Утренняя смена

Вернулась Зина, хлопотливо расставила на столе посуду, побежала обратно за чайником.

Крышка на чайнике подпрыгивала, густая струя пара тянулась из его носика. Зина с жалостью заглянула в маленький фарфоровый чайничек, мельком посмотрела на гостя и обернулась к Чжоу:

— Чай еще крепкий. Может быть, не заваривать?

— Как хочешь, — ответил он. Ты знаешь, к чаю я равнодушен.

— Странно, что вы не любите своего национального напитка, — удивился Груз. — Что может быть лучше стакана крепкого, душистого чая?

Чжоу улыбнулся.

— Неужели всякий русский обязательно любит блины?

XII

Зина ворочалась на постели, подкладывала руку под щеку, пыталась лежать тихо-тихо, — заснуть не удавалось. Мешало посапывание Чжоу. Он спал на диване, но его дыханье наполняло всю комнату. Зина с головой закуталась в одеяло — посапывание доносилось с прежней отчетливостью.

Она попыталась отвлечься, прислушалась к тиканью будильника, принялась отсчитывать секунды: две, три, четыре... Сон не приходил. Стала перебирать в памяти названия городов: Кременчуг, Таганрог, Липецк, Алчевск... Еще полгода назад она ничего не знала об этих городах. Вернувшись как-то домой, она похвасталась: «Сегодня кончили заказ для Липецка». Чжоу поинтересовался: «Что это за город?» Зина промолчала. Ей нечего было ответить. Чжоу продолжал расспрашивать: «А что изготовили вы для Липецка?» — «Доменное оборудование». — «Много ли там домен?» Зина опять не знала. Она даже не очень хорошо представляла себе устройство домны. А Чжоу разговаривал с ней так, точно ей было известно все на свете. Украдкой от него она стала расспрашивать товарищей, инженеров, библиотекарей. Теперь ей известно, что Кременчуг стоит на Днепре, Таганрог — на берегу Азовского моря, а Липецк — неподалеку от Воронежа. А вот Алчевск... Алчевска она до сих пор не могла найти на карте. Теперь она знала, где строятся домны, а где верфи. Проходя через сборочное отделение мимо готовых машин, на которых мелом были написаны названия ожидавших их городов, она уже представляла себе, где находятся Тула и Мариуполь.

Она не знала и сотой доли того, что было известно Чжоу, но он всегда беседовал с ней, ничем не обнаруживая своего превосходства. Не то, что Груз. Тот, даже когда ухаживал за ней, всегда подчеркивал расстояние, отделявшее его от девушки. А Чжоу относился к ней с настоящим уважением. Он думал о ней лучше, чем она была на самом деле, и ей хотелось это доверие оправдать, стать умнее, смелее, культурнее.

Зина не могла забыть, как попала впросак с Анной Карениной. На следующий день после разговора с Чжоу она забежала в библиотеку и попросила дать ей всего Толстого. «Милая ты моя, — воскликнула библиотекарша, — да знаешь ли ты, что это такое? — Зине указали на две полки, сплошь заставленные книгами. — И это еще не все». Девушка втайне ужаснулась и упрямо потребовала «Анну Каренину». Недели две подряд читала она по ночам этот роман, удивляясь, почему так волнует ее судьба женщины из далекого и чуждого ей светского общества. Но, заговорив как-то при случае об Анне Карениной, Зина вдруг почувствовала, что обо многом теперь она думает яснее и смелее.

Она торопливо и жадно принялась пополнять знания, прочитывала десятки разнообразных книг и с каждым днем все лучше понимала Чжоу.

С интересом слушала она его рассказы о старинном и легком доме со множеством закоулков и двориков, о хлопотливых и надоедливых родственниках, о множестве обычаев, которые почему-то нужно было соблюдать и происхождения которых не мог объяснить даже сам Чжоу.

Свое детство он провел в деревне. Семья его была зажиточной, в доме ни в чем не испытывали недостатка. Правда, слуг было немного, семья еще не утратила крестьянской расчетливости, детей приучали не сидеть сложа руки и ставили им в пример дедушку, который, будучи состоятельным человеком, до самой смерти ковырялся на поле.

Дед неохотно разрешил отцу Чжоу закончить образование в Токио, считая, что лучше бы сидеть в лавке и не доверяться приказчикам. Вернувшись на родину, отец Чжоу поступил на государственную службу и начал быстро подниматься по служебной лестнице, вовремя покидая одних начальников и переходя на службу к другим. Получилось как-то так, что деду пришлось посторониться и отец Чжоу сделался главным человеком в семье.

Занятый своей политической карьерой, отец Чжоу отлично понимал, что политик, не располагающий деньгами, обречен на второстепенное положение. Поэтому состояние семьи непрерывно увеличивалось, хотя далеко не всегда можно было установить источники доходов. Но кто спрашивает богачей, откуда они берут деньги? Тем более что отец Чжоу умел поделиться с теми, кто мог его об этом спросить. Семья перебралась в город и обзавелась большим каменным домом.

Чжоу был старшим сыном, отец видел в нем своего преемника. В мальчике всячески развивали честолюбие. Крохотному ребенку внушали, что он везде должен быть первым. Самым мудрым, самым доблестным, самым благородным... Мальчик постоянно слышал эти наставления. «Будь честен, говори правду, — твердил ему отец. — Помогай бедным. Люби родину...» Незыблемые правила эти являлись девизом каждого приличного чиновника. Правда, незыблемыми правилами нужно было уметь жонглировать, но с этим искусством мальчик должен был познакомиться позднее.

Пришла пора стать студентом. Чжоу мысленно путешествовал по всему земному шару. Сорбонна, Цюрих, Оксфорд, Токио, Гейдельберг... Куда поехать? Отец высказался против поездки за границу. Положение в стране было запутанное. Он добрался до губернаторского поста. Каждую минуту ему мог понадобиться помощник, на которого можно было бы положиться, как на самого себя. Чжоу поступил в Бейпинский университет. Он решил изучать экономические науки. Отец постоянно внушал сыну мысль о том, что государственный деятель должен уметь управлять сложным хозяйством своей страны.

Чжоу посещал лекции, изучал различные теории, внимательно следил за специальной прессой. Книги научили его трезво оценивать действительность. В Китае хозяйничали иностранцы. Земли, недра и воды громадной страны расхищались концессионерами. Чжоу все чаще и чаще задумывался: почему бы самим китайцам не взяться за разработку своих природных богатств? Особенно заинтересовала его хозяйственная система Советского Союза: научное планирование, развитие национальной промышленности, независимость от иностранного капитала... Для более подробного ознакомления с этой системой требовалось знание русского языка.

Изучение советской экономики открыло ему один непреложный закон о неразрывной связи экономики и политики. При существующем в Китае политическом строе нельзя было даже мечтать о планировании народного хозяйства.

В различных газетах часто упоминалось имя Маркса, некоторые либеральные профессора называли себя марксистами, группа студентов организовала «Общество по изучению Маркса», и Чжоу решил тоже познакомиться с этим учением. При более близком знакомстве со своими наставниками юноша убедился, что сочинения Маркса профессора знают весьма поверхностно и толкования их туманны и неубедительны. Пришлось обратиться за помощью к студенческому обществу. К разочарованию Чжоу, выяснилось, что в обществе тоже не слишком хорошо понимают Маркса.

Тут пришел на помощь случай, помогший Чжоу найти правильный способ изучения этой трудной теории. Чжоу прочел переводы нескольких популярных советских брошюр. На многих страницах авторы этих брошюр ссылались на Ленина. В частной библиотеке Чжоу достал книги Ленина, и его сочинения оказались такими же простыми и ясными. В свою очередь Ленин нередко ссылался на Маркса. Чжоу вновь перечел непонятные книги, и, к изумлению студента, Маркс неожиданно сделался ему понятен.

Однажды Чжоу попросили выступить с докладом в железнодорожных мастерских. Он изложил рабочим содержание «Коммунистического манифеста», и его поразило напряженное внимание новых слушателей. Студенты любили поговорить, но в их речах было много бесплодного мудрствования. А рабочие рассуждали мало, больше спрашивали, и основной смысл их вопросов сводился к тому, что же им делать, как бороться за свое раскрепощение. Здесь Чжоу никак не мог уклониться от обсуждения текущих событий; приходилось быть последовательным и на основе теоретических обобщений делать практические выводы. Он выступил у железнодорожников с несколькими докладами и почувствовал, что рабочие принимают его речи совсем иначе, чем студенты.

Там-то он и познакомился с людьми, рискнувшими признаться ему в том, что состоят в Коммунистической партии. Чжоу отнесся к новым знакомым с сочувствием. Постепенно он сблизился с кругами левой радикальной интеллигенции, стал выступать на студенческих сходках и митингах и даже оказывать коммунистам различные услуги: несколько раз завозил по указанным адресам листовки, помог приобрести гектограф и как-то спрятал у себя в квартире двух незнакомцев, скрывавшихся от полиции.

Незадолго до выпускных экзаменов отец неожиданно вызвал Чжоу домой. Один из крупных полицейских чиновников, старый приятель семьи, сообщил о предосудительных знакомствах неосторожного студента.

Чжоу всегда был молчалив и почтителен с отцом, и тот не задумываясь обрушил на юношу все свое губернаторское негодование. Он потребовал, чтобы сын назвал имена знакомых коммунистов и перевелся в другой университет. Впервые в жизни Чжоу осмелился заговорить наперекор отцу и высказал желание закончить образование в России.

Губернатор принялся отговаривать сына, жаловаться на приближающуюся старость, заклинать предками и взывать к патриотическим чувствам.

Чжоу терпеливо все выслушал и в ответ лишь язвительно заметил, что заискиванье губернатора перед японскими резидентами как нельзя лучше свидетельствует о его патриотизме.

Отец побагровел и долго и гневно молчал.

— Во всяком случае, — угрожающе закончил он разговор, — ты никуда отсюда не уедешь. Поживи дома и одумайся. Из-за твоего неблагоразумия я не могу жертвовать ни положением семьи, ни твоим, ни своим будущим.

Чжоу не сразу осознал значение этой угрозы. Он вышел из дома — ему никто не препятствовал, поехал к приятелям — никто не останавливал, но лишь только он собрался уехать и очутился на вокзале, как появившиеся перед ним жандармы вежливо и непреклонно заявили, что имеют инструкции не выпускать его из города. Он находился под негласным полицейским надзором!

Посоветовавшись с друзьями, Чжоу решил покинуть родину втайне от отца.

Он заранее отправил на пристань вещи, вечером вышел на улицу, не обращая внимания на сыщиков, не спеша дошел до роскошного публичного дома. Сыщики, ухмыляясь, расположились перед подъездом. Щедро раздавая чаевые встречной прислуге, Чжоу вышел из дома через черный ход и скрылся в автомобиле, дожидавшемся его в переулке. Через несколько часов он сидел в каюте океанского парохода, совершающего очередной рейс в Европу.

Чжоу добрался до Москвы, где и провел около года, посещая научные учреждения, занимаясь в библиотеках, знакомясь с отдельными предприятиями, изучая русский язык.

Жизнь вовлекла его в общий поток. Чжоу обратился с просьбой послать его куда-нибудь в провинцию. Он хотел на необжитых местах учиться жизни вместе с тысячами страстных и неугомонных русских юношей и девушек.

Рассказывал о себе Чжоу отрывочно и от случая к случаю, пренебрегая хронологической последовательностью. В его воспоминаниях многое Зине было непонятно, многое она не могла себе отчетливо представить, многое забывала... Но чем больше узнавала она Чжоу, тем сильнее привязывалась к нему.

Иногда ночью, разбуженная каким-нибудь случайным звуком или выкриком за окном, Зина подолгу не засыпала, думая о своих отношениях с Чжоу, сравнивая его жизнь со своей, удивляясь стечению сблизивших их обстоятельств.

Она откинула одеяло с головы мужа. Чжоу дышал легко и ровно. Должно быть, он повернулся и лег удобнее. Зина снова подложила руку под щеку. Все так же прилежно отсчитывал секунды будильник. Постепенно мысли ее спутались, странные образы возникли в сознании, заколебались очертания сизого парохода, в лиловой тьме заулыбались незнакомые китаянки, замелькали веера и резцы, исчезли, вновь замелькали, затем сразу все потонуло в лиловой тьме, и Зина заснула.

XIII

Ближе к полночи электрические лампочки в поселке вспыхивали ярче, ночью завод потреблял меньше энергии. В пустом коридоре было светло до рези в глазах. Тамара на ходу заслонилась рукой от света. Войдя в темную комнату, она, не поворачивая выключателя, ощупью нашла вешалку, повесила на распялку пальто, сбросила промокшие туфли, в одних чулках пробежала по полу к своей постели, села, принялась было снимать кофточку и вдруг заметила, что против нее кто-то сидит.

— Клавка, ты? — сердито воскликнула она, вглядываясь в неподвижный силуэт. — Дуришь или что?

— Нет, это я.

Тамара с удивлением узнала голос Халанского.

— Зачем ты сюда попал, Володя? — испуганно спросила она, застегивая опять кнопки на блузке. — Пьяный, что ли?

— Тише, — ответил Халанский укоризненно. — Часто ты меня видела пьяным?

Он на цыпочках подошел к девушке.

— Что это за выдумка? — сердито заговорила Тамара. — Иди, пожалуйста. Сейчас Клавка придет. Бог знает что подумает... Глупости какие!

— Да не кричи ты, — настойчиво повторил Халанский, подавляя раздражение. — Раз пришел, значит, дело есть. А Клавка вернется не скоро, она на последний сеанс в кино ушла. — Он осторожно прикоснулся к ее плечу. — Можно сесть рядом с тобой?

Она отстранилась.

— У нас табуреток хватает.

— Изволь, — согласился он, придвигая табуретку.

Тамара неохотно поднялась, отошла к двери, провела рукой по стене, нашла выключатель: яркий свет заставил прищуриться их обоих.

Комната выглядела все такой же чистенькой и уютной, все так же бросались в глаза белые занавесочки и накидочки, лишь на столе вместо бумажных цветов желтели настоящие лютики, и не три кровати стояли возле стен, а две.

— Потуши, — попросил Халанский. — Больно глазам, да и спокойнее в темноте.

Вопреки обыкновению, Тамара не заупрямилась и потушила электричество, ей самой было не по себе при свете.

— Свободнее стало у вас? — не то с шуткой, не то с завистью спросил Халанский, успевший заметить отсутствие третьей кровати. — Разлетаетесь по новым квартирам?

— Зачем ты пришел? — сердито повторила Тамара. — Ведь уже ночь.

— Какая там ночь!— насмешливым шепотом перебил ее Халанский. — Слышишь?

Внизу на первом этаже кто-то старательно играл на гармонике.

— Я к тебе с просьбой... Правильнее говоря, даже не с просьбой, а так. Вокруг этой злополучной прогулки на озере Зинка подняла невероятный шум. Искажает факты, называет меня шкурником, требует проработки на собрании... Проработки, подумай! А ты, единственный свидетель этого нелепого происшествия, молчишь. Все-таки пора положить конец этим разговорам.

Стихший было дождь с удвоенной силой зашумел за окном.

Тамара услышала, как закапало на пол с подоконника, и закрыла форточку.

— Припомни хорошенько, как все произошло, — продолжал Халанский. — Поднялись волны, грести стало труднее, я решил пересесть на весла. Знаешь, как Вася неосторожен? Лодка перевернулась. Я не отказываюсь, я растерялся в первый момент, вода меня оглушила. Тем более что тревожиться о Васе не было особых оснований, он ведь умеет плавать. Однако я повернул. Жалко, конечно, что ты опередила меня. Но что нам там было делать вдвоем? А Зина представляет все это так, будто я думал только о собственном спасении, и говорит, что я недостоин комсомольского билета!

Тамаре стало стыдно, что ее молчание послужило косвенной причиной такого тяжелого обвинения; теперь ей казалось, что все действительно произошло так, как описывал Халанский.

— А что Вася молчит? — спросила она, словно оправдываясь. — Он может рассказать, ведь он тонул...

— Вася тоже в глупом положении, — возразил Халанский. — Перевернул лодку, плавает, а не сумел выплыть. Здоровый парень, а спасла его девушка... Все смеются над ним!

Тамара облокотилась на подушку.

— Зина-то чего добивается?

— Справедливости! — Халанский усмехнулся. — Ради своего принципа она любым человеком пожертвует.

— А что я могу?

Тамара в темноте попыталась вглядеться в Халанского.

— Как что? — воскликнул он. — Сказать правду! Ничего другого не требуется. Тебе поверят... — Он понизил голос и заговорил с особой задушевностью: — Ты меня знаешь не первый год. Я тебя, конечно, ни в чем не виню, но ведь это случайность, что мы не поженились. Я понимаю, конечно, меня нельзя равнять с Грузом. Но ведь мы не поссорились, я ценю тебя по-прежнему. Посуди сама, способен ли я отказать товарищу в помощи?

Тамара опять загрустила. Припомнилось прошлое. Халанский был прав. Они приехали на стройку в одно время и сразу подружились. Возможно, они поженились бы, если бы... Если бы она не сошлась с другим. Володя отнесся к этому событию как-то слишком спокойно, — не ревновал, не упрекал ее, не рассердился на Груза. Тамара опять задумалась о себе. Заговорив о своей злополучной прогулке, Халанский невольно напомнил ей весь тот день: разговор с Грузом, блуждание по лесу, ее колебания. И теперь, перед тем, как принять окончательное решение, ей захотелось посоветоваться с Володей.

— Дело прошлое, Володя, но вот если бы мы с тобой... — Она запнулась. — Сблизились... И я бы забеременела... Как бы ты к этому отнесся?

— Какая ты глупая! — воскликнул он.— Поженились бы! Смешно даже спрашивать. Как еще можно отнестись?

— А ты не поссорился бы со мной?

— Может, и поссорился бы...— Володя засмеялся. — Ты бы захотела дочку, а я мальчика!

— А ты не заставил бы меня... — Голос ее оборвался. — Сделать аборт? — Не дожидаясь ответа, она хрипло выкрикнула: — А вот Николай Семенович... Она почувствовала, как лицо ее краснеет в темноте. — Он говорит: если я не сделаю... тогда... тогда он порвет со мной! — Тамара: взяла его за руки. — Володечка, Николай Семенович относится к тебе хорошо. Объясни ему, что я не могу так поступить. Он полюбит ребенка.

Тамара боялась потерять Груза. Его общественное положение, ум, авторитет, самоуверенность подавляли ее; впечатление, какое производил инженер не только на нее, но и на большинство окружающих, она путала с любовью.

Халанский с опасением подумал о том, какое недовольство возбудил бы он против себя со стороны Николая Семеновича, если бы попытался вмешаться в его отношения с девушкой.

Догадываясь, что прежде всего ею руководит желание привязать Груза к себе, Володя принялся торопливо высказывать всевозможные доводы, способные переубедить Тамару.

— Если ты не хочешь порвать с Николаем Семеновичем, ты должна его послушаться. Десятки людей сходятся и расходятся... Он ведь не бросает тебя? Чего же ты от него хочешь? Чтобы он перевез тебя на свою квартиру, отпраздновал свадьбу и устроил мировой выпивон? Смешно! Надо же понимать, с кем имеешь дело. Николай Семенович — талант, самое главное для него — работа. Ребенок будет для него обузой. Неужели ты воображаешь, что его смогут удержать возле тебя пеленки? Дело не в алиментах. В деньгах он тебе и сейчас не отказывает. Деньги он всегда будет платить, но его самого ты уже больше не увидишь.

Тамара машинально погладила подушку.

— Значит, ты тоже советуешь? — нерешительно спросила она.

— Да, — безапелляционно подтвердил Халанский. — Надо понимать. Вся эта история может принести Николаю Семеновичу одни неприятности.

Тамара посмотрела в окно: за стеклами висела густая пелена дождя.

— А меня тебе не жалко?

— Жалко, — согласился Халанский. — Но ведь ты не маленькая, ты понимала, на что шла...

Внизу по-прежнему кто-то наигрывал все тот же нудный вальс, и монотонные звуки заглушались иногда плеском льющейся с крыши воды.

— А после того... Что же мне делать после того, Володя? — безнадежно спросила Тамара.

— Слушаться Николая Семеновича, — быстро ответил Халанский и ласково пожал ей руку. —Ты меня не провожай, — попросил он. — Как бы чего не подумали...

И, осторожно приоткрыв дверь, неслышно вышел из комнаты.

XIV