При загадочных обстоятельствах. Шаманова Гарь

Прежде чем ответить, криминалист вынул из папки несколько увеличенных фотоснимков и передал их Бирюкову. Тот просмотрел их и поднял взгляд на Семенова.

— На стакане, найденном в избушке, обнаружены отпечатки пальцев Репьева и Розы. И на фляге пасечник оставил свои следы, однако в березовый колок унес ее не Репьев. Кому принадлежат отпечатки ладоней, оставшиеся на ручках и на самой фляге, пока не установлено. Что же касается цыган, их отпечатков мы вообще не нашли. Только на сигаретной пачке «Союз — Аполлон» сохранился «палец» левой руки Козаченко. Эта пачка, впрочем, подобрана не на месте происшествия, а на бывшей стоянке табора.

— «Союз — Аполлон» здесь есть? — спросил Бирюков, показывая криминалисту снимок рассыпанных по полу окурков.

— Есть. Анализ слюны на фильтре показал, что курить сигарету мог тот же Козаченко. — Семенов сделал паузу. — На цыганской телеге обнаружена человеческая кровь второй группы. У Репьева была третья…

Наступило молчание. Бирюков с повышенным интересом рассматривал фотографии. Подполковник Гладышев, открыв лежащую на столе коробку «Казбека», закурил. Доставая из кармана пачку «Беломора», прокурор спросил:

— Не ранил ли Репьев своего убийцу?

— Чем, Семен Трофимович? — спросил следователь Лимакин. — На пасеке мы не обнаружили даже столового ножа.

— Ну, нож у пасечника был, — Бирюков отыскал снимок стола и указал на хорошо видные ломти нарезанного хлеба:

— Вот это, Петя, не топором нарублено. Кроме того, как можно жить на пасеке, не имея ножа?

Прокурор, разминая папиросу, поддержал:

— Конечно, нож у Репьева был. Вопрос — где он?

— А что Козаченко говорит насчет окурка, оставленного им на пасеке? — спросил подполковник Лимакина.

— Мы только сейчас об этом факте узнали, — вместо следователя ответил прокурор.

— Козаченко может заявить, что оставил окурок, когда покупал у пасечника колесо… — сказал Бирюков. — Какие-нибудь отпечатки следов на месте происшествия обнаружены?

— Трава там. Что в траве обнаружишь… — хмуро заметил Семенов, передавая Бирюкову снимок трехлитровой банки, наполненной медом: — Вот на банке есть отпечатки — и Репьева, и еще одного человека. Кто этот человек, устанавливаем.

Бирюков, просмотрев снимок, отложил его, взял другую фотографию, на переднем плане которой отчетливо просматривался след телеги, проехавшей по жнивью, а за реденькими березками темнела избушка пасечника.

— Это что, Петя?

— Следы… Судя по ним, вот от этого места к пасеке прошел человек, а потом вернулся назад. Убийца это или нет, мы не знаем. След можно было оставить и до и после убийства…

— Барс следов у пасеки не взял?

— Не взял. Время упущено.

Перебрав фотографии, Бирюков отыскал снимок засохшего кровяного пятна на цыганской телеге. Порассматривав его, обратился к Голубеву:

— Слава, обзвони больницы и фельдшерские пункты. Не обращался ли туда кто-либо с ножевым или огнестрельным ранением?

Голубев понятливо кивнул, а судмедэксперт усмехнулся:

— Вот так новая метла метет!.. Старается время не упустить, как Барс.

Бирюков нахмурился:

— Опасаюсь, Боря, что мы его уже упустили. Лошадь обнаружена на железнодорожном разъезде Таежное, где в сутки останавливается больше десятка электричек, идущих в оба направления. Преступник мог воспользоваться любой из них. — Посмотрел на прокурора: — Семен Трофимович, из цыган никто не исчез?

— Козаченко говорит, все на месте. Но мы ведь не знаем, сколько их было в действительности.

— А в колхозе сколько человек работало?

— Те, что работали, все в наличии.

— О лошади что говорят?

— «Кто-то угнал»… Цыганки в то время в палатках находились, не видели, а из мальчишек слова не вытянешь. — Прокурор помолчал. — Подозрительными кажутся и слова Розы. Мне она сказала, что спала в палатке, а другие цыганки говорят, будто Роза догнала табор на шоссе, когда цыгане «голосовали», останавливая попутные машины.

— Может, она просто отстала?

— Может быть, но что-то тут не то. Роза сильно запугана, без слез говорить не может.

После оперативного совещания в кабинете подполковника, кроме самого Гладышева, остались только прокурор и Бирюков. Все трое были невеселы. Посмотрев на Бирюкова, подполковник вздохнул:

— Видишь, Антон Игнатьевич, как приходится тебе вступать в новую должность. Будто нечистая сила подсунула это убийство! — И, словно стараясь приободрить нового начальника уголовного розыска, заговорил веселее: — С житьем тебе вопрос решен. Не трать времени, прямо сейчас иди в райисполком, там возьмешь ордер и ключ от квартиры в новом доме…

Бирюков ладонью откинул свалившуюся на лоб волнистую прядь волос:

— Квартира, Николай Сергеевич, от меня не уйдет, если с ней вопрос решен. Лучше я, не тратя времени, поеду в Серебровку. По-моему, ключ от преступления там надо искать.

— Может, пока с жильем устраиваешься, Голубев туда съездит? — словно советуясь, спросил подполковник.

— Я сам этим делом займусь. Кажется, тут не ординарное преступление.

— Считаешь, Голубев не справится?

— Мне легче, чем ему, будет в Серебровке разобраться. Там как-никак земляки мои живут.

— Да! — словно вспомнил подполковник. — Ты ведь родом из Березовки, а до нее от Серебровки, как говорится, рукой подать. Родителей попутно проведаешь. Давно у них был?

— В прошлом году.

— С отцом-то твоим, Игнатом Матвеевичем, я часто то в райкоме, то в райисполкоме вижусь. Председательствует он в колхозе славно, на здоровье не жалуется. Говорит, даже дед Матвей еще бодро себя чувствует. Сколько ему лет?

— Деду Матвею? Под девяносто.

— Геройский старик! — Подполковник обернулся к прокурору: — Представляешь, в империалистическую войну всех четырех Георгиев заслужил, а за гражданскую орден Красного Знамени имеет.

— Так ведь и Игнат Матвеевич с Отечественной вернулся полным кавалером «Славы»…

Бирюков встал. Подполковник живо спросил:

— Хочешь ехать?

— Пообедаю, с Розой и с Козаченко поговорю, потом на попутке уеду.

— Возьми нашу машину.

— Не стоит, Николай Сергеевич. Она внимание привлекает.

— Ну, как знаешь, — Гладышев протянул руку. — Желаю успеха!

Когда Бирюков вышел, подполковник заметил:

— Мировой парень! Не шумит, не пылит, как некоторые. Суть дела на лету схватывает! Чутье розыскника — невероятное! Я ведь сам его после института в старшие инспекторы выдвинул, и он ни единого дела не завалил. Четыре года не знал с ним заботушки…

— Голубев слабее? — спросил прокурор.

— Голубеву подсказывать надо… Но с Бирюковым у них прекрасно получается: Бирюков — голова, Голубев — ноги.

Глава V

Сутулясь на жесткой койке камеры предварительного заключения, Козаченко исподлобья смотрел на Бирюкова и молчал. Свет из зарешеченного окна делил угрюмое лицо и окладистую бороду цыгана на две симметричные половины. Затененная левая сторона казалась сизовато-черной. На ней выделялся лишь выпуклый злой глаз да под ухом золотилась круглая серьга величиной с металлический рубль. Поверх атласной желтой рубахи на цыгане была замшевая черная жилетка. Брюки из зеленого вельвета, с напуском на хромовые сапоги. Плечи широкие, крепкие. Руки с крапинками въевшегося металла на загрубевших пальцах. По паспорту цыгану было за пятьдесят, но выглядел он значительно моложе.

— Меня незаконно арестовали, — наконец хрипло выдавил Козаченко. — Я всего-навсего подозреваемый…

Бирюков, пододвинув табуретку, облокотился на стол:

— К подозреваемому, Николай Николаевич, может быть применена любая мера пресечения.

— На каком основании?

— Вас подозревают в убийстве. К тому же, вы не имеете постоянного места жительства и нигде не прописаны.

— Я прописан в Первоуральске.

— Первоуральск далеко, и прописка ваша там временная.

Козаченко смотрел на Бирюкова не мигая:

— В таком случае не позднее десяти суток предъявите мне обвинение или освободите из-под стражи.

— Это так и будет, — сказал Бирюков. — Вам доводилось отбывать наказание?

— Нет!

— Откуда знаете уголовно-процессуальный кодекс?

— Я старший среди своих людей, мне все надо знать.

— Почему, как старший, не хотите отвечать на вопросы, касающиеся убийства пасечника?

— Я прокурору отвечал.

— Не убедительно отвечали. Сами, Николай Николаевич, посудите: разве купленное у пасечника колесо может послужить поводом для обвинения цыган в убийстве? Вы чего-то другого испугались… Чего?..

Не отводя от Бирюкова немигающих глаз, Козаченко промолчал, только левая щека его вдруг нервно вздрогнула, будто ее укололи иглой.

— И еще одна неувязка, Николай Николаевич, — продолжил Бирюков. — Никто из находившихся в таборе не видел, кто и как угнал вашу лошадь. А ведь прежде, чем угнать, ее надо было запрячь в телегу…

— Ромка, сын мой, запрягал кобылу, — неожиданно сказал Козаченко. — В столовку с братаном хотел съездить.

— Столовой в Серебровке нет.

— В Березовку, собака, хотел ехать. Пока братана будил в палатке — кобылу угнали.

Сказанное могло быть правдой, но Козаченко смотрел на Бирюкова так, будто сам не верил в то, о чем сказал. Чувствовалось, что он боится запутаться в своих же показаниях.

— Кто избил Розу? — спросил Бирюков.

— Гришка-пасечник.

— За что?

— Пьяный, собака, был, бичом хлестал.

— У него не было бича.

Козаченко будто напружинился:

— Кобылу Гришка на пасеке держал… Как без бича с кобылой?..

— Не было у Репьева бича, Николай Николаевич.

Козаченко хотел что-то сказать, но передумал. Чуть приоткрывшись, тут же замкнулся, как испуганная улитка.

Выйдя из камеры предварительного заключения, Антон поднялся на второй этаж РОВДа, чтобы оставить в кабинете Голубева форменный пиджак и фуражку. Появляться в цыганском таборе при милицейской форме явно не имело смысла. Пока Антон раздевался, Слава закончил телефонный, разговор и повернулся:

— Что Козаченко?

— Ничего нового… У тебя как?

— Больницы обзвонил, сейчас начну звонить по фельдшерским пунктам.

— Звони, я попробую с Розой поговорить, — сказал Бирюков и вышел из кабинета.

Серые цыганские палатки пузырились за домом прокуратуры на опушке соснового бора. У обочины шоссе, метрах в двадцати от палаток, стоял пустой павильон автобусной остановки. Бирюков присел на скамью, присмотрелся к табору.

У крайней палатки старая цыганка сама себе гадала на картах. Поодаль молодой чубатый цыган неторопливо, меланхолично перебирал струны гитары. Рядом с ним худенькая цыганка кормила грудью ребенка. Еще дальше, за палатками, на самой опушке, два цыганенка шустро перебрасывались сухими сосновыми шишками. Старшему, впрочем, занятие это быстро надоело. Завистливым взглядом проводив промчавшегося по шоссе мотоциклиста, он неожиданно направился прямо к Бирюкову. Не дойдя нескольких метров, остановился. Почесав одну об другую пыльные босые ноги, спросил:

— Куда едешь?

— Пока не еду — автобус жду, — ответил Антон.

— Дай пятак — на пузе и на голове спляшу.