Зигги Стардаст и я

Убирайся, убирайся, чертово пятно. Ненавижу грязные вещи.

– В общем, оставляю тебя заниматься тем… чем ты там занимаешься.

Встаю, хотя на кеде еще заметно крохотное пятнышко.

– Ты что, подумал, что я…

– Удачи в школе… В смысле, если что-нибудь понадобится, я могу… в смысле…

– Спасибо, приятель. Я тут… просто сижу, – говорит он. – Ну, понимаешь… жду…

Угу, знаем.

– Ладно, хорошо… прячусь… – сдается он.

Я улыбаюсь.

– Хорошее место нашел.

Смотрю на кабинку. Ступни пляшут на месте так быстро, словно он пытается пробить лаз в подземный мир. О, мне знакомо это чувство.

– В общем, думаю, еще увидимся в школе?..

– Непременно.

Я со скрипом открываю дверь.

– Эй, приятель!

– Чего?

– Рад был познакомиться.

– А… Ага.

Мы смеемся. В смысле, это он смеется как нормальный парень. Я глупо хихикаю. Ладно, сейчас моя реплика. Еще увидимся, приятель. Захлопываю дверь и осторожно выглядываю за угол.

Все чисто. Никаких Обезьян. Никакой скрытой камеры или странной параллельной вселенной.

Ну, кажется.

4

Не-а. Ни в какую параллельную вселенную я не провалился. Два часа прошло, и мы возвращаемся после рекламной паузы, возобновляя обычное адское расписание.

Третий период. Урок здоровья. По сути дела – предпоследний шаг к порогу врат Аида. Потому что последний – физра. А поскольку эти уроки фактически составляют костяк учебного дня, просто чудо, когда удается дожить до его конца и сбежать домой невредимым.

Хорошая новость: с самого начала урока класс погружен в полную темноту. Намного легче исчезнуть в тени и быть забытым Обезьяньим войском.

Плохая новость: сегодняшний специальный гость – офицер Эндрюс из полицейского департамента Крев-Кёр, демонстрирующий эксклюзивные кадры какой-то архаической ленты годков этак пятидесятых. Мы словно смотрим старое семейное документальное кино.

«Джимми не догадывался, что Ральф болен. Болезнью, которая не так бросается в глаза, как оспа, но при этом не менее опасна и заразна. Болезнью рассудка…»

Усатый мужик в темных очках ухмыляется и рябит на экране.

«Видите ли, Ральф был гомосексуалистом. Человеком, который требует интимных отношений с представителями собственного пола. И Ральфа вскоре арестуют».

Обезьяны бурчат, хихикают и шепотом делятся друг с другом стратегическими планами развлечений для грядущего школьного бала. Я сижу в середине – слюнявый хорек, с которым принимаются играть каждый раз, как вспомнят о его существовании. Тренер Питерсон прохлаждается в уголке, читая «Крестного отца», как всегда ничего не замечая.

«Общественные туалеты – частое место сборищ гомосексуалистов». Двое парней пропадают с экрана. «Остерегайтесь тех, кто скрывается в тени…»

ШМЯК. Кто-то из Обезьян вколачивает мне в затылок слизкий комок харкотины. Он сползает по моей шее. Довольное уханье. Я ни единым мускулом не шевелю, не поворачиваюсь. Лучше игнорировать. Пара соседей по парте, с которыми я иногда играю в «виселицу», поворачиваются ко мне спиной, тихо хмыкая.

Я знаю почему.

«Никто не знает, в какой момент рядом окажется гомосексуалист. Он может создавать впечатление нормального, а потом, когда станет ясно, что он психически болен, будет поздно. МАЛЬЧИКИ, БЕРЕГИТЕСЬ!»

Кинолента в проекторе за нашими спинами заканчивается и рябит: хлоп-хлоп-хлоп. Экран вспыхивает яркой белизной, ослепляя. Офицер Эндрюс вышагивает вперед, затмевая его спиной. Очень может быть, именно он послужил прообразом Невероятного Халка.

– Ребята, это не игрушки, – гулко бухает он. – Эти парни опасны. Педофилы. Патологически нездоровые. Больные. Они сделают что угодно, только бы получить желаемое. А когда захотят вас, вы ничего не сможете сделать.

Тишину в классе можно потрогать пальцем.

– Вопросы?

До меня доходит: он похож на мистера Картофельную голову[18]. Только какой-то малец забыл приклеить рот. Все, что я вижу на его месте, – густые усы.

Никто не двигается. Вот разве что один из Обезьян, как я понимаю, тот самый, что харкнул мне в затылок, поднимает руку.

– Да?

– А за это могут арестовать? – спрашивает он.

– Еще как, парень, – кивает офицер. – Когда поймают, посадят в тюрьму.

– Как дядю Джонатана?

Обезьяны колотят кулаками по груди и ревут так громко, что даже тренер Питерсон отрывается от книжки. Я сползаю еще ниже, внимательно изучая завитки бумаги, застрявшие в пружинке блокнота.

– Эй-эй, – говорит офицер Эндрюс. – Успокойтесь… ну-ка, успокойтесь!

Я знаю, что он смотрит на меня. Знаю, потому что именно он десять лет назад арестовал моего Дядю-Которого-Нельзя-Называть – Коллинза. А поскольку городок маленький, эта история остается вечным шрамом на имени нашей семьи. Отец до сих пор бесится.

Вот все, что я знаю: тетя Мария и дядя Бланк были на пикнике на берегу озера Крев-Кёр. Мой дядя зашел в общественный туалет и, стоя у писсуара, прикоснулся к плечу этого самого Халка-Эндрюса. А что было дальше, вы знаете: ЧИК-ЗВЯК – и его увозят в кутузку. Тетя Мария решила, что мужа похитили, поскольку он так и не вернулся, поэтому обратилась в полицию, чтобы сообщить о пропаже, где ей сказали причину задержания. Она испытала такое унижение, что две недели спустя вскрыла себе вены двумя бритвенными лезвиями, и от этих несчастий у Дяди-Которого-Нельзя-Называть поехала кукуха. И все из-за одного-единственного прикосновения.

– А ну, рассадили задницы по местам, – командует он. – Пусть это будет уроком всем, парни. Держите глаза открытыми, сообщайте о любой подозрительной деятельности и берегитесь.

Больше ничего не слышу; даже не смотрю на него. Одно неверное движение – и окажусь в одной камере со своим Забытым Дядей, поэтому смотрю в пол и притворяюсь мертвым до конца урока.

Наконец офицер Эндрюс включает другой фильм, на сей раз о том, как правильно надевать презервативы. «Натяни его, прежде чем натянуть ее!» Это приводит Обезьян в гормональное неистовство, но, по крайней мере, их внимание отвлекается от меня…

И тогда я вижу это: убитый в хлам «конверс» метнулся по полу и тут же обратно. А там, где он был, осталась сложенная записка. И сверху нацарапано:

«Моему спутнику по туалетным путешествиям во времени».

Ох ты ж! Новый парень сидит позади меня? И когда только он пробрался в класс? Должно быть, я снова отключился. В любом случае здесь слишком темно, чтобы что-то разглядеть, но ЧТО ЭТО ЗА КЛОЧОК БУМАГИ?! Я торопливо придавливаю его ногой и жду. Хочется обернуться, но не смею двинуться. Лучше оставаться неподвижным, забытым…

Несколько минут спустя звенит звонок. Потолочные светильники жужжжжжат и мигают. Сползаю еще ниже. Пока Обезьяны толпой вываливаются из класса, медленно поднимаю бумажку и разворачиваю:

«ЗАБУДЬ О НИХ. КУДА ЛЕТИМ ДАЛЬШЕ?»

Когда оборачиваюсь, чтобы поблагодарить, его уже нет.

5

После обеда. Пятый период. Английская литература с мистером Дуликом. Углубленная. Я делюсь информацией не чтобы похвастаться, а потому что это: а) мой единственный углубленный предмет и б) любимый урок.

Не важно. Я совершенно уверен, что породил цунами во Вьетнаме бурчанием пустого желудка. И почему такое случается тогда, когда в классе особенно тихо? Девчонки хихикают. Я показательно оглядываюсь, якобы интересуясь, какой придурок устроил подобный шум.

Маленькая предыстория: прямо перед обедом, когда я крался по коридорам к персональному туалетному закутку, мистер Дулик заметил, что у меня в руках нет подноса с едой, и спросил почему. Я рассказал о Скотти. Не из желания заложить одноклассника, а потому что мне все равно нужно было вернуть доллар: если не спастись самому, то хотя бы спасти все человечество от папашиного гнева. Поэтому, когда прозвенел последний звонок к началу урока, мистер Дулик присел на край стола, подергал полиэстеровую рубашку в цветочек и, сложив руки на груди, просто сказал:

– Верни назад, что взял, Скотти.

Ну круто просто.

Теперь ждем, что будет.

Тот ворчит, запускает пальцы в волосы, отбрасывает их назад.

– Давай, приятель, жизнь слишком коротка для такого дерьма.

Мистер Дулик – самый близкий нам по возрасту из учителей средней школы, к тому же единственный, который позволяет сквернословить в классе. С одним правилом: брань должна подчеркивать некое страстное убеждение.

Скотти пыхтит на весь класс, выворачивая карманы красно-белого «леттермана»[19]. Появление каждого нового предмета напоминает обратный отсчет секунд в новогоднюю ночь:

Пять – презерватив.

Четыре – упаковка фруктовой жвачки.

Три – помятая пачка сигарет.

Два – книжица спичек из таверны «Блюзовая нотка».

Один – моя скатанная в шарик долларовая банкнота!

Я едва не плачу. Клянусь, хор ангелов начинает петь с облачков, которыми Дулик расписал потолок. Скотти с размаху хлопает долларом о мою ладонь, шепчет сквозь сжатые зубы:

– Пидор! – и снова поворачивается лицом к доске.

Плевать. Я успеваю заметить нарисованное поверх Вашингтона сердечко перед тем, как сунуть бумажку в карман.

БУРРРРРРРРРРРК. Черт побери! Желудочный звук настолько громок, что я проверяю, не треснул ли пополам мой стол, прежде чем снова оглядеться. Будь здесь Старла, она бы одарила меня успокаивающей улыбкой, чтобы я не думал лишнего. Но ее по-прежнему нет. Может, заболела? Похищена инопланетянами? Загадка.

Мы пялимся на мистера Дулика, тот пялится в потолок. Лицо отечное, на щеках лоснятся густые бакенбарды, в глазах – обычно ярко-голубых – полно красных загогулинок. Секрет: он курит траву. Много.

Аарон Уортингтон, мой сосед по парте, которого иногда называют Аароном Нищебродом, ибо его папаша проиграл в карты все семейные деньги, из-за чего теперь они живут у озера, пихает меня локтем, прикладывает пальцы ко рту и глубоко вдыхает, делая вид, что затягивается и давится косячком, потом смеется.

Рядом с ним хихикает Джейн-Энн Холстид по кличке Огненный Лобок, то ли а) потому что у нее волосы сумасшедше-рыжего цвета, то ли б) потому что однажды ее поймали за сексом под стадионными трибунами, и после этого она несколько недель ходила, почесываясь.

Я игнорирую обоих и смотрю на мистера Дулика. Он заправляет каштановые кудри за уши и устремляет взор в окно. Деревья снаружи раскачиваются, щекоча небо мелкими розовыми цветочками, время от времени планирующими с ветвей. Последние знаки весны.

Класс застыл.

Все смотрят на него, потом друг на друга, потом снова на него.

Мистер Дулик трет глаза. Он что, плачет?

«Чтобы летать с быстротой мысли или, говоря иначе, летать куда хочешь, нужно прежде всего понять, что ты уже прилетел», – пишет он на доске оранжевым мелом.

– Пять лет! – восклицает он. Джейн-Энн подскакивает на стуле. – И все, друзья мои. Пять гребаных лет!

Мы сидим, не моргая, замершие во времени и пространстве, дивясь, выжидая…

– Эта планета. Матушка-земля, друзья мои, понимаете? Мы! Все мы гибнем. Наши ресурсы попросту заканчиваются, – огибает стол. – Загрязнение окружающей среды, человечество – все это уже слишком. И ресурсов не хватит, чтобы помочь. Тысяча девятьсот семьдесят восьмой – наш последний год на Земле…

Джейн-Энн начинает подвывать. Пара других нытиков подхватывают ее всхлипы. Остальной класс сидит неподвижно и молча. Я не моргаю. Иначе, боюсь, что-то пропущу.

Мистер Дулик хватается за голову, сжимает ее изо всех сил, потом поднимает вверх руки с растопыренными пальцами и…

– ПУФФ! Ничего нет. Совсем ничего. Атомная бомба, друзья мои, не оставит ничего. Все это время к нам подкрадывался гребаный… – Он сокрушенно качает головой и снова смотрит в окно.

Всхлипы в классе становятся громче. Он не слышит, застряв где-то в другом месте, в своем разуме. И только Лейси Таррингтон, сидящая в первом ряду, тянет вверх руку. Учитель не видит и не вызывает ее, поэтому она откашливается, чтобы сказать за всех:

– Мистер Дулик, сэр… вы меня пугаете.

Тот вздрагивает и приходит в себя.

– О простите, я не хотел… о боже!

Руки торопливо рыщут в густых кудрявых волосах. Два огромных пятна пота под мышками – точно тест Роршаха: мне видятся крылья летучей мыши.

– Слушайте, я все время перечитываю эту книгу, – говорит он. – Наш мир становится перенаселенным. Мы достигли предела. Мы не успеваем. Но послушайте… – Дулик убегает обратно за стол. – Вот, – говорит он, указывая на цитату. – Вот как мы сможем выжить. Вот как вы можете все изменить. Сейчас. Изменить все это. Вот!

Он снова улыбается, глядя нам в глаза. Глаза, все еще контуженные произошедшим только что. Дулик славится собственными шекспировскими инсценировками, но это было чересчур даже для него.

– Вы, ребята, – говорит он. – Вы все такие прекрасные! Вы и сами это знаете, верно? Вы – будущее. Вы – те, кто сможет все изменить. Вы.

Я не верю. Когда он сканирует взглядом каждое лицо, медленно приближаясь к моему, резко наклоняю голову, мысленно насвистывая «Девушку из Ипанемы».