Пациент

– Просто. Отвечай. На. Вопрос.

Это было настолько близко к «да», что ближе уже некуда. Так что я задумался. Размышлял несколько минут, в полной тишине – доктор Г. не делала ничего, чтобы сбить меня с мысли. Похоже, что ожидающийся ответ настолько же заворожил ее, насколько поставил в тупик меня. Я подумывал отделаться всеми этими совершенно обычными ответами, естественно – вода, насекомые, огонь, – но один образ упорно пробивался наверх откуда-то из самой глубины головы: моей матери в ее больничной палате. Это был единственный ответ, который я мог дать.

– Больше всего я боюсь оказаться неспособным защитить людей, которые мне дороги, – медленно произнес я наконец. – Больше всего боюсь оказаться беспомощным, когда кого-то надо будет спасти.

Доктор Г. с искренним удивлением подняла брови.

– Интересно, – проговорила она. – Ну а в данный момент есть ли среди моего персонала кто-то, кто тебе настолько дорог, что смерть такого человека причинит тебе боль? И давай только как на духу, без всяких стеснений.

Немало смущенный, несмотря на ее последнее требование, я покачал головой. Доктор Г. кивнула.

– Так я и думала. Вообще-то ты здесь и работаешь всего ничего, – сказала она. – Постарайся в ближайшее время не обрести тут подобных привязанностей.

Не произнеся больше ни слова, доктор Г. вытащила из стола чистый лист бумаги, что-то быстро на нем написала, поставила подпись и вручила мне.

– Передай это доктору П. С настоящего момента ты новый лечащий врач Джо, – объявила она. – Я могу отменить это распоряжение, если ты сам попросишь, но на одном условии. Ты должен лично прийти ко мне на прием и рассказать, в самых мельчайших подробностях, что он сделал, чтобы привести тебя к решению, что ты не подходишь для продолжения работы в качестве его лечащего врача.

Запустив руку в ящик стола, доктор Г. вытащила две аудиокассеты и сунула мне вместе с папкой, содержащей полную историю болезни.

– Да, и вот еще что, Паркер… Постарайся первым же делом не покончить с собой, – произнесла она, встретившись со мной взглядом. – А теперь разыщи Брюса, где он там дуется, и отдай эту бумагу.

Доктора П. я нашел сидящем в холле отделения – вид у него был и заведенный, и жутко усталый. Когда я подошел к его креслу, он лишь недовольно буркнул, даже не повернувшись в мою сторону:

– Ну что, вундеркинд? Пообщался по душам с начальством? Пришел освободить свой письменный стол?

Не зная, как реагировать, я просто сунул ему через плечо полученную от главврача бумагу. Он взял ее, прочитал и так сгорбился в кресле, словно ему сообщили, что его какого-то близкого родственника только что пристрелили бандиты. Потом повернулся, чтобы посмотреть на меня, и впервые я не увидел у него на лице ни враждебности, ни злости. В глазах его читались лишь обреченность и страх.

– Будь я проклят… – практически выдохнул он. – Роуз, должно быть, и впрямь считает тебя таким гением, каким ты себя возомнил… Ничего хорошего. Потому что знаю: то, что ты затеял, делает тебя самым тупым и долбанутым придурком во всем отделении! Ну что ж, теперь мы сможем точно выяснить, насколько тупым. Только постарайся уж, чтобы твой новый псих не затмил для тебя все твои прочие обязанности. Надеюсь, что ты будешь придерживаться всех пунктов своего предложения.

Я кивнул.

– Естественно. Желаете еще что-то обсудить касательно моего нового пациента и расписания приема?

Он гулко хохотнул.

– Нет, малыш, вот уж нет! А теперь кончай тратить мое драгоценное время и иди займись делом. Хотя бы тем же Джо. – Сверкнул на меня перекошенной безрадостной улыбочкой. – Полагаю, его палату сам найдешь?

Да. Тут я вполне мог обойтись без его помощи.

24 марта 2008 г.

Фух… Ладно, этот кусок придется написать быстро, иначе я никогда его не закончу. Жутко трещит башка с бодуна, хотя и хрен с ней. Излагать всю эту мутоту на бумаге – все равно что химиотерапия для собственной души. Больно до чертиков, но это выжигает из нее кое-что похуже. Впрочем, откладывать по-любому нет смысла, так что давайте сразу перейдем к моей первой встрече с Джо. И да, я постарался описать ее в точности так, как запомнил, но диктофона, естественно, у меня тогда с собой не было, так что если мне и пришлось кое-что местами перефразировать, чтобы все выглядело последовательно, надеюсь, вы проявите ко мне снисходительность.

Хоть обитатель этой палаты и вызывал у остального больничного персонала страх и опасливое отвращение, само по себе его обиталище мало чем отвечало расхожим представлениям об ужасах психушки. Да, палата Джо располагалась в самом конце длинного коридора, отчего у любого идущего к нему было полным-полно времени поразмыслить, стоит ли вообще туда соваться, но я уверен, что это было сделано намеренно. Принимая во внимание содержимое даже урезанного варианта его истории болезни, держать Джо подальше от остальных пациентов вполне имело смысл, а поскольку пересекалось с ним лишь весьма ограниченное число сотрудников больницы, возникало еще больше причин упрятать его с глаз долой. А с учетом упомянутого в той же истории богатства его родственников, возможно, это был также и жест в их сторону – предоставить Джо самую просторную и светлую палату во всей больнице, несмотря на постоянную нехватку койко-мест и вообще свободного пространства.

Пусть даже так: если вы думаете, будто что-либо из этого хоть немного притупило дурное предчувствие, охватившее меня, когда я делал первые шаги по этому коридору, то вы жестоко ошибаетесь. До настоящего момента Джо представлял собой лишь нечто вроде далекой интеллектуальной головоломки – воображай ее и теоретизируй насчет способов ее решения сколько влезет. Но теперь я официально считался его лечащим врачом. И хотя, наверное, было уже поздновато включать здравый смысл, меня основательно пробрала нервная дрожь от одной только мысли о первой встрече с пациентом, успевшим собрать внушительную смертельную дань не только с прочих больных, но даже и с тех, кто благодаря профессиональной выучке должен без всякого страха встречать любые проявления человеческого безумия.

Для пользующегося столь дурной славой обитателя больницы Джо не производил ни малейшего впечатления опасного. Росту – не больше пяти футов и шести дюймов[25], худой ровно настолько, чтобы не выглядеть дистрофиком. Копна непокорных светлых волос выглядит так, словно ее не расчесывали годами.

Он сидел спиной ко мне в одном из простецких больничных кресел, а когда встал и повернулся, то я ожидал увидеть у него на лице нечто злодейски-жестокое. Но и тут был разочарован. Лицо у него оказалось по-лошадиному длинным и бледным, с безвольным обвисшим подбородком, высокими скулами и слегка желтоватыми зубами. Бледно-голубые глаза словно никак не могли на чем-либо сфокусироваться, что придавало его взгляду почти столь же отсутствующий вид, какой я видел у большинства своих пациентов-кататоников.

Мы постояли несколько секунд, глядя друг на друга, прежде чем я решился заговорить.

– Джо? – произнес я самым своим профессиональным тоном. – Я доктор Х. Доктор П. распорядился заняться с вами психотерапией, если вы, конечно, не против.

Он ничего не ответил. Вообще никак не отреагировал.

– Если я не вовремя, то могу прийти…

– А вы молодой.

Голос у него оказался высоким и тихим и чуть хрипловатым, словно пускать его в ход ему доводилось нечасто. Это могло бы вызывать некоторое беспокойство, если б не звучащая в нем глубокая печаль, отчего Джо производил еще более жалкое впечатление.

Я кивнул ему и, слегка улыбнувшись, спокойно произнес:

– Да, так и есть. У вас есть какие-то возражения?

Он пожал плечами.

– Остальные были не такие молодые. Я должен быть впечатлен?

Я удивленно заморгал.

– Впечатлен? Чем?

– Ну, тем, что вы реально кого-то настолько довели, что вас прислали сюда в таком возрасте.

Даже не задумавшись, я улыбнулся. Входя в эту палату, я уже приготовился к чем-то страшному. Ожидал словесных оскорблений, издевок, монотонного перечисления всяких отвратительных фантазий – если даже и не попыток воплотить их в жизнь. Единственное, чего я совершенно не ожидал, так это что Джо вдруг отпустит шуточку, не говоря уже о том, что действительно смешную.

– Может, в чем-то вы и правы, но чем это может вас впечатлить?

Джо опять пожал плечами.

– Меня впечатляет любой, кто способен вызвать раздражение у здешнего персонала. С моей точки зрения, мы с вами в этом смысле родственные души. А потом, что бы вы ни сделали, чтобы заполучить от них такого пациента, как я, это реально должно быть что-то охренительно плохое.

На лице его появилось кислое выражение.

– Либо так, либо с возрастом она совсем озлобилась. Ну, или совсем отчаялась.

– Кто?

– Сами знаете кто, – отозвался он с горькой усмешкой. – Она. Та, что держит меня здесь под замком. Почему бы ей просто не перерезать мне горло, раз уж так хочется? Готов поспорить, что и многим другим от нее так же досталось.

– Если вы намекаете на доктора Г., то я…

– Эх, доктор, доктор, доктор… – тихонько протянул Джо. И тут же неожиданно шлепнул ладонью по стене и с отвращением фыркнул. – В общем, говенный из нее доктор. Не может вылечить пациента – и запирает его на сто лет здесь, где и поговорить-то практически не с кем, а потом присылает свежего человека вроде вас… Дайте-ка угадаю. Вы – самый способный врач во всем отделении, и они думают, что, может, вы, и только вы, сумеете меня исцелить?

Мне не следовало удивляться, что он догадался о том, что я считал исключительно закрытой информацией про самого себя, но я все-таки удивился. Изумление, должно быть, ясно отразилось у меня на лице, поскольку он презрительно хохотнул.

– Не надо быть магом или волшебником, чтобы это сообразить, – сказал он. – Эта сука может послать сюда кого-то только по одной причине – потому что хочет уволить его. Знаете, что я уже лежал здесь, когда вы еще наверняка какали в пеленки, и с тех самых пор никто и понятия не имеет, что со мной делать? Она считает, что я «неизлечим», поймите же вы наконец! Вы – всего лишь жертвенный ягненок, который даст ей что-то, что можно будет передать моим долбаным никчемным родителям, чтобы они продолжали засылать денежки, а заодно таким образом она избавляется от всех умных свежих лиц, на фоне которых сама может выглядеть бледно.

Я был шокирован. Совсем не так, как я себе представлял, должен был вести себя самый опасный пациент больницы. Да, он был полон горечи, язвителен и раздражен, но речи его звучали вполне складно, даже здравомысляще. На сумасшедшего он походил меньше всего. Едва ли это был плод тридцати с лишним лет смятения и ужаса, не говоря уже о бессрочном содержании в одиночном изоляторе. Больше того, его замечания оставили у меня противный вкус во рту и заставили усомниться во многом из того, что мне до сих пор говорили. Не могли ли все эти истории про него на самом деле являться не более чем неким хитроумным способом существенного пополнения больничного бюджета? Я насупился.

– Джо, так вы не думаете, что с вами что-то не так?

– Откуда мне, блин, это знать? – огрызнулся Джо. – Насколько лично я могу судить, так это что все вокруг меня с ума сходят! Это так часто случается, что иногда я просто теряюсь в догадках: то ли они делают все это нарочно, то ли чтобы превратить меня в такого же психа, как и они, – только и думаю, какую же херню кто-нибудь отколет в следующий раз.

Вид у него был слишком искренний, чтобы врать на голубом глазу, и несмотря на все, что мне про него говорили, я начал испытывать к нему жалость. И все же некоторые слышанные мною истории по-прежнему вынуждали меня оставаться настороже, так что сразу отвечать я не стал. Пусть лучше сначала выговорится.

– Ну ладно, замяли, – произнес Джо с горьким смешком. – Я всего за несколько минут явно сделал что-то, чтобы довести вас до белого каления, сам того не сознавая.

Я покачал головой.

– Нисколько.

– Ну что ж, тогда, блин, ура нам всем, ура. Но я-то вижу, как в вашем юном светлом мозгу вовсю крутятся шестереночки. Ну давайте же, выкладывайте. С чего это вдруг вас так перекосило?

Я пожал плечами.

– Честно говоря, не знаю, что и думать, Джо. На чудовище вы явно не похожи, но кое-что в вашей истории действительно вызывает определенную тревогу.

– Да ну? – Он хихикнул. – Могу себе представить… Например?

– Ну, – ответил я, – для начала я не думаю, что нормальный человек станет пытаться изнасиловать шестилетнего мальчика в первую же совместно проведенную ночь в палате.

Джо презрительно хрюкнул.

– Именно так в истории болезни и подается то, что случилось с Натаном?

Мне пришлось подавить стремление изумленно уставиться на него. Безжалостное воплощение зла вроде Джо никак не должно хранить в памяти имена своих жертв, тем более после столь долгого времени. Такие обычно помнят лишь сам процесс насилия, но жертвы у них в головах обычно настолько расчеловечены, что в общей бесформенной массе для имен просто не остается места.

– А что на самом деле произошло с Натаном, Джо? – спросил я. – Почему бы вам не поделиться своим собственным видением случившегося?

Поначалу он ничего не ответил – лишь с отвращением пнул свою койку. А после нескольких секунд тишины обвел меня оценивающим взглядом и произнес:

– Прежде чем я вам расскажу, у меня к вам всего один вопрос.

– Да?

– Нету с собой жвачки? – Джо кривовато улыбнулся. – Мне обычно Несси приносила. Хоть какое-то занятие. Не так скучно.

Так вышло, что в одном из карманов у меня действительно завалялась основательно помятая и потертая упаковка жевательной резинки. Я выудил ее оттуда и передал ему пластинку. Джо взял ее, развернул обертку и с явным наслаждением целиком засунул в рот, после чего опять криво улыбнулся мне.

– Спасибо, док, – произнес он. – По-моему, с вами можно иметь дело.

Я улыбнулся в ответ, несмотря на смущение.

– Так… что там с Натаном?

– Ах да, Натан! – Он задумчиво двигал челюстями. – Ну, я знаю, что вам про это все остальные говорили, но вся штука в том… Он сам ко мне подъехал.

– Мне трудно в это поверить, Джо. Ему было шесть лет. Вам – десять.

– Ну да, ну да, знаю: типа, слишком мал, – сердито отозвался Джо, отмахиваясь от моего замечания, словно от назойливой мухи. – Но вы думаете, он про это знал? Его папаня натягивал его с тех самых пор, как тот научился ходить! По-моему, он просто думал, что это и есть любовь. Во всяком случае, он сказал мне, что не может заснуть, пока кто-нибудь не «вставит» ему для начала, и попросил меня сделать это. Ну, я сам тогда был ребенком и мало что понимал. Вообще-то в таких местах вам особо не рассказывают про всяких пчелок и тычинки, знаете ли… Ну, я и вставил. Но поскольку сам не знал, как надо, и у меня не было ничего, чтобы все прошло малость попроще, он начал орать. Санитары были прямо за дверью, так что слезть с него я не успел. И как вы думаете – стали они меня слушать после того, что увидели?

Он закатил глаза.

– Наверное, грех жаловаться, поскольку я, по крайней мере, не помру девственником… Предпочел бы лишиться невинности при каких-нибудь иных обстоятельствах, но нельзя ведь желать абсолютно всего на свете?

Хотя здравый смысл заставлял усомниться в подобной истории, я все-таки не мог не признать, что звучало все это вполне правдоподобно. Но все же в истории болезни имелось еще много чего, что никак нельзя было объяснить простым недоразумением. Я без передышки погнал дальше.

– Даже если я вам и верю, Джо, – сказал я, – то как быть с тем, что все ваши врачи постоянно умирали или сходили с ума?

– И вы думаете, что это моя работа? – спросил он, ожесточенно качнувшись ко мне всем телом. – Как по-вашему, док, у меня такой опасный вид?

– Нет, – ответил я, – но если вы использовали какой-то метод вроде газлайтинга…[26]

– Какой-какой метод?

Верно, Джо вряд ли мог знать этот термин. Сомнительно, чтобы кто-то показывал ему это кино.

– В смысле, намеренно пытались свести их с ума.

Он насупился.

– Чушь собачья! Они покончили с собой не из-за того, что я сумасшедший! Они сделали это потому, что и они, да и вообще все, кто работал над моим случаем, прекрасно знали, что я абсолютно нормальный.

У меня отвалилась челюсть, прежде чем я успел опомниться и взять себя в руки. Заметив это, Джо откровенно заржал.

– Ой, да знаю я, знаю, это звучит совершенно смехотворно, но можете мне поверить – это так. Знали с того самого второго раза, когда мои говнюки-родители оставили меня здесь, чтобы сбыть с рук долой, поскольку не могли со мной управиться, и велели докторам придумать какую-нибудь отмазку, чтобы держать меня здесь. Те-то, сволочи, чисто из жадности всё и обтяпали – но хотя бы знали, что все это чистый фарс. Пока она тут не нарисовалась…

Поворчав горлом, он сплюнул на пол, после чего продолжил.

– Вы в курсе, что я должен был представлять тут из себя перед тем, как эта ваша замечательная доктор Г. поступила сюда на работу? Я должен был представлять собой безнадежный случай, отработанный пар! С глаз долой – из сердца вон. Этот самодовольный гондон доктор А. завел тут такую более или менее официальную политику, что только самые отстойные врачи будут направляться работать со мной, поскольку никому не хотелось заниматься терапией с психически здоровым пациентом, которого держат здесь только по требованию родителей. Спишем это на мою несчастливую звезду, что первой такое задание получила как раз доктор Г. Поскольку позвольте мне вот что сказать: доктор Г. слишком амбициозна, чтобы тратить время на подобную фигню. И что же она делает? Запускает сказочку, какой я ужасный, как со мной страшно работать, оставляет предсмертную записку там, где ее обязательно найдут другие доктора… И тут вдруг выясняется, что она спокойно жирует на оплаченном больничном, выходит на работу с настоящими пациентами, когда возвращается, а я из больного, до которого никому нет дела, превращаюсь в больного, с котором никто не осмеливается заговаривать. И что тут делают дальше? Начинают отправлять ко мне врачей, которых хотят уволить, поскольку таким образом получают повод, чтобы избавиться от этих бедных засранцев! И все эти врачи знали, что если у них не выйдет меня вылечить, эта сука и ее холодный как рыба, наставник обязательно проследят за тем, чтобы их карьере пришел конец, – но стоило им поговорить со мной, как они тут же понимали, что у них по-любому ничего не выйдет, поскольку лечить-то нечего! Те, что продержались дольше всех, просто были готовы на что угодно, только чтобы исправно получать зарплату. Чем дольше они могли мириться с этим, тем дольше торчали тут. А мне оставалось только смотреть, как те немногие, кто действительно хоть как-то заботился обо мне, сходят с ума в процессе.

У меня по-прежнему оставались сомнения, но, по какой-то причине, чем больше Джо говорил, тем больше мое сердце склонялось в его сторону. Если б меня спросили, что именно вызывало во мне такую симпатию и сочувствие к нему, то я ответил бы, что это была сама его манера держаться. Не стану вдаваться тут в подробности, но даже при том, что формально он пытался защитить себя, голос его все равно звучал глухо и обреченно, будто он знал: даже если я ему поверю, это все равно ничего не изменит. Словно он проводил свою защиту на автопилоте. И поскольку в его словах было так мало надежды, это еще больше склоняло меня к тому, чтобы поверить в его честность. Сейчас-то, задним числом, я сознаю, что должен был заподозрить: все его речи могли быть с равным успехом ловкой манипуляцией, свойственной психопатам, но, учитывая то, как умело он застал меня врасплох и насколько неопытным я тогда был, наверняка я проявил бо́льшую впечатлительность, чем следовало.

Только не подумайте, что я был настолько уж наивен! Я прекрасно знал, что любой пациент, который окончательно не выжил из ума и не погружен в глубокую кататонию, способен сыграть на определенных струнах врача, чтобы создать нужное первое впечатление. Так что в течение следующих сорока пяти минут я старался направлять беседу так, чтобы проверить, не проявит ли Джо каких-либо признаков серьезных латентных психологических расстройств – признаки, распознать которые способен только профессионал. Но и здесь меня ждал полный тупик. Джо ни выказывал абсолютно никаких признаков душевной болезни, не считая легкой депрессии и агорафобии[27] – и то и другое вполне логично ждать от пациента, запертого под замок на тридцать с лишним лет и вынужденного общаться с врачами, психическое состояние которых катастрофически ухудшалось у него на глазах.

Спору нет: очень искусный психопат вполне мог все это убедительно изобразить, но Джо не демонстрировал никаких индикаторов того, что дело было в этом. К примеру, могу припомнить, как в ходе нашей самой первой беседы в окно его палаты ударилась какая-то птичка и, оглушенная, упала на подоконник. Психопат вообще не обратил бы на это никакого внимания, но Джо подошел к окну и озабоченно смотрел на нее, прижав лицо к стеклу, пока птичка не оправилась и не улетела прочь. Более выразительный признак здоровой эмпатии мне трудно и выдумать.

В конечном итоге когда я закрыл дверь палаты Джо после той первой встречи, то ощутил дурноту, хотя и вовсе не по одной из тех причин, которые мог ожидать. Реальность разительно противоречила абсолютно всем ужасающим историям, приведенным в истории болезни, – я не увидел ни малейших свидетельств того, что этот человек является кем-то иным, кроме как просто козлом отпущения – отчаянно страдающий от одиночества, брошенный собственными родителями и превратившийся в нечто вроде юродивого при загибающейся от недостатка финансирования и персонала психбольнице. При данных обстоятельствах, в другой ситуации я порекомендовал бы своему руководителю просто выписать такого пациента, но даже если хотя бы часть изложенного про Джо была правдой, это явно не обещало мне ничего хорошего. Если он говорил правду, больница в жизни не отпустит на свободу дойную корову вроде него, даже если эта «корова» находится в здравом уме и твердой памяти.

И опять-таки: прошел всего лишь один сеанс, а обвинения в его адрес были весьма многочисленны. Я решил: поработаю-ка с ним месяцок, а потом определюсь, стоит ли предпринимать какие-либо более радикальные шаги. Не исключено, что я просто случайно застал его в удачный для него день, а вскоре он превратится в того изверга из ночных кошмаров, каким выставлен в истории болезни. А кроме того, я пока не успел ни прослушать аудиокассеты, имеющиеся в ее полной версии, ни изучить неотредактированные записи его предыдущих лечащих врачей, которые передала мне доктор Г.

Мне не стоит в этом признаваться, но его историю болезни я взял с собой домой. Если доктор Г. держала ее в запертом ящике стола в своем всегда запертом кабинете, то оставлять ее в своем собственном кабинете я опасался. Мой видавший виды казенный письменный стол не запирался, и никто не знал за мной привычки закрывать кабинет на ключ, поскольку все документы, касающиеся моих тогдашних пациентов, были оцифрованы, а ничего сугубо личного или ценного я тут никогда не держал.

Придя домой, я не смог немедленно приступить к чтению. Та ночь стала для меня и Джослин особенно тяжелой. Из-за моей новой работы, включая и мою одержимость Джо, и ее подавленного состояния от забуксовавших научных исследований нам нечасто удавалось проводить время вместе. По-моему, как раз на той неделе она окончательно сломалась и сообщила мне, что ее научный руководитель напрочь зарубил результаты ее чуть ли не годовых усилий. Наставникам обычно полагается поддерживать своих аспирантов, но этот конкретный член ученого совета оказался упорным говнюком, постоянно принижавшим и ее, и ее научные потуги. Подозреваю, что он просто хотел с ней переспать – или, по крайней мере, ощущал с ее стороны какую-то угрозу. Или, может, просто таковы были его представления о нормальных отношениях между научным руководителем и его подопечным, поскольку у диссертационных программ есть свои странноватые традиции вроде обычая в обязательном порядке всячески шпынять соискателя – мол, «так принято», «не мы придумали, не нам нарушать». Мы с Джослин поцапались, но ненадолго. Она заставила меня рассказать про кошмарный сон, в результате которого я ее разбудил, а она поплакалась мне на своего профессора. Под конец мы оба так вымотались, что просто заснули, прижавшись друг к другу и оставив наши труды до утра.