Помоги проекту - поделись книгой:
Юрий Коваль
Под созвездием Рыбы
«Я всегда, врожденно, с детства испытывал страсть к рыбе, к блеску ее, к виду, к образу рыбы…»
«…В друзьях у нас была Таисия Ефимовна, редактор журнала „Рыбоводство и рыболовство“, которая регулярно выделяла нам полосу в журнале. <…> Коваль писал, рисовал я. Это был расцвет совместной художественной работы.»
Кубена
Вологда — березовый город.
Березы — старые, с узластыми ветками, с наростами на стволах — стоят по краям улиц, выходят к реке. Июнь, и лист на них уже и не мелкий. Средний лист, самый банный.
На катере, который называется УР-100, мы плывем по реке Вологде. Вода в ней взмученная, покрытая нефтяными медузами. С левого борта одна за другой выплывают из-за домишек облезлые пятикупольные церкви, с правого — торчит из пепельной зелени колокольня вологодского кремля.
Мой спутник, художник Витя, достает из кармана коричневую тетрадочку и записывает двустишие о кремле. Тетрадочка — наш бортжурнал.
Быстро идет УР-100 по Вологде — невеликий катер, а скороходный. На мачте реет треугольный вымпел — два изогнутых осетра. Это флаг рыбоохраны.
Художник Витя стоит на носу катера и рисует двух матросов — безусые, совсем зеленые ребятки. Смущаются, что их рисуют.
Наш капитан — небольшой брюнет в синей рубашке. Золотой краб горит на его капитанке. Выражение лица у него несколько каверзное и фамилия соответствующая — Чертенков.
Когда катер наш вышел на Сухону, я попросил разрешения «порулить».
— Давай, — сказал он, передавая мне штурвал.
— Как держать-то?
— По баканáм.
Я испытал удивительное, совсем детское удовольствие. Катер легко слушался руля и легко было у меня на душе.
Я крутил штурвал, Витя отмахивал белым флагом, я нажимал кнопку, и дикий вой сирены разносился над Сухоной, а со встречной баржи тоже салютовали нам белым флагом и тоже гудели сиреной.
Это желание «порулить» таилось во мне с самого детства — и вот я чувствую в руках деревянный, облизанный ладонями штурвал, перебираю его рогульки — радуюсь, пьянею от удовольствия.
— Что там по курсу?
— Кейптаун, сэр!
— Стюард! Папиросы джентльменам!
— Пятнадцать человек на сундук мертвеца!
Э-хе-хе. Совсем неплохо получить вдруг в руки штурвал и судно какое ни на есть! Серая вечерняя сухонская волна, баржи, бакена, блеклые кусты ольховника по берегам, пятнистые коровы, покосившиеся березы, черные дома и вдруг снова бакен, подмигивающий, подмигивающий мне.
В синестеклый бинокль я вижу баржу. Отмашку ей и сирену.
Лохматый раскосый матрос на барже, женщина — платье в горошек — глядят с изумлением на катер, воющий и выписывающий кренделя. Это я их завернул от восторга и чуть не впер на мель, прямо на рыболовов, застывших на окуневом берегу.
Вот и шлюз. Знаменитый шлюз Шерл, построенный давным-давно. За ним — Кубенское озеро.
Капитан сам берет штурвал. Хватит, порулили. Расскажем лучше историю, в которой шлюз Шера — главный герой.
В Кубенское озеро впадают две реки — Кубена и Уфтюга, а вытекает одна — Сухона. В том месте, где вытекает Сухона, и стоит этот шлюз — Шера.
Прошлой зимой шлюз почему-то оставили открытым. Уровень воды в озере резко упал. Вместе с водой на зимовку в Сухону ушла и рыба.
Весной, когда вскрылся лед, озеро постепенно стало наполняться полой водой. Рыба только начала было возвращаться на нерест, как вдруг — бац! — шлюз закрыли.
Кубенский лещ отнерестился в Сухоне, в полой воде, над заливными лугами.
Сошла полая вода. Икра леща, щуки, окуня, плотвы, язя оказалась на сухой земле.
A в Кубенском озеро, естественно, уровень повысился. Там начался как бы второй паводок — два метра выше нормы.
Тогда-то шлюз снова открыли — вода кубенская покатилась вниз, подхватывая икру, превратившуюся в пыль.
Конечно, во всесоюзном масштабе гибель икры леща на Сухоне не такая уж безумная трагедия и никак не сравнима с гибелью волжского осетра и белорыбицы. Но все-таки есть и общее: на Волге осетр не может добраться до нерестилищ, останавливаясь перед железобетонной громадиной, здесь лещ утыкается носом в бревно.
На Кубенское озеро мы пришли ночью.
Светла была ночь, волны обкатывали катер, белым веником торчали за кормой, разбегались веером.
Капитан повел катер к берегу, на котором видна была церковь, несколько темных, без света в окошке, домов.
Сокрушив какие-то полусгнившие мостки, торчавшие с берега, катер мягко вполз на песок. В луче прожектора видно было пятно обрывистого оранжевого песка, намытые Кубеной коряги и пни с выпученными корнями.
Деревня на берегу была родиной капитана.
Он сбежал по трапу на прибрежный песок и исчез на тропинке, заросшей крапивой.
Мы остались одни на палубе. В кубрике храпел инспектор рыбоохраны и тихо дышали матросы.
Тишина. Только с берега крикнул петух да волны легко шлепали о борт катера. Мы бродили по палубе и никак не могли решиться спать. Странное возбуждение охватило нас. И ночь-то была простая. Озерная. Ничего особенного. Сильный ночной запах травы с берега. Катер, уткнувшийся в песок, много воды.
Мы притащили в рубку рыболовные снасти, развесили на штурвале леску, стали вязать крючки.
Потом пошли на берег — искать червей. Сплошной песок. Сколько мы ни переворачивали пни — не могли найти ни одного червя. Комары, поднявшиеся из сырой травы, жалили щиколотки. Мы ползали по обрывистому берегу, заросшему крапивой, и ковыряли щепочкой песок.
— В крапиве всегда водятся черви, — бормотал я, опасаясь, что Витька расхолодится к рыбалке и к поискам червей.
Но он тоже был возбужден, ему тоже хотелось найти этих червей, вызвать их к жизни, создать из ничего.
— В крапиве всегда бывают черви. Помню, на Вишере, у поселка Приисковая, какие были заросли крапивы. Я там их набрал целый ящик.
— На Вишере под крапивой, наверное, не песок был.
— И здесь не песок, — уговаривал его я. — Крапива вообще не растет на песке.
Я ковырял щепочкой под корнями крапивы — и всюду был песок, какой-то черный, вонючий.
Идиотское зрелище являли мы — два сумасшедших, шарящих ночью в крапиве.
Потом пошли в деревню, бродили под стенами церкви. Перевертывали камни, но не было под ними ничего, кроме песка и сухой, удавленной травы. Витька тянул меня на огороды. Мол, там, на огородах, имеется отличный червяк. Я еле удерживал его от этого безумного поступка.
Высокие северные дома окружали нас и нигде не горел свет. Только в одном доме горел — наверное, у капитана.
Наконец, за деревней набрели на заросший хвощом ручей. Под полусгнившими досками, валявшимися на берегу, стали нам попадаться червяки.
Я, пожалуй, не знаю ни одного человека, который выдержал бы эти дурацкие поиски червей. Любой из моих приятелей бросил бы меня еще на берегу, в крапиве, в вывороченных пнях. Не таков Витька — он обязательно доведет дело до конца, додавит.
Это была неудачная ночь — все валилось из рук, ломались щепки, которыми мы ковыряли землю, ботинки промокли, комары нажалили шею и щиколотки, а когда мы набрали червей и закинули удочки, поднялась волна, валила на бок поплавок. Не было ни одной поклевки, крючки цеплялись за тросы и пеньковые концы, разложенные по палубе. И все-таки это была прекрасная ночь, первая наша ночь на Кубене. В ней было все: катер, волны, запах большой воды и сырой травы, вывороченные пни, крапива на берегу, старая белая церковь, перевернутые камни, лающий пес, одинокий свет в окне капитана.
И ведь это была весенняя ночь…
Мы завтракали у капитана. На столе — яичница, копченый лещ медового цвета.
Сбивчиво мы толковали о том, о сем, о чем-то важном, но в то же время и совершенно неважном. Важен был для нас факт — завтрак у Капитана. Белая скатерть, яичница, симпатия.
На копченого леща тоже было удовольствие посмотреть. Его розоватое мясо легко отставало от костей, пересушенная икра хрустела на зубах.
Было воскресенье, и я думал, что капитан захочет остаться дома. К моему удивлению, он легко и с удовольствием снова отправился в плаванье, а матросов отпустил домой. Наш капитан был, очевидно, бродяжка.
Мы отправились в устье речки Кубены. Сюда идет на икромет знаменитая нельма. Через два километра от устья речка оказалась сплошь забитой сплавным лесом. Даже на лодке перебраться через эту пробку невозможно. Недаром такое вот скопление древесины называется «пыж».
Грустное, безрадостное впечатление производит река, забитая лесом. Некоторые бревна превратились в топляки, торчат из воды лишь одним концом. Дно реки тоже устлано затонувшими бревнами. Инспектор говорит, что год назад он провел здесь проверку. Оказалось, что на некоторых рейдах Кубена никогда не освобождается полностью от топляка, а со складов вместо с древесиной сбрасывают в воду кору. Лесосплавщики обязаны очищать от коры и топляка дно водоемов в местах нереста лососевых. Но вот река Еденьга, приток Сухоны, превратилась в захламленную топляком канаву. Прощай, река Еденьга!
Вот какую подкладку имеет наблюдаемый нами пейзаж.
…В кубрике нас ждал сюрприз. Капитан Чертенков встретил друга, тоже капитана. В отличие от нашего, он был рыжеватый, со славными полубаками. Звали его Христофор.
Мы с наслаждением глядели на двух друзей. Они сидели и попивали водочку.
— Христя! Мы с тобой, как два брата.
Обнявшись, они выпивали и уверяли нас, что это им очень важно — вместе выпить, потому что они друзья, а сегодня воскресенье и к тому же такая неожиданная встреча.
Мы тоже вдруг почувствовали себя капитанами и присоединились к ним. А через пару часов уже и пели, обнявшись:
С браконьерами я познакомился давно. Правда, это были псевдобраконьеры — актеры, снимавшиеся в кино.
Был такой фильм «Улица Ньютона, дом 1». Так получилось, что браконьера в этом фильме как раз играл мой друг художник Силис. Его пригласили сниматься из-за чисто браконьерской внешности. С душевной болью он выбрасывал в воду осетров, а потом оказался побитым.
С тех пор я представлял себе браконьера с лицом Силиса и нежной душой художника…
Поздно вечером инспектор рыбоохраны Калужников вышел из кинотеатра. Сзади к нему подошли трое. Они ударили его осиновым колом. По голове.
Мы плывем на катере, поглядываем на нашего инспектора и думаем, что не очень-то приятная у него работа.
Поделиться книгой: