Тождество Сансары [СИ]

— Супримацию поимели. Вот всё, что я могу тебе сказать, Робин.

— Всё настолько серьёзно?

— Они активировали Протокол 1.1. Я удивлен, что наши мозги ещё не погрузили в стазис, — Аккон послал мысленную команду системе машины и открыл окно, высунув руку наружу. Лёгкое сопротивление воздуха обдувало его кожу.

На матовом мониторе, расположенном на бортовой панели, открылось консольное окно. Строки чисел и символов, алгоритмов и кодов, побежали по монитору в вертикальном направлении. Система машины загружала необходимые данные, а её фильтры подключались к алгоритмам поиска Амсета. Всё дело было в сигнатуре сигнала, который и определял связь между сайдфреймом и человеческим мозгом по системе peer2peer, образовывая частную пиринговую сеть, где оба участника были и сервером и клиентом (человеческому мозгу в этом активно помогал сам Амсет, так как в мозгу недостаточно электро энергии для образования нужного напряжения, электромагнитного напряжения, и, как следствие, невозможность переправить любой сигнал за пределы структуры мозга).

И чем больше зона поисков сужалась, тем было становилось понятнее, в какую область города машине ехать. Автоматическая система сама вела машину. Аккону и Робин оставалось только провести физическое задержание цели.

Через пятнадцать минут поездки Аккон зевнул, почувствовав лёгкую усталость от скуки, и загрузил в своей сайдфрейм свежие новости, статьи, авторские колонки интересующих его авторов, а также обновлённый прайс лист магазина, в который он собирался заглянуть за едой после дежурства. Пускай черепная коробка сайфдрейма неорганическая, одно сплошное хранилище данных с антенной и кристаллами, а сердце — кардиопротез и дефибриллятор в одном «лице», всё остальное тело, за исключением эндоскелета, усиленного деформирующимися титановыми сплавами, остальные органы — натуральные, человеческие. Требующие обмена жиров и белков. Аккон накидал себе в виртуальную корзину еды и выпивки, оплатил, а система Рамеега доставит ему всё это прямо в холодильник.

Все новости Рамеега были посвящены одной теме — массовой блокировки разных городских систем.

Рамеег — единственный город и, по совместительству, название планеты, на добрую половину состоявшую из железа. Планету освещало два солнца: Атон и Дуамутеф. Бинарная система звёзд, где две звезды вращаются вокруг общего барицентра. Атон, жёлтый карлик, чья масса была равна одной целой одной десятой массы земного солнца и радиусом в семьсот девяносто тысяч километров, был более яркой звездой класса G5V, чем его вечный спутник Дуамутеф, класса K9V, оранжевый карлик, массой всего в пятьдесят две сотых массы земного солнца и радиусом в триста двадцать одну тысячу. Сама звёздная система носила гордое название Сансара.

Рамеег, удалённый от Атона на расстояние в сто пять миллионов километров, был единственной планетой системы с железным ядром. Далее, к облаку Оорта, на расстоянии в две астрономические единицы, плыл по двумерной орбите единственный газовый гигант системы. Рамеег, будучи обитаемой планетой массой в две стандартных земных, плотностью 6.99 грамм на сантиметр в кубе, примерно 1.20E+25 кг и радиусом в семь тысяч четыреста метров (что означало, что на планете скорость свободного падения равняется 14,5 метров в секунду в квадрате, или полторы земных g), был в зоне приливных сил барицентра звёзд, как и они по отношению друг к другу. Из-за приливных сил орбитальный период и период вращения планеты совпадали и составляли сто девяносто один день (из-за чего на планете не могли образоваться сильные порывы ветра), из-за чего одно полушарие планеты всегда смотрело «в лицо» солнцу, а другая — в бесконечную ночную пустоту.

Экватор планеты представлял из себя сухой каменный рельеф (а сама планета состояла на сорок пять процентов из железа), где температура не опускалась ниже сорока градусов по кельвину. Поэтому основатели города расположили его ближе к северному полюсу планеты, у которой нулевой меридиан проходил как раз через город — Рамеегов меридиан. Координаты же города по ширине составляли восемьдесят градусов. Угол наклона планеты не превышал и трёх градусов, поэтому жители города всегда видели на небе закат, солнце которого никогда не уходило за горизонт. На такой широте температура уже не превышала двадцати-двадцати пяти градусов по цельсию, создавая доступные условия для существования.

На обратной стороне дела обстояли совершенно противоположным образом. От полюса до полюса температура там оставалась стабильной минус восемьдесят пять по цельсию. По удачным стечением обстоятельств, вся вода, которая была на поверхности планеты, находилась как раз на ночной стороне и была закрыта плотным слоем льда. Туда, к ночной стороне, и тянулись теплотрассы и километровые радиаторные трубки в поперечнике, рассеивающие накопленное городское тепло в холодной атмосфере. Тысячи квадратных километров площади были покрыты теплопроводящими заводами и фабриками, которые разогревали воду для ядерных станций. Там же и находились термоядерные станции, работающие на атомах гелия, а германий-триниобейвые сверхпроводники транспортировали полученную энергию между собой. Вся суть в атмосфере. Чем она более разряженная, тем легче подобрать критическое температуру, при которой и будет наблюдаться эффект сверхпроводимости, и повысить критическую плотность проводимого тока, при котором сверхпроводящее состояние разрушается. Атмосферная масса на Рамееге была меньше земной: 3.72E+18 килограмм, а давление на поверхности — 78,1 килоПаскаль. Соответственно, скорость звука на Рамеега (атмосфера которого была наполнена обычным воздухом, в состав которого входил водород, азот и кислород, давление было известно, а плотность — 0,941.1 килограмм на кубический метр) соответствовала 303 метров в секунду при температуре ноль цельсий, или 313 метров в секунду при температуре в двадцать-двадцать пять градусов по цельсию (стандартная температура в самом городе). Учитывая температуру на дневной поверхности, а также количество сильно заряженных частиц, летящих со стороны двух солнц, жить на поверхности Рамеега было бы затруднительно для живого организма. Но у планеты было довольно мощное магнитное поле в восемь десятых гаусса, которое образовывало плотные пояса Ван Аллена вокруг планеты, где и захватывались (преимущественно) протоны и электроны. В сумме с планетарным альбедо в двадцать семь сотых, это давало комфортные условия для жизни (ближе к северному полюсу планеты) модернизированного человеческого тела, но не натурального.

Тем временем, на мониторе машины выскочил сигнал захвата цели, и машина свернула на ближайшем перекрёстке, повернув в сторону нужного квартала. К этому моменту уже прошло два часа реального времени, и Аккон почувствовал резкий прилив бодрости. Он потянул свои руки, скрипнув костяшками. Аккон задумался, почему такие вещи всё ещё происходят, почему бы Амсету не исправить эту рутину?

— А вот и наша первостепенная цель сегодня, — играючи проговорил он.

— А что мы ищем?

— Одного человека. Он из подполья, представляешь? Я думал это сказки. Невидимый враг, чтобы поддерживать диктатуру Супримации. Вот они и активировали Протокол, когда…

Аккон задумался, не слишком ли много он болтает. Робин явно заинтересовалась, и он улыбнулся ей.

— Хочешь знать больше?

— А кто бы не хотел, Аккон.

— Ну ладно. С нас взяли слово о неразглашении, но если ты услышишь, что-то выше своего уровня допуска, фильтры и алгоритмы системы перехватят то, что ты услышишь ещё до того, как сигнал дойдёт до твоего неокортекса. Тебя отправят в стазис, Робин. Ну что, всё ещё хочешь рискнуть?

— Давай.

— Короче, этот квази-оппозиционер, которого мы разыскиваем по этим фильтрам данных, — Аккон кивнул в сторону монитора, — каким-то образом разыскал члена Супримации, здесь, в реальности, и взломал его черепную коробку, вытащив какие-то убер важные данные городской системы. И Амсёт всё это проспал. Не спрашивай меня, как это получилось. Я и сам удивлён. Странно, как этот слепой искусственный интеллект распознал нападавшего до произошедшего. А дальше, наш квази-оппозиционер воспользовался кодами главной системы, заблокировав свой сигнал.

— А как же связь сайдфрейма и его мозга?

— Это единственная ниточка, которой сейчас и занимаются дешифровальные алгоритмы Амсета, как я сам понял. Сайдфрейм, как бы, есть в системе, его сигнатура мозга работает, но его точное местоположение остаётся неизвестным, — Аккон взглянул на напарницу, раздумывая, как скоро её мозги окажутся в стазисе. — А почему мозги разыскиваемого ещё не в стазисе, учитывая, что мы знаем его личность? Ещё один вопрос, ответ на который лежит за пределами моего понимания.

— Может Супримация хочет вернуть данные себе, а отключение сайдфрейма приведёт к полной потери украденной информации? Мне это видится так.

— Наверно, Робин, — Аккон пожал плечами. — А почему бы им просто мозг не достать из колбы, или где он плавает. Достать из подземных лабораторий систем Амсета, покрыть его нейронной сеткой и получить все нужные сведения? Раз уж сигнал поступал в мозг, то и часть полученной информации он явно считал.

— Аккон, я не сильна в нейробиологии, но аксоны, хранящие в себе полученные визуально образы, не лучшее хранилище для любой информации. Если у тебя есть выбор между биологической нейронной структурой, аксонами, синаптическими щелями, и обычным любым твердотельным смарт диском достаточного объема, даже без учёта сверхпроводимости, ты не выберешь первое.

— Ага, только если ты не явный ненавистник анти-трансгуманизма, или традиционалист, или луддит, или люмпен, или ещё бог знает кто.

— Ко всему прочему существует проблема дубликации информации. Даже если, предположим, Супримация получит нужную информацию, считав аксоны мозга, где-то останется исходная информация, записанная в базу сайдфрейма. Раз уже они прибегли к протоколу 1.1, а мозг продолжает непрерывно контактировать со своим сайдфреймом, то им нужна потерянная информация в полной исходной точности. Кстати, а почему не отследить положение сайдфрейма непосредственно по лучу?

— Дисперсия сигнала. Каким-то образом ретрансляторы посылают сигнал не прямо сайдфрейму, а на целый городской район. Мы туда и едем.

— А сила сигнала?

— Да, посредственная. Девяносто — сто десять миллисекунд, как мне сказали на брифинге.

— И что оппозиционер собрался делать с полученными данными?

— Точно такой же вопрос я задал нашему начальнику. У Супримации есть данные, что где-то в городе существует целая подпольная ячейка, планирующая использовать данные для диверсии всей системы меинфрейма, — Аккон посмотрел на выражение лица Робин. — Что? Я удивлён не меньше тебя. Столько лет в службе правопорядка, но только сегодня для меня начала открываться вся картина происходящего. Другие детективы были удивлены не меньше. Это всё игра, скрытая от глаз, между Супримацией и скрытым подпольем. Для меня даже не известна мотивация этого подполья, за что они борются?

— Против диктатуры Супримации?

— Но разве Супримация не контролирует весь город? А Амсет? Он же их игрушка. Их рупор всевластия. Как всё контролирующая система, охватывающая весь город, могла так облажаться? Лично мне диктатура Супримации никак не мешает жить. Я обычный детектив, пускай и высшего ранга, и меня не интересуют закулисные игры, борьба за власть, но, даже меня всё это заинтересовало. Это дело… будто все мы часть чего-то.

— В философы подался, Аккон?

Улыбка на его лице засияла.

— Я всё ещё человек, знаешь ли. Даже не смотря на то, что мой мозг находится в километрах под землёй, а громадные ретрансляторы позволяют ему управлять моим сайдфреймом.

Аккон устремил свой взгляд далеко в небо. Два солнца находились где-то на севере, в противоположной стороне движения машины.

— Для тебя есть разница в какой форме ты… существуешь?

— О чем ты, Аккон?

— Не скучаешь по настоящему человеческому телу?

— А, — тонкие брови Робин изогнулись, а уголки губ приподнялись, — Я не помню уже, какого это жить в «настоящем теле». И если бы меня, внезапно, посетил приступ сильной ностальгии, то, наверно, я бы выкупила свой мозг у Супримации и улетела бы в другую систему. Ты знал, что по статистике, три пятых жителей Рамеега об этом и думают?

— О чем?

— Выкупить свой мозг и свалить.

— А…

Изменение человеческого тела не изменила социальную составляющую. Настоящий ты человек или используешь сайдфрейм — приходилось работать на баллы, эквивалент старой валюте, только не по внешним факторам. И сами сайдфремы были сделаны так, чтобы подталкивать тебя сходить на работу, чтобы в случае поломки компонентов сайдфрейма, у тебя была возможность заменить их. В худшем случае, а это невозможность содержать свой сайдфрем, или же его критическая поломка без возможности оплатить ремонт, мозг отправлялся системой в стазис. Как бы хорошо не был сконструирован сайфдфрейм, какие бы он сверхнадёжные интерметаллы не использовал — энтропия берёт вверх.

Всё это и продолжало мотивировать людей устраиваться на работы и оставаться рабами капитала в высокотехнологичном городе с низким уровнем жизни. Бесконечное солнце, разреженная атмосфера, повышенная гравитация — не самые лучшие условия для существования чистой биологической жизни, и чем она более сложная — тем для неё хуже. А ещё Супримация. Теневые правители, про которых все знают, но никто и не видел, даже в сайдфреймах (до сегодняшнего дня), будто существовавшие по квантовым законом неопределенности. Аккона не удивляло, что часть жителей всё же хотела покинуть этот уголок тоталитарности, где их собственные мозги им и не принадлежат. А что же можно сказать про самого Аккона? Аккон был полицейским в той, далёкой жизни — полицейским остался и в этой. И он сам это понимал.

— А ты бы выкупил свой мозг у Супримации, Аккон?

— Ну, не знаю. Ты помнишь свою жизнь до того, как мы все пересели в сайдфреймы? Вот я лично нет. Я даже не помню, родился ли я на этой планете или прилетел сюда?! Чёрт, это было так давно… сколько лет прошло?

— Думаешь, я помню? Лучше загляни в библиотеку системы.

— Ай, — Аккон махнул левой рукой, — чёрт с ней. Всё равно я был бы детективом. В этом теле или в другом.

— Это точно, — Роббин улыбнулась.

Высунутая в окно рука Аккона продолжала ловить попутный лёгкий ветер. Рука сайдфрейма.

— Интересно, мы так сильно привыкли к сайдфрейму, что уже не отличим его от настоящего тела, или всё же это иллюзия.

— Человек способен ко всему привыкнуть, а мозг — его главный адаптивный орган. Мы адаптировались, Аккон. Люди, жившие в телах от рождения, не могли почувствовать задержку между сигналами получаемыми и посылаемыми мозгом, а она была порядка… сколько? Десятой секунды? Сотой? Посылаемый мозгом синаптический сигнал проходящий тысячи километров до ретранслятора на высокой планетной орбите и обратно, имеет задержку ниже, около, — Робин прищурилась, вспоминая, — пяти миллисекунд?

— Да, я понимаю.

Аккон вздохнул, мрачно всматриваясь в закатное небо над его головой.

Огромные ретрансляторы, невидимые для человека на земле, в сотнях километров над этой самой землёй, на геосинхронной орбите в экваториальных широтах планеты, обложенные радиаторами и работающие от тепла звёзд, передавали в реальном времени данные между мозгами и сайдфреймами жителей Рамеега. Они выступали в роли третьей руки для ваших же мыслей, получая их и передавая по назначению, но понимают ли эти третьи руки, что держат — оставалось загадкой.

И казалось бы, зачем вообще создавать сайдфреймы? Не проще ли переселить все сознания, порожденные работой множеств неокортексов, прямиком в виртуальность?

Всё дело в человеческой природе.

Из-за постоянного воздействия магнитных полей на работу неокортекса человека, его личность начинала впадать в подобие обсессии. Мозг, возможно, умеет работать на квантовом уровне, соответственно, рассчитать точный эффект магнитного резонанса на синаптические щели невозможно — один из параметров всегда будет оставаться неизвестным.

Как мог помнить Аккон, создатели города первоначально планировали сделать систему, где человеческие мозги были бы подключены к виртуальной системе навсегда. Человек попадал в сгенерируемый рай, а его несовершенное тело отбрасывалось как рудимент. Плавающий в жировом бульоне, окружённый электромагнитной тороидальной сетью, утыканный электродами, подпитываемый калием плюс, и находящийся под медицинским контролем автономной системы и программой центрального процессора, головной мозг мог бы жить вечно. Ему бы не требовался сон для восстановления сил, впрочем, как и спинной мозг, ненужный для такой системы. Теоретически. Но система оказалась несовершенна. Миллионы лет эволюции и биологической мутации, наращивания млекопитающими неокортекса поверх мозга рептилий, оказались непреодолимы для медицинской нейробиологии того времени. Проблема заключалась в электромагнитном поле, окружавшее мозг и отслеживающие резонанс внутри него. Со временем, чем дольше мозг подключен к виртуальной системе, чем сильнее эм-поле воздействует на него, тем он становился более подвержен случайной генетической мутации, обусловленной внешним неестественным положением «не-в-теле», тем слабее становилась связь между неокортексом и базальными ганглиями. Уровень серотонина падает, что сказывается на работе нейронов и передачи информации между ними.

Случайный нейрон начинает целенаправленно искать отрицательно заряженное вещество, и в конечном итоге находит, допустим, хлор минус. Так зарождается зерно обсессии. Навязчивая идея электрическим импульсом бежит от нейрона к нейрону через те самые синаптические щели, поглощая каждый дендрит. Чем дольше длится процесс, тем менее он обратим. Человеческая личность, созданная в процессе эволюции млекопитающих, как одна из возможностей неокортекса, начинает отторгать реальность. В первую очередь она ищет выхода из созданной для неё иллюзии, даже если её не существует. Для этого и были созданы сайдфреймы — тела-хосты для взаимодействия с реальным миром. Эм-поле ослабевает, что даёт передышку для головного мозга, тем самым системе легче контролировать изменения непосредственно внутри нейронного мира. Но тогда бы Амсет утратил свой смысл существования, смысл, который в него заложили его создатели. Поэтому, всем жителям Рамеега приходилось соблюдать баланс между реальным и виртуальным измерениями. В данном случае, житель Рамеега и житель Амсета — диалектическое единство.

Аккон всматривался в городские постройки, мимо которых он проезжал. В структуре улиц четко прослеживалась геометрическая закономерность. Улицы, кварталы, и, даже, целые районы, были разбиты на равные отрезки. Из улиц можно было сложить правильные прямоугольники, а из районов — квадраты. Абсолютное поклонение Евклидовой геометрии.

Через каждые сто метров в глаза Аккону бросались дешёвые магазины, рестораны и бары эконом-класса, бутики для малоимущей прослойки населения. Все эти постройки были высечены внутри стандартных домов-коробок из железа с треугольными крышами, от поверхности которых отражались лучи двух солнц.

По тротуарам передвигались сайдфреймы. Интересно, но точно количество жителей Рамеега Супримация никогда не афишировала.

Программа машины вывела окно оповещение на поверхность экрана.

— Приехали, — сказала Робин.

Машины свернула за угол, выехав на проспект с круговым движениям. В центре стоял высочайший белый шпиль, метров сто-сто двадцать, уходящий заостренной вершиной в небо. Тень от него падала на здание Торгового Центра впереди, куда и направлялся Аккон с Робин.

Машина подъехала к главному входу Торгового Центра, припарковавшись рядом с машинами других детективов, стоявших на зарезервированных парковочных местах.

Два огромных пилона удерживали верхний балкон здания, который был спроектирован смежно с плоской прямоугольной крышей. Металлические стены здания в некоторых местах покрылись коррозией, но визуально зданию было далеко до внешнего обновления. В стенах, от первого этажа и до пятого, конвейер-производитель вырезал проёмы, куда вставили широкие металлические окна с матовыми рамами. Сами стеклянные окна отражали закатное небо и постройки за спиной Аккона, где располагались офисные здания, бескрайние многоэтажные жилые постройки из бетона и стали, проспект с кольцевым движением, через который сюда они с Робин приехали, и мемориальный шпиль из белого мрамора в центре проспекта. Ну, и конечно же, пара звёзд, лежащие на плоскости эклиптики, чей свет окрашивает небо в розово-багровые тона.

Аккон и Робин прошли под поднятой плитой, которая здесь играла роль вертикальной двери. Серая краска на плите, подверженная постоянному нагреву, то же выцвела местами.

— Пошли, — сказал Аккон, и они с Робин вышли из машины, поспешив внутрь помещения, — мы опаздываем.

Структурно ТЦ был разбит на сектора, из-за чего просторный холл, куда сразу же попал Аккона с напарницей, казался не таким уж и огромным, а дальше виднелось множество узких улочек десятиметровой ширины, по сторонам которых находились магазины, павильоны, стеклянные витрины и закрытые лавки только для особых клиентов. Разве что открытого рынка внутри ТЦ не было. Внутренние стены здания сохранили свою окраску, а температура внутри не превышала десяти градусов по цельсию. Обычное здание, которое Амсет через конвейер-конструктор решил переделать под нужды массового спроса. Не новое и не старое. На пике своего эксплуатационного периода.

Здесь было много людей. Плотность была довольно высокая, что заставило Аккона отправить запрос в систему ТЦ, которая выдала ему примерные расчёты: один человек на полтора квадратных метра. Большинство людей тащилось от одной витрины магазина до другой. Кто-то сидел на ржавых лавочках, расставленных по центральной улице ТЦ. Аккон вывел на сетчатку своего глаза опознавательную информацию. Четверо детективов, находившиеся здесь, подсветились голубыми маркерами, и теперь Аккон мог видеть их положение сквозь толпы людей.

— Четверо уже здесь.

— Ага, я тоже вижу.

— И наш оппозиционер тоже здесь.

Сигнатура сигнала становилась слишком чёткой, даже не смотря на дисперсию по площади. Фильтры системы так же оповестили Аккона о большом количестве трафика данных внутри ТЦ.

— Обмен состоится здесь, — Аккон нацелили указательный палец прямо, — где-то там. Пошли.

Им пришлось неосторожно расталкивать людей на своём пути, но пройдя пятнадцать метров, один из голубых маркеров пропал с поле зрения Аккона. Он попытался связаться с оставшимися тремя, используя их идентификационный ключ, но не смог. Чем дальше Аккон с напарником продвигался, тем сильнее сужалась область перехвата сигнала. Уже была видна его сжатая системами шифровальная сигнатура. Но с каждым пройденным метром связь Аккона с Амсетом становилась всё слабее.

— Кто-то пытается экранировать эту часть здания от городской системы.

Не успел Аккон договорить, как кто-то выстрелил из орудия с экспансивными пулями. Грохот прокатился внутри здания, но он был лёгким дуновением, по сравнению с последующим выстрелом из звуко-пневматической установки Маха. Стёкла витрин моментально лопнули. Погас ещё один голубой маркер.

— Что за хрень? — Робин воспользовалась коммуникатором их сайдфреймов, открыв закрытый канал для двоих.

— Кто-то пальнул из пневматического дробовика.

— Пневматического дробовика? Матерь божья.

Аккон вынул из кобуры свой электрический тазер, снял с предохранителя, и перевёл мощность на максимум. Сайдфреймы людей в панике разбегались в разные стороны, создавая хаос и помеху. Они пытались связаться с Амсетом, попросить о помощи, но сигнал был слаб и не мог полностью выйти за пределы периметра, что в свою очередь порождало хаос в местной локальной системе передачи данных, которой пришлось столкнуться с большим количеством обмена трафика.

Ударная волна сбила Аккона с ног в тот момент, когда он уже подходил к нужной сигнатуре сигнала. Кто-то или что-то детонировало, разорвав рядом стоящие сайдфреймы. Помещение заполнилось людскими криками.

Аккон поднялся на ноги, пытаясь что-то разглядеть в образовавшейся темноте. Взрыв уничтожил ближайшие предметы освещения. Аккон оглянулся пытаясь найти Робин, но её нигде рядом не было. Помещение было завалено оторванными кусками сайдфреймов, но, без преувеличения, их хозяева, чей мозг ещё не был экстренно помещён в стазис, испытывали настоящую боль, передаваемую через ретрансляторы в космосе. Кто-то рядом просил о помощи и инстинкт Аккона, его гражданская обязанность и инициатива, направили его к бедному человеку, лежавшего в луже собственной синтетической крови.

— Успокойтесь, система сейчас же вас поместит в статус…

Было плохо видно, но Аккон попытался разглядеть человека перед собой. Что-то в нём было знакомо Аккону. И его сигнатура. Изумлённый Аккон попытался сделать шаг назад, но человек, сидящий внутри сайдфрейма, схватил Аккона за руку, активировав передачу данных между хостами без согласие на то самого Аккона.

Перед глазами Аккона побежали графики, алгоритмы, алгебраические формулы, операторы, неизмеримо большие величины и несопоставимо маленькие значения, интегралы от бесконечности до минус бесконечности, сигмы-суммы и псевдоскалярные уравнения. Передаваемый объем данных был настолько большой, что человеческая личность Аккона едва не разлетелась на куски. Но важно было то, что он увидел последним. Экспоненту, разбитую на последовательно равные отрезки, с пределом равным бесконечности, но помеченного как константа, возле которой стояла единица. Но всё это было небольшой частью круга. Нет, не круга. К геометрической фигуре на плоскости подходило другое слово. Более странное, но, в тоже время, более органичное. Колесо.

В глазах у Аккона всё плыло, но, в этот раз, он устоял на ногах. Когда передача данных завершилась, искалеченное тело оппозиционера намертво рухнуло на пол.

Следующее, что увидел Аккон, было поп-ап окно с надписью Протокол 1.1.

— Отдай данные назад, — незнакомый человек показался перед Акконом из темноты, держа в руках пневматический дробовик. Аккон не думая выстрелил в него из тазиса, уничтожив цепи проводников в сайдфрейме.

— Аккон? Ты где? — послышался голос Робин в коммуникаторе.

— У меня данные. Все они у меня.

— Что? Но… Да, я вижу. Ты помечен Протоколом. Послушай, мы должны встретиться. Возвращайся к машине, пока вся Супримации не слетелась сюда. Я знаю как тебе помочь. Встретимся у главного входа. Только быстрее.

Не долго думая Аккон рванул назад, расталкивая зевак. По всему зданию пробежала волна системы безопасности. Выбитые куски стекла трескались под подошвой каблуков.