Помоги проекту - поделись книгой:
Его личный друг и соучастник по заговору Фабиан фон Шлабрендорф открыто признал в первом издании своей книги «Офицеры против Гитлера», вышедшей в Цюрихе в 1946 году:
«Помешать этому успеху Гитлера при любых обстоятельствах и всеми средствами, даже за счет тяжелого поражения Третьего Рейха, было нашим самым срочным заданием».
Фабиан фон Шлабрендорф не был мелочен в выборе средств. В уже процитированном произведении он без угрызений совести сообщает о части его собственной деятельности:
«Я сам незадолго до начала войны поехал в Англию. Там я посетил лорда Ллойда, к которому у меня был доступ благодаря заново созданной нашей группой связи. Я смог сообщить ему, что война уже на пороге и должна начаться нападением на Польшу, какие бы предложения посредничества ни делались. Далее я смог сказать ему, что английские усилия вокруг России провалятся, так как предстоит заключение договора между Гитлером и Сталиным. Гитлер хотел гарантировать свой тыл этим договором.
Лорд Ллойд просил меня позволить ему передать оба эти сообщения лорду Галифаксу, тогдашнему английскому министру иностранных дел. У меня не было возражений. В то же время у меня была дискуссия похожего содержания с Уинстоном Черчиллем. Эта беседа проходила в сельском поместье Черчилля. Когда я начал свои объяснения с фразы: „Я — не нацист, а хороший патриот“, Черчилль улыбнулся на все свое широкое лицо и сказал: „Я тоже“».
Мировоззренческие противоречия, как и религиозная вражда, разрешались с фанатизмом, который часто переходил границу, очень отчетливо проходящую между государственной изменой и изменой родине. Маргрет Бовери в своем интересном произведении «Предательство в двадцатом веке» старается осветить эту мрачную главу нашего времени в абзаце, который она называет «Измена как ежедневное понятие нашей жизни».
Она пишет:
«Носителем измены раньше был отдельный человек. Сегодня отдельный человек не исключен, но наряду с ним, против него, за ним стоит группа: „пятая колонна“, управляемое по радио сообщество ячеек или подпольная борьба».
Этот анализ проблематичен. Целевая установка враждебного в мировоззренческом отношении убеждения офицера никогда не освобождает его от его военной присяги, до тех пор, пока носитель присяги жив. И уж тем более никакие убеждения не освобождают его от верности присяги, если из-за его действий отечеству наносится вред, а жизни его товарищей оказываются под угрозой. К этому в случае Остера добавляется и то, что в тот временной период, на который приходится его измена, у маленькой группы противников Гитлера и его движения еще не было узнаваемой политической программы, а какого-то мировоззренческого принципа у нее вообще еще не было. Существовало лишь эмоциональное неприятие. Духовная основа, на которой стоял Ганс Остер, в те дни, когда он стал предателем, была очень слабой.
Когда четыре года спустя он был арестован в связи с покушением на Гитлера 20 июля 1944 года, он попытался определить духовную ситуацию этой маленькой клики кадровых офицеров, к которой он принадлежал по своему сословию. В приложении 1 текущего отчета о кружке людей 20 июля, который составил обергруппенфюрер и генерал полиции Эрнст Кальтенбруннер в качестве руководителя полиции безопасности, с датой 25 августа 1944 и номером B.Nr. 57536/44g.Rs. (h), говорится:
Остер заявил тем, кто его допрашивал: «Мы в свое время из больше еще детской страсти к солдатскому духу в монархии стали офицерами. То, что эта форма государственного правления однажды может рухнуть, для нас не было вообразимо. Для нас не существовало политики. Мы носили мундиры короля, и этого нам хватало. Читать в офицерской столовой „Берлинскую ежедневную газету“ или „Франкфуртскую газету“ было предосудительно… Как удар молотом по голове подействовало на нас крушение 1918 года, превращение монархии Вильгельма II в хрупкое партийное государство. При воспитании в армии из 100 000 человек в нас в решающие годы нашего развития воспитали аполитичных солдат и научили повиноваться главе этого государства… Мы все были проникнуты сознанием того, что этот путь был единственно возможным в тогдашней политической ситуации, что только он мог бы привести к цели, это значит, к снова дисциплинированным и хорошим войскам, которые стали основой и предпосылкой для более позднего развития нашего нынешнего Вермахта. У слов „партия“ и „политизирование“ было для нас плохое звучание».
«Возвращение к сильной национальной политике, перевооружение, внедрение всеобщей воинской повинности значили для офицера возвращение к более ранним традициям». В то время как солдат в эпоху системы (т. е. Веймарской республики — прим. перев.) только по долгу службы выполнял свои задачи, он также от всей души приветствовал эти пункты национал-социалистических работ по строительству новой жизни.
В годы после 1933 и еще сегодня, так говорил Остер, в определенных кругах офицерского корпуса царит полное непонимание национал-социализма как охватывающего всю жизнь мировоззрения «Мы не родились в политическом движении, мы — не фанатичные политические борцы за власть какой-то партии в государстве, нас этому не учили. Мы в своей массе не маршировали в ноябре 1923 года к Залу полководцев, но зато мне пришлось воинские части, бригаду Рейхсвера, которые перебежали к Каппу, распустить по приказу моего генерала»
У полковника Ганса Остера уже на основании занимаемой им должности была связь с многочисленными военными атташе аккредитованных в Берлине посольств. И к самым важным заданиям военного атташе в чужой стране относится иметь «зоркие глаза и чуткие уши» к военным учреждениям. Для выполнения своих задач ему требуется много умения, и еще ему должна помогать удача. Так как если усилия по получению информации срываются, его как «persona non grata» высылают из страны.
Полковнику Гейсбертусу Якобусу Сасу, который служил в голландском посольстве в Берлине в должности военного атташе, удача очень помогала. Он сдружился с полковником Гансом Остером так, что тот, наконец, полностью доверял ему. Теперь Сас узнавал от Остера практически все, о чем того информировали как руководителя Отдела Z Абвера. Остер был таким образом самым важным осведомителем голландского военного атташе. Самое таинственное в этой мрачной афере состоит в том, что ни командование Вермахта, ни имперское правительство никогда не узнали об этой гигантской измене.
Остер был казнен в связи с покушением 20 июля 1944 года, но его военная измена родине не стала известна судьям или Гестапо.
Если бы ставший позднее генерал-майором Сас 16 марта 1948 в Гааге перед голландской следственной комиссией под председательством де Бееренбрукса (заседатели Алгерс и Кортхалс) сам не рассказал о своих отношениях с тогдашним полковником Остером и определенно не подтвердил бы измену родине Остера, то, вероятно, и до сегодняшнего дня никто бы не узнал об этом. Итак, если бы голландцы сами не раскрыли аферу Остера, то Германия никогда не узнала бы о том постыдном факте, что кадровый немецкий офицер выдал противнику сроки нападения своей собственной армии.
По описанию голландского генерала Саса, тогдашний полковник Остер выдал голландскому военному атташе все данные о запланированных немецких действиях, которые Остер смог узнать. Так как Остер в своих сообщениях Сасу был действительно чересчур рьяным, несколько раз случалось так, что он выдавал даты запланированных действий, которые позже вовсе не происходили на самом деле.
7 ноября 1939 года Остер взволнованно сообщил голландскому военному атташе: «12 ноября начнется наступление. Немедленно езжай в Голландию и предупреди свое правительство!»
Сас, который точно знал о ненависти Остера к национал-социализму и о том, что он безоговорочно мог доверять его предательским указаниям, немедленно передал эти сведения в Гаагу.
Но потом запланированные военные операции не произошли, в первую очередь из-за наступивших плохих погодных условий. Этот факт и естественное презрение солдат к предателям привели к тому, что в особенности главнокомандующий голландских сухопутных войск и военно-морских сил, генерал Рейндерс, не доверял всем сообщениям Остера. Тем более что повторное предупреждение Остера о наступлении 24 ноября тоже не осуществилось. Генерал Рейндерс так резко выражался о немецком предателе, что полковник Сас, глубоко обиженный, направил королеве Вильгельмине заявление, в котором он просил об освобождении его от должности военного атташе в Берлине.
Прежде чем по этому его заявлению было принято решение, генерал Рейндерс 9 февраля 1940 года был снят с его поста, и Сас остался в Берлине. Но новый главнокомандующий голландских вооруженных сил генерал Винкельман был об Остере не лучшего мнения, чем его предшественник. Когда Сас вновь передал сообщения Остера лично генералу, тот высказался о немецком полковнике пренебрежительно: «Я считаю этого информатора, собственно, жалким типом».
Шеф голландской контрразведки вице-адмирал Фюрстнер вообще не верил в правдивость информации Остера. Фюрстнер грубо заявил: «Немецкий офицер генерального штаба не предает родину!»
3 апреля 1940 года, незадолго до 17.00, Остер срочно попросил полковника Саса приехать к нему. Сас мгновенно приехал к Остеру в его берлинскую квартиру. Там Остер сообщил ему, что Вермахт планирует вторжение в Норвегию и Данию. Подготовка проходила под кодовым обозначением «Везерюбунг» («Учения на Везере»). По всем предположениям операция должна была начаться 9 апреля.
Сас, который тут же покинул Остера, не смог связаться со своим послом, и поэтому не смог воспользоваться специальным цифровым кодом, который мог использовать исключительно посол. Поэтому Сас позвонил в Гаагу капитану Крюлу, с которым он договорился о частном коде со сдвигом во времени. Вторжение обозначалось словом «обед», условленное время: нужно было назвать день на один месяц раньше, чем дата вторжения. Сас сказал: «Я скоро приеду в Голландию, и тогда я хотел бы пообедать у тебя. А именно 9 мая».
Тем самым Сас проинформировал Гаагу о том, что 9 апреля была большая опасность возможного вторжения.
Одновременно он предупредил датского военно-морского атташе Кьёльсена и норвежского дипломатического советника Станга. Датский посланник, камергер Херлуф Цале, сразу передал сообщение в Копенгаген, датское правительство тут же, в свою очередь, проинформировало британское правительство. Предоставление солдатам увольнений и отпусков было мгновенно заблокировано, отпускники отозваны, и части срочно приведены в состояние боевой готовности. Немецкие войска вследствие этого потеряли преимущество внезапности как в Норвегии, так и в Дании. Если их операции все же удались, то в Нарвике они были обязаны этим солдатскому счастью, которое позволило немцам высадить свой десант с кораблей раньше англичан, и, в общем, своей смелости, храбрости и самоотверженности.
На несколько недель позже Остер снова проинформировал Саса, что теперь вторжение подготовлено против Голландии. В то время как Сас еще думал над тем, должен ли был он сразу передать это сообщение ввиду недоброжелательного отношения генерала Винкельмана к предателю, голландское министерство иностранных дел передало телеграмму из Гааги. В шифрованной телеграмме говорилось, что Ватикан предупредил голландское правительство о
скором немецком нападении. Остер, кроме того, передал сообщение о предстоящем вторжении Ватикану через своих мюнхенских агентов.
Вечером 9 мая 1940 года Остер и Сас ужинали вместе. Остер сообщил Сасу, что, если до 21.30 приказ не будет отменен, то Голландия тоже будет атакована на западе на следующий день.
Сас был вне себя от волнения. Он после 21.30 проводил полковника Остера к зданию Верховного главнокомандования Вермахта (OKW). Остер велел голландцу ждать на улице в темноте. Он вошел в здание главнокомандования Вермахта. Уже через 29 минут он вернулся в волнении и сообщил Сасу, что нападение не было отменено.
Сас теперь поспешно попрощался, помчался в свое посольство и проинформировал сначала своего бельгийского коллегу. Было уже 22.20, когда он дозвонился, наконец, до военного министерства в Гааге. Флотский лейтенант Пост Эйтвеер был дежурным на телефоне.
«Пост, вы узнали мой голос, не так ли? Это Сас из Берлина. Я могу сказать вам только одно. Завтра утром на рассвете: ушки на макушке. Вы меня поняли? Могли бы вы это еще раз повторить?»
Лейтенант повторил. Только потом Сас повесил трубку. Он точно знал, что немецкие службы прослушивания, конечно, подслушали эту беседу. И он не ошибся.
Около полуночи Сасу позвонил начальник отдела «зарубежной информации» (военная разведка — прим. перев.) в голландском военном министерстве, полковник ван де Пласске: «У меня для вас плохая новость об операции вашей жены. Мне очень жаль! Вы уже проконсультировались также со всеми врачами?»
Полковник Сас, который давно сидел как на иголках, рассвирепел: «Да, и я не понимаю, отчего вы еще беспокоите меня в таких обстоятельствах. Я поговорил со всеми. Операция состоится завтра утром на рассвете». Потом он повесил трубку.
Но голландская армия подняла свои части по тревоге.
Эти бесспорные факты определенно подтверждаются также главным руководителем американской разведки (OSS, Управление стратегических служб) в Европе Алленом Уэлшем Даллесом в его книге «Germany's Underground» («Подполье в Германии», на немецком языке издана под заголовком «Заговор в Германии»).
Этот видный руководитель американской разведки пишет:
«То, что мне позже смогли рассказать об этих усилиях Гизевиус и Шлабрендорф, было подтверждено мне во всех подробностях полковником Г. Й. Сасом, тогдашним голландским военным атташе в Берлине.
Полковник Сас хорошо знал генерала Остера и полностью доверял ему. Они двое провели 6 ноября вместе, и Остер сообщил Сасу, что вторжение произойдет 12 ноября. Сас поехал в Гаагу, чтобы лично передать это сообщение».
И:
«Также в январе Остер снова предупредил полковника Саса. Сас передал это предупреждение своему правительству. Но тот факт, что предсказанное вторжение в действительности не произошло ни в ноябре, ни в январе, дало повод ослабить воздействие его своевременного предупреждения несколькими месяцами позже».
Далее:
«Остер снова предупредил Саса. Оба часто встречались, что сделать было легче, чем можно было бы предположить. Для таких целей светомаскировка была настоящим благословением, как я сам мог узнать в Швейцарии. Голландский военный атташе посещал генерала Остера в большинстве случаев в темноте в его доме в отдаленном пригороде Берлина. За 10 дней до 9 апреля 1940, даты нападения на Норвегию и Данию, Остер передал Сасу некоторые детали плана вторжения. Полковник Сас рассказывал мне, что он передал это сообщение датскому военно-морскому атташе той же ночью. Но датчане просто не хотели поверить в это. Они все равно мало что или совсем ничего не могли бы сделать, чтобы отразить вторжение. Однако немцы, как рассказал полковник Сас, узнали, что датчан предупредили, и начали тщательное расследование. К счастью, они не напали на след ни Саса, ни Остера. По какойто неизвестной причине подозрение пало на бельгийское посольство».
Наконец:
«Полковник Сас рассказывал мне, что Остер 3 мая сообщил ему, что нападение было назначено на 10 мая.
3 мая Сас получил запрос от своего правительства с просьбой подтвердить предупреждение, которое оно получило от голландских представителей в Ватикане.
В воскресенье перед нападением жена одного немецкого полицейского чиновника позвонила Сасу, чтобы сказать ему, что ее муж намеревается через несколько дней поехать в Голландию. Сас сообщил своему правительству, что, в общем, насколько он смог узнать, нападение назначено на пятницу. Подозрение голландцев было подтверждено, когда стало известно, что те же полицейские чиновники, которые уже сыграли сомнительную роль непосредственно перед вторжением в Польшу, просили о получении въездных виз в Голландию.
В четверг 9 мая, напряженная атмосфера царила в правительственном квартале Берлина. Сас и Остер встретились последний раз в их жизни. Остер еще раз подтвердил, что отдан приказ о наступлении на западе. Они ели вместе.
„Это было как трапеза на похоронах“, говорил позже Сас.
После трапезы Остер отправился в военное министерство на Бендлерштрассе, чтобы увидеть, не изменилось ли что-нибудь. Но ничего нового не поступило.
„Свинья (так Остер обычно именовал своего вождя, Гитлера), поехала на западный фронт“, сказал Остер. „Я надеюсь, что мы увидимся после войны“. Но этому не суждено было случиться. Остера нельзя было остановить в его желании уничтожить Гитлера, рассказывал мне Сас, и он, пожалуй, предвидел, что при этом он погибнет. Как и его шеф Канарис, он был фаталистом, и, тоже как Канарис, был казнен нацистами. Полковник Сас вспоминал, как Остер говорил своей семье: „Дети, дети, какая солнечная юность была у вас. Что вы могли бы еще ожидать от жизни?“
Когда он покинул Остера, Сас отправился предостеречь своего собственного министра и бельгийского военного атташе. К его большому удивлению ему удалось дозвониться до Гааги, и он сообщил закодированную фразу: „Завтра на рассвете, будьте наготове!“»
Наконец, нужно привести еще оценку самого знаменитого биографа немецкого сопротивления, который сам был арестован в связи с покушением 20 июля, Герхарда Риттера. Он в своем произведении «Карл Гёрделер и немецкое сопротивление», пишет в частности:
«Генерал Остер использовал свою старую близкую дружбу с голландским военным атташе полковником Й. Г. Сасом (он знал его уже по своей службе в Мюнстере и встречался с ним почти регулярно в берлинском районе Целендорф), чтобы через него передавать не только общие предупреждения о намерениях нападения Гитлера на Голландию (они и без того стекались туда со всех сторон), а чтобы сообщать ему также точные сроки нападения, а именно с 6 ноября. Таким же путем сообщения о предстоящем вскоре нападении на Скандинавию уже 4 апреля попали в столицы скандинавских стран, и поздним вечером 9 мая Сас смог (в прозрачной маскировке) сообщить по телефону своему правительству, что буря начнется на следующий день на рассвете. Можно предполагать, что также косвенное предупреждение из Рима, которое достигло Гааги в начале мая (но без точного указания даты), исходило, в конце концов, от того же источника (якобы через доктора Йозефа Мюллера), и что Остер также позже был замешан в подобном деле, когда похожий прогноз поступил в Белград (апрель 1941).
Во всех этих случаях речь идет, совершенно ясно, о выдаче военных тайн враждебному государству, совершенной в полном сознании ее формальной противозаконности как измены родине — не просто ради игры военной контрразведки и дезинформации противника, как некоторые хотели бы скрасить эти действия; потому что какую пользу уже могла принести такая игра?»
В другом месте Герхард Риттер от имени сопротивления весьма однозначно дистанцируется от измены родине Остера:
«То, что Остер хотел не навредить, а принести пользу своей Германии, не подлежит обсуждению. Однако, не навредил ли он сознательно немецкому Вермахту, подставив его под значительно больший риск? Разве его следующий долг, долг по отношению к собственным соотечественникам, собственным товарищам, не должен был быть приоритетнее долга перед чужими народами? То, что этот долг нельзя было нарушать, ни при каких обстоятельствах, было в действительности единодушным убеждением большинства участников сопротивления кроме коммунистических групп. Как раз поэтому они никогда также не хотели ничего и слышать о военном саботаже и отдавали все свои силы для успеха Вермахта — хотя они и знали, что каждая победа на полях сражений и в воздухе означала новое укрепление авторитета и власти тирана. Поступок Остера встретил у многих из них, когда они услышали об этом, самое резкое осуждение».
В какой мере адмирал Вильгельм Канарис, шеф Абвера и непосредственный начальник Остера, заранее знал о выдаче тем военных тайн голландскому полковнику Сасу и одобрял этот поступок, так и не было выяснено позже в ходе судебного расследования против Канариса, так как власти тогда еще ничего не знали об измене Остера.
Также Kарл Хайнц Абсхаген, биограф Канариса, не высказывается об этом однозначно, когда пишет:
«Между тем едва ли кто-то из них мог не заметить, что Канарис враждебно относился к нацистскому режиму. Подчас на совещаниях, да и в частных разговорах, он довольно свободно высказывал свое мнение на этот счет, не стесняясь в выражениях. Большинство также знало о деятельности Остера, которая по законам Третьего рейха подпадала под понятие государственной измены. И тем не менее заговорщики были уверены, что опасаться доносчиков из этого круга сотрудников им нечего, и в своей уверенности они ни разу не обманулись. Значение этого может по праву оценить только тот, кто сам пережил полицейское государство Третьего рейха».
В другом месте K. Х. Абсхаген пытается защитить адмирала Канариса, образ которого в истории шаток, от упреков в измене родине, и пишет:
«Необходимо несколько более подробно рассмотреть указанные здесь случаи вероятных или доказанных предупреждений военных противников, так как они важны для понимания характера и методов Канариса. Во-первых, они подтверждают то, что сам Канарис никогда не принимал личного участия в передаче военных секретов противнику. Если в кругу близких ему сотрудников когда-нибудь говорили о таких возможностях, что-то вроде: „Нужно было бы дать совет другой стороне“, — то он энергично отмахивался со словами: „Это была бы государственная измена“».
Можно заметить, что среди представителей немецкого сопротивления было очень надежное чутье морального различия между изменой родине и государственной изменой. Чутье, которое явно исчезает у тех, кто занимается изучением нашего прошлого.
Как бесстыдно людей из немецкого сопротивления гнали вперед к их гибели с помощью средств психологической войны союзников, использующих мошеннические и лживые сообщения, подтверждает, кстати, с непревзойденным цинизмом Денис Сефтон Делмер в его книге «Немцы и я»:
«Когда я в сентябре 1944 года беседовал с Отто Йоном, единственным оставшимся в живых участником заговора генералов, которому удалось ускользнуть за границу, я узнал от него, что заговорщики действительно слушали наши передачи и понимали их точно в ожидаемом мною смысле. Мне жаль, что генералы лишились жизни на крюках мясника Гитлера. Но я не мог бы утверждать, что я испытывал какие-либо чувства раскаяния из-за того, что я разбудил в них ошибочные надежды. Так как эти мужчины и подобные им были первыми покровителями и сторонниками гитлеровского движения. Они извлекали для себя пользу от его Третьего Рейха. И они поднялись против него только тогда, когда выяснилось, что захватническая война обречена на неудачу».
Так как внутри Абвера, наивысшего военно-разведывательного центра Германии, преобладала ненависть к Гитлеру, измена Ганса Остера в 1940 году также осталась незамеченной. Оба офицера пункта прослушивания в Абвере, Бюркнер и Пикенброк, на основании результатов прослушивания немедленно сообразили, что человеком, который передавал информацию Сасу, мог быть только Остер. Но они молчали.
Даже когда один офицер Отдела III Абвера из уст некоего дипломата в частном обществе услышал намеки, указывавшие на Остера как на человека, который предупредил Саса, это сообщение тоже отправилось в архив. По меньшей мере здесь Канарис принял решение любыми силами прикрыть Остера.
Когда Рейнхард Гейдрих благодаря двум перехваченным радиограммам бельгийского посла в Ватикане своему правительству в Брюсселе узнал, что начало наступления на Западе было выдано противнику заранее, он сразу сообщил об этом Адольфу Гитлеру. Тот очень разволновался и отдал приказ любыми силами вычислить источник измены. Но Гитлер, совершенно ничего не знавший о том, что часть Абвера сотрудничает с врагом, отдал этот приказ не только Гейдриху, но и адмиралу Вильгельму Канарису.
Канарис сразу вступил в игру и безоговорочно прикрыл полковника Остера. Вальтер Шелленберг, которому Гейдрих поручил расследование, так сообщал об этом в своих мемуарах: «На следующий день я встретился с адмиралом. Поговорив о разных пустяках, Канарис перешел к опасной теме: „Не рассказывал ли вам Гейдрих о невероятном событии — я имею в виду выдачу сроков нашего наступления на Западе?“ Я ответил, что был бы рад поговорить с ним об этом. И Канарис изложил мне следующую версию, ни словом не обмолвившись о Риме, бельгийском посланнике и о радиограммах.
„Вечером, накануне немецкого наступления на Западе, — сказал Канарис, — у Штеенграхтов был званый вечер. Во время приема жену голландского посланника неожиданно подозвали к телефону, которая, окончив разговор, в крайнем возбуждении покинула общество. После занятия Брюсселя при обыске квартир сотрудников бельгийского министерства иностранных дел была обнаружена записка, из которой явствовало, что голландский посланник в ночь перед началом немецкого наступления на Западе передал по телефону сообщение, что утром немцы перейдут в наступление“. Исходя из этих документов,
он, Канарис, считает очевидным, что подозрения вызывает окружение фон Штеенграхта, почему он и предлагает начать поиски в этом направлении.
Я обещал ему свое содействие, и на самом деле было начато следствие по делу „Штеенграхта и других“, которое, конечно же, не дало никаких результатов, как того и следовало ожидать. Разрабатывая другое направление, связанное с Римом, относительно которого у нас были кое-какие наметки, мы однако не сумели раздобыть никаких неоспоримых документальных свидетельств. Канарис поручил вести расследование начальнику своего отдела контрразведки полковнику Роледеру. После ареста адмирала в 1944 году был схвачен и полковник, которого обвиняли в измене, совершенной в 1940 году. Роледер заявил, что в свое время он представил Канарису обширный материал расследования (с которым были ознакомлены только ближайшие доверенные лица адмирала — генерал Остер и фон Донаньи). Роледеру удалось выяснить следующее: след сообщения, переданного в Брюссель накануне немецкого наступления в 1940 году, ведет не в Берлин, а в Рим. Здесь поиски привели к некоему журналисту по фамилии Штерн, который поддерживал тесные связи с оберлейтенантом мюнхенского управления Абвера Йозефом Мюллером. Штерн сообщил, что срок наступления на Западе выдал Мюллер. Мюллер же, которого Канарис допросил „тайно и лично“, утверждал, что его оклеветали; скорее всего, говорил он, это дело рук завистников, которые не могут ему простить особого расположения д-ра Ляйбера, священника-иезуита. Однако Роледер в разговоре с Канарисом подчеркнул, что его не убедили контраргументы Мюллера, который вызывает у него величайшие подозрения. В ответ на это Канарис потребовал от него хранить молчание обо всех обстоятельствах дела. Журналисту Штерну адмирал запретил заниматься впредь журналистской деятельностью и распорядился передать ему большую сумму денег в иностранной валюте. После этого Штерна, получившего другое имя, перевели из Рима в Швецию. На допросах в 1944 году Роледер сообщил также, что, насколько он представляет себе, Мюллер не мог действовать по своей инициативе — наверняка он выполнял задания Канариса».
Следовательно, адмирал Канарис ловко завел расследование на неверный путь. Так подло подставленная семья барона Густава Адольфа Штеенграхта фон Мойланда, государственного секретаря министерства иностранных дел, не имела к этому делу ни малейшего отношения. Но вследствие этого поиски были отведены от Ганса Остера, и, кроме того, удалось полностью прикрыть мюнхенскую группу в Ватикане.
И снова Фабиан фон Шлабрендорф освещает подоплеку этого необъяснимого поведения шефа Абвера. Он пишет:
«То, что он [Остер] смог взять на себя эту роль, было заслугой его начальника, адмирала Канариса. Канарис ненавидел Гитлера и его национал-социализм, но он чувствовал себя слишком старым, чтобы действовать самому. Вместо этого он защищал Остера и позволил, чтобы аппарат службы военной разведки, если он подчинялся Остеру, использовался для того, чтобы поддерживать организацию немецкой оппозиции против Гитлера, укреплять ее и придавать ей новые силы».
Еще полных три года Остер оставался на своей должности, поднялся, наконец, до звания генерал-майора и делал все возможное на своем посту, чтобы саботировать планы и операции командования. Наконец, он провалился из-за смешной мелочи. Из-за четырехсот долларов, которые в сентябре 1942 года были найдены в Пресбурге (Братиславе) у агента по имени Давид. Давид сообщил, что он совершает свои трансакции по поручению некоего майора Шлёгеля из Абвера. Этот майор Шлёгель сразу признался таможенному советнику Ваппенхеншу, что осуществляет сделки с часами, золотом и картинами.
Одновременно он сообщил о трансакциях капитана Икрата и одного сотрудника Абвера, португальского консула доктора Шмидхубера из Мюнхена, в пользу находящихся под угрозой евреев. Этот доктор Шмидхубер уже с 1940 года поддерживал связь с Абвером и привлек в Абвер также адвоката доктора Йозефа Мюллера из Мюнхена, по прозвищу «Оксензепп». Основная связь обоих состояла в их отношениях с Ватиканом.
Поделиться книгой: