человек прооперированных больных. Над мальчиком — Декуха. Делают массаж сердца. На осциллоскопе почти прямая линия. Зрачки широкие.
Приехал Саша Ваднев и включился: массирует, как машина, и еще дает указания по другим больным.
Все тщетно.
Появился Бендет, сообщил, что вызвал родителей: «Там стоят, у входа в реанимацию».
— Ну вот. Значит, тут же сообщим. Не придется ждать до утра тягостного объяснения.
Хорошенькое дело — «сообщим», когда сами не знаем совершенно «отчего»?
В полутемном коридоре вижу мать и отца. Застывшие лица; по мне определили — плохо. Ни вопроса, ни возгласа горя.
— Ваш мальчик умер. Два часа реанимировали, не помогло. Не знаю причин.
Это все. Распорядился отвезти родителей в гостиницу, а потом приехать за нами…
Только и остается, что писать дневник, откровенничать на бумаге. Всю жизнь замыкался на людей, трудно будет, когда прервутся связи через хирургию, директорство, публичные лекции. Плохо остаться никому не нужным. Понимаю, что это «нужен» — эфемерно, внимание людей изменчиво и неглубоко да вроде бы уже и не очень важно: ослабло лидерство. Ан — нет, страшно. Привыкну, конечно, все старики привыкают.
Сейчас, когда идут операции, когда хорошо бегается и умно говорится, ощущаешь жизнь и забываешь, что это уже последние ее вздохи. Но ударит по голове — и очнешься…
Неделя была скверная, и дистанцию утром выбегал с трудом, где уж тут найти оптимизм?
Смерть каждого ребенка скоблит мое сердце, как теркой, и на много дней лишает покоя. Это не фраза, так и есть. Могу выполнить программу дня, разговаривать и даже смеяться, а в глубине — тоска… Пусть уж лучше одиночество без хирургии.
Поэтому в пятницу объявил на конференции, что снова прекращаю оперировать детей.
Конечно, я не только оперирую, директорствую и плачу над смертями. Я еще читаю, думаю, даже разговариваю о политике. На прошлой неделе был Пленум ЦК. Теперь небось будет называться «исторический апрельский», поскольку первый при новом секретаре. И пойдут опять перепевы: «в свете решений», «в речи на апрельском Пленуме», «как сказал на Пленуме товарищ Горбачев»… И обязательно с добавлением имени-отчества. Сколько я уже слышал этих «исторических»…
Нет, не будем ворчать. Доклад прослушал с интересом. Может, и появится живая струя: «ускорение на базе научно-технического прогресса…», «достижение нового состояния советского общества…».
На работу иду к двенадцати. Есть время попечатать.
Мы — на даче. Уже неделю как переехали. Были трудности: грязь и неустроенность после ремонта. Мастера (баптисты) устанавливали водяное отопление, потом белили, красили, разобрали все мои приспособления — столики, вешалки. Так что в праздники пришлось поработать. Но все уже сделано, и можно наслаждаться природой.
Такой здесь покой, тишина, отрешенность. Погода холодная, поэтому листочки чуть проклевываются, но трава зеленая и тюльпаны расцвели. Утрами по лесу так славно бегалось, а сегодня снова слабость. Видимо, к прежним силам уже не вернуться. Или это связано со стрессами на работе?
Перед праздниками неделю не оперировал. «Комплексовал» после смерти того мальчика.
Оставим немощи. Значит, старость — программа и тренировкой ее не победишь. Мало ли было уже разочарований в своих идеях и силах? Вот терпят крушение надежды на снижение смертности, что появились в первом квартале после мероприятий, проведенных в прошлом году. Апрель был очень плохой: умирали дети от неясных причин.
Чтобы отвлечься, читаю книги. Вот две: Зенона Косидовского — о Библии и сам «первоисточник». Лет десять назад я прочел Новый завет, а Ветхий мне тогда не понравился. Косидовский пересказал его без вульгарности и предвзятости. Снабдил подробными комментариями от разных наук — библеистики, археологии, истории. Получилось хорошо.
Наконец и мы признали, что Библия — это историческая книга, а не орудие одурманивания трудящихся. Что Христос таки жил, и проповедовал, и был распят. Что путешествия евреев от Вавилона до Египта и обратно в Палестину — исторические деяния и что пророки тоже были, включая совершенно мифического Моисея или Иоанна Крестителя.
Очень было бы полезно для интеллигентности изучать «материализованную» Библию в школах или хотя бы в университетах, где учат философии, литературе и истории. Иначе получается перекос: постоянно встречаем у классиков и иностранных авторов всякие библейские высказывания, факты и имена и не знаем абсолютно ничего. Уверен, что и наша резиновая диалектическая мораль не может заменить христианскую.
Впрочем, мои благие пожелания просто смешны. Заблуждаться не будем. Фанатики всегда кроили историю и культуру как хотели. Вспомним хотя бы ортодоксальность ранних христиан: изумительные скульптуры греческих богов ломали, как и наших древних идолов.
Загадка жизнестойкости великих религий. Да, были Христос, Магомет и Будда, были во плоти. Но какие они были маленькие у их современников в сравнении с деятелями истории, с каким-нибудь Александром, Ганнибалом, Цезарем. Те — мир перекраивали, а тут — только поучения, записанные спустя десятилетия и даже столетия. И, кроме того, оказывается, было много других проповедников и пророков, даже более чтимых при жизни. Почему-то следы их находят лишь дотошные историки. Как это объяснить? Может быть, потому, что они были милосердные в своей основе? Этого ведь не скажешь про идеологии революций.
Еще из древней истории. Все уже было: социальные системы, философия, а главное — мысли человека и самоанализ. И как нужно жить, чтобы чувствовать счастье. Например, мне бы сейчас: «…идеал Эпикура — мудрое спокойствие философа, свободного от всех страхов и предрассудков, познавшего истинную природу вещей путем логического мышления и исследования мира людей и природы», — так написано автором главы во «Всемирной истории». Нужно поискать по источникам, как он сам писал, Эпикур, 22 века назад.
Впрочем, я давно знаю о счастии бесстрастия, только страсти уж очень притягательны. Бесстрастие придется отрабатывать, когда сил не будет.
Снова начал оперировать и снова — страсти, но писать не стану.
Широко идет празднование сорокалетия Дня Победы. 4 мая В. В. Щербицкий вручал ордена Отечественной войны группе ветеранов и мне в том числе. Сказали, что на торжество все награды надеть. Первый и, наверное, последний раз я цеплял их. Много было хлопот, пока с Лидой разыскали их, пока дырки в пиджаке проколол. Набралось почти двадцать. И оказывается — зря. Некоторые пришли с одной звездочкой.
Нужно выдавливать из себя раба.
Не иду на работу. Может ветеран себе позволить попраздновать Победу, имея много неиспользованного отпуска? В Институте операционный день. Немножко совестно, однако оперировать боюсь перед праздником. Пишу воспоминания.
Вчера приехал к полудню. Мои больные в приличном состоянии. Аня купила планки, и я нацепил их на старый светлый пиджак, что висел для представительства в институте. Инструктор из райкома принес приглашение — в президиум торжественного заседания. И чтобы прибыть в «Украину» за час до начала. Каковы аппаратчики? Приеду к сроку.
В Институте — свое торжество. Весьма бледное, нет сноровки в таких вещах. Кроме того, идут операции, а начинать пришлось в два часа, потому что артисты (из оперетты, бесплатные) должны освободиться к трем. Партком выделил докладчика — Ваню Кравченко, а я должен был сказать приветствие. Но я решил, что обойдусь один.
К началу зал был неполон, но постепенно народ собрался, больше сестры и служащие — зеленая молодежь. Хирурги еще оперировали.
Ветеранов насобиралось семь человек. Люди скромные, были в чинах малых, никто в окопах не воевал, как и я.
— Знаю, что речей не любите, что ветераны вас порой раздражают, требуют внимания и лезут без очереди в магазинах. Но уж не так много их осталось, потерпите — в ближайшие десять лет почти все вымрут. Вот и наши общественники — партия и профсоюз — с трудом составили список, но даже имя и отчество всех не потрудились выяснить… Не буду повторять общие фразы о войне, вы их наслушались, а лучше расскажу о нашей медицинской войне…
Пересказывать доклад не хочется. Все было написано в моей книжке «ППГ-2266».
Вечером был на республиканском торжественном заседании в зале дворца «Украина», в старом пиджаке с планками. В. В. Щербицкий делал доклад. Сталина упомянул всего один раз: это знаменательно, интеллигенция боится к юбилею войны реанимации его культа…
Посмотрел парад на Красной площади и у нас. Трогательно шли ветераны, остальное — обычно.
Вчера слушали и смотрели торжество во Дворце съездов. Отличный доклад М. С. Горбачева. Приятно было слушать — и содержание и форма. Сталин назван тоже один раз: в роли руководителя партии, а не военачальника. Рано еще судить, как новый вождь повернет историю.
Одно несомненно: огромная авангардная и организаторская роль партии (и Сталина, конечно), и не столько в самих боях — ошибок, то есть смертей, там было много, — сколько в эвакуации и развертывании промышленности. Это почти непостижимо: наш потенциал после отступления 41-го года был вдвое меньше, чем у немцев, а к концу войны вооружений производили уже в два-три раза больше. При том, что немцы и работать умеют, и порядок знают. У меня впечатление: войну выиграли не генералы, а тыл.
Сейчас много говорится о всеобщем энтузиазме и массовом героизме. Не знаю. На фронте экзальтации не было. Патриотизм есть биологическое качество — «территориальный императив». Животное защищает свою территорию от захватчика, не щадя жизни. Также и народ, должным образом организованный, когда он ощущает себя как единое целое и защищает свой двор, не щадя живота. Я слышал несчетные рассказы раненых о боях. Явного героизма было мало. Но было более ценное: «Надо — значит, надо!» Немца нужно выгнать, приходится рисковать жизнью.
Осень 1957 года. Международный хирургический конгресс в Мексике, первое путешествие в мир капитализма. До того был в Румынии, в ЧССР на конгрессах по легочной хирургии. Были доклады и успех. Но все похоже на нас.
Дешево тогда стоили поездки: 9 тысяч старыми деньгами. Целый месяц в роскоши.
Помню, провожали нашу компанию в аэропорту вечером пышно, с коньяком, со слезами родственников, будто мы на Северный полюс отбывали.
Компания хорошая: М. И. Коломийченко, наш украинский хирургический патриарх (было ему всего 63 года!), И. И. Кальченко и А. К. Горчаков — заведующие кафедрами.
Поделиться книгой: