Делегат грядущего

— Мертв! — насупясь, обрубил крутолобый седой дехканин.

Лола-хон откачнулась и перестала стонать.

Празднество в кишлаке Лицо Света рухнуло. Площадь шаталась, как цветник под внезапным градом. Дехкане попросту растерялись. Из-за глиняного дувала под тополями выбивались истошные вопли каких-то вразброд голосящих женщин. Казалось, взвизгивают сами дувалы. Группа колхозников, переругиваясь, уже завела драку, несколько разгневанных стариков молча и деловито разнимали сцепившихся. Один из музыкантов усердно хлопал своей дудкой по плечам и по лбу противника. Дело оборачивалось неладно. В таких случаях Хурам никогда не мог отойти в сторону от событий. Противовесом хаосу в нем поднимались тяжелое, особенное спокойствие и чувство ответственности за всех.

Заметив среди дерущихся Азиза, он повернулся к нему и насмешливо крикнул:

— Эй, товарищи! Глядите на него: комсомолец, а первый дерется, беспорядок устраивает!.. Эй-яй!..

Дехкане обернулись. Азиз, только что зажавший под локоть бритую голову противника и отбивавшийся свободной рукой от двух других, сконфузившись, выпрямился:

— Я не дерусь… Они меня бить хотят!

— Товарищи! — набираясь уверенности, но умышленно тихо заговорил Хурам. — Я новый человек здесь. Пришел смотреть праздник, а тут — убийство. А вы, словно накурившись опиума, взбесились. Среди вас активисты, комсомольцы, партийцы, а вы, вместо того чтобы держать порядок, как купцы на бухарском базаре. Доктор в колхозе есть? Милиция есть?

— Доктора нет. Милиции тоже нет, — неуверенно ответили из присмиревшей толпы.

— Это колхозный раис? Да? — Хурам указал на лежащее тело.

— Да… раис… хороший человек! Очень хороший… Муж Лола-хон!

— Кто с ним танцевал?

— Анджуман… Анджуман Керим… Он убежал… Теперь басмачом в горы пойдет!

— Знаю, что упустили. Ловить надо было, а вы тут драку затеяли. Кто он?

Из-за плеч высунулась бритая голова.

— Колхозник. Он любил Лола-хон! Гулял с ней.

— Лжешь, плешивый! — метнулся к нему с кулаками снова взъярившийся Азиз. Подскочив, рванул халат на его груди.

— Стой! Опять драться? Иди сюда!

Азиз нехотя повиновался, подталкиваемый окружающими. Он отмахивался плечами, губы его дрожали. Он заговорил, рубя воздух кулаком:

— Ее муж еще почти живой, она лежит с ним (все обернулись к Лола-хон, прижавшейся щекой к еще потному лбу раиса). Да? А он, песок ему в глотку, врет на нее. Анджуман гулял с ней? Врет! Любил ее? Врет!..

— Анджуман бедняк или бай?

— Зачем бай? Бедняк. Только сволочь он!

Кто-то крикнул насмешливо со стороны:

— Сейчас сволочь, когда убил, раньше твоим другом был…

— Врешь, из тыквы твоя голова, — опять рванулся к толпе Азиз.

— Довольно! — решительно крикнул Хурам. — Разбираться будем потом. Пусть запрягут арбу. Поедем за милицией в Румдару. Тело раиса пусть лежит здесь. Никто не смеет тронуть. Кто тронет, тот будет арестован. Только накройте его чистой матой. Комсомольский актив здесь есть?

— Есть… Есть… — откликнулось несколько голосов.

— Идите сюда. Встаньте здесь. Будете охранять, пока не приедет милиция. Вся ячейка отвечает, чтоб никто не дотронулся до раиса! У Лола-хон братья есть? Мать, сестры есть?

— Нет никого, только девочка у нее и сын… Одинокая…

— Пусть она будет сейчас в сельсовете. Пойдите с ней вместе. Не оставляйте одну. Председатель сельсовета где?

— Уехал в Румдару… Здесь его нет.

Комсомольцы встали цепочкой вокруг мертвого раиса. Хурам, оторвав от него обезволенную Лола-хон, обхватил ее за плечи и повел к дому сельсовета. Ее сильные плечи вздрагивали, она тихонько стонала. Вся толпа двинулась следом за ними.

Никто не спросил Хурама, кто он и откуда. Он спокойно и мягко говорил «сделай так», и каждый чувствовал, что это правильно, и повиновался ему. Хурам выбрал из толпы и расставил как надо людей: те останутся в сельсовете, эти займутся розысками убийцы; Азиз, оказавшийся секретарем сельсовета, и старик с копной путаной бороды — родственник убитого — поедут с ним в Румдару на арбе…

Со скрипом переваливая огромные колеса, трясясь, перекатываясь через узенькие арыки, пересекавшие улицу, арба выехала из кишлака на шоссе. Где-то, невидимая за садами, параллельно шоссе, навстречу катилась шумя река Рум-Дарья. Несколько кишлаков проползли карагачами, лавками, воротами в глиняных стенах, оравами ребятишек. Городок Румдара начался теми же дувалами и садами.

Старик, родственник раиса, отвернувшись от Хурама, молчал. Азиз понукал лошадь, усевшись верхом на нее и поставив ступни на оглобли.

Зеленые железные крыши, первые же побеленные известкой европейского типа дома, вставшие среди глинобитных жилищ, с несомненностью утверждали, что городок Румдара — административный центр этой долины. Арба прогромыхала мимо большого белого здания с красной надписью по-русски и по-таджикски: «Румдаринский районный клуб им. Ленина», и вкатилась в базарную улицу.

— Куда пойдешь? — обернулся с лошади Азиз. — Милиция? Гепеу?

Хурам решил прямиком заехать в уголовный розыск. Он оказался тут же, рядом со зданием правления МТС.

Милиционер с двумя шпалами на петлицах, начальственно-важный, раздобревший, круглощекий таджик, благодушествовал над раскроенным, очевидно пролежавшим в подвале всю зиму арбузом, сплевывая косточки на тощую папку документов, раскрытую на столе.

— А ну, товарищ! Где тут начальник угрозыска? — подошел к столу Хурам.

Представитель власти дожевал ломоть арбуза, лениво швырнул корку через плечо Хурама прямо в открытую дверь, подпер мокрыми толстыми пальцами одутловатую мешковину щек и процедил по-русски в ладонь:

— Ну, чего надо?

— Начальник угрозыска где?

— Ну, скажем так, я… Дальше чего?

— Убийство у вас, товарищ, в районе. Председателя колхоза «Лицо Света» на празднике убили. Вам надо немедленно ехать туда. Вот с этим товарищем, — Хурам указал на Азиза.

— Сам знаю, что делать надо, — невозмутимо ответил арбузоглотатель. — Какое убийство?

— Какое, какое! Раиса убили, говорю.

— А ты кто такой? — надулся достоинством милиционер. — Почему не видал тебя?

— Я, товарищ, начальник политотдела МТС, приехал сюда сегодня по путевке Цека. Я присутствовал при убийстве. Вам следует немедленно выехать.

— Как ваша фамилия? — милиционер принял более официальную позу.

— Хурам Раниев.

— А… Правильно… Раниев, — важно протянул толстяк. — Слышал в райкоме… Хорошо, товарищ Раниев… Я завтра поеду…

Хурам возмутился:

— Вот что, товарищ, вы едете немедленно или посылаете сотрудника. Иначе мне придется поставить о вас вопрос в райкоме.

— Ой-бо! — отвалился на стуле толстяк. — Зачем будешь ругаться? Только пришел — «в райкоме», «в райкоме». Почему горячий такой?

Хурам повернулся и вышел, подтолкнув под плечо Азиза.

— Вот что, Азиз, — сказал он на улице. — Ты вали на арбе со стариком в гепеу, там скорее толку добьешься. А я зайду в МТС и тоже туда позвоню…

Горизонтальною плоскостью — огромный письменный стол, отсекающий угол просторной комнаты. Вертикальною плоскостью — такой же огромный портрет Калинина в красной раме, закрывающий угол до самого потолка. Между столом и портретом в углу остается маленький треугольник, и человек, притулившийся в нем, кажется тщедушным. Напрасно поблескивает его накрахмаленный воротничок, напрасно облегает его плечи модный серый пиджак, напрасно аккуратнейший пробор рассекает его голову — он все-таки тщедушен, хоть четко выведенная тушью табличка на стене и повествует входящим, что перед ними директор машинно-тракторной станции. Табачный дым и несомненная неврастения изжелтили кожу его тщательно выбритого правильного лица. Оно утомлено, словно директор страдает бессонницей.

— Привет, товарищ Винников! — просто тянет руку через стол Хурам, одним взглядом оценивая его. — Насилу добрался до тебя наконец.

Сквозь закрытое окно солнце режет лицо директора.

— Раниев, что ли?

— Я самый, принимай… Да чего ты окна законопатил? Простуды боишься?

— Вонь оттуда… Так лучше.

За окном — двор правления МТС. Лужи мазута и кучи навоза, горы железного лома, разваленный грузовик, подпертый деревянными культяпками под передний мост. Из-под машины торчат в грязи ноги механика, старающегося подобраться к картеру. Грузовик стоит в стойле под дырявым навесом. Два других стойла заняты тощими углобокими лошадьми.

— Прибрать бы велел, — усмехнулся Хурам, — чем вони бояться!

— Приберешь как раз с такими работничками. Лодыри у меня тут собрались.

— А ты гаечки им подкрути.

— Ладно уж!.. Ну, что ты намерен делать?

— Делать?.. Вот в курс войти да с тобой вместе работать!.. А прежде всего, где тут у вас умыться можно да закусить?

— На базар сходишь… Чайхана там имеется…

— Своей столовой не завели, что ли?

Винников нахмурился.

— А ты что — средства привез?

— Да нет… Так думал. О делах когда потолкуем?

— Поешь, выспись… Сейчас… — Винников вынул из жилета часы, — конец уж занятиям. Приходи завтра с утра.

— А вечером ты занят сегодня?

— Хоть и не занят, а порядок держу: все дела в служебное время!

— Ну так, так… — замялся Хурам. — Слушай-ка, Лицо Света твой колхоз?

— Ты уж и названия знаешь? Мой. Ну так что?

— Я шел мимо. Там праздник… Задержался взглянуть, и вот, понимаешь, история — убийство там произошло.

— Ну? — вяло удивился Винников. — Как это так?

— А вот так, во время танца колхозного раиса убили.

— Новое дело. По пьяной лавочке, что ли?

Хурам рассказал все как было. Винников выслушал его без особого интереса:

— Да-а… бывает.

— А здесь часто такое бывает?

Винников успокоительно махнул ладонью.

— Редко. Слышишь так иной раз стороной… Это ты счастливый такой, сразу нарвался.

Хураму не нравился разговор.

— Говоришь — стороной?.. А меры какие-нибудь принимаешь?

— Меры? — Винников развел руками. — А какие могут быть меры особенные? Не мое это дело. На то милиция есть, суд, прокурор, а что поважней — гепеу. Я-то при чем?

— Ага, понимаю!.. Ты, конечно, член партии?

— Шестой год, — склонив пробор набок, Винников сдул пепел с правого плеча, над которым держал папиросу. — А что?

— Так. Ничего. Слушай-ка, хозяин, а куда ты меня поместишь, пока райком квартиры мне не предоставит?

Винников рассеянно задымил в окно.

— Вот… не знаю…. Нет у нас помещений.

— А здесь, в конторе?

— Запирается контора у нас. — Винников уставился в свои пальцы, скрещенные на столе. — Сторожа нет. Впрочем, я понимаю… если некуда больше…